Легкий веселый галоп молоденькой и резвой Ветренницы, белоснежной кобылы, подаренной мне отцом, уносил меня в весну, в розовое марево теплого заката, лившееся под копыта лошади сквозь шелковое кружево древесных ветвей над головой. Воздух благоухал молодостью, свежестью и свободой с острым привкусом безрассудства, и я, кажется, еще никогда не чувствовала себя настолько юной... Но чувствам не должно заглушать рассудок, а правила моего строгого воспитания не позволяли взрослой барышне и к тому же дочери лорда носиться сломя голову по лесам и долам. Натянув повод, я пустила Ветренницу тихим чинным шагом, позволяя давно отставшим сестрам нагнать меня.

- Ну, Белла, скажу тебе честно — ты сама не понимаешь своего счастья! - воскликнула Элис, поравнявшись со мной и как ни в чем не бывало продолжая прерванный нашей стремительной скачкой разговор. - Сир Джейкоб — дивная мечта любой придворной девицы: красив, умен, обходителен, а как сказочно фехтует!.. И к тому же по уши в тебя влюблен. А ты...

- Глупости, - отрезала я, не глядя на нее. - С чего ты все это взяла? Он дергал меня за волосы, когда нам было семь, вот и все. Это было десять лет назад, а вы заладили — влюблен, влюблен!..

Элис заспорила со мной, но я не прислушивалась, задумавшись о своем возрасте. Целых семнадцать лет… Я испуганно вытянула перед собой руки, как будто страшась увидеть на коже старческие пятна и морщины. Солнечные лучи обвели тонкие пальцы розовым контуром света, заиграли фиолетово-белыми искорками на дорогих кольцах и браслетах. Я невольно и чуточку тщеславно улыбнулась. Джейкоб сказал вчера, что у меня самые красивые ручки на свете. И попросил одну из этих ручек… В десятый раз, не меньше. Я вздохнула с не до конца понятным мне самой чувством. Мы были знакомы с детства; он привозил мне, семилетней крошке в кружевном платьице и с пышными каштановыми кудряшками, багряные бусины свежей вишни в своем плаще, сочинял мне, четырнадцатилетней барышне, с трепетом замершей на самом пороге взрослой жизни, наивные и очаровательные стихи и на своем первом турнире бился с моей голубой лентой, повязанной на руке... Он был старшим и любимым сыном вздорного старика-отца, достаточно (для рыцаря) богатым, достаточно (для столицы) знатным и достаточно (для мужчины) красивым - словом, в нем всего было достаточно, то есть достаточно для того, чтобы мои многочисленные отказы составить его счастье возбуждали в моих подругах и родных живейшее недоумение. Порой я даже радовалась, что разница в нашем происхождении защищает меня от неумолимой необходимости стать леди Блэк - отец готовил трех своих дочерей к замужеству с кавалерами столь же знатными, как и они сами, и потому одобрял то, как стойко я отвергала ухаживания Джейкоба.

- О, Белла, мы ведь просто шутим! - примирительно воскликнула Розали, вторгаясь в мои невеселые размышления золотым перезвоном своего прелестного голоса. - Ну скажи, неужели тебе совсем никто не нравится? Я никогда в это не поверю! И к тому же обижусь: неужто в наших землях нет ни единого мужчины, достойного сердца девицы королевских кровей?

- Ну конечно не поверишь, - не удержавшись от многозначительного ехидства, ответила я. - Ты ведь уже нашла одного такого!.. И если будешь каждый раз краснеть, точно клубника летней порой, при одном упоминании его имени, то скоро об этом будем знать не только мы, но и весь город... И наш отец тоже.

Розали попробовала было пронзить меня своим неповторимо королевским взором, предназначенным для дерзких наглецов, смеющих забыть, с кем говорят, но не смогла - залившись румянцем, она опустила голову, пытаясь спрятать смущенную, одновременно грустную и счастливую улыбку. И несмотря на то, как же часто я завидовала ей - ее красоте, ее спокойной уверенности и неотразимому очарованию, которые феи-суженицы отдали из трех королевских дочерей лишь ей одной, - мне стало жаль ее. Такая красивая, уверенная, очаровательная - и при этом такая несчастная... Потому что единственный человек, способный сделать ее счастливой, сложит голову в тот же день, когда решится это сделать. Отец при всей своей любви к нам троим всегда любил благо государства много больше и прекрасно понимал, что красота Розали должна послужить стране, а не ей самой. К тому же ей недолго осталось ходить в девицах: через седмицу состоится турнир, куда съедутся рыцари от каждого из соседних королевств, представляя своих владык, и победитель получит для себя любую награду на свой выбор, а для своего лорда - руку Розали.

Элис, появившаяся на свет самым беззаботным, легкомысленным и озорным ребенком на свете и такой и остающаяся уже четырнадцать лет, а потому не видевшая горе там, где, кажется, должно быть счастье, не задумывалась о том, что непреодолимая пропасть неравного происхождения никогда не позволит ни старшей королевне, ни младшему из воинов ее стражи соединить сердца и руки, засмеялась и затараторила то самое имя, что Розали не могла слышать, не краснея:

- Эммет, Эммет, Эммет!..

Должно быть, весна действовала на нас всех: вместо того, что холодно приказать Элис замолчать, Розали только рассмеялась и пришпорила лошадь, спасаясь галопом от звонкого голоса сестры и как будто от своих собственных чувств, о которых та говорила. Я последовала за ними, и на долгие минуты бешеной скачки через бескрайнюю бархатную зелень полей и гаснущий свет тающего в близящейся ночи дня все наши сердечные тайны были забыты вместе со временем и данными отцу обещаниями вернуться до темноты.

Розали опомнилась первой. Остановив коня на опушке клубившегося серо-зелеными облаками леса, тянувшегося широким языком через окрестные поля к самому замку, она сказала:

- Пора возвращаться. Давайте наперегонки до ворот!

- Награда победительнице? - азартно спросила Элис, крепе сжав затянутыми вышитой кожей перчаток пальцами жесткие ремни поводьев, но Розали не ответила, только пришпорила коня и стремительным галопом понеслась прочь. Мы с Элис переглянулись и помчались вслед за ней.

Розали выбрала кружную дорогу домой - точно ту же, какой мы уехали, отправляясь на прогулку, Элис последовала за ней, а я поскакала прямой дорогой, срезая путь через лес, вкруг мелкого, но коварного болотца, липким зельем разлившегося среди тонких деревьев на самой окраине. Этот путь позволял сократить дорогу почти на треть, и я рассчитывала обогнать сестер на пшеничном поле, прилегавшем к самым городским стенам. Я неслась с бешеной скоростью, упиваясь радостью, свободой, молодостью, хлещущим по лицу теплым ветром и азартом нашей скачки наперегонки. Неяркие лучи клонящегося к закату солнца с трудом просачивались сквозь смыкавшиеся высоко над моей головой кроны, и нежные весенние листья просвечивали на свету чистым золотом, пурпуром и изумрудами, точно церковный витраж. Это было так красиво, что я громко рассмеялась, переполняемая восхищением и упоенная этой красотой.

На повороте тропы бархатный ток с тонкой жемчужно-голубой вуалью слетел у меня с головы, волосы, освобожденные из-под него, буйной гривой рассыпались по лицу и плечам, на мгновение заслонив мне глаза. Я отпустила левый повод, чтобы отбросить закрывшие взор пряди, и в тот же миг Ветренница дико заржала, взвилась на дыбы, земля и небо перевернулись у меня перед глазами, короткое ощущение падения заморозило страхом все мое тело, а затем удар спиной и головой о землю выбил у меня воздух из легких вместе с сознанием.



Вернулось сознание не скоро - когда я с трудом приподняла отяжелевшие веки, оказалось, что ночь уже вступила в свои права, наполнив лесные стены вокруг меня густой серо-синей темнотой. Я подняла непослушные руки и дрожащими пальцами ощупала голову. Почувствовав под ними вместо волос какой-то слипшийся ком, я отдернула руку и увидела перемазавшие ладонь темно-алые кровавые разводы.

⁃ О небо... - едва слышно прошептала я сквозь внезапно сдавивший горло спазм нелепого, испуганного рыдания. Говорят, женщины боятся крови намного меньше, чем мужчины, потому что природа ранит нас куда раньше, чем враги ранят мужчин. Я уронила свою первую кровь три года назад, но зрелище этой алой жизни, покидающей тело, марающей кожу и одежду, все равно неизменно доводило меня до дурманящего головокружения.

Непослушными пальцами я оторвала полоску шелкового полотна от юбки, осторожно обернула ею раскалывающуюся от тупой боли голову - словно треснувшую вазу, боясь, что она вот-вот распадется на осколки - и, уцепившись за шершавый ствол огромного дерева, у корней которого лежала, попыталась подняться. Это удалось мне далеко не сразу. Со стоном встав на ноги, я заметила лежащую неподалеку Ветренницу. Белая шерсть кобылы казалась призрачно-голубой в ночном бессветии, пыль и сухие листья, на которых покоилась ее голова, не колыхались от дыхания, а черные, точно агат в моем ожерелье, остекленевшие глаза смотрели в никуда.

- О небо... - снова вырвалось у меня. Сейчас я не могла ощутить скорбь и горе по моей любимице, не могла почувствовать совсем ничего - только страх. Я сделала было несколько шагов к несчастной Ветреннице, словно ожидая, что она вот-вот очнется и поднимется на ноги, но тут мой взгляд упал на правую переднюю ногу лошади. Длинная и тонкая, точно червь, змея обвивала серым шнуром опухший путовый сустав, поблескивая тусклой серо-стальной чешуей. Падая, лошадь копытом размозжила рептилии голову.

В слепом ужасе я попятилась обратно к дереву. Всевышний!.. Я даже не знала, что на свете обитают подобные твари! Омерзение страх во мне вскипели паникой. Я всегда неистово боялась змей, гусениц и пауков, даже совсем безобидных, теперь же, глядя на тусклую серую ленту, мгновенно убившую мою лошадь, я с трудом сдерживала в себе желание закричать или разрыдаться, словно слезы, как в детстве, привели бы мне на помощь мать и отца, способных спасти меня о любой беды, разбудить от любого кошмара... Вдруг подумав, что раз нашлась одна, то неподалеку могут быть и другие такие змеи, может быть, даже на этом самом дереве, я с визгом отскочила от него, стараясь не думать о том, что же будет со мной после укуса подобной твари. Холодный липкий пот выступил у меня на лбу. Услышав за спиной тихий шорох, я с криком обернулась, но ничего не увидела. Голова трещала, мокрое от росы и грязи платье противно липло к ногам, посвистывавший в ветвях ветер трепал слепленные кровью волосы. Мне было страшно, так страшно...

Шагнув вперед, хоть и сама не зная, куда иду, я оступилась на корнях, упала на колени, и тут всего в футе от себя увидела поднимающуюся из густой травы узкую серебристую голову, с тихим шипением качающуюся вправо и влево, точно пытаясь зачаровать... На секунду меня парализовало ужасом, а горло стиснуло судорогой такого омерзения, что я не могла даже вдохнуть, но затем панический инстинкт взял свое. С диким криком я вскочила на ноги, опережая распрямившуюся в жутком броске змею, и бросилась бежать через лес, не разбирая дороги, стремясь только оказаться как можно дальше от мертвой лошади и страшной серебряной твари, качающейся туда-сюда, словно маятник, каждая мысль о которой заставляла меня задыхаться от ужаса.

Неведомо сколько времени спустя я вынуждена была остановиться, чтобы перевести дух, и, прижав руку к раздираемому когтями острой боли боку, огляделась. Мрачные кроны вековых дубов и вязов, переплетенные зеленой порослью плюща, смыкались над моей головой темным куполом. Под ногами хрустели и шуршали сухие ветки и серый пергамент опавших листьев. С искривленных, словно старческие пальцы, голых ветвей шиповника свисали обрывки паутины, колеблемой слабым ветром. Веселой и свежей весне не было места в этих дебрях. В сердце леса стояла странная тишина, мрачная и гнетущая, лишь изредка нарушаемая резким клекотом невидимых птиц. Сколько я ни напрягала память, пытаясь вспомнить это место, сколько ни вглядывалась в каждое дерево — я ничего не узнавала. Но признать, что я окончательно заблудилась, было слишком страшно, и я вновь и вновь оглядывалась по сторонам, надеясь вспомнить, откуда же я прибежала, понять, куда мне идти теперь, но на опавшей листве не осталось следов, и ни одна тропа не прочерчивала этот мертвый серый покров, давая надежду на спасение. В панике я подняла голову, надеясь хотя бы определить по звездам стороны света, но сквозь плотные древесные своды не было видно ни единой звездочки. Не было даже луны. Кругом властвовала тьма.

Тут же в моей памяти воскресли все леденящие кровь легенды, которые мы с сестрами любили слушать вечерами у очага в отцовском замке, радуясь, что мы в светлых и уютных покоях, куда никаким оборотням, ведьмам и вампирам ни за что не добраться. Но теперь, в чаще незнакомого леса, в одиночестве и ночью, на меня накатил такой ужас, что я боялась даже пошевелиться, даже дышать. Расширившимися от страха глазами я напряженно всматривалась в окружавший меня мрак, готовясь в любое мгновение различить движение, услышать шаги...

Шли секунды. Где-то капала вода. Порыв холодного ветра заставил густые кроны деревьев зашуметь и закачаться. В их шелесте мне послышался чей-то тихий голос...

Вдруг мой взгляд выхватил из тьмы под ближайшим деревом едва уловимое шевеление, до моего слуха долетел слабый шорох... Онемев от ужаса, я не могла заставить себя пошевелить даже пальцем, все глядя туда, откуда донесся звук. Шелохнулись листья. Громко заклекотала невидимая птица, заставив меня очнуться от холодного оцепенения, и в тот же миг до меня донесся кошмарный звук — не то громкий захлебывающийся хрип, не то кровожадное урчание. Затрещали ветви, зашумела палая листва. Но я не стала дожидаться — все еще не издавая не звука от неизбывного ужаса, я помчалась прочь от этой тени, спотыкаясь о торчащие из земли корни, падая, обдирая ладони о камни, снова поднимаясь и продолжая бежать, не оглядываясь, не видя ничего впереди, слепая от страха, словно чувствуя уже, как острые клыки вонзаются мне в шею, и чудовищный вурдалак кривыми когтями разрывает меня на куски. Перелетев через какую-то канаву, я споткнулась о подвернувшуюся под ноги кочку, полетела на землю и покатилась вниз по склону невидимого в темноте холма или лощины, почти теряя сознание от ужаса, ничего не понимая и не чувствуя, кроме дикого, животного, неконтролируемого ужаса.

Скатившись с холма, я влетела в густые кусты терновника, мириадами острых когтей вцепившихся мне в волосы и одежду и как будто наделенных собственной злой волей, алчущей крови. Совсем обезумев от страха, я, не в силах понять, что же происходит, исступленно замахала руками, отбиваясь от цепких ветвей, рвущих платье, воображая, что это кошмарный вампир все-таки догнал меня... Вырвавшись наконец из объятий кустарника, я окончательно обессилила и упала на землю, закрыв глаза, перестав понимать, кто я и где я. Ветер все усиливавшимися порывами раскачивал ветви над моей головой, срывая с них листья, совсем рядом шумела и плескалась бегущая вода...

Тихо и зловеще, как угрожающий шепот над ухом, раздался треск ветки под чьими-то ногами, предупреждающе зашумела палая листва, и я, не открывая глаз, ощутила на своей истерзанной, замаранной кровью и грязью коже ледяную тяжесть чьих-то взглядов.

- Что тут у нас? Что за пташка угодила к нам в силки? - негромко спросил незнакомый голос прямо надо мной, и чьи-то руки грубо стиснули мои плечи, заставляя подняться.

Мне хотелось зажмуриться изо всех сил, а потом открыть глаза и увидеть, что я дома, в своей постели, перевожу дыхание после приснившегося кошмара, но когда я все-таки заставила себя открыть глаза, то увидела, что кошмар и не подумал закончиться.

Пятеро мужчин окружали меня, все в темной, неприметной одежде, вооруженные, с хищными искрами в глазах - они были и вполовину не так страшны, как нарисованные моим воображением чудовища, но пугали намного, намного больше. Люди всегда страшнее любых чудовищ.

Один из пятерых - должно быть, предводитель - шагнул ко мне, застывшей в удерживавших меня руках, как безвольная кукла, наклонился, заглядывая мне в глаза, а затем резким, змеиным движением сорвал с моей шеи агатово-золотое ожерелье. Черные камни замерцали в его руке даже в кромешном мраке ночного леса, и точно так же загорелись и замерцали маслянистым блеском его глаза.

- Почирикаешь для нас, пташка? - вкрадчиво сказал он.

__________________________
Ну вот, знакомство с главной героиней состоялось, в следующей главе появится и главный герой А пока я буду очень рада узнать ваше мнение на Форуме!