Глава 5

Опять новенькая, но это не имеет значения. Совсем скоро от её распахнутых голубых глаз и неестественно пухлых, неподвижных губ ничего не останется. Хотя нет, останется макияж.

— Иди умойся. Как следует.

Клиент всегда прав, и она добросовестно исполнила его приказание. Когда она вернулась, посвежевшая и помолодевшая — вся, кроме губ — он даже на миг захотел её, но сразу забыл об этом. Его трясло от нетерпения.

Он протянул ей большой пакет.

— Переоденься.

Она вынула из пакета платье, развернула его и громко ахнула, как бы от восхищения. Он скрипнул зубами.

— Быстрее. — И отвернулся.

Пока она шелестела у него за спиной, он достал склянку с драгоценным зельем и опустил туда один из драгоценных волосков Грейнджер. Как он и ожидал, чистое зелье в склянке пронизали прожилки синего огня, словно маленькие молнии.

Он повернулся к ней, обходя её взглядом, протянул ей склянку:

— Пей.

Она не сразу, но взяла склянку. Через несколько мгновений пустая склянка выпала из её рук и откатилась в угол, а девка рухнула на пол и принялась корчиться, воя от боли. Дьявол, неужели он где-то ошибся?

Он склонился над нею. Да, она явно менялась, выутюженные волосы темнели и круто завивались, воющий голос наливался силой и соком… какого чёрта она так вопит?

Он сел рядом с ней на пол, поднял её за плечи, встряхнул:

— Ну? В чём дело?

Тёмные кудри соскользнули с лица, знакомого и незнакомого, искажённого болью. В свете свечей блеснули оскаленные, стиснутые зубы и белки закаченных глаз.

— Грейнджер!

Он перенёс её на диван.

— Где, где болит? Ответь мне!

Её выкрутила судорога. Он навалился на неё, с трудом удерживая её на диване, она билась несколько секунд, потом вскрикнула так раздирающе страшно, что он весь покрылся потом. Замерла, обмякла.

Господи, нет.

Он торопливо наложил на неё Enervate, смочил водой платок, отёр её лицо, её покрытые пеной губы. Губы шевельнулись, и он вскочил, налил воды в стакан, опустился на колени рядом с ней, приподнял её голову, влил в рот глоток воды. Она закашлялась, застонала, попробовала приподняться, тогда он посадил её на диван, сел рядом, поил её осторожно водою, придерживая за плечи. Может быть, у него получилась самая обычная Оборотка. Сейчас она заговорит и окажется шлюхой в образе Грейнджер. Не имеет значения. Пока она молчит, бессознательно стонет и пьёт воду из его рук, он счастлив.

А может быть, сознание не вернётся к ней? Зелье могло уничтожить душу девки, вместо того, чтобы изменить её… Нет, нет, он просто боится поверить в счастье. Он точно знает, что у него всё получилось. И он точно знает, что это Грейнджер, настоящая Грейнджер, потому что от неё пахнет так, как всегда пахло после летних каникул — солнцем, пропитавшим её насквозь. И ему больше ничего не надо, только чувствовать губами биение жилки на её виске, влажном от пота, от пережитой боли. Но теперь всё хорошо.

— Всё хорошо. Всё хорошо.

Он отставил пустой стакан, взял в ладони её лицо, прижался губами ко лбу.

— Посмотри на меня. Открой глаза.

Лицо непривычно, неестественно бледно, но лоб тёплый, веки тёплые... рот, прохладный от выпитой воды, податливо раскрывается под его губами, отдаётся ему. Ноги безвольно раздвинуты под скользким шёлком. О, Грейнджер…

Она вздрогнула, слабо попыталась высвободиться. Он сразу отстранился, посмотрел ей в лицо, встретил удивлённый взгляд тёмных глаз.

— Малфой?

От облегчения у него закружилась голова, и он сполз по ней, по теплому телу, скользкому шёлку, сполз на пол к её ногам, прижался лицом к её коленям.

Наверное, это было что-то вроде короткого обморока. Когда она попыталась встать, он сразу пришёл в себя, отпустил её ноги, но остался сидеть на полу, и смотрел, как она встаёт, как спотыкается о подол тёмно-синего, как летняя ночь, шёлкового платья. Здесь он засмеялся, потому что много раз представлял себе именно эту картину — как она встаёт и немедленно наступает на непривычно длинную юбку. И продолжал жадно смотреть, как она поправляет влажные волосы, как рассеянно оглядывается по сторонам, полубессознательно жмурится и трёт глаза. Спящая красавица, разбуженная поцелуем. Впервые в жизни он, Малфой, чистокровный маг, видит настоящее чудо. И это чудо сотворил он.

— А… где все? — спрашивает она. — И где мы? — и тут вдруг внимательно уставляется на него ясным взглядом, — ты здесь зачем?

Умом он понимает. что слишком размяк, что нужно собраться. Он вызвал её из небытия не для того, чтобы пялиться на неё, подобно недорослю, и уж точно не для того, чтобы отвечать на её вопросы. Но он слишком счастлив. Он греется, он купается в грубом летнем жаре, исходящем от неё.

Грейнджер, боевик армии Дамблдора, овладела собой намного быстрее, и решительно принялась овладевать ситуацией. Подошла к нему, всё ещё сидящему на полу, наклонилась, всмотрелась. Потом быстрым, и оттого угрожающим движением схватила подсвечник, поднесла к его лицу.

— Сколько тебе сейчас лет? — резко спросила она. Не дождавшись ответа, отвернулась, подошла к громадному, во всю стену, зеркалу, оглядела себя — внимательно, словно постороннюю.

— Я не изменилась, — констатировала она, — тогда почему постарел ты?

Он тихо засмеялся.

— Ты неисправима. Ты и на том свете будешь выяснять, что да как…

Она слушала не его, а себя. Взгляд у неё был отсутствующий, лицо застывшее. Вот она медленно облизала губы, и он потянулся к ней, весь пронизанный ощущением неги, но она не обратила на него внимания. Поставила подсвечник на стол, подышала в ладони, понюхала их. Снова огляделась, на этот раз остро, внимательно. Подхватила подол, побежала в угол, подняла с пола пустую склянку, понюхала и её.

— Оборотное зелье? — спросила она. Снова оглядела себя в зеркале, потом посмотрела на свои руки, провела пальцем по багровому клейму, — но ведь это — я?

Её отражение уставилось в глаза Малфоя. Потом она медленно, и оттого угрожающе, развернулась к нему:

— Ты что наделал? Говори!

И он заговорил. Он молчал слишком долго, целую жизнь, и теперь он говорил, не отводя взгляда от её глаз, говорил, дыша её теплом, говорил, задыхаясь от счастья. А когда рассказал ей всё, то поднялся на ноги, шагнул к ней — моя, моё создание, дитя моё…

Она смотрела не на него, а куда-то ему за спину.

— Сколько времени осталось?

Он, не понимая, обернулся. И увидел камин, и часы на каминной полке, и только теперь вспомнил о времени.

Оставалось чуть больше двадцати минут.

Его словно ударили под дых. Он задохнулся, развернулся к ней и обнаружил, что она уже встала так, что между ней и ним находится стол. Он перемахнул через стол, расшвыряв бутылки и тарелки, она бросилась к двери, заколотила в неё, зовя на помощь.

— Не поможет, — выговорил он сквозь зубы, — пока время не кончится, дверь не откроется. А кричать ты можешь хоть до второго пришествия. Никто не придёт. Это... особое заведение.

Она прижалась спиной к двери, и её взгляд, наверное, остановил бы его, если бы у него было время остановиться. Но время уходило, вытекало, выбивалось из неё каждым сердечным ударом, точно кровь из раны. Он бросился на этот взгляд, на неё, схватил, смял её, он распял её на двери, он приник к её рту, будто пытался зажать рану. Он больше не потеряет ни секунды. Как он мог забыть о времени? Грейнджер!

Но он забыл не только о времени. Он слишком долго имел дело со шлюхами и забыл, что Грейнджер — настоящая Грейнджер — не допустит его до себя.

Страшный удар между ног чуть не лишил его сознания. Он с воем скорчился на полу, как только что корчилась она. Сквозь дикую боль почувствовал, как она обшаривает его, нащупывает медальон — он сам, только что, во хмелю победы рассказал ей о локоне! — как крепкие руки разрывают цепочку. Сквозь слёзы боли он видит, как она подбегает к камину, раскрывает медальон, убеждается, что там её волосы — и швыряет в камин медальон вместе с прядью. И сквозь собственный крик слышит, как тонкие волоски потрескивают, сгорая…

Из беспамятства его вывела всё та же, чуть ослабевшая, боль. Он, всхлипывая, открыл глаза. Увидел огонь камина, кресло, стоящее в пол-оборота к нему, и в кресле на фоне огня — силуэт Грейнджер. Всё ещё Грейнджер.

Встать он не смог и, скуля от боли, пополз к ней. Сколько ещё осталось — минуты, секунды? Он должен успеть увидеть её лицо. Но ещё не видя его, он уже почувствовал резкий запах пота, запах страха. И тогда — только тогда — понял.

Она умирает. Сидит в кресле, намертво вцепившись в подлокотники и чувствует, как с каждой секундой, с каждым выдохом её душа, её память, она сама — исчезают, тают, как испаряется её личность, на время вызванная к жизни им, Малфоем.

Он безумец. Он убийца.

— Я убил тебя…

Она не смотрела на него. Она смотрела в камин, и лицо её блестело от пота, и она дрожала. И сжимая зубы, чтобы не стучали, она произнесла:

— Ты не причинишь вреда этой девушке.

Он не понял, о какой девушке она говорит.

— Этой, — она ткнула себя пальцем в грудь, и тут же вновь вцепилась в подлокотник, — которую ты напоил своим зельем.

Господи, о чём она думает?

— Я никому не причиню никакого вреда, — выговорил он, — я ненадолго тебя переживу…

— Заткнись, урод, — сказала она с усталым отвращением.

И задышала часто, часто, откинулась на спинку кресла, напряжённо выпрямила руки. Он, забыв о боли, метнулся к ней, обнял, прижал…

И в ноздри ему ударила вонь жжёного сахара и мускуса.

Это была не она. Девка с распахнутыми, застывшими глазами, с губами неподвижными и мёртвыми, как она сама. Пустая оболочка. Грейнджер здесь

больше не было. И никогда не будет.

Он встал. Машинально оправил одежду, нащупал в кармане палочку. Вынул её, нацелил было на себя и опустил. Не здесь. Труп Драко Малфоя не должны найти в публичном доме.

Он, словно надеясь на что-то, бросил взгляд на кресло, увидел мёртвую девку и отвернулся.

— Я не хотел, Грейнджер, — пробормотал он, — я не причинял ей вреда.

Он замолчал. Ему не перед кем оправдываться. Он здесь один.

Пошёл было к двери. но что-то заставило его вернуться к камину. Какое-то едва заметное движение, невесомое трепетание, дрожащий тонкий блеск.

На самом краю каминной полки, зацепившись за невидимую трещину в мраморе, блестел коричневым золотом, дрожал в горячем воздухе кудрявый волосок.

Глава 6

Он запер тайник.

Это был второй тайник. Он содержал в себе фиал, полный чистой росы, полный Грейнджер — основу Оборотного зелья. Волосок же Грейнджер был скрыт в первом тайнике, в другом конце дома. Малфой не будет носить при себе ни зелье, ни, тем более, волос, не будет рисковать тем единственным, ради чего он всё ещё живёт.

Он наложил на тайник заклятие Необнаружения, Так же был заклят и первый тайник. Кроме того, и на волос, и на склянку было наложено заклятие

Остановленного Времени, идеального сохранения, ибо времени ему понадобится много. Он должен довести рецепт до совершенства. Он должен сделать действие зелья постоянным, а для этого понадобится долгая, тяжкая работа… и множество проб.

Всё к лучшему. Хорошо, что у него остался только один волос Грейнджер. Он не хочет привыкать к зрелищу её смерти.

А значит, ему нужна Астория, бесцветная, безжизненная Астория. Её белокурые волосы и её сердце-магия. За все годы, что он прожил с нею, он так и не узнал, каково её сокровенное колдовство. Должно быть, потому, что ему это было не нужно. А теперь он готов на всё, чтобы вызнать, выспросить, вымолить. На всё, чтобы осушить эти её вечные слёзы, о Салазар, целое болото слёз.

Он готов и на эту… маггловскую процедуру. Может, материнство высечет из этой бледной немочи хоть искру живого чувства, хоть проблеск настоящего волшебства!

Он провёл ладонью по кирпичу, закрывающему тайник — точно такому же сырому и шершавому, как все кирпичи в этой стене, только как будто тёплому, хотя это, конечно, всего лишь иллюзия. Прижался лбом к этому кирпичу.

— Я сделаю это, Грейнджер, — шепнул он.

Он справится с зельем, а потом — небо свидетель — он справится и с Грейнджер. Не сломает, не принудит, о нет. Но у него будет достаточно времени, чтобы заставить её, глупую, упрямую девчонку, переменить мнение о нём. Всё, что ему нужно — это время…

Издалека донёсся удар обеденного гонга. Малфой постоял ещё мгновение, не в силах отстраниться от тёплого кирпича, потом оттолкнулся от стены обеими руками и, не оборачиваясь, почти сбежал вниз по лестнице. В коридоре, впрочем, он замедлил шаг и вошел в столовую спокойной поступью.

Астория сидела на своём месте, в дальнем торце стола. Луч пасмурного света, падающий на неё из окна, словно бы растворял в себе её — бледную, светловолосую, в светлом платье. Её почти не было видно, как будто она уже начала исчезать из его жизни. Но это неправильно, ведь даже доведя до ума Оборотное зелье, он не перестанет в ней нуждаться. Наоборот, не будет её — не будет Грейнджер.

Он подошёл к жене, поцеловал её руку, потом прикоснулся губами к её высокому прохладному лбу.

— Вы всегда будете с мной, дорогая, — сказал он, — всегда. Обещаю.

Разве не этого она хочет? Она всегда будет с ним. А он — он вернёт себе Грейнджер. Настоящую Грейнджер.