Глава 50
- Ты считаешь меня идиоткой? - Луиза захлопывает дверь своей комнаты. Хотя вряд ли комната в самом деле ее. Для ее цинизма здесь слишком мало места и слишком много розового цвета. Розовые стены, пуфики, вазочки, куклы в платьях того же цвета. Даже губы на кукольных лицах розовые. Но, по крайней мере, я теперь знаю, как выглядит ад, и когда туда попаду, не стану удивляться. Еще это похоже на внутренности огромного чудовища, которое меня проглотило и медленно переваривает. Как ни посмотри, а все равно жуть сраная.
Но не я одна чувствую себя паршиво в этой комнате. Луиза заметно нервничает, снова достает из сумки розовую зажигалку и сигареты. Подумав, протягивает пачку мне. Похоже, я превращаюсь в какую-то попрошайку, которую семейство Калленов от случая к случаю снабжает сигаретами. То есть тогда, когда это им самим надо и они готовятся обрушить на мою голову очередное ведро со своими душевными помоями. А сигарета то ли плата, то ли компенсация, а, может, утешительный приз.
- В лучшем случае ты думаешь, бедная девочка, она сходит с ума от таблеток. На самом деле… - Луиза затягивается и внезапно замолкает, будто потеряв мысль. Ее пустой застывший взгляд упирается в одну из розовых стен, украшенную бледно-розовыми цветами и темно-розовыми звездами. - Таблетки снимают боль. От них могут быть побочные эффекты, но кажется, ничего такого со мной не происходит. В общем, знаешь, я просто бешусь. Это же очевидно. Как и любой, кого ограничили в свободе, - Луиза внезапно всхлипывает и совершенно ясно, что она не играет. - Черт возьми, я хочу ходить, бегать, хочу решать сама за себя. Трахаться хочу, - ее истерика выходит на новый уровень, и мне кажется, еще немного и она бросится либо на меня, либо на стены, обуреваемая жаждой крушения. Поэтому я осторожно делаю несколько шагов в сторону двери – в случае чего будет достаточно одного рывка для того, чтобы оказаться на свободе. - Я не хочу подыхать девственницей.
Может, я и не самый чуткий человек, но в моей черствости есть один несомненный плюс – люди, не дождавшись от меня сочувствия, которое могло бы поощрить их к дальнейшему излиянию души, начинают быстро успокаиваться. Это как костер – если не подбрасывать новых поленьев, рано или поздно он сам погаснет.
- Ясное дело, не тебе меня жалеть, - Луиза достает огромный белый платок и несколько раз громко сморкается. Я называю это платковой магией. До того как человек утрет сопли, он выглядит раздавленным, а после этой нехитрой манипуляции с куском заурядной материи – просто жалким. Луиза выглядит жалкой. У нее красный распухший нос и похожие на молнии треснувшие капилляры в белках глаз. Бедная маленькая девочка, не так ли? Наверное, не так, говорю я себе. Раз она пыталась покончить жизнь самоубийством, значит, точно не так. По крайней мере, она уже не маленькая.
- На что оно похоже?
- О чем ты? – задумавшись, я никак не могу понять, почему вдруг Луиза так пристально смотрит на меня и ее красные глаза, словно два магнита, притягивают мой взгляд.
- О сексе. Это действительно так круто и феерично? Ну там умереть и возродиться снова. Фейерверки, полеты и прочая туфта. В общем, все, что пишут в дешевых романах, это правда? Оно того стоит?
И что я должна ответить на подобный вопрос? На вопрос, который мне задает девочка-инвалид, пытавшаяся покончить с собой? Дочь человека, который сегодня утром меня не то чтобы изнасиловал (в конце концов, я не была сильно против), но грязно использовал. Собственно, все мои знания о сексе этим и ограничиваются. Я знаю не больше Луизы. Знаю, что пишут об этом в книгах и еще чуть больше. А чуть больше звучит примерно так: "гадко и торопливо". Без возрождения, салютов и полетов. На скомканных серых простынях. Быстро. Все равно что отдать свое тело в аренду на пару минут, а потом получить его обратно – потасканное и грязное.
- Луиза, секс не главное. Есть вещи более значимые, и они по-прежнему тебе доступны.
Мои слова звучат для нее примерно как шутка. Она кривит бледные губы в саркастической ухмылке и бурчит что-то вроде "да ну".
Минут пять мы молчим. Я с сожалением смотрю на истлевшую до самого фильтра сигарету, но попросить еще одну не хватает смелости. Я словно боюсь нарушить неустойчивое равновесие, хрупкую тишину. Одно неверное движение – и разразится новая истерика, а у меня уже нет сил на все эти безумные перепады настроения.
- Белла, пожалуйста, скажи. Мне ведь больше не у кого спросить. Все мои типа подруги давно путаются с парнями, но говорить с ними об этом я не могу. Я не хочу лишний раз показывать свою неполноценность, обнаруживать пропасть, которая нас разделила. Мне и без того непросто с ними общаться. С этими здоровыми успешными лицемерками, занимающимися спортом. Я для них что-то вроде социального проекта, и меньше всего мне хочется смотреть, как, раздуваясь от гордости и восторга, они будут описывать мне в подробностях свои перепихоны. А потом начнут жалеть и смотреть, как на сбитого скунса. Знаешь, как они на меня смотрят? Вроде бы с жалостью, но так, что под этим тонким слоем отчетливо проступает гадливость, - Луиза усмехается. - Мерзкие твари. Я давно хочу купить ружье и пристрелить хотя бы парочку из этих сук.
- Тебе никто не продаст ружья, - вот и все, что я могу сказать.
- Я знаю. Вообще-то, я уже думала украсть пистолет у отца, но тут требуется сообщник.
Твою мать. Все это очень плохо. Так плохо, как ядерная война. Но я не позволяю себе показывать, насколько растеряна и потрясена. Я продолжаю притворяться, тем более что очень легко воображать себя тупой куклой в этой розовой комнате для барби. По крайней мере, моя мертвая пластмассовая улыбка на месте. Только боюсь, что это не совсем улыбка, она больше похожа на оскал попавшего в капкан волка. Луизу выражение моего лица не вводит в заблуждение.
- Не нужно делать вид, что я ничего такого не сказала. Я все знаю.
Думаю, излишне уточнять, что она имеет в виду под «все». «Все» достаточно всеобъемлющее слово. «Все» включает насилие, убийства и прочие шалости в исполнении мистера Садиста. Другой вопрос, откуда Луиза это знает, но есть вопрос и поважнее.
- И как ты к этому относишься?
- Да мне плевать. Главное, что он любит меня, а до тех, в кого он будет стрелять, мне дела нет, - Луиза пожимает тощими плечами. - Я никогда альтруисткой не была.
- Не очень было похоже на то, что он тебя любит.
- Любит, не сомневайся. На самом деле он мне каждый день звонит, и я знаю, что он за меня беспокоится. Наши скандалы при встрече – это нечто вроде ритуального танца у птичек. Обязательная часть.
- Ты это серьезно?
- Пойми, Белла, мы редко видимся, и за это время столько всего успевает накопиться. Именно поэтому при встрече люди плачут и бросаются друг другу на шею, но, как ты могла понять, мы не из таких, и для того, чтобы наши чувства нас не разорвали, нам пришлось найти свой выход, мы устраиваем эти споры.
- Вы просто больные на голову.
- Я знаю, - Луиза кивает.
- Никогда не думала, что это скажу, но в чем-то я тебя понимаю. Мой отец, он тоже убивал.
- Правда? – в ее глазах, теперь уже совершенно сухих, вспыхивают два огонька.
- Он торговал кокаином. И когда я говорю, что он торговал кокаином, я не имею в виду, будто он был простым дилером и одним из тысяч барыг, толкающих бумажные конверты на каком-нибудь углу. Он перевозил и реализовывал невообразимое количество дури в год. На одни только "накладные расходы" – ту дурь, что позволялось задержать наркополицейским – он списывал до сотни килограммов в месяц.
- Круто! - Луиза только что в ладони от восторга не хлопает. Я-то хотела сказать ей, каким монстром был мой отец, а вместо этого он видится ей чуть ли не героем. - Как его звали?
- Чарли Свон.
На какое-то время мне кажется, что даже эта девочка-самоубийца знает про моего отца, как будто его слава была бесконечной, но Луиза лишь открывает ноутбук и стучит по клавишам. Послушный гугл выбрасывает сотни фото и тысячи ссылок. В этих бездушных строках десятки личин: щедрый меценат, успешный бизнесмен, активный политик и почти что преступник. Я говорю почти, потому что Чарли и дня не сидел в тюрьме, несмотря на обвинения, которые предъявляли ему сотнями. На одной из фотографий он в наручниках. Но никто не воспринимает ситуацию всерьез. На лицах копов смущение, как у людей, которые совершили ошибку и не знают, что им делать дальше. Чарли улыбается – для него наручники значат не больше карнавального костюма, меча из папье-маше и маски из картона. Он играет в арестанта. Большие деньги и хорошие адвокаты. Очень хорошие – даже убей Чарли их родную мать, они бы смогли его отмазать. В этом мире продается все, даже совесть. Нет, в этом мире продается все, особенно совесть. Потому как зачастую людям больше продавать нечего.
- Ты же любишь его все равно?
Я не сразу понимаю о ком она, но, не задумываясь, отвечаю да. Потому что да, я люблю их обоих. Хоть ни один из них ничего подобного недостоин.
- Правда, иногда жаль, что любовь не может всего исправить?
- Ты о чем?
- О том, что любовь – великое чувство, но вот ты влюбляешься, а ничего не меняется. Мир не делается лучше, и проблем меньше тоже не становится. И тот, кого любишь, все такой же придурок. Так что любовь ничего не в силах исправить. Это такая пустая сила, мощность, направленная лишь на саморазрушение.
- Послушай, Луиза, - но мне нечего ей сказать и по большому счету она права. Стоит только влюбиться – и вся твоя энергия сгорает в гигантской плавильной печи самообмана.
- Я не сожалею о том, что сделала. Никто не виноват, я сама приняла решение, и я за него отвечу.
Мир явно рехнулся. Пятнадцатилетние девочки не должны принимать решения, такие, по крайней мере. И не должны за них отвечать, внося в счет оплаты свои искалеченные жизни. Девочки должны играть в кукол и прочую херню. Но девочки почему-то начинают играть своими жизнями и судьбами других людей.
- Я не жалею. Я хотела, чтобы меня любили, и теперь меня любят. Все меня любят, особенно отец, - мне кажется, она сейчас заплачет, но Луиза, наоборот, успокаивается. Как будто она все это уже переживала столько раз, что больше не способна почувствовать ничего.
- Так всегда бывает, сначала сделаешь, потом жалеешь.
- Нет, - она мотает головой, - я же сказала, что не жалею. Просто, знаешь, у меня теперь такое чувство, будто я при жизни умерла и дверь в будущее захлопнулась. Как будто во всем этом нет смысла. Когда я умру, то ничего не останется. У меня не будет детей, и я не продолжусь в будущем. Сухая ветка, сгоревшая в костре. Так все и произойдет. Мое тело сожгут в крематории, и останется лишь горсть пепла. Я проживу свою жизнь ради того, чтобы стать горстью пепла, и это меня добивает.



Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr