Глава 23. Освобождение

Через неделю меня выписали из больницы. К этому моменту я уже могла нормально ходить и не чувствовала себя развалюхой. По моей просьбе Элис забрала все мои вещи к себе. Специально для Эдварда, не без помощи Эсме, мы придумали историю о том, что последние месяцы я жила у Элис и Джаспера. И приходилось соответствовать этой легенде. Было бы странно, если бы Эдвард обнаружил мои вещи совсем не там, где они должны быть. Никому из нас не хотелось говорить о том, что произошло между мной и Элис, к тому же сейчас это уже и неважно.

Сейчас центром внимания стали близняшки. Все многочисленное семейство Каленов души не чаяло в девочках. Моя мама и Фил специально прервали свой отпуск и приехали в Нью-Йорк, чтобы познакомиться с внучками. Каждый хотел подержать их в руках, расцеловать их, уложить спать и много других вещей, которые выражали бы безмерную любовь к девочкам. И я понимаю это. У них была такая шелковистая кожа, такие маленькие ручки и ножки, с еще более крохотными пальчиками. И они выглядели так сладко, так вкусно пахли тем неповторимым запахом младенцев, что хотелось целовать и целовать их. Порой я ревновала, когда девочки слишком долго находились в руках у кого-то другого, а не у меня или у Эдварда. Мне все время казалось, что близняшек не так возьмут, что им будет неудобно, что их уронят. Смешно, конечно же, ведь у всех Калленов уже были дети, и они прекрасно знали, что и как. Исключение составляли лишь Элис и Джаспер, но они тоже прошли своеобразную школу, когда родился Билли.

Но вообще, вся эта беспочвенная ревность ничто, по сравнению с тем, что у меня не было молока. Разумно было предположить, что после всех переживаний оно вряд ли у меня будет, но все же это был неприятный момент. Мысль о том, что девочки будут питаться детской смесью, совсем меня не радовала и омрачала всю радость от возвращения Эдварда и от благополучного исхода родов. Хорошо еще, что они родились здоровенькими, с нормальным весом (3, 617 кг первая и 3,563 кг вторая – неплохо, да?) и без малейших отклонений. Так что я радоваться должна, а не придумывать себе новые проблемы. У меня и так их слишком много.

Вообще, было очень странно оказаться в нашей с Эдвардом квартире после всего того, что произошло. После того, как я распрощалась с ней, когда думала, что больше никогда не вернусь сюда. Но нужное отдать должное Роуз и Элис за то, что они привели ее в порядок, придали ей жилой вид и украсили все воздушными шариками, розовыми лентами и цветами к моей выписке. Более того, они позаботились о кроватках для девочек. Как выяснилось позднее, совершенно напрасно.

В первую же неделю стало ясно, что если девочек уложить спать в этих кроватках, то уже как минимум через час, они проснутся и начнут плакать. Поэтому приходилось по ночам вскакивать и подбегать к ним, гадая, проголодались ли они или им нужно поменять памперсы. Эмпирическим путем мы выяснили, что если они лежат со мной и Эдвардом в одной кровати, то количество ночных криков сокращается в разы. Девочки просыпаются только тогда, когда хотят есть и, получив желаемое, мгновенно засыпают. Правда на кровати стало ужасно мало места, чтобы там можно было нормально спать, не беспокоясь о том, что одно неверное движение, и ты можешь раздавить своим весом собственное дитя. Поэтому мы обзавелись огромной кроватью с удобным матрасом.

Это был единственный раз, когда мы оставили девочек (мы до сих пор не придумали им имена) на попечение родителей Эдварда. Я долго не могла уйти из их квартиры и постоянно давала указания, что следует делать, если. Эдвард силой выволок меня на улицу и отобрал при этом мобильный телефон, чтобы я не имела возможности названивать им каждые полчаса. Свой телефон он тоже упрятал подальше от меня, чтобы я до него не добралась. Сначала я дулась, переживала, но потом успокоилась, решив, что ничего страшного не произойдет. Это позволило мне абстрагироваться от своих надуманных проблем и сосредоточить внимание на выборе кровати. Мы с Эдвардом вдоволь навеселились, испробовав на мягкость и прочность все представленные модели.

Первые два месяца новой жизни прошел довольно сумбурно и непонятно. Мы учились быть родителями и понимать своих детей. Поначалу было трудно, мы бегали к девочкам по их первому крику, но со временем мы стали распознавать, что обозначают эти крики, и реагировали уже спокойнее. Девочек мы назвали Джейн и Элизабет. Первая была спокойной и тихой, несмотря на то, что родилась на пять минут раньше, вторая все время любила попроказничать и первой начинала себя плохо вести. Я никогда не забуду тот день, когда девочкам было еще только шесть недель, и они улыбнулись, увидев меня. Клянусь, я была готова растаять от нежности и любви при виде улыбок своих малюток. Я даже помню, как у меня в сердце что-то сладко защемило, а по телу разлилось тепло, заполнив собой каждую клеточку. Близняшек обожали буквально все, начиная с самого первого дня их жизни. К нам постоянно наведывались гости с целью узнать, как у нас идут дела. На самом же деле они хотели увидеть наших очаровательных девочек. Поэтому после приветствия и пятиминутного светского разговора о том, о сем, они под благовидным предлогом устремляли свои стопы в детскую, чтобы поиграть с девочками или же просто подержать их на руках. Со стороны это выглядело очень смешно. На самом деле.

Более того, вся наша многочисленная родня разделилась на два лагеря. Одни утверждали, что близняшки вылитая мама, другие с пеной у рта доказывали, что они больше похожи на отца. Я была оскорблена в самых лучших чувствах, когда узнала, что моя собственная мама склоняется к последним. Что касается меня и Эдварда, то мы пришли к единому мнению, что они похожи на нас обоих и являются истинным результатом нашей любви. Глаза у них были зеленого цвета, как у Эдварда, зато их форма была явно моей, цвет волос им достался от меня, но уже сейчас было понятно, что в будущем они будут такими же непослушными, как у их папочки.

Наши же отношения с Эдвардом были далеки от идеала. Были дни, когда все шло отлично, но случалось и так, что мне хотелось громко хлопнуть дверью или разбить что-нибудь, чтобы выместить свою злость на неодушевленных предметах. В такие дни Эдвард был сам не свой, он был чужим и непонятным для меня. Он был грубым и раздражительным. Малейшее несоответствие могло вывести его из себя. Плюс ко всему он превратился в ужасного собственника. Он ревновал меня буквально к каждому столбу, а любой взгляд особи мужского пола, неосторожно брошенный в мою сторону, расценивался им как личное оскорбление. Но я мирилась с этим и со многим другим. Я выстраивала наши отношения заново, прилагая к этому все усилия. И мне было приятно видеть, что эти попытки находят благодарный отклик в сердце мужа. За это время он поправился и успел вернуть себе былую форму – спасибо мне (меня теперь можно назвать шеф-поваром, потому что я могу приготовить любое блюдо и не испортить его) и Эммету, который старался вытащить своего брата из той трясины, где тот находился. В итоге, общими усилиями всей семьи мы смогли вернуть Эдварда, каким он был раньше.

Нам это удалось. Практически. Эдвард на публике и Эдвард дома – это два разных человека. Он свободен и раскрепощен, шутит над Элис и смеется вместе с Эмметом над его шуткой, он беззаботен и спокоен. Дома же он замкнут в себе, часами не выходит из своего кабинета, не разговорчив и угрюм. Я не рассказываю об этих двух совершенно разных людях никому. Мне не хочется огорчать близких людей тем, что все совсем не так, как им кажется. Иногда мне удается вытащить на поверхность того старого Эдварда, каким он был до поездки. Не ту фальшивую версию, каким он предстает перед родными и друзьями, а его настоящего. И это поистине самые счастливые моменты для меня. Слышать, как он называет меня «малыш» или «моя девочка», видеть его настоящую улыбку, а не ее жалкую копию, наслаждаться его историями про Африку. Хоть он и не любит вспоминать то время, и все его рассказы лишены какой-либо трагедии, душевного надрыва и многого другого, потому что иначе эти воспоминания причинили бы ему боль, а мы оба этого не хотим.

Вот так прошли эти месяцы – со смехом и радостью, счастьем и любовью, и в то же самое время со слезами, неутихающей болью в сердце и мечущейся душой, когда не знаешь, что преподнесет тебе день грядущий.

Все изменилось в один день. Я как раз возвращалась из супермаркета, еще не дойдя до своей двери, я услышала детский плач. Бросив все пакеты на пол, судорожно отыскав ключи в своей необъятной сумке и открыв замок, я ворвалась в квартиру и сразу же метнулась в детскую. Как выяснилось, их нужно было переодеть. Вымыв сначала одну, а потом вторую, я надела на них памперсы, а затем и чистые ползунки с распашонками. Уложив их в кроватки, я забрала пакеты с лестничной клетки и закрыла квартиру. Отнеся все покупки на кухню, я отправилась в спальню, чтобы переодеться, и была неприятно поражена, увидев там Эдварда. Сначала мне захотелось наорать на него, потому что его поведение ни в какие рамки не влезало, но потом я поняла, что он плачет. У меня в груди все похолодело. Я никогда не видела, чтобы Эдвард плакал, а это могло означать только одно – случилось что-то действительно плохое.

- Милый, что случилось? – ласково обратилась я к нему, присев рядом с ним на кровать и легонько поглаживая его руку.

- Рами умер, - глухо ответил он.

- Кто такой Рами? – не поняла я.

И тогда его прорвало. Он больше не мог держать все в себе и, наконец, нашел выход, чтобы выговориться. Он рассказал мне все, начиная с того момента, как он приземлился в Африке и заканчивая взлетно-посадочной полосой Руанды. Он ничего не приукрашивал и не скрывал. Он рассказал все, как было, как есть и как будет еще очень долгое время. К этому моменту, я уже сидела на нем верхом, обнимая его так сильно, как могла и только лишь повторяла «Я с тобой. Я рядом». Мы не смотрели друг другу в глаза, потому что так было легче. Легче рассказать и легче выслушать, не видя выражений лица собеседника. Мы просидели так на кровати несколько часов, потом мы прервались на то, чтобы покормить и уложить спать девочек, а затем Эдвард продолжил свой рассказ. И с каждым произносимым словом, я видела, нет, даже чувствовала, что напряжение покидает его тело, что ему становится легче, что этот столь долго откладываемый, но такой необходимый разговор приносит ему долгожданное освобождение. Я же впитывала все, как губка, забирала его боль себе, а взамен заполняла освобождавшееся место своей любовью к нему.

Той ночью мы впервые стали близки с момента возвращения Эдварда. И было так сладостно, так приятно снова чувствовать его тело под своими ладонями, его руки на моем теле, чувствовать его самого и наслаждаться всеми теми ощущениями, эмоциями, о которых успел уже позабыть. И засыпать на груди у любимого человека, и просыпаться, видя его счастливую улыбку и то, что он пристально рассматривает тебя, и ему определенно нравится увиденное.

Тот день мы решили посвятить только друг другу. Эдвард позвонил Эсме и попросил ее, чтобы она посидела с Джейн и Лиззи. У нас было настоящее свидание, мы сходили в Бруклинский ботанический сад и с упоением рассматривали цветы, деревья и произведения ландшафтного искусства, от которых просто дух захватывало. «Боже, какая красота!», «Эдвард, посмотри на это!», «Белла, взгляни сюда», «Ничего себе!» - единственные реплики, которыми мы обменивались. Потому что все это великолепие просто не могло оставить никого равнодушным.

Впервые за долгое время мы были по-настоящему счастливы. Мы смеялись над любой вещью, держались за руки, обменивались улыбками и просто целовались. Это был самый лучший день после рождения девочек. Я, наконец, почувствовала себя дома, рядом с Эдвардом. Моим Эдвардом.