Глава 88

Мы лежим рядом. Касаясь друг друга. Рука к руке. На узкой старой кровати, которая, если поглубже втянуть воздух, пахнет пылью и отбеливателем. Вероятно, у судьбы есть веские причины не давать мне заниматься любовью конкретно на любовном ложе, а не на издающей жалобные стоны старой рухляди. Я и кроватью-то это именую, потому что не хочу называть древним куском дерьма.

Время ходит кругами, декорации не меняются. С нашего первого раза в окружающей обстановке мало что улучшилось. Блеклые стены. Белый в потеках сырости потолок с круглым пятном света от простой лампочки в бумажном плафоне. И окно с темными бархатными шторами, что прячут в своих складках не только запах уныния (если бы оно пахло, то именно этими шторами в убежище Чарли), еще они скрывают десятки лет. Когда я встаю и, выключив свет, раздвигаю тяжелую материю, в комнате становится заметно свежее. Во всех смыслах. Луна старается разогнать мрак и тоску. Делает стены и пол почти белыми, убивает явную досказанность обстановки, вносит ноту мистической неопределенности.

Накинув рубашку – холодная ткань вызывает дрожь – возвращаюсь к Эдварду. Он приподнимается, опираясь на руку и обратив ко мне свое наконец человеческое лицо. Какое-то время мы молчим. Я даже не могу сказать, что мы смотрим друг на друга или думаем о чем-то конкретном. Просто живем настоящим моментом. Впитываем счастливый период передышки в себя. И больше ничего. Свободные от прошлого.

Впрочем, теперь есть наше будущее. О нем я думаю. О нем говорю, подбирая слова, вытягивая их из пронизанного серебряными нитями воздуха. Почти седого воздуха – как будто воздух может состариться. Помимо воли, приходится произносить ненавистное имя. Опять рядом с нами возникает Виктория. Память мгновенно подбрасывает четкие образы. От каждого выворачивает наизнанку и хочется вытравить ее взгляд, слова и даже жесты из своего мозга. Любая мысль об этой сволочи оскверняет. Отравляет кровь и делает сердце слабым.

- Не думай о ней, - просит Эдвард, замечая мое состояние и ничуть не ошибаясь в оценке.
- Не могу. Ты так уверен в себе, но она уже один раз смогла тебя победить.

- Это была не победа, - Эдвард отмахивается от моих слов и снова ложится на спину. Он не хочет смотреть мне в глаза. - Тебе не нужно в это лезть.

- Я хочу.
Эдвард не спрашивает, почему я так сильно ненавижу Викторию. Все понятно, все слишком лежит на поверхности. Она заставила страдать его и через его боль принесла муки мне. И хоть в планы Виктории не входило превращать меня в кровавое чудовище, именно она виновата в появлении той Беллы, что стреляла по людям в ангаре и теперь не трясется от мысли об убийстве. Я не могу простить Виктории гибель моей невинности. Моей чистой души.

Эдвард все понимает, но на этот раз не спешит подставить меня под удар. Мистер Садист меня опекает, и его забота тяготит ничуть не меньше, чем безразличие. Что, если это первое звено в цепи, которой он намерен меня связать? Что если, едва обретя свободу и сделав первые шаги, я вновь попаду в плен и превращусь в рабыню?
- Хотя бы разреши попробовать.
Вместо конкретного ответа, Эдвард одаривает меня молчанием и переводит разговор на Луизу. Я начинаю подозревать, что для нас не существует простых тем, только проблемы, требующие решения, и прорехи, которые нечем заполнить. Луиза лишь самая большая из них. Пропасть страха и одиночества. Иногда я думаю, что она сплетена из волокон скорби и боли. Что нет для нее в этом мире даже капли любви или сострадания. Все только дурное и черное. Как бы ни хотела эта девочка казаться крепостью, на самом деле она жалкая лачуга – вместо камня и железа гнилые доски, сквозь которые сочится ярость. Луиза – обиженный ребенок. Она ненавидит мир в ответ. Она не может простить миру жестоких ударов и надеется уклониться от новых. Наверное, она даже не понимает, что прячется не только от зла, но и от добра. Маленькая живая мумия: и не до конца истлевшая, и не вполне целая. Что-то типа зомби, по крайней мере, кожа у нее такая же бледная.

- Я не могу понять, любишь ты Луизу или только играешь с ней в свои бесчеловечные игры.
- Я ее люблю, – он делает глубокий вдох. - Она не способна принять любовь.
- Возможно, она боится эту любовь потерять. Снова пройти через свой личный ад. Боится, что ты уйдешь так же, как ушла ее мать. Но вместо того чтобы всегда быть рядом и завоевывать ее доверие, ты убегаешь.

Я осторожно провожу рукой по его лицу, пытаясь понять хотя бы через это прикосновение, как он реагирует на мои слова, что значит его безмолвие. Я не чувствую ничего. Снова есть только каменная маска и отрицание эмоций. Но я не сдаюсь. Если я не могу спасти мир, то почему бы не попытаться вытащить хоть одного искалеченного ребенка.

- Она правда тебя любит, но держит дистанцию, чтобы смягчить боль на тот случай, если с тобой что-нибудь произойдет. Что-то, что ты не сможешь контролировать.

- Знаешь, Белла, тебе не стоит слепо ей верить. Она всем говорит, что любит меня. Всем, кроме меня. В лучшем случае она делает вид, что иронизирует, а ее признания – пустой звук, игра на публику.
Я качаю головой.

- Это не слова. Я увидела сегодня в ее глазах подлинную любовь. На одну секунду, когда ты отвернулся. Вы сами виноваты, в вашей семье не принято выражать чувства. Напротив, вы с удовольствием водите друг друга за нос и вместо подарков на праздник дарите страдания. Я не так уж умна, но после ужина с твоими родителями и братьями многое поняла. Элис – отдельная тема.
- Брось, ты многого не понимаешь. Эсми – змея, Элис – вздорная принцесса, мои братья – закомплексованные неудачники. И ни у кого нет личной жизни, нет близкого человека, к которому можно прийти с открытой душой.

- Это я как раз понимаю, - я придвигаюсь ближе, кладу голову ему на грудь. - Ты первый смог разрушить старый порядок. Сначала ты впустил в свое сердце и жизнь Таню, - произносить имя умершей женщины, обнимая ее мужа, это самое ужасное из того, что мне приходилось делать. Это так же неприятно, как вгонять иголки под ногти. Конечно, когда иголки вгоняет кто-то еще, получается больнее, но, сколько ни проявляй осторожность и ни задерживай дыхание, боль не сильно уменьшается.

- Я не впускал ее в свое сердце, - голос Эдварда ровный, слова четкие, словно он произносит банальную благодарственную речь на каком-нибудь вечере. Однако за гладкими буквами, за твердыми звуками и выверенными паузами, как сотни врагов в окопе, затаились боль и тоска. Позднее прозрение. Неожиданное признание. Замерев, я слушаю, как глухо бьется сердце Эдварда, оно тугим комом скачет в груди, желая получить прощение и успокоение. Но я не знаю того, кто мог бы даровать ему прощение. Кроме него самого, конечно.

- Я хотел проникнуть в ее душу. Мы не были на равных. Хозяйка и слуга, между которыми, конечно, должно было оставаться расстояние. Дистанция, необходимая для выражения почтительности. Для моего восхищения. Любить Таню – это было все равно, что любить картину. Сколько не смотри, она все равно будет висеть на стене, оставаясь чужой, фрагментом иного мира, клочком бумаги, которому твои эмоции дают жизнь.

Будь жизнь простой, то, проснувшись утром, я бы обнаружила, что одна из моих проблем решена. Что Луиза ночью подслушала наш разговор и теперь, сияя радостной улыбкой, пьет свой кофе. В действительности Луиза сидит на небольшой темной кухне без окон, с саркастической улыбкой смотрит на холодный кофе и курит. Перед ней наполненная доверху тарелка с хрустящими хлопьями, их радостный золотистый цвет выпадает из общей унылой картины. Чего не скажешь про ощетинившуюся окурками пепельницу, наполняющую пространство серым дымом и нестерпимой вонью. Чтобы не умереть от этой ядовитой смеси, прижимаю к носу полотенце.

Луиза замечает движение, поворачивает голову и проводит по мне смазанным взглядом, совершенно непонятным и от этого весьма жутким. О чем она думает и уже успела подумать, какие решения приняла?
- Хорошо спала? - я знаю, мой вопрос звучит глупо. Хотя бы потому что выглядит Луиза совсем не как человек, который вообще спал этой ночью. Под глазами у нее не просто мешки, а огромные круги, напоминающие пятна черной туши. Она так похожа на труп, что первый мой порыв – пощупать пульс и вызвать медиков для реанимации. Однако трупы злобно не улыбаются и не курят.

Подтянув к себе покрытый белой краской деревянный стул, сажусь рядом. Под небольшим столом с простой синей скатертью наши колени соприкасаются. Но даже так мне не удается ощутить ни капли тепла, которое должно излучать живое тело. Вместо этого, по венам разливается могильный холод. В чем Луизе нет равных, так это в том, чтобы заражать других своим подавленным настроением. Перебрав в уме несколько вариантов вопросов и не найдя ничего, что способно было бы разрядить обстановку, спрашиваю про Роско. Кто такой Роско? Почему Эдвард таскает с собой его медальон? И почему на других бандитов эта железка производит такое впечатление?

Когда мне начинает казаться, что и в этот раз она ничего не ответит, Луиза яростно тушит окурок о стену и бурчит себе под нос: «Эту историю все знают». Я говорю, что не знаю, и прошу рассказать. Луиза пожимает плечами, типа «а мне по фигу». Я настаиваю, в итоге она поддается. Лишенным практически всяческих интонаций голосом она говорит, что Роско – убийца, наемник мафии, родился в какой-то бывшей республике Советского Союза, живший в Бронксе и Маленькой Италии и работавший на любого, кто мог заплатить. Помимо всего перечисленного, страстный поклонник детского порно, ну со всеми вытекающими из этого выводами. В свободное от кровавых дел время Роско занимался вещами не менее омерзительными, заманивая или иногда выкупая у родителей маленьких девочек. Не старше тринадцати лет. Роско считал, что после они теряют свежесть. Становятся такими же, как взрослые женщины. Что вместе с половым созреванием в их головы проникает цинизм и прочая дрянь.

- До определенного времени никого не волновало, что происходило в гараже рядом с домом Роско. Слухи ходили. Грязные. Мерзкие. Дикие. Затем сплетни, жуткие истории о покалеченных судьбах. Были те, кто, узнав о пристрастиях Роско, испытывал отвращение, но в целом его наниматели предпочитали не вмешиваться. Частная жизнь. Меньше знаешь – меньше голова болит.
- Эдвард тоже с ним работал?

- Да, однажды они с отцом пересеклись. Не знаю, какие у них были дела и что за одолжение Эдвард сделал Роско, но только спустя какое-то время, гуляя в Центральном парке, мы с ним встретились. Я и отец. Не могу сказать точно, сколько мне было лет, вроде бы я только пошла в школу.
Луиза разгоняет пелену никотина рукой. В ее пустых глазах наконец начинают просыпаться эмоции – как будто под слоем соломы пробегают шустрые мыши.

- На мне было платье персикового цвета с рюшами и стразами. На голове корона принцессы. В общем, я выглядела весьма мило и что самое паршивое, жутко невинно. Роско не мог не заметить. Не мог просто уйти. Он разглядывал меня несколько минут. Я была маленькой, не понимала, почему взрослый мужик на меня так смотрит. А потом он сказал: «Милая, у тебя, должно быть, сахарная попка, дашь дяде откусить сладенький кусочек?» Я стояла в оцепенении и молчала. Эдвард же слетел с катушек. На моей памяти он впервые вышел из себя, набросился на Роско и даже успел повалить его на дорогу. Но шансов у него не было. Роско, мало того, что был выше и крупнее, так еще он был чуть ли не лучшим убийцей в городе. Он едва не убил Эдварда. По счастливой случайности кто-то вызвал полицию, и копы, что равносильно чуду, прибыли вовремя, Роско скрылся.

Слушая Луизу, я представить себе не могу, что испытал в тот день мистер Садист. И от чего страдал больше – от нанесенных ему травм или от осознания того, что не сумел защитить собственную дочь. Наверняка черные мысли съедали его изнутри, взывая к мести. Но действительность вновь превосходит мои ожидания. Луиза рассказывает не о войне, а о жестокой охоте, которую Эдвард устроил на Роско. Не беря во внимание сильных покровителей, он объявил о своем желании уничтожить обидчика дочери. Разумеется, Роско только посмеялся над этими угрозами, хотя и не отмахнулся полностью. Нанял нескольких мордоворотов и стал спать с пистолетом в руке. Так говорили. Потому что никто не знал точно. Все, что касалось Роско, было покрыто некой завесой тайны. Что говорить про пистолет, если некоторые с таким же пылом утверждали, будто наемник вообще не нуждался в отдыхе и никогда не спал.

Однако Эдвард не сдался и спустя год нашел Роско. Убил мордоворотов, поджег особняк и схватил наконец-таки своего раненого противника. А дальше? Дальше он устроил из акта святой мести показательную кровавую расправу. Отвратительных подробностей было хоть отбавляй. Конечно, что-то приписали те, кто и близко не знал мистера Садиста, но, даже если отбросить половину слухов, получалась довольно жестокая картина. Что бы там ни говорили, а умер Роско только спустя месяц. И его тело, остатки его тела, были подброшены к дверям морга. Это был риск, без трупа было бы намного проще уйти от правосудия. Но Эдвард хотел, чтобы все узнали, и своего он добился. Разные отморозки усвоили урок, что касается властей, дело быстро спустили на тормозах. Кроме тела и ужасных слухов, полиции предъявить было нечего.

- Расправа над Роско – своего рода легенда. Те бандиты, что моложе, слышали только отголоски, и их этим, конечно, не испугать, но старшее поколение, можно сказать, до сих пор со священным трепетом вспоминает то убийство. Достаточно одного намека, чтобы они потеряли спокойствие и аппетит.
- И он сделал это для тебя.

Я знаю, что мои слова звучат не особо хорошо. В смысле, они звучат неправильно. Конечно, Эдвард защищал Луизу, но вряд ли тем, что он сделал, стоит гордиться. Месть в любом случае – паршивая штука, и нужно знать, у какой черты остановиться. Потому что наступает момент, когда следующий шаг переносит тебя за порог ада. И мистер Садист этот шаг сделал. Что там шаг, он, можно сказать, пробежал целый марафон по подземному миру. Ему мало было убийства, ему нужна была казнь – медленная, максимально мучительная и зрелищная. Такая, чтобы другие надолго запомнили.
Я пытаюсь понять, соответствовал ли проступок Роско наказанию. Насильник маленьких девочек. Убийца, выполнявший чужие заказы. Человек без души. Так что, пожалуй, стоило затолкать этому ублюдку его же дерьмо в глотку. Вот только без театральных эффектов и зрителей в первом ряду. Можно было все сделать тихо и незаметно.

Зло порождает зло. Чем больше зло, тем большую тьму оно вызывает. Я жалею, что начала этот разговор и напомнила Луизе о случившемся.

- Обычно родители дарят детям конфеты и игрушки. Мой отец, кажется, способен дарить только трупы.
Несмотря на мрачное выражение бледного лица и то, что она складывает на столе из кусочков бумажной салфетки слово «ад», несмотря на прямую спину и напряженные плечи, я понимаю – Луиза попыталась пошутить. Поборов тошноту, поддерживаю ее попытку и вяло улыбаюсь.
- Кто что умеет. Просто твой отец специалист в этом деле.

- Мне стоит порадоваться, что он не работает в морге, да.
- Проявления любви бывают разными, но главное – намерения, лежащие в их основе. К тому же Эдвард избавил мир от чудовища.

Кто бы мог подумать, что этот день настанет. День, когда я скажу столь пафосные слова о мистере Садисте и сделаю из его тяги к насилию благородный поступок, а из него – почти рыцаря в сверкающих доспехах. Но что есть, то есть. Добро бессильно и инфантильно, зато зло способно дать отпор и восстановить справедливость. Зло такой же соратник правды, как и страдание.



Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr