В Филадельфии по-прежнему идет дождь.
Непрерывающаяся с утра водяная завеса укрывает город. И маленькими холодными каплями оседает на лице Элли, когда я забираю ее из машины. Еще не до конца проснувшись, девочка болезненно морщится. Прячется у моего плеча, неловко сжав пальчиками ворот пальто.
Эдвард раскрывает зонт. «Лексус», мигнув фарами, автоматически блокирует двери. На краю парковки, метрах в двухстах от нас, белое здание с футуристическими синими кроликами на фасаде – туда и направляемся.
Элли ворчливо выражает свое недовольство, не отрывая лица от пальто. Я утешающе глажу ее спинку в этом нелепом фиолетовом комбинезоне, и в определенный момент понимаю, что девочка дрожит. Надеюсь, все дело в холодном дожде – я не хочу, не позволю, чтобы она боялась меня.
В главном холле здания за синим ресепшеном стоит миловидный парень. Он тут же указывает Эдварду направление к офису доктора Грейса. Подмигивает Элли, но малышка его игнорирует.
- Его практика прямо здесь? – недоверчиво смотрю на длинный белый коридор, который мы проходим.
- Та, где он чаще всего. Для не экстренных случаев.
- Пусть у нас никогда экстренных не будет…
Эдвард понимающе кивает, мягко коснувшись моей спины. Я благодарна ему за этот жест – дает ощущение защищенности, которого так не хватало в Монако. Особенно это важно теперь, когда на моих руках ребенок.
Дверь, принадлежащую доктору Грейсу, пропустить сложно – помимо золотистой таблички с именем она разрисована диснееевскими зверюшками. Элли из-под сведенных бровей хмуро глядит на Пятачка. А он улыбается – и все шире, когда дверь открывается, меняя плоскость рисунка.
- Эдвард! – мужчина, расположившийся возле панорамного окна с бирюзовыми жалюзи, приветственно поднимается со своего места. Высокий, голубоглазый блондин, Александр, кажется. С мягкими чертами лица и искренней улыбкой, что так подкупает детей – все, как я помню. Хотя последний раз мы виделись на нашей свадьбе.
- Здравствуй, Алекс, - тоже не сдерживая улыбки, Эдвард пожимает протянутую руку. – Прекрасно выглядишь.
- Ты тоже, Эдвард. Вы тоже, - мило поправляется он, глянув в мою сторону. – Добро пожаловать, Изабелла.
- Здравствуйте, доктор Грейс.
- Уж очень официально, - качнув головой, не соглашается тот. – Лучше просто Алекс.
- Хорошо.
- Хорошо, - сам себе тихонько повторяет Алекс. Обходит Эдварда, останавливаясь возле нас. Присаживается перед ней, терпеливо выдерживая внимательный взгляд, - а как называть тебя, крошка?
- Это Элли, - представляет племянницу Эдвард.
Грейс задорно девочке улыбается.
- Ты дядина копия, Элли. Поиграем с тобой? У меня здесь много игрушек.
Все еще настороженная, малышка все же реагирует на тон педиатра. Чуть расслабляется, уже не исподлобья, а прямо взглянув на него со своего места.
- Изабелла, давайте мы ее разденем вот здесь, - указывает мне на кушетку возле своего стола Алекс, - начнем с роста и веса, а потом пойдем по протоколу.
Эдвард помогает мне разделаться с комбинезоном, который так хочу выбросить как можно скорее. Девочка, засмотревшись на разрисованные все теми же мультяшными героями стены и потолок, почти не сопротивляется. В ее глазах вместо страха появляется несмелый интерес, перемежающийся с любопытством.
Мне доверяют держать перед ребенком резинового Пятачка, отвлекая внимание, а Эдвард берет на себя бразды правления – укладывает малышку на электронные весы, чьи цифры довольно быстро выстраиваются в точную картинку. Восемь килограмм. И семьдесят два сантиметра по ростомеру.
- Ей год, ты говоришь?
Эдвард, чьей рукой Элли интересуется больше, чем Пятачком, приглаживает ее рыжеватые волосы.
- Год и месяц. Как думаешь, она родилась недоношенной?
- Она не добирает полтора килограмма, такое и с доношенными детьми бывает, - записывая данные в бланк, поясняет Алекс. - Фелисити ничего на этот счет не говорила?
- Нет.
- И о том, на грудном она вскармливании или нет – тоже?
- Она даже имени ее мне не назвала, - на ребенка теперь Эдвард смотрит с состраданием, - так что никакой информации у нас нет. Но я не думаю, что Лисса кормила ее грудью последние месяцев шесть точно. У нее уже глубокое истощение, вряд ли было бы молоко.
- Судя по всему, адекватного прикорма тоже не было, если она здорова, конечно, - доктор Грейс, выключая весы, снимает с шеи фонендоскоп. Эдвард сажает Элли на матовую поверхность стола для осмотра, и она, на удивление крепко вцепившись в его пальцы, начинает тихонько поскуливать.
- Ну что ты, солнышко, ничего страшного, - я наклоняюсь к девочке, без особого понимания, что делать, заискивая перед ней на пару с Пятачком. – Это совсем не больно.
Алекс мне вежливо улыбается.
- Это детское стоп-слово, Изабелла, - мягко объясняет он, потирая маленькую мембрану о свой халат, согревая ее, - они не слышат частицу «не» и пугаются окончательно.
Черт. Мне стоит запомнить.
Эдвард гладит маленькие пальчики, сжавшие его ладонь.
- Давай-ка, Элли, послушаем тебя. Сначала Пятачка – потом тебя, - жестом просит меня поднести игрушку поближе, самостоятельно поднимая детскую кофту. – Доктор Алекс у нас совсем добрый, как из сказки.
Искусно играя глазами, Грейс действительно прикладывает фонендоскоп сперва к игрушке, а затем – к груди Элли. Она дышит часто и смотрит испуганно, но не уклоняется и не плачет. Александр, не спуская с лица веселого выражения, продолжает свой спектакль, последовательно слушая их по очереди – Пятачка секунду, малышку – три. Постепенно она перестает бояться. Забирает у меня игрушку, отпуская Эдварда, и ощупывает поросенка со всех сторон, пока доктор слушает ее со спины. Мне удивительно, хоть и не должно быть ввиду его профессии, как он управляется с детьми – совершенно незнакомыми, каждый раз разными. Надеюсь, однажды я тоже буду знать, что делать с Элли… смогу так же быстро ее отвлечь и успокоить.
А пока панически боюсь оставаться с ней наедине, когда вот так рыдает. Уверенности Алекса и хладнокровия Эдварда во мне нет.
- Сердце и легкие в полном порядке.
Звучит утешительно. Каллен снова прикасается к девочке, погладив ее – теперь облегченно.
- Сейчас я включу обогреватель, и мы ее полностью разденем, - тем временем продолжает доктор Грейс, - Изабелла, чистая пеленка прямо за вами, если вас не затруднит.
На мягкую поверхность пеленки Элли ложится неохотно, но Пятачок скрашивает даже эту часть осмотра. Эдвард придерживает игрушку на весу, пока я снимаю с девочки остатки одежды. Сначала кофту, темно-розовую, затем брюки, желтые с фиолетовым отливом. Только вот их цвет на теле Элли все равно остается – первые две секунды я даже не понимаю, в чем дело. Но от узкого края памперса, прямо на светлой коже, два выделяющихся пятна – довольно масштабные, с неровными краями.
Синяки.
Я слышу, как Эдвард со свистом выдыхает весь воздух. И вижу, как на мгновенье замирает в стерильных перчатках Александр. Элли, как ни в чем не бывало, изучает фактуру игрушки.
- Она что же, ее?..
- Нет, - резко, не доверяя и своим глазам, и моим словам, отрицает Каллен, - такого не может быть.
- Гематомы рассасываются, Эдвард. Они не свежие, - напряженно докладывает Грейс. – Конечно, если упасть на что-нибудь твердое, например, кубики, под определенным углом… но края слишком неровные. Скорее всего, это побои.
Муж резко откидывает спавшие на лоб волосы.
- Лисса не могла ее бить. Если только кто-то из этих проходимцев… - у него заостряются скулы и загораются глаза. Это злость, но в некой новой ипостаси – от сострадания к существу, что абсолютно беззащитно. Эдвард сжимает правую ладонь в кулак, стараясь совладать с собой, но, судя по краснеющей коже, получается не очень.
- Теперь она с нами, - я прикасаюсь к его плечу, утешающе потирая ткань пуловера, - и этого больше не повторится.
Александр, оглядев синяки, ловко, но без спешки осматривает остальную часть детского тела. Из-за повисшей тишины Элли настораживается, оставив игрушку. Призывно смотрит на нас с Калленом, с постепенно наполняющимися страхом глазами. Когда Александр, начиная ласковый диалог, поворачивает ее на животик, принимается тихо плакать.
- Элли! – я приседаю перед ней, начиная игру пальцами – пару шажков по пеленке – и на ее ладошку. Стараюсь погасить эти всхлипы, действуя интуитивно – и, стоит признать, получается. Всхлипы становятся реже.
Застывший Эдвард, сжав зубы, смотрит на ноги девочки. Синяки продолжаются и с другой их стороны. Если я правильно понимаю, эти чуть посвежее – больше фиолетового.
Грейс воздерживается от комментариев на сей счет. Заканчивает осмотр, снимая перчатки.
- В остальном все неплохо.
Элли я одеваю сама. Алекс, отведя Эдварда чуть в сторону, что-то ему говорит. Из всего краткого разговора мне удается разобрать лишь «Лисса» и «мне жаль».
Малышка с готовностью идет ко мне на руки. Она все так же кладет голову мне на плечо, и тихая радость, смешанная теперь с живым сочувствием, заливает все внутри. Я глажу Элли и даже целую ее лоб, не удержавшись. Очень стараюсь не прижимать к себе сильнее нужного – теперь девочка кажется мне по-настоящему хрупкой, я боюсь причинить ей лишнюю боль.
Мужчины возвращаются к нам.
- Осталась отоларингологическая часть, а потом анализы, - вводит меня в курс дела доктор Грейс. – Садитесь с ней на кушетку, Изабелла. Надо будет немного подержать.
Я встревоженно поглядываю на мужа. От лишних мыслей сейчас его точно нужно отвлечь.
- Эдвард, может быть, ты?.. Я не совсем знаю, как…
Получается. Молчаливо, но с готовностью кивнув, Каллен забирает у меня девочку. С осторожностью, но крепко держит. И сажает к себе на колени, правой рукой придерживая ноги, а левой, чуть запрокинув голову, верхнюю часть груди. Элли поза не нравится. Но доктор Грейс уже здесь и с ним уже включенный фонарик, чей свет малышку отвлекает. Ровно до первого касания шпателем.
Она извивается и пробует вырваться, но Эдвард не позволяет. Я рада, что попросила его, потому что вряд ли смогла бы так точно и так продолжительно ее удерживать. Под отзвук вернувшихся слез…
- Какая ты молодец, Элли, - закончив, хвалит ее Александр, - со всем отлично справилась, еще и здорова! Ну прекрасно же!
К его актерским восклицаниям, впрочем, сейчас малышка остается равнодушна. Вывернувшись, жмется к Эдварду, с силой жмурясь. Мужчина буквально окутывает ее руками, неглубоко, но тяжело вздохнув. Не только внутри меня цветет эта саднящая нежность к ребенку. Не глядя на все, она пытается доверять нам. Это дорогого стоит.
Но у доктора осталась еще одна процедура. Самая неприятная, к сожалению.
- Нужно взять кровь, - мягко глянув на девочку, объясняет Алекс. Нажимает на кнопку телефона на своем рабочем столе, - я думаю, вы понимаете, что анализ покажет все то, что мы могли упустить.
Спорить с этим бессмысленно. Эдвард, удобнее перехватив ребенка в своих руках, отрывисто кивает.
- Только давайте быстро.
- Медсестра сейчас будет.
И эта тягостная минута, в течение которой женщина заходит в кабинет, тянется вечность, не меньше. Легкий хлопок двери, мне кажется, всем приносит облегчение.
Я отмечаю про себя, что медсестре не меньше сорока – это хорошо, значит, опытная. У нее доброе лицо, даже с легкой улыбкой – замечательно, значит, знает, как вести себя с детьми, чтобы те ее не боялись. И движения такие отточенные… даже когда ставит маленький чемоданчик на кушетку, даже когда открывает его – я убеждаю себя, что все будет как нужно. В конце концов, Элли – не первый ребенок, у которого она берет анализ крови, а сама процедура хоть и болезненная, но не смертельная, рисков здесь нет.
- Здравствуй, малышка, - заигрывающим тоном зовет девочку медсестра, доставая из упаковки стерильную салфетку.
Алекс, забирая из коробки многострадального поросенка и какую-то фиолетовую сову, присаживается на уровне глаз ребенка.
Со своего места на противоположной кушетке я невольно становлюсь простым наблюдателем. Думаю, что стоило бы подойти поближе и как-то помочь, но… не могу. Сопротивление тела выражается в мурашках на спине и легкой дрожи ног. Будто я здесь ребенок и мне сейчас причинят боль – по крайней мере, за манипуляциями медсестры я слежу предельно внимательно.
Александр, уловив момент, переключает внимание Элли на себя. Начинает спектакль одного актера с двумя игрушками, меняя голоса, строя рожицы и тщетно стараясь расслабить девочку.
Эдвард держит ее довольно крепко, может быть, поэтому игра доктора Грейса не столь эффективна… но в последний момент перед решающей секундой прокола я натыкаюсь на зеленый взгляд малышки. И падаю в него, оступившись, когда расширяются ее зрачки.
В кабинете раздается громкий детский крик, смешанный со слезами и горькими рыданиями.
Я вижу все подробности, будто от первого лица. Как тоненькая иголка входит в вену под бледной кожей, как резкой дрожью отзывается на это тело девочки и как Эдвард, готовый к такому, прижимает ее к себе. Элли кричит, упирается и надеется вырваться, а он не пускает – фиксирует лучше любых ремней безопасности из злосчастного автокресла, не позволяя ей сделать лишнего движения. На лице сосредоточенность и только. Меня поражает, что ему ее… не жаль. Элли больно!
Доктор Грейс, повышая голос, явнее машет игрушками перед лицом ребенка, что-то удивительное рассказывая ей. Медсестра поочередно наполняет небольшие вакуумные пробирки – их стенки очень быстро заливает густая темно-вишневая кровь. Одна. Две. Три.
Элли, раскрасневшаяся от нескончаемых слез, рвется из последних сил. Увещевания, что почти все, и теперь осталось лишь немного подождать, не имеют никакой силы. Ей неважно, что по сути уже и боли нет, и смысла вырываться… ей страшно, она напугана, и глаза ее то и дело останавливаются на мне. Уверившись в нерушимости хватки Эдварда, бездействии Алекса, замирают… и я пугаюсь собственной беспомощности. Я ведь ничего не сделаю теперь.
На руке Элли, всхлипывающей особенно горько, когда медсестра достает тоненькую иголку, появляется капелька крови. Вторая стерильная салфетка очень быстро ее стирает, ватный шарик зажимает сосуд, но я запоминаю мельчайшие детали ее формы. Она стоит у меня перед глазами вместе с напряженным, сосредоточенным лицом Эдварда, слезами Элли и криком, что звенит в ушах. Как старые школьные коллажи… наслаиваясь… переплетаясь.
В какой-то момент капля эта занимает все поле зрения. Я даже не успеваю ничего сказать.



Его окликает Алекс.
Элли, брыкаясь всей восьмикилограммовой силой, рыдает, разрезая пространство смотровой своим криком. Уже вспотевшая, совсем красная, захлебывается слезами, как будто близок конец света. Истерика не редкость для детей, особенно в момент забора крови – в конце концов, это больно. Но такую истерику, похоже, не ожидала даже повидавшая многое медсестра. Она пытается крепко прижать ватку к маленькой ранке – не может поймать руку Элли, чтобы согнуть локоть и остановить кровь как следует. Эдвард помогает ей, самостоятельно зажав ладони ребенка у груди. На этом действии и фокусируется, попутно замечая, как глубоко и как быстро проникает под кожу крик племянницы. Переворачивает все внутри, саднит слева.
И Александр внезапно перестает разыгрывать свое представление. Уверяется в его бессмысленности или просто решает, что все, дело сделано – неизвестно. Только помощь была бы сейчас очень кстати. Никогда еще Эдварду не приходилось успокаивать столь маленького и напуганного ребенка. Прежде незнакомого, а теперь… своего?
- Все, моя девочка, - обращается прямо к ней на ушко, несильно покачиваясь из стороны в сторону, - Элли, Элли, Элли…
- Эдвард!
Пятачок и Кролик неуклюже падают на пол возле медсестры. Она, наскоро убирающая свои инструменты, удивленно оборачивается на доктора Грейса. Но тот уже возле Беллы. Ловким, хоть и резким движением меняет ее траекторию падения – отталкивает вглубь кушетки, к выбеленной стене – по цвету один в один с лицом. Каштановые пряди траурными кольцами касаются бежевой кожи. Замирают.
Эдвард, крепко держа все еще плачущую девочку, резко поднимается на ноги. Александр переворачивает Беллу на правый бок, наскоро откинув с лица волосы. Два пальца прижимает к артерии.
- Похоже на обморок.
Каллен цепляет взглядом бейдж медицинской сестры.
- Эйприл, возьмите ребенка!
Женщина, на безопасное расстояние отодвинув штатив с пробирками, тут же поднимается следом. Не задает лишних вопросов – просто протягивает к девочке руки. А Эдвард просто малышку отдает, тоже – не задумавшись.
Доктор Грейс открывает ящик своего стола, доставая небольшой серый флакон. В смотровой какофонией звучат сдавленные постанывания Элли. На горстку ватных тампонов щедро опрокидывается нашатырь.
Эдвард, наскоро осмотрев жену, делает все сам. Приседает перед кушеткой, правую руку уложив ей на спину, а левую, с ватой, придвинув к лицу.
Три секунды спустя Белла морщится. Еще две – и пробивается кашель. На шестую секунду она медленно открывает глаза.
Александр, понимающе кивнув Эдварду, забирает у него ватный тампон.
Стандартный обморок. Раскадровка событий закончена.
Даже Элли, испуганно заприметив тишину, немного унимается – Эйприл размеренно гладит ее спинку, не забывая придерживать локоть.
- Белла, - достаточно громко, чтобы сполна обратить на себя внимание, зовет Эдвард. Одну руку все еще держит на спине, чтобы придержать жену в случае необходимости. Присаживается на край кушетки возле нее, всматриваясь в лицо. К коже постепенно возвращается краска.
Изабелла, недоуменно глядя прямо перед собой, хмурится.
Эдвард, предпринимает вторую попытку:
- Изелли.
Срабатывает. Вздрогнув, Изабелла оборачивается на него. Карие глаза, еще в легком тумане, сковывает испуг и стремительно заливает влага.
- Все в порядке, милая, в порядке, - мягко, дабы не напугать еще больше, обещает он, - как ты себя чувствуешь? Мутит?
- Нет…
- Хорошо, - подбадривает мужчина, теперь уже оглаживая, а не держа ее спину, - а что-то другое болит? Голова или в груди?
Очень медленно она качает головой. Отворачивается обратно, между бровей – хмурая складочка, а пальцы зажимают край кушетки. Спина у Беллы едва заметно подрагивает.
- Давайте-ка девочку пока в мой кабинет, - Грейс, наблюдая за ними, открывает для медсестры смежную белую дверь, - Эдвард, я присмотрю за ребенком. Пусть приходит в себя.
- Спасибо, Алекс.
- Ну что ты, - отмахивается тот. Элли, все еще всхлипывающей, из-за спины Эйприл строит рожицы.
Эдвард снова присаживается перед кушеткой – как раз на уровне лица жены. Она даже не пытается как следует спрятать его, только то и дело кусает губы. На щеке, как пару дней назад в аэропорту, слезная дорожка.
- Что со мной?..
Не собираясь себя сейчас ограничивать, мужчина ласково стирает пальцами эти слезы.
- Ты потеряла сознание, любимая. Это неприятно, но не более того. Тебя испугала кровь?
Изабелла осторожно прикасается к его руке. Забирает ладонь к себе, сжимая кожу пальцами.
- Элли.
Мужчина, ответно пожав ее руку, свободной ладонью разглаживает каштановые волосы. Терпеливо ждет, пока жена продолжит.
- То, как ты ее держал, - откровенничая, Белла смотрит прямо перед собой, нервно облизнув губы, - ей было больно, а ты ее держал…
Дрожит всем телом, а пальцев его все равно не отпускает – наоборот, хватается за них крепче, будто сейчас уберет руку.
- Все уже закончилось, Изелли. Лучше сейчас об этом не думать.
- Она в порядке?..
- Да, даже не плачет. Постарайся глубоко подышать, пожалуйста.
Белла, судорожно вздохнув, прикрывает глаза. Совсем беспомощно поджимает колени.
- Не уходи.
- Я с тобой, - заверяет Каллен. Целует ее лоб, убрав с него, влажного, пару мелких прядей, - даже не сомневайся.
Как ребенок, искренне старающийся доверять взрослому, Изабелла отрывисто кивает. Действительно старается дышать глубже.
- Легче?
Она устало оглядывает комнату. Уже не так крепко держится за его ладонь, скорее, просто ее касается.
- Да.
- Вот и прекрасно.
Эдвард, уже уверившийся, что ничего страшного не произошло, дает волю ласке. Там, по прилету, когда она плакала, ему казалось, что утешения воспримет отрицательно, закроется окончательно и отдалится еще больше. Но потом, в квартире, когда сама попросила побыть рядом, и позже, в машине, когда везли сюда Элли, увидел, что ошибался. Всем нужна поддержка в трудную минуту. И всем нужна нежность, обещающая защиту. Они с Изабеллой здорово изменились за эти месяцы… но многое осталось прежним. Просто окрепло, расцвело. Стало понятным.
Белла не сопротивляется, когда он ее гладит. Как и следует, приходит в себя.
- Можно я сяду?
- Конечно. Только не спеши.
Приметливо контролируя каждое ее движение, мужчина, убедившись, что все в порядке, садится рядом. Кушетка, оказывается, совсем небольшая – а Белла уместилась здесь почти в полный рост.
- Голова не кружится? – наблюдая за тем, как девушка потирает лоб, зовет Каллен. Она выглядит измотанной, волосы немного растрепаны.
- Кажется, нет.
- Хорошо. Сейчас тебе нужно съесть что-нибудь сладкое и по возможности – с кофе.
- Я не хочу есть, - сдавленно признается, глянув на него из-под ресниц, - совсем…
- Тогда немного, - смягчается Эдвард, - но все равно нужно.
В смотровую заглядывает Александр.
- Как вы, Белла?
- В порядке. Извините, Алекс, за это… за все.
- Ну что вы, - он мило улыбается, и девушка слабо улыбается в ответ, - все в жизни бывает. У меня хорошая новость: вашу девочку мы с Эйприл успокоили, она уже даже проголодалась.
Изабелла обеспокоенно оборачивается к мужу. Сквозь усталость на ее лице пробивается готовность к действиям.
- Как же мы ее накормим?
- Большинству детей ее возраста прекрасно подходит Nutrilon, эта смесь продается во многих магазинах, - тем временем отвечает Александр, - я вышлю примерный режим в сообщении, Эдвард. А пока дайте ей сто пятьдесят грамм дома, если попросит добавки – еще пятьдесят. Но не больше – посмотрим, как она отреагирует.
- Спасибо вам, доктор Грейс.
- Не за что, миссис Каллен, - подкалывает, хмыкнув, Александр.
Эйприл, осторожно удерживая на руках малышку, тоже возвращается в смотровую. Сперва тихо, чуть что, готовая отступить, но, уверившись, что все вернулось на круги своя, уверенно проходит вперед. Элли, недоверчиво глядя на новоиспеченных родителей, супится, съеживаясь в комочек.
При появлении в комнате девочки внимание Беллы фокусируется на ней.
- Маленькая, - она, в первое мгновение болезненно нахмурившись, очень старается Элли улыбнуться, - не бойся. Больше нечего бояться. Дайте ее мне, Эйприл, пожалуйста.
Медсестра, быстро глянув на Эдварда, не встречает препятствий. Белла прижимает ребенка к себе.
- Едем домой, Элли. Уже едем домой, - сорванно обещает дочке. Эдвард ловит себя на мысли, что это слово удивительно легко пришло ему в голову.
Малышка, что-то пробормотав, устало приникает к шее Изабеллы.



Я уже знаю, как это начинается.
Тихий, граничащий с беззвучием вздох, отчего маленькие красные звездочки на ее пижаме приподнимаются. Они, вышитые по контуру мелкими бисеринками, тускло отражают фонарь по ту сторону окна, чье присутствие даже серым гардинам скрыть сложно. Замирают в воздухе на долю секунды, прежде чем опуститься – переживают сорванный выдох. И взметываются вверх, резанув темноту своими острыми краями, вместе с отчаянным детским плачем. Стоны, всхлипы и рыдания сплетаются в одно целое, оглушая тишину спальни. Прежде я никогда такого не видела.
Дернувшись, я просыпаюсь, машинально потянувшись в сторону ребенка. Страх будит очень быстро, и я вижу, как изгибается маленькое тельце на одеяле нашей постели. Малышка лежит посередине, ничто не мешает ей и ничто не ограничивает, мы надежно искоренили возможность нечаянно придавить ее, расположив поверх пододеяльника. Но девочка, заходясь в истерике, ногами скидывает свое покрывало, исступленно цепляется пальчиками за ткань и что есть мочи тянется вверх, будто вырываясь – ей плохо.
- Элли, - улучив момент, я касаюсь ее ладони, легко ее пожимаю. Второй рукой оглаживаю плечики и мокрую спинку. – Тише-тише-тише…
Задыхаясь в рыданиях, девочка слишком часто дышит – ее животик так и ходит под моими пальцами. Страх, налитый болью, будоражит ее сознание – и от такой картинки у меня самой начинают дрожать руки.
Рядом с кроватью зажигается неяркий ночник. Он разрезает темноту на ровные, крупные части. Дает мне увидеть Эдварда, отпускающего цепочку светильника, с примятыми ото сна волосами и мелкими морщинками, выдающими усталость – за последние три с половиной часа это пятое наше пробуждение. Вот такое.
Племянница игнорирует его попытку взять вторую ее ладошку. Зажмурившись, она изгибается явнее, переворачивается на левый бок и загнанно постанывает. На пододеяльнике появляются темные пятна слез.
- Элли, - неустанно зову я, - иди-ка ко мне.
Я забираю ее на руки, полулежа устроив у груди. Элли сперва слабо отпихивает меня, но затем, устало приникнув к ключице, никакого сопротивления не оказывает. Она мелко дрожит и вся пылает, слез меньше не становится, но рыдания чуть стихают – теперь это больше похоже на протяжное подвывание с чередой неровных вздохов. Я прижимаю ее крепче.
- Ну вот, малышка.
Эдвард, сидя на постели, пристально за нами наблюдает. И сострадательно, и утомленно. Сомневаюсь, что кто-то из нас был готов к такой ночи – хотя бы морально.
Мне совестно – и не только за то, что не могу как следует успокоить ребенка, обеспечить ей ту безопасность, которую совсем не чувствует и в которой так нуждается – мне совестно за Эдварда. В восемь утра начинается его операционный день, насыщенный самыми сложными кардиохирургическими манипуляциями. А вероятность, что Элли даст ему выспаться, прогрессивно идет к нулю.
- Давай попробуем подогреть смесь, - поглядывая на судорожные вздохи племянницы, тем временем предлагает Эдвард, - может быть, все дело в этом.
- Я подогрею, - вызываюсь, на удивление ловко поднимая ребенка с простыней. Главный компонент пусть относительного, но успокоения Элли – моя близость – на месте, так что она даже не замечает этого. – А потом заберу ее в гостевую, сегодня мы поспим там.
- Думаешь, проблема в комнате?
Мне нужно немного решимости, чтобы сказать это спокойно.
- Нет, дело не в этом. Я заберу Элли, и ты сможешь выспаться.
Ожидаемо, что так просто он соглашаться не намерен. В глазах маленький вулканический взрыв негодования. А потом - убежденная решимость.
- Даже не думай, Белла.
- Послушай, ты же лучше меня знаешь, что это не шутки, Эдвард, тебе нужен здравый ум завтра.
- Я не спал куда больше перед операциями, если это так тебя тревожит, - почти злобно парирует мужчина, - оперировать – это ответственность, но и быть отцом – ответственность не меньше.
Вот как. У меня пробивается вздох… гордости? Не знаю. Неужели он так быстро вжился в роль?
Впрочем, слезные постанывания Элли на заднем плане звучат отрезвляюще. Спальня, полутемная, ей не по вкусу, а может, наш разговор на повышенных тонах и те нотки, что позволяет себе уставший Эдвард, тоже – не важно. Прямо сейчас я все это закончу.
- Я не сомневаюсь в твоем ответственном отношении к ребенку, - откровенно, хоть и негромко, признаюсь я. Смотрю прямо ему в глаза, потому что знаю, что иначе слова не имеют веса. – Сегодня в кабинете Алекса ты был ей настоящим отцом, и после – тоже.
Он нервно ерошит волосы, то ли мне, то ли себе качая головой. Откидывает покрывало, вплотную приближаясь к нам с Элли. Девочка хныкает, зажмуриваясь. Маленькая венка, проглядывающая на ее лбу, точно такая же, как у Эдварда, когда к малышке склоняется – их сходство поразительно.
- Ты позаботился о нас обеих сегодня, - обыденно, как и много месяцев назад, глажу его скулу. – Позволь теперь позаботиться о тебе.
Темно-зеленые глаза Эдварда смотрят прямо мне в душу. Хмуро или тронуто? Не разобрать.
Но ведь это правда. После консультации у Александра, когда привез нас домой, он забрал у меня Элли. На целых пять минут ее увлек ворсинчатый ковер гостиной, пока Эдвард сделал для меня малиновый тост, с ловкостью многодетного отца разводя смесь для малышки. Даже не знаю, кто из нас удивился больше его скорости. Элли не возмущалась, наоборот, проголодавшись, послушно пила из бутылочки на руках дяди. А мне он велел идти в постель – и тоже, хотя бы сегодня, быть послушной.
- Завтра, как придешь, обещаю, она вся твоя, - улыбаюсь, пробежавшись пальцами по спине Каллена. Вижу, в какую сторону он склоняется, - а сегодня мы сами себя уложим. Договорились?
- Но ведь ночь длинная…
- Давай не будем делать ее еще длиннее, - прошу его. Не глядя на то, что Эдвард дал мне поспать лишний час днем, сейчас все равно чувствую себя уставшей. Даже не буду думать, каково ему.
Мужчина, тяжело выдохнув, мне сдается. Оставляет Элли, мягко погладив ее плечико, и отступает.
- Если что-то пойдет не так, обязательно меня разбуди.
Зеленые глаза горят, не шутят.
- Как скажешь.
Малышка, недовольно ворочаясь на моих руках, требует внимания. Почему-то теперь мне совсем не страшно оставаться с ней один на один. Я найду, что можно сделать. Просто потому что сегодня я должна найти.
- Добрых снов, Эдвард.
Недовольно наблюдая за тем, как уношу девочку, он все же желает нам спокойной ночи. Но полностью закрыть дверь не позволяет – приличная щелка темным клином выступает в освещенный зал.

Элли засыпает ближе к утру. Она не рыдает теперь так горько, потому что я не гашу весь свет в комнате, но упрямо бодрствует. Лежит, внимательными, без капли сна глазами изучая спальню, и никак не реагирует на мои увещевания. Тихие колыбельные, теплая смесь, мягкие поглаживания, свежий подгузник, вода, полумрак и умиротворение – ничто не имеет веса. Меня утешает лишь то, что нет ее слез, а значит, и вероятности разбудить Эдварда. Элли принимает правила игры, не издавая лишних звуков, но своим отказом во что бы то ни стало засыпать, отыгрывается на мне. И лишь к половине пятого ей, видимо, надоедает. А может, просто не выдерживает детский организм.
Я наблюдаю за ней очень долго – с самых первых попыток уложить – и подмечаю малейшие детали. Еще в машине, пока Эдвард со скоростью света покупал в торговом центре вещи из рекомендованного Алексом списка, выбирая лишь самое необходимое, мы с Элли познавали друг друга. Она, сжав пальчиками бутылку с детской водой, а я – стаканчик Starbucks с капучино. И то, и другое принес папа – уже повод объединиться.
Я не вижу в Элли Лиссу. Быть может, мое отрицание проснулось, ведь синяки на теле ребенка откуда-то взялись, а девушка допустила их появление, а может, это просто новый взгляд. Но в девочке так явно прорезаются черты, мимика Эдварда… мне не верится. Я бы, не задумываясь, назвала малышку его дочерью. А своей?..
Сейчас, когда Элли наконец задремывает, мило прижавшись к подушке, принять ее кажется более простой задачей. Не смириться, не вынудить себя, а действительно принять – по доброй воле. Внушение это или нет, но мне нравится эта девочка. Забавно, что, опасаясь остаться с ней наедине, только лишь сделав это, вижу – все у нас должно получиться. Место Элли – здесь. Как и мое.
Мое.

…Хлопок двери. Несомненно, хлопок двери. Я открываю глаза, с удивлением обнаружив, что из-за бежевых штор просачивается дневной свет. Телефон, так кстати лежащий на тумбочке, показывает десять утра. В комнате все тот же мир и покой, Элли все еще спит, а мое одеяло совершенно не примято. Похоже, мы вдвоем неплохо отдохнули.
А если десять… и будний день?
Фабио и Мария здесь.
Каждое движение стараюсь наполнить грацией, дабы не потревожить ребенка. Накидываю на плечи длинную серую кофту, поежившись от холодка из-за двери, и, аккуратно прикрывая ее, выхожу в коридор.
Негромко переговариваясь на испанском, домоправители Эдварда раздеваются в прихожей. Судя по мокрому плащу Марии, на улице идет дождь.
- Доброе утро.
Они оба оборачиваются, отвлекшись от разговоров. Фабио, не глядя на годы, все еще статный, с ровным загаром, благородной сединой и белыми зубами, искренне улыбается. Мария, откинув с плеча толстую косу, прикрывает рот ладонью. А затем они оба спешат ко мне.
- Изабелла!
Я отвыкла, что кто-то может так радоваться моему приезду. В родной семье мои возвращения не вызывали так много восторга, родители хоть и любили, но были скупы на чувства. А эти люди, ставшие мне по-настоящему близкими за пару лет, лучше всего выражают эмоции. Особенно радостные.
- El sol regresó (солнце вернулось), - тепло целуя меня в щеку, бубнит себе под нос расчувствовавшийся Фабио.
- Как хорошо, что ты приехала, pequeña (малышка), - горячо шепчет мне на ухо Мария. – Ты не представляешь, как ему тебя не хватало. Нам всем не хватало.
Предательски щиплет глаза. Я крепко обнимаю Марию в ответ.
- Я тоже соскучилась. Очень.
У женщины пробивается слеза, и Фабио утешающе гладит ее спину. Этот жест цепляет мое внимание. Обернувшись на дверь гостевой, я вспоминаю о ребенке.
- Только тише, пожалуйста, - пытаюсь приглушить несмолкаемые испанские восклицания, - Элли еще спит.
Оба домоправителя тут же переключаются на новую тему. Эдвард уже сказал им? Ну конечно же. То-то не выглядят сильно изумленными.
- Вы большие молодцы, Белла, - доверительно произносит пожилой мексиканец, пожав мою руку, - я сказал это и Эду. Девочке нужна хорошая семья.
- Все будет как нужно, - убеждает Мария, - не сомневайся, моя дорогая.
- Я надеюсь…
- Надежда – это всегда хорошо, - Фабио, убрав их с женой обувь в шкаф, указывает мне на кухню, - пойдем-ка, за чашкой чая расскажешь нам, как у тебя дела.
Он по-хозяйски ловко выуживает на стол кружки, ставит чайник. А Мария, которая, как говорил Эдвард, держит с ним дистанцию и никогда не называет по имени, очень мягко, но пристально, истинно материнским взглядом, смотрит мне в глаза.
- Радость, твой муж очень тебя любит. Просто дай ему показать.
Закусив губу, я качаю головой.
- Я люблю его не меньше.
- Тогда и шансов у вас больше, - оптимистично заключает женщина, - нужно верить и все.
- И все, - киваю, благодарно пожав ее ладонь. – И пить чай.
- И пить чай, - смешливо соглашается та. Идет вместе со мной в сторону кухни, где Фабио тихонько напевает какую-то испанскую песенку. Как много месяцев назад.
Похоже, понедельник окончательно вступает в свои права.
Первый день Элли дома.