Это даже близко не похоже на то, что я себе представляла. Основываясь на том, что я ощутила, когда ела в четырехзвездочных ресторанах с Эдвардом и его отцом, я считала, что хозяин «У Джуда» – немолодой, консервативный мужчинка, может, нагловатый, из таких, которые вечно затянуты в Brooks Brothers [одна из старейших марок мужской одежды в США. – Прим. пер.]. Люди здесь совершенно другие. С одной стороны, возраст клиентов разнообразен. Конечно, некоторые выглядели достаточно взрослыми, чтобы быть моими родителями, но среди них есть много и в возрасте двадцати-тридцати лет. Одетые в форму официанты подавали вино и разносили еду, но, учитывая слова Карлайла о работе, это было ожидаемо. Что застает меня в врасплох, так это переполненный танцпол и ди-джей, крутящий Groove Armada [британский музыкальный электронный дуэт. – Прим. пер.]. Я пытаюсь представить здесь Эдварда, «трясущего задом». Так или иначе, я просто не могу.

– Вот ты где! – Карлайл подходит ко мне, выглядя в точности таким же собранным, как и в прошлый раз, когда мы виделись. Если он и напряжен из-за того, как обстоят дела, то не показывает этого. Опять же, тот факт, что он держит в руке бокал шампанского, видимо, не мешает. – Лоран сказал, что я найду тебя тут.
– Я сделала что-то не так?
– Что? – на его лице появляется растерянность, но затем сменяется улыбкой. – Нет. Ничего подобного.
– Я здесь уже несколько минут, просто наблюдаю. С трудом представляю себе такую сцену в любом из тех ресторанов, в которых бывала в Вашингтоне. Или это что, фишка Чикаго?

Карлайл качает головой, смеясь.

– Это моя фишка.
– Я не догоняю.
– Большинство людей думают, что не бывает авторской кухни без духоты. Атмосфера самых уважаемых ресторанов не привлекает людей нашего возраста, вне зависимости от того, что там готовят. Когда я открою собственный ресторан, то хочу включить элементы традиционного ресторана в свободной клубной обстановке. В прошлом году накануне Нового года они сделали здесь праздник-фуфло – комплексная еда, трехразовая подача блюд и бокал шампанского в полночь. Тогда они едва не разорились. У меня ушли месяцы на то, чтобы убедить владельцев довериться мне настолько, чтобы позволить попробовать что-то новое.

Карлайл смотрит в пространство, полный решимости, и, кажется, сосредоточен на чем-то – так же, как и Элис, когда она потеряна в своих мыслях. Когда он оборачивается ко мне, то ловит меня за подглядыванием.

– Прости, – говорю я. – Просто что-то в твоем лице заставило задуматься о моей лучшей подруге, оставшейся в Вашингтоне. Я очень скучаю по ней.
– Почему ты не позвонишь ей?
– Я не могу; она сестра Эдварда.

Его прищуренный взгляд мечется туда-сюда.

– И что с того?
– Я должна буду рассказать ей, как со мной связаться, а потом попросить ничего не рассказывать ее брату? Учитывая насколько близки эти двое, это просто несправедливо.
– Знаешь, что еще несправедливо? Не дать ей решать это самой, – он смотрит на часы, затем хватает меня за руку. – Идем.

Карлайл выводит меня из столовой и ведет дальше по коридору. Когда мы оказываемся перед закрытой дверью, он достает из кармана связку ключей и открывает ее. Кинув быстрый взгляд по сторонам, он тянет меня за собой внутрь, закрывая дверь позади нас. Проходит немного времени, прежде чем мои глаза привыкают; света едва ли хватает на то, чтобы рассмотреть окружающую обстановку.

– Это твой офис?
– О, нет. И как бы мне ни хотелось дать теме минутку приватности, но если кто-нибудь узнает, что я впустил тебя сюда, то буду по уши в дерьме.
– Не понимаю.
– Видишь это? – он указывает на телефон на рабочем столе. – ID звонящего блокируется на этой линии. Если она не узнает, откуда ты звонишь, то тебе не нужно будет просить ее солгать ради тебя.

Я открываю рот, чтобы поблагодарить его, но Карлайл уже вышел в коридор. Когда он закрывает за собой дверь, я поднимаю трубку и набираю номер. На третьем гудке она отвечает. Неважно, что она пьяна, и нечленораздельно произносит одно приветствие, но я думаю, что ее голос – самая красивая вещь, которую я когда-либо слышала.

– Привет, Элис. Я ненадолго (я работаю прямо сейчас), но я скучаю по тебе и хотела пожелать счастливого нового года.
– Боже мой! Иззи? Это ты? Что, блин, происходит? Ты хоть представляешь, как мы волновались?
– Я оставляла тебе сообщение. Неужели…
– Послушай, я знаю, что у вас с Эдвардом довольно долго не всё было в шоколаде, но ты же должна понимать, что на самом деле, это не то, что он имел в виду.
– Имел в виду что?
– Жемчужные серьги нашей матери; он просто хотел, чтобы у тебя было что-то, что имеет для него значение. Вот и всё.

Элис продолжает болтать, но ни одно из ее слов я не осознаю. Я прокручиваю в голове Рождество. Если бы он только сказал, зачем дает мне их, то я бы не стала делать поспешных выводов. Всё бы было иначе сейчас. Однако если бы он более лояльно относился к различиям между нами, – более лояльно относился ко мне, – не было бы никаких поводов переезжать. Если бы я знала, что это серьги его матери, я могла бы не уезжать, когда собиралась. Тем не менее, в итоге я бы оставила кое-что другое. Я знаю это, вне всякого сомнения.

– …поверь мне, Иззи, я знаю, о чем он думает, но мы обе знаем, что он не такой. Мне бы хотелось, чтобы ты могла увидеть, что это делает с ним. Ты должна знать, как сильно он любит тебя…
– Пожалуйста, я больше не могу это слушать, – я смаргиваю слезы и очень стараюсь, чтобы мой голос не звучал надрывно. – Я не могу принять это.
– Ты должна! Разве ты не понимаешь? То есть, я не имею ни малейшего чертова понятия, чем ты занималась на прошлой неделе, но если бы ты только выслушала…
– Мне нужно идти, Элис. Люблю тебя, и поговорим с тобой очень скоро.

Я вешаю трубку с такой силой, что колокольчик внутри телефона издает быстрый звон. Вытираю щеки, делаю глубокий вдох и открываю дверь в коридор. Карлайл стоит там, держа наши напитки, как и обещал. Вдалеке я слышу голоса. То, что мы далеко от столовой, абсолютно не имеет значения – обратный отсчет звучит так громко, что с таким же успехом мы могли бы быть в центре танцпола.

Десять!
Девять!
Восемь!
Семь!
Шесть!
Пять!
Четыре!
Три!
Два!
Один!
Счастливого Нового года!

Аплодисменты и крики, в конце концов, уступили место песне Принца «1999».

– Да твою ж налево! Есть ли кто-нибудь на планете, кого сейчас еще не тошнит от этой песни? – Карлайл пожимает плечами, качая головой. – Этот сукин сын должен играть «New Year's Day» группы U2. Когда мой босс узнает, что «У Джуда» в ночь Миллениума играли те же песни, что и везде, уже никому не будет дела до того, что именно благодаря мне мы подняли прибыль в десять раз по сравнению с прошлым годом – о нет! Меня просто понизят в должности до помощника официанта.

Не имеет значения, что я практически уверена в том, что он просто шутит – в чем я уверена больше, так это в том, что я просто сопливое месиво. В последней отчаянной попытке взять себя в руки, я опускаю голову, уставившись на «измотанные в боях» носки своих Док Мартенс. Половина песни прошла, а я всё еще стою неподвижно. Что удивило меня, так это то, что Карлайл тоже.

– Хей, – его голос мягок, и когда я смотрю на него, на его лице только беспокойство. Он протягивает мне мой бокал шампанского, а затем соприкасается своим бокалом с моим. – С Новым годом, Иззи. Независимо от того, что ты там себе думаешь, этот год будет лучше предыдущего; обещаю.
– А если нет?
– Я приостановлю платеж по его чеку. Или еще лучше… – его глаза расширяются, и когда он открывает рот, то начинает петь: – Ди-джея на мыло! Ди-джея на мыло!

В то время, когда я смеюсь, мои глаза остаются сухими. Я подношу свой бокал к губам и отпиваю глоток.

– Вау, – говорю я, проглотив. – Это другое.
– А что Лоран налил тебе?
– Dom Pérignon. Я никогда не пробовала. А этот словно… – я делаю еще глоток, – …сливочный? Погоди, это вообще возможно?
– Это искусство виноделия.
– Это так отличается от «Вдовы Клико». В смысле, у него тоже слегла ореховый вкус, но здесь он больше похож на вкус миндаля.
– Сделаешь одолжение? Когда вернешься в винный погреб, скажи Лорану то же самое, что сказала мне.
– Зачем, чтобы он посмеялся надо мной?
– Он не будет; поверь мне. Мне нужно вернуться к работе. Всё нормально?
– Ага; я смогу найти обратный путь в столовую отсюда, всё в норме.
– Я говорю не об этом. Я спрашиваю в порядке ли ты?

Чисто инстинктивно мне хочется солгать, ведь так проще всего, но потом я смотрю на него, и его беспокойство кажется действительно подлинным, поэтому я хочу сказать ему правду.

– Нет, – говорю я, – но думаю, что буду в порядке.

Я лишь надеюсь, что то же самое относится и к Эдварду.



Немного позже, когда оставшаяся часть города погрузилась в сон, мы всё еще не спим, продолжая разговаривать. Мы сидим на моей кровати друг напротив друга, скрестив ноги по-турецки и держась за руки; на Эдварде только его «боксеры», а на мне – одна из его маек. Не имеет значения, что мы не были полностью обнажены – что, кстати говоря, было впервые – мы абсолютно беззащитны.

– Что заставило тебя осесть в Олтоне?

Смеясь, он приподнял бровь.

– Мы обещали быть совершенно искренни и честны, а ты хочешь знать об этом?
– Я начинаю с самого простого – просто подумай об этом, как о разминочном вопросе. Кроме того, я провела там последние несколько изумительных лет.
– Разумно, хотя ответ, вероятнее всего, ты знаешь.
– Это был твой лучший шанс быть избранным на пост сенатора штата?
– В общем-то, да. Это, а еще то, что жизнь там позволяет мне находиться настолько далеко от моего отца, насколько это возможно, не покидая Иллинойс. И, да, это пошло мне только на пользу.
– Потому что тебя избрали с первой же попытки?
– Знаешь… – он делает паузу и сжимает мои руки, – вся эта политика не для меня.
– Ну, может не сейчас.
– Никогда и не была. Кроме того, мне, так или иначе, нравилось жить в Олтоне. В некоторой степени, я могу расслабиться, по сравнению с тем, в каком напряжении приходится находиться во время заседания конгресса. Никаких камер на каждом шагу, никто меня не трогает
– Погоди. Ты на самом деле живешь там?
– Ага. В Вашингтон я приезжаю только тогда, когда это нужно.
– Ха! – теперь понятно, почему его апартаменты выглядели такими безликими. – Прости, мне просто трудно представить это.
– Что ж, если после всего этого у тебя еще останутся ко мне чувства, то я обязательно тебе покажу. Ладно, моя очередь. Почему тебе так трудно поговорить со мной?

Мое лицо заливает румянец – так сильно я не краснела с тех самых пор, как была подростком.

– Что, а для меня не будет разминочного вопроса?

Каллен качает головой, улыбаясь.

– Я играю жестко и не по правилам.
– Судя по всему.

Я пытаюсь вытащить свои ладони из его, чтобы иметь возможность нервно теребить нижний край футболки, но он не позволяет мне.

– Нет, Иззи, – говорит он, – больше никаких тайн.
– Мне нечего скрывать.
– Тогда посмотри на меня.
– Ладно, – я поднимаю на него взгляд, стараясь не бегать глазками, насколько возможно. – Это всё потому, что ты запугал меня до чертиков.
– Тогда или сейчас?

Я с трудом сглатываю.

– И тогда, и сейчас.

Если мое признание его затронуло, то он не показывает этого.

– Сделаешь мне одолжение?

Я киваю.

– Не позволяй мне.

Принимая его совет, я спрашиваю его о том, что мучило меня в течение нескольких дней.

– В ночь, когда я рассказала тебе о Карлайле, ты сказал, что был зол на себя за то, что позволил своему отцу и мне иметь над тобой власть. Я понимаю, почему ты так чувствовал себя по отношению к нему, но какое это имело отношение ко мне? Я не понимаю.

На этот раз Эдвард среагировал. Он плотно зажмуривает глаза, отчего у него на лбу появляются морщинки.

– Это касалось вас обоих, – сказал он, выдыхая с такой силой, что я даже почувствовала его теплое дыхание на своем лице. – Мне не всё равно, что ты обо мне думаешь.
– Тебе важно, что о тебе думают все остальные. Так было всегда.

Каллен качает головой.

– В какой-то степени – да, но в основном, только лишь как средство для достижения цели.

И тут я всё поняла. Спустя десять лет история повторяется, но это не имеет значения. Мы вновь возвращаемся туда, откуда начинали. Я даже не пытаюсь скрыть горечь в моем голосе.

– Позволь угадать – всё это ради рейтинга популярности?
– Нет. Всего лишь ради твоего одобрения.