Мы поженились в жарком августе фантастично далекого 2001 года. Свадьба оказалось на удивление пышной и богатой, и совсем не такой, как мне бы хотелось. Пообещав невесте море, пальмы и парочку близких друзей, Драко меня обманул. Наше бракосочетание стало заметным событием в жизни светской Англии, меня всласть обсудили побежденные и громко прокляли победители. Положа руку на сердце, я признаю, что понимала всю необдуманность своего поступка, но такой злобы со стороны светлых сил моя, еще юная душа, увидеть не ожидала. Меня причислили к лагерю Пожирателей и нарекли предательницей самого Альбуса Дамблдора, а имя подруги Героя вычеркнули из только-только напечатанных учебников по истории, еще пахнущих свежей типографской краской, и забыли.

Вальсируя с мужем в пышном белом платье под волшебные, протяжные звуки скрипки, я еще была Грейнджер, но прочитав наутро кипу свежих газет — сама решила ею больше не быть. Не знаю, что тогда думал о свадьбе сына Люциус, и мог ли он думать в Азкабане, но я стала Малфой не на бумагах — я приняла фамилию его предков всем сердцем и никогда больше не отозвалась на девичью. Не проклятия сыграли свою роль, а обычная любовь жены к мужу.

Помаявшись в квартирке на окраине Косого переулка еще около года, я сдалась на уговоры Драко и переехала в Малфой-мэнор, поближе к Нарциссе и её добрым рукам. Ожидая нашего первого ребенка, я нервничала так, как не нервничала даже перед своей первой поездкой в Хогвартс-экспрессе. Вспоминая заносчивого блондина со вздернутым носом, первым протянувшего руку Поттеру, тогда, в том вагоне, я хваталась за свой большой живот и вздрагивала, все еще не в силах поверить, что внутри меня — его сын. Вспоминая же Драко, ведущего за собой толпу Пожирателей по объятым огнем коридорам моей обожаемой школы, я и вовсе — начинала рыдать.

Нарцисса сидела со мной ночами, гладила меня по покрытому испариной лбу и тихо пела колыбельные еще нерожденному внуку, не обращая внимания на ироничное фырканье Драко из соседнего кресла. Она понимала — выйдя замуж за его сына — я от себя отказалась. За это она никогда не повысила на меня голос и не сказала грубого слова.

Родив мальчика, названного отцом Скорпиусом, я поняла, о чем меня хотел предупредить Блейз в тот памятный вечер. Драко оказался властным мужем, я просто боялась его ослушаться, но вместе с тем — скучным.

На людях от него веяло трагической тайной, взмах тонкой рукой заставлял трепетать сердца впечатлительных дам, и каждый старался незаметно остановить на нем взгляд — рассмотреть. Отец и просто мужчина, с этими ямочками на щеках и улыбкой превосходства на точеном лице, словно из воска отлитом, ему было столько же лет, сколько и мне. Но, если измерять возраст не цифрами, то муж был старше на целую жизнь.

Я шесть лет училась, радовалась жизни и боролась за неё с врагами, и рядом были друзья, да у меня все было — как у людей. Драко же с самого детства боролся против всех без разбору, и его главным противником был вовсе не Поттер — он сам. Кому-то что-то доказывал, не доверяя собственным словам, боялся разочаровывать отца, но тайком рыдал под лестницей, узнав о воскрешении Риддла, освобождении Беллы и приказе, выполнил который другой.

Нарцисса рассказала, что впервые после своего воскрешения Темный Лорд пришел в их дом июньской лунной ночью, и то была последняя ночь не только детства моего любимого мужа, но и его молодости.

Несколько месяцев я кричала на него за закрытые ставни и портьеры немыслимой толщины, — и это в разгар знойного лета! Ими он, казалось, хотел забаррикадироваться от света луны. Вскакивая с постели, взмокшая и злая, я кралась к окну, осторожно тянула за шнурки, открывала раму и вдыхала свежий воздух, мысленно желая Драко задохнуться ну вот прямо немедленно...

Признаюсь, я не сразу заметила — когда ночь уж слишком светла — он просто не спит. Слышит, как я спасаю себя от удушья, зажмуривается и вонзает пальцы в подушку. С годами, ненавязчиво и нежно, я избавила его от этого страха, но научить быть не скучным — не смогла.

Оправившись от тяжелых родов и прокормив сына своим молоком до семи месяцев, я принялась за семейный бизнес и подняла из небытия малфоевскую фабрику по производству волшебных палочек. Конечно, с палочками Олливандера ручной работы сравниться они не могли, но конкуренции не было и... в общем — у меня все получилось. Только работа спасала меня от тоски но, если честно, с годами я с ней просто сжилась.

Драко души не чаял в сыне, следил за тем, как часто ему меняют подгузники, насколько свеж воздух в его комнате и переживал, стоило малышу проспать на час дольше или меньше положенного. Мы жили его интересами, мы всегда были вместе, мы гуляли за ручку, и маги с завистью оглядывались нам в след, когда мы, молодые и красивые, проходили мимо, а Скорпиус — копия отца — весело угукал на его крепких руках. Никаких тайн и событий, ничего удивительного, сказочного и интересного. У нас, вновь богатых и влиятельных — врагов больше не было.

Со временем я обнаружила, что обросла подружками, как снежный ком. Оказалось, друзей можно найти не только в стенах школы и под шквалом смертельных заклятий. Ими могут стать и мамы знакомых малышей, зазывающие тебя в гости при каждом удобном случае, как Панси; и жены чиновников, у которых я часто подписывала контракты, как Дафна; или даже Флер, любительница изысканной красоты, сбегающая от мужа ко мне в замок потискать Скорпиуса и полюбоваться вычурной стариной.

Секретари и детские колдомедики, продавщицы мясных лавок и дочери аристократов — я всегда была рада видеть всех своих приятельниц, посплетничать с ними и обсудить тяжелую женскую долю. После очередного такого заседания в кафе Флориана, вновь открытом его внуком, я вышла на улицу пьяная от громких разговоров и вдруг поняла, что больше в моей жизни не произойдет ничего интересного.

Наши семейные будни оказались простыми до ужаса. Однако, именно в этой скуке и спорах о том, чем полезнее завтракать — круасаном или овсянкой; в совместном отдыхе у Красного моря, где Драко от переживаний чуть не поседел, бегая за Скорпиусом по магловскому пляжу с полотенцем наперевес и грозя мокрому малышу всеми простудными заболеваниями на свете, позабыв, что мы маги; в бокале вина, выпитого на веранде Малфой-мэнора вечером, под звездами и после того, как все колыбельные сыну были спеты и голоса наши охрипли — в этой скуке все же было счастье.

Письмо Рона, то, в котором он признался, что уговорил мать пойти на мировую, пришло еще в первый день рождения сына. В нем он сказал мне много хороших слов, таких, которых не произнесешь во время мимолетной встречи в Министерстве или салоне мадам Малкин, где дежурные улыбки убивали всякое желание говорить. Парень пожелал счастья не только мне и моему сыну, но и его отцу. Ребенок многодетной семьи — для него не было ничего ценнее в мире, чем дети, и именно Скорпиусу я обязана тем, что один мой друг перестал на меня дуться и вновь им стал.

Вскоре после письма он лично посетил Малфой-мэнор и надарил сыну груду тряпичных кукол, сшитых еще его бабушкой. Драко встретил его приветливо, и они даже выпили больше, чем позволяли приличия. Поддерживая друг друга, поздно ночью, они ввалились в Нору пред ясны очи Джинни, Молли и Поттера, так и не приобретшего собственный дом.

Путано объяснив, кто из них кого провожает, а Рон просто настаивал, что это он Драко домой притащил, ведь нельзя пьяного на дороге бросать, они распрощались. С тех пор наши с ним улыбки утратили сухость и стали по-настоящему честными.

Люциуса Малфоя отпустили во время моей второй беременности. Я пряталась от него в спальне целый день, рыдала, покрывалась пятнами и просто не представляла, как буду жить дальше. Стук в дверь раздался вечером. Драко стучал и раньше, орал на меня не своим голосом и умалял не портить его счастье, выйти и поздороваться, мол, с тех пор не просто вода утекла — океан.

Переваливаясь уточкой, злая и зареванная, я распахнула двери и приготовила в ответ горячую отповедь о памяти, которой не прикажешь. Ею, отповедью, мне пришлось подавиться. На пороге стоял старый, но, что удивительно, живой скелет. Только по вымытым и немного влажным волосам, еще более длинным, чем раньше, я и узнала в нем отца мужа, родного деда Скорпиуса и человека, зря растратившего свою жизнь.

— Не укушу... — прохрипел он и недобро осклабился, обнажив голые десна. — Выходи!

В этом жестком приказе, а вовсе не просьбе, я узнала и бывшего Пожирателя, и властный голос Драко, и даже нотки еще нежного голоса сына. Осознав, что передо мной тот, чьим прямым продолжением является Скорпиус, я содрогнулась. Увидев, что невестка передернула плечами, Люциус сделал шаг назад и посмотрел на меня внимательнее, остановив осмотр на животе.

— Такой уж я и мерзкий?

Слова застряли в горле — получилось только сглотнуть.

— Такой, значит... — он вновь посмотрел на живот. — Кто там?

— Девочка... — прошептала я, прежде откашлялась. — То есть нет, две... две девочки.

— Две? — переспросил он. — Две дочки?!

Я кивнула и положила ладонь на округлость под грудью.

— Драко хотел одну, а будет две... — лепетала я. — Ну, две ведь лучше, чем одна? — разум сковывал страх, и мудрые слова на ум не шли, освободив дорогу глупым.

Старик согнулся и зарыдал, крупные старческие слезы еще не старого мужчины катились по впавшим щекам, словно капли дождя, и с каждой такой слезой я понимала — он боится сильнее. Боится, что его выгонят из родного дома; боится, что внук его никогда не признает; боится гнева жены, не пожелавшей навестить мужа ни разу за шесть лет; и боится меня, ту, которая заняла слишком много места в сердцах его любимых людей.

С его приходом жизнь не изменилась, а стала еще более скучной. В доме появился второй чадолюбивый родственник и Скорпиус оказался зацелован и избалован не только отцом, но и дедом. Здоровье Люциуса подводило, он целыми днями сидел у окна столовой, выходящего в сад, а внук сидел у него на руках. Обычно непоседливый и капризный, с дедом ребенок мог молчать часами, казалось, они делили мысли на двоих и слов им просто не требовалось.

Впрочем, по прошествии недолгого времени, услышав, как Люциус интересуется у домовика, что именно его невестка пожелала видеть на столе за обедом. В озвученном перечне не находит лукового супа, но не заказывает его, а послушно кивает головой, я поняла — замок мой. Люциус совершил чересчур много ошибок и больше никогда не почувствовал себя в Малфой-мэноре, как дома.

Мрачное строение, со множеством лабиринтов в темных закоулков, остроконечными башенками, всем его золотом и шелком ковров, слезами и смехом, что впитали его каменные стены за многовековую историю рода. Все это он вольно или невольно, но еще при жизни передал в пользование своим наследникам — моим детям. Замок перестал слушаться лорда Малфоя, в нем жила уже другая, куда более дружная семья, царило другое время и даже другая хозяйка. Подозвав к себе домовика и шепотом попросив их включить в меню еще и тот противный суп, я все равно знала — старик меня слышит, и этими словами я его не унизила — я ему отомстила.

Однако мстила ему не одна только я. Однажды ночью, будучи уже на сносях и страдая бессонницей, я прокралась в библиотеку первого этажа, тихонько толкнула позолоченную лепнину на створке огромной двери, так же бесшумно вошла, обдумывая, какую именно книгу я буду левитировать с высоких стеллажей, и... чуть-чуть не родила досрочно, испугавшись. В помещении, на зеленом диванчике у камина сидела Нарцисса — по щекам у неё катились слезы, но спина была прямой, словно женщина жердь проглотила, а руки аккуратно сложены на коленях. Понимая, что мне никогда не быть такой аристократкой, не позволит ни кровь, ни моё воспитание, я залюбовалась выдержкой и красотой свекрови.

— Чего застыла, Гермиона? — спросила она, не повернув головы. — Там сквозняк, быстро садись рядом, продует ведь.

Проковыляв к дивану, я позволила Нарциссе мне помочь и повалилась на него.

— Слушайте, вы чего не спите? — я принялась отчитывать женщину. — Я — это понятно, мне в уборной разве что постелить, каждые пять минут встаю... А вы?! Драко мне рассказал, что вы ночами в кресле сидите, он его скрип слышал! — закончила я возмущенно, словно на чистую воду женщину вывела.

Она засмеялась чистым звонким смехом, словно бы и не бабушка вовсе, а так — еще ученица.

— Ты психуешь, девочка моя, если мой сын на работе на двадцать минут задерживается. Ходишь мимо буфетов с поджатыми от беспокойства губами — блеск бокалов проверяешь. Дуешься и бурчишь на него, но умудряешься во все окна выглянуть, во все камины заглянуть — время торопишь. И когда он опаздывает, а ты мне нужна, я уже шесть лет только у них тебя и нахожу. Замечала когда-нибудь за собой?

Нет, разумеется, ничего я за собой не замечала и смутилась.

— И я раньше не замечала, а сейчас ты — как я раньше... — она подошла к камину и невидящим взглядом уставилась на огонь. — Ты любишь Драко, вот так вот судьба над тобой подшутила, ты любишь моего сына... А там, — она указала на дверь, — ночами ходит мой муж, Герми. Копия нашего Драко. Такой же заносчивый педант и упрямый осел! — выкрикнула Нарцисса.

— Драко не... — любая жена должна защищать мужа и данное правило взыграло во мне безо всякого разрешения.

Договорить мне свекровь не дала — остановила улыбкой.

— Ну, порядок ему действительно нравится... — согласилась я. — И костюмы в шкафу только по цвету висят, и принадлежности для письма на кофейном столике три минуты постоять не могут, и спит он в носках даже летом, чтоб не простыть, и меня заставляет...

Улыбались мы уже обе.

— Вот, но ты редко замечаешь, ты любишь. А знаешь, как я не люблю сейчас Люциуса? Как ты сейчас любишь Драко!

В голове сила подобной нелюбви не укладывалась. Ведь сравнив ее со своей любовью к тому, кто приложил усилия не для её завоевания, а как раз наоборот, я от ужаса сначала застыла, а потом схватилась за живот.

Нарцисса присела и положила руку мне на колено, заглянув в глаза.

— Помоги мне, Гермиона.

— Как?!

— Полюби Люциуса.

Вначале мне показалось, что я не расслышала, а затем я крепко разозлилась на ту, которую считала второй матерью. Она не помнит битву в Отделе Тайн? Она не помнит Дамблдора? Она не помнит войну? А я помнила, я помнила высокого Пожирателя в маске и расшитом золотом плаще, просто кричащем о любви к богатству и власти. Седрик погиб на его глазах, на его глазах и с его молчаливого согласия гибли сотни, и среди них были дорогие мне люди!

— Простите — нет.

— Я больше никогда и ничего не сделаю для мужа, Герми... — прошептала она. — И у тебя просто не будет выбора — его любит Драко и будут любить твои дети. Ты не сможешь им запретить.

— Даже если я соглашусь — это же абсурд! Невозможный абсурд!

Чуть не расплакавшись, я поспешила библиотеку покинуть.

— Посмотри в его глаза, Гермиона! — крикнула она мне вслед. — Ты сможешь!

Нарцисса через час сама мне подсунула под дверь какой-то простенький французкий роман, ведь сложные вещи для меня во время беременности — форменное издевательство, и еле слышно поскреблась в дверь, давая понять, что чувствует себя виноватой. Впрочем, за тот разговор я обижалась на неё всего парочку дней, а после — простила.

Она не солгала мне, она вообще не лгала, и я не знаю, могла ли она лгать до той битвы в Хогвартсе, но точно знаю — тогда она любила. Вернувшийся же из Азкабана муж оказался чужим. Злость на него выжгла любовь и, беря с подноса две чашки с чаем, одну она протягивала мне, а вторую оставляла себе, хотя обычно вечерами у камина мы сидели втроем — я, она, и Люциус Малфой. Нарцисса не притворялась ни грамму, устала за все годы служения Темному Лорду, и то была не показная женская обида, скорее, она просто стала свободной.

О разговоре я вскоре забыла, и вспомнила о нем лишь через месяц.

— Гермиона, дорогая, ты не могла бы передать моему мужу, что скрип раскачиваемого им стула расшатывает и мои нервы?

Люциус сидел через один стул от меня, по левую руку, и лениво ковырялся вилкой в тарелке. Закатив глаза от опостылевшей мне роли некоего передаточного звена и уж слишком частого упоминания моего имени за этим столом, я медленно повернула голову к свекру. Это был сигнал, я словно бы показывала: вот, я смотрю на вас, значит, если вы сейчас что-либо произнесете — разговаривать будете не с супругой, а как бы со мной.

— Дорогая невестка, — проскрипел Люциус тоном, опровергающим мою для него ценность, — не могла бы ты передать моей супруге, что всё в этом доме, включая эти стулья и её нервы — моя собственность?

Повернув голову к свекрови, я увидела, что та уже окончила трапезу, успела выпить вина, и не спеша выходит из-за стола. Шурша подолом парчового синего платья, она подошла к мужу и наклонилась над ним.

— Ты ошибаешься, милый, и хорошо это знаешь.

Драко сидел, словно прибитый, так сложно было ему принять — этой семьи больше нет. Я положила свою руку на его и легонько так сжала, успокаивая. Люциус фыркнул и отвернулся, а Драко поднес мою открытую ладонь к губам и поцеловал. Да, той, старой семьи больше не было — зато наша была, есть, и обязательно будет...

— Раньше ты на неё не так смотрел! — свекр сам подливал себе вина и философствовал. — Подружка Поттера, зануда, грязнокровка...

— Отец?

Люциус, казалось, испугался металла в голосе сына.

— Сын? — он попытался добавить в свой сарказма, но не вышло, он все равно боялся.

— Гермиона всегда была... симпатичной. — Муж поставил локти на стол и выглядел довольно грозно. — Это во-первых. Во-вторых — ты хотел верить в чистокровность сильнее, чем она того стоила, и меня научил. В третьих — еще одно плохое слово в адрес моей жены и ты вылетишь из этого дома, он ведь и мой тоже, а Скорпиус услышит весьма занимательную историю о том, как его дед хотел убить его мать раньше и как относится к ней теперь...

— Я не хотел... убивать, — прошептал Люциус, отвернувшись от нас. — Не городи чушь!

— Да? — муж усмехнулся и откинулся на спинку стула. — А как думаешь, кому поверит мой сын — любимому отцу или странному деду?

Откинув от себя вилку, Люциус в первый раз за несколько месяцев в Малфой-мэноре захохотал и обратился ко мне.

— Дражайшая и обожаемая мною невестка... Так хорошо?

— Нормально, отец.

— Так вот, — он продолжил, — давеча ты мне доказывала, что я плохой, а муж хороший. Мне просто любопытно — ты готова повторить ту речь на бис?! Я буду благодарным слушателем!

Сложив руки на груди, а точнее — на громадном животе, я исподлобья смотрела на Драко, признавая правоту свекра — та речь и впрямь была уж слишком жизнерадостной. Конечно, мой муж не был хорошим, и не только потому, что шантажировал родного отца родным сыном, но и по ряду других причин. Он плел интриги в министерстве, всеми силами пытаясь помочь занять важные посты лишь только выгодным друзьям; говорил за спинами магов то, что никогда бы не решился сказать в лицо; не жалел больных котов, за исключением нашего собственного, приобретенного еще в пору юности и разжиревшего благодаря хозяйской кормежке до размеров собаки; лгал аврорам, выгораживая тех, кого не должен был выгораживать — в расчете на благодарность.

Разумеется — он не хороший, и метка на его руке мне говорит об этом каждый день. Кингсли говорил мудрые вещи, интересуясь у Гарри, знает ли он что-то о деяниях Драко в то время, когда тот и знать не знал, где Малфой находится? Однако пусть эта занудная сволочь и не добрая, зато любимая и родная, а Люциус?!

От сложных дум меня отвлек громкий голос мужа.

— Это для белого.

— Кто? — я словно ото сна очнулась и принялась озираться по сторонам. — Где?

— Бокал, — терпеливо объяснял действительно педантичный осел. — Ты пьешь красное вино из бокала для белого. И вообще — ты уже выпила больше трех глотков — это вредно!

— Драко, ты скучный!

— Я? — он ткнул себя в грудь. — Отец, ты слышал?!

— Это абсолютно верное замечание? — он зашуршал газетой. — Разумеется, слышал.

— Ты на её стороне?! — по-детски обиделся муж.

— Ты же сам только что красочно описал, что со мной будет, если я не буду на её стороне! — огрызнулся свекр. — Забыл уже?!

Драко смутился.

— Ну, не всегда же...

— А что, есть какое-то расписание?!

Я улыбнулась, уголки губ Люциуса поползли вверх, он даже кинул на меня понимающий взгляд, и Драко предпочел не нарушать хрупкое перемирие — остался пыхтеть, словно чайник, но больше не возмущался.

— Скучный я... надо же...

Я вновь улыбнулась.

— Родители тоже по миру не шлялись, когда я появился, а сидели дома и воспитывали меня! Правда, отец?!

Люциус только перевернул страницу и сделал вид, что увлечен событиями.

Драко махнул на него рукой и разобиделся на весь белый свет. Мне хотелось погладить его по мягким волосам и прижаться к его широкой груди, чтобы услышать биение дорогого мне сердца. Но логично рассудив, что это сделать я успею в любой момент, внезапно планы поменяла.

— Пошли к Панси, а? — попросила я жалобно. — Альберт прием устраивает, в честь дня рождения предка...

— ... скончавшегося в шестнадцатом веке?! Гермиона, у Ноттов сначала праздник, а потом уже в чью-то честь!

Но я продолжала канючить:

— Но мы давно не виделись...

— Утром что, уже не сегодня?!

— Панси только на минутку забежала, новые фотографии принесла!

— Ты никуда не пойдешь, Герми. Сегодня утром мы ждали схваток, и не дождались, потому что тебе не хочется рожать, тебе хочется к Панси!

Пробурчав что-то нелицеприятное, я надулась.

Драко возвел руки к небу, призывая в свидетели высшие силы.

— Мерлин, верни те времена, когда эти женщины готовы были друг друга убить... Я заплачу!

— Хочу к Панси!

— Хочу пазл!

На минуту Люциус оторвался от чтения и с отеческим беспокойством посмотрел на сына.

— Мне страшно такое произносить, Драко, но, по-моему, в словах твоей супруги есть зерно здравого смысла, а вот в твоих...

— Папа!

И свекр вновь укрылся от проблем под выпуском «Пророка».

Повздыхав, муж на удивление спокойно объяснил:

— Вчера я купил Скорпиусу пазл, он сам попросил. Не магловский, как понимаешь. Он подвижный, нужно успеть положить фрагмент, запечатлеть его, пока собака не скрылась за хозяйкой, солнце не зашло за тучу и всякое такое... — он вздохнул. — Хочу собрать его с тобой и сыном. Что скучного в моем желании?!

— У-у-у... — донеслось из-за газеты.

Разозлившись на свекра за неуважение к сыну, не постеснявшемуся признаться в любви к собственной семье, и завидев Скорпиуса в дверях, я заорала:

— Сынок, мы с папой идем собирать пазл, ты с нами?!

Непонимание в серых глазах малыша заставило меня насторожиться.

— Кого-кого собирать?

Но Драко уже подхватил ребенка на руки, что-то заговорщицки шептал ему на ухо, и направлялся к лестнице.

В детской мы все уселись на пол, я прилегла бочком, чтоб пазл животом не укрыть, и мы остервенело принялись тыкать картонками в подвижные картинки, ругать друг друга за нерасторопность, а пса — за чересчур короткий хвост, запечатлеть который все никак не удавалось. Я догадывалась, что среди нас троих ребенок тот, кто зовется моим мужем, а Скорпиус отцу лишь подыгрывает — ему милей серьезность и шахматные битвы с дедом. С дочками Драко еще наиграется, и в пазл, и в лошадок, и в прятки. Но в тот момент я заглядывала ему в глаза с нежностью и хотела обнять так крепко, чтоб ребра затрещали. Однако чем дольше я смотрела в глаза мужа, тем сильнее мне хотелось заглянуть в глаза сына, я даже его красивое личико к себе указательным пальцем повернула, и тем яснее в моей памяти всплывал ночной разговор со свекровью.

На выходе из столовой, Люциус нас окликнул:

— Эй, голубки, знаете, что я вам скажу?

— Ну? — буркнул муж.

— Вы оба — скучные!

Смех свекра эхом гулял по просторному помещению зала и преследовал нас до комнаты сына.

Насмешливые и пустые от усталости глаза Люциуса, немного отстраненные, бархатные и любимые глаза Драко, светло-серые, хитрые глазки Скорпиуса — это одни и те же глаза одной крови и одного рода. Сердце сжалось, ведь я, наконец, поняла — невозможно любить Драко и Скорпиуса, а глядя на Люциуса — видеть чужого и ненавидеть. Он ведь не чужой, и выйдя замуж, я даже не представляла, что обрекаю себя на подобные муки...

Те ощущения, в тот день, возле того пазла, они меня не обманули — оказались пророческими.

Хотя, магловская наука генетика — и есть одно большое пророчество. Через три дня я родила двух прелестных девочек — Алессию и Сабрин — их появление на свет было таким легким, что мой страх перед родами исчез навсегда. Алессия — копия всех Малфоев, ведь моя кровь пасовала перед генами мужа, но вот Сабрин...

Сердце сжалось, когда я увидела младенца, и оно же мне подсказало — именно я дала продолжение Беллатрикс, именно я позволила ей жить и смело идти по жизни сквозь все грядущие века. Родная тетка мужа оказалась слишком близкой родственницей, а расстояние между ней и дочкой — ничтожным.

Те же большие черные, а вовсе не карие глаза, та же копна иссиня черных волос, острый подбородок с ямочкой, лицо сердечком, упрямый, взрывоопасный характер и любовь к власти во всех её проявлениях. В детстве мы умилялись бойкости дочери, её умению постоять за себя и отнять конфету, которой Алессия не желала с ней делиться, но стоило дочери вырасти, умиление сменилось настоящим ужасом.

Я могла часами рассматривать семейный альбом Нарциссы, и выискивать в нем фотографии её старшей сестры. Мне нужно было найти во внешности Беллы хоть какие-то черты, отличные от черт моей дочери но, увы, я не нашла ни одной. Тот же силуэт, те же тонкие руки, то же лицо и тот же бешеный взгляд человека, уверенного в своей правоте.

Моя любимая дочь распределилась на Слизерин, все годы обучения творила, что хотела, злоупотребляла спиртными напитками, слыла первой красавицей, а на шестом году обучения её имя попало в списки авроров. Уж не знаю откуда, но она узнала всю подноготную движения Пожирателей и восхищалась ролью деда в нем. Казалось, душа Беллатрикс достала меня из могилы и выместила на мне всю свою ненависть, воплотившись в крошке Сабрин. Девочка окончила Хогвартс с трудом, пропустила экзамены и пересдавала их в отделе образования министерства. Причина оказалось простой — учиться мешала беременность. Вскоре после выпуска мы приняли в дом внучку, имени отца которого не знаем до сих пор, хотя, я была уверена, что его имя неинтересно даже Сабрин. Обожая всех своих детей и переживая с ними и горе, и радость, Марту я на дух не переносила. Копия матери, Беллы, всех Блэков — на неё моей любви не хватило.

Сабрин погибла в подворотне Дырявого Котла в возрасте тридцати семи лет, как раз там, где решилась моя судьба. Дочь из любви к опасности зарабатывала нелегальной торговлей темными магическими атрибутами и поплатилась за беспечность. Той ночью в неё пальнули Авадой, стоило ей достать мешок с галеонами. Марте на тот момент исполнилось двадцать, но внучка пережила её не намного и так же, как и мать — оставила после себя дочь. Правда, в подробностях её приключений мне разбираться уже не хотелось.

Однако благодаря именно этим наследницам Блэков я поняла, что меня еще помнят. Поттер — несменный глава аврората — вытаскивал мою дочь и внучку из неприятностей наравне с их отцом и дедом. Пока те были живы, Гарри охранял паршивок, как мог. Старательно вычеркивал знакомые до боли имена из донесений и скрупулезно описывал произошедшее лишь на одной бумаге — в письме к Драко.

На похоронах дочери я не рыдала, слезы закончились уже давно, лишь только переглядывалась с мужем, и вздыхала. Убитый горем Драко говорил, что нельзя не платить за грехи, и Сабрин — его камень. Успокаивая его, я говорила, что мои грехи тоже — вещь не бесплатная, но не говорила, что грех у меня только один — стоит рядом и крепко держит мою руку.

Остальные наши дети выросли в степенных аристократов, красивых, веселых и, по большому счету, добрых людей. После девочек я родила еще одного мальчика — Люциуса — имя ему выбрал отец, и скандалы просто не помогли. Он стал знаменитым художником-портретистом, и пусть никто из семьи не нуждался в деньгах, но фамилия «Малфой», украшающая собой все великие музеи маглов и портреты самых известных магов Британии — это приятно. Скорпиус стал главным Колдомедиком больницы Святого Мунго, автором научных трудов, отцом троих детей и, пусть немного безалаберным, сказалось потакание капризам все его детство, но счастливым человеком. Алессия превратилась в красавицу с тонким станом и широкой душой. Однажды её назначат заместителем директора Хогвартса, а не просто преподавателем Зельеварения, и по моим морщинистым щекам потекут слезы радости. Она выйдет замуж за сына Панси и Тео Нотта, и генеалогическое древо Малфоев расцветет от силы чистоты крови, ценность которой, я хоть и спустя полвека, но все же признала.

Люциус умер вскоре после шестнадцатого дня рождения Скорпи. Я хорошо помню ту ночь — меня разбудил Блейз и слезно попросил помочь. Его маленький сын шести месяцев от роду испугал папашу яркой сыпью и хриплым дыханием. Они гостили в нашем доме часто, гуляка поплатился за свою неразборчивость, и стал отцом-одиночкой. Ребенка ему подарила магла легкого поведения, покинув ребенка под дверью номера в гостинице «Мариот» и скрылась, на прощание оставив сыну лишь букет труднопроизносимых заболеваний.

Баюкая малыша и отпаивая его всяческими настойками, я радовалась своей скучной и благополучной жизни, как школьница. Забини спал, сидя на краю кровати, весь измотанный, несчастный и одинокий. Мне просто не хотелось оставлять его одного. Я не ушла, даже когда нос в спальню друга просунул Драко, беспокоящийся и о нем, и о его отпрыске.

— Как он там? — прогундосил он сонным голосом. — Жар есть?

— Уже нет, а сыпь от него была... спите уже оба!

Драко ушел досыпать, Блейз просто упал и захрапел, а я еще два часа ходила по его комнате и пела колыбельную песню не только младенцу, но и его горемычному папе.

Возвращаясь в свою спальню, я заметила в полуоткрытую дверь спальни свекра, что кровать его пуста, и быстро спустилась в столовую, была уверена — он там сидит, любуется рассветом. Сонная и окоченевшая от сырости, за окном зимний дождь лил уже больше недели, я хотела накричать на Люциуса, становившегося похожим на ребенка: не одевающего тапочки в холод и отказывающегося принимать лекарства, потому что они горькие.

Старик сидел в кресле у окна, немного сгорбившись, и подойдя поближе — я рассвирепела в конец. Люциус натянул на себя не слишком тонкую пижаму, как бывало обычно, а выходной костюм, тот, что носил в бытность моей юности — с высоким воротом, разлетающимися полами, запонками из драгоценных камней и вышивкой золотом по черной плотной ткани. Даже седые жидкие волосы, освещаемые серостью рассвета, казались все такими же белыми и красивыми, как и много лет назад.

Он гулять в такую погоду собрался, визит вежливости нанести хочет, так что ли? А мне потом лечи его дни напролет?! Эгоист!

Я стремительным шагом пересекла помещение, остановилась возле Люциуса и толкнула его в спину, привлекая к себе внимание.

— Люциус, немедленно возвращайтесь в спальню! — грозно произнесла я. — Я туда сейчас прикажу чая ромашкового принести — выпейте весь!

Обычно Люциус хрипло возражал, говорил, что не лей я в чай пару другую горьких зелий покрепче, призванных обеспечить ему здоровье, но способных вызвать только расстройство желудка, он бы пил ромашковый чай пинтами.

В этот раз ответом мне послужила благословенная тишина, о которой я так мечтала, ведь голос свекра казался громким колоколом прошлого, услышав его, я словно падала в воронку воспоминаний о Гарри, Дамблдоре, Сириусе и всех, кого раньше любила.

— Люциус? — я обошла стул, охнула и прикрыла рот рукой, чтобы не закричать. — Люциус?!!

На стуле сидел мертвый Пожиратель, член попечительского совета и заносчивый отец противного хорька. Черты лица мужчины, заостренные болезнью, смягчились, морщины разгладились, проступила давнишняя красота, уголки рта, казалось, насмехались надо мной, такой суетливой и скучной, а открытые глаза смотрели так спокойно, как при жизни просто не могли.

Осознав разумом, но не сердцем, я вновь толкнула его в окаменевшее плечо — одним пальцем.

— Проснитесь, Люциус... — просила я. — Что я детям скажу?

— Он уже не проснется, мама, он давно умер, в полночь.

Я медленно обернулась к столу и на одном из его стульев с высокой спинкой, заметила сгорбленную фигурку Скорпиуса. Сын подобрал ноги, обнял колени и уткнулся в них лицом.

— А ты здесь... давно?

— Он попросил меня с ним посидеть, пока не умрет.

Сердце ухнуло, замерло и вновь начало биться, только с удвоенной силой.

— Почему ты?!

— А кто еще? — резонно поинтересовался подросток и пожал плечами. — Ты всегда мне о нем только хорошее рассказывала, мама. Не хотела, чтобы я на тебя злился на нелюбовь к любимому деду. Ты же у нас хитрая! — он ласково улыбнулся мне в темноту. — Но дедушка мне о себе все рассказал, и даже об отце... ну, в тот год, пока тут этот жил... как его... Темный Лорд.

— Волдеморт, — поправила я. — Не лорд.

Сын послушно кивнул.

— Дед не раскаялся, кстати... — продолжал он раскрывать секреты мертвеца. — Просто жалел, что Риддл вернулся в этот мир психом. Не заладилось там что-то, с воскрешением этим... Говорил, раньше тот просто был очень умным магом, и верили ему почти все чистокровные семьи. Знать его в лицо, и пожать ему руку было честью для половины страны, мама. Мы, Малфои, просто не устояли...

— Риддл был убийцей всю свою жизнь, Скорпи.

— Ну да, был... — опять согласился ребенок. — Кто ж спорит? Я просто хотел сказать, что все равно люблю деда... Ты не сердишься на меня?

Слезы потекли по моему лицу градом, я просто побежала к сыну и обняла его за шею с такой силой, что тот даже запротестовал, испугавшись.

— Ну мам, ну чего ты, в самом деле...

— Глупый, какой же ты глупый... — я отпустила его и села на соседний стул. — Сердиться за любовь? Ты что обо мне думаешь, Скорпи?!

— Маленьким я был похож на отца, сейчас колдографии деда... ну, молодого, их с моими путают.

— Милый, вы все на меня не похожи, но это вовсе не значит, что я должна на вас сердиться. Понимаешь?

— Он тебя любил.

— А? — я на стуле покачнулась. — Кто?!

— Кто-кто... — пробормотал Скорпи. — Он! — и кивнул в сторону трупа. — Просто ему нравилось, когда ты злилась. Когда он чай в цветы выливал, или делал вид, что гулять под дождем собрался, или старые сводки газет при тебе просматривал... те, что про суды над Пожирателями, помнишь? Ты же чуть ногами не топала! И нос у тебя так смешно морщился... Папа становился на твою защиту, прибегала бабушка, все начинали на него кричать, такой бедлам вокруг творился. А ему нравилось! Дед себя тогда живым чувствовал...

Помолчав, я все же уточнила:

— Он что-то сказал перед смертью, да?

— Конечно, сказал, мама. Просил передать папе, что просит прощения у самого дорогого человека на свете. Его жене, что любит её за твердый характер и жизнь, что ты вдохнула в этот дом. Передал еще, чтоб ты не мучила Сабрин, она другой не станет, он знает точно. Алессии — что целовала деда крепче всех. Он не сказал ничего необычного, мам, он сам — обычный.

Когда саркофаг с телом Люциуса накрыли крышкой, и скорбная процессия потянулась в замок, словно вереница черных муравьев — я шла последней. Постоянно оглядывалась на величественный склеп и пугалась собственных мыслей. Мне казалось, лорду Малфою в нем холодно, и жутко нервничала оттого, что больше не могу ему помочь. Я похоронила родного человека, родного не только для моей семьи, но и для меня лично, для моего сердца, и от осознания такой нелепости рыдала в голос..