Я стояла на широком пляже, усеянном крупными хвойными иголками и низко растущим кустарником. По небу размазались низкие ядовито зеленые тучи, перемешанные с бесформенными кляксами желтых облаков. В центре небес, расцвеченных в палитру психоделических красок, зеленело солнце. Я не вру! Отвратительно зеленое солнце раскаленным шаром пылало в самой середине неба, окрашивая, раскинувшийся под ним мир, в муторно зеленоватые тона. Разумеется, солнечный диск намертво врос в небосвод в положении полуденного зенита и, конечно же, он не двигался. Зачем ему проделывать путь по небу, если небеса и сами не прочь побегать рядом с ним?!
С ненавистью уставилась на фисташковые волны океана, набегающие на покрытую хвоей кромку берега, и плюнула в сердцах. Естественно, в воду. Не пропадать же добру! Из близлежащих кустов раздалось неодобрительное хмыканье. Царапая руки о шипы – куда же без острых шипов в тошнотворно зеленном мире! – полезла в кусты проверять, кто там имеет наглость хмыкать. Никого.
- Это ад! - Догадалась я.
Молчание тишины и наливающиеся дождем тучи со мной согласились. А может быть, не согласились – кто поймет тишину и тучи.
Стоически оглядела пляж. Между двумя столбами, отливающими изумрудной зеленью, бесшумно покачивалась низко натянутая волейбольная сетка. Салатовая. Такая же салатовая, как и валяющийся под ней огромный мяч из полиэстерола.
«Не лень кому-то было эту гадость в рот брать и воздухом надувать», - пиная мяч, рассердилась я.
Салатовое недоразумение упруго отскочило от болотной мокасины и беззаботно покатилось в сторону. Открыв от удивления рот, поднесла к глазам ладонь, ошарашено ее разглядывая.
«Матерь Божья! – Едва сдерживая истеричный вопль, лихорадочно соображала я. – Да я же вся зеленая! Желтуху знаю. Краснуху знаю. Цингу знаю. Малярию знаю. Зеленуху – не знаю!».
Затравленно озираясь по сторонам, уговаривала бунтующий тошнотой желудок не паниковать. На весомых доводах – мне тут тоже, знаешь ли, не комильфо! – желудок, сходя на утробное рычание, согласился повременить с бунтом несогласных.
«Горсть аспирина. Горсть еще чего-нибудь, - бегом устремляясь к двухэтажному жизнеутверждающе синему домику, составляла я план по спасению себя любимой. – Всю аптечку разом. Пять литров чая, чтобы потом не бегать. Градусник. Грелку. Еще бы горчицы в носки не помешало. На всякий случай!».
Проведение решительно выступало против меня – из дома, как подтверждение свершившейся эпидемиологической катастрофы, вышла пугающе тревожной расцветки женщина. Мысленный вопль «полцарства и коня меняю на витамины Б1 и Б12!» поперхнулся сам собой и застыл на губах нечленораздельном мычанием.
Подозрительно нездоровой окраски женщина, широко раскинув руки, грузно спускалась по деревянным ступеням террасы. Желудок испуганно сжался и, нарушая все известные мне законы мироздания, камнем рухнул вниз живота. Ноги подкосились. Размазывая ядовитую картину окружающего мира, в глаза брызнули предательские слезы. Огненно рыжее пламя длинных волос, которые я для себя помнила аккуратно уложенной шапочкой русых локонов. Теплый, искрящийся нежностью и любовью, взгляд цвета спаржи в противовес бойким голубым глазам, укоренившимся в моей памяти. Растерянная улыбка на лаймовых губах - забыв о позднем сроке беременности, ко мне переваливающейся походкой спешила Рене.
Упасть на желтый шартрез песчаной дорожки, не успела – вовремя подоспевшая мама подхватила меня и, поддерживая обеими руками, повела в дом. В уши вливался успокаивающий мелодичный голос Рене. Моментально пересохшие губы силились потребовать объяснений творящемуся абсурду, но вместо этого выдавали жалобные стоны и всхлипывания. Несомненно, я узнавала и террасу, и сам дом, и его убранство. Несмотря на обилие зеленных тонов и полуоттенков, внутреннее пространство оставалось узнаваемым. Родные пенаты - залитый солнечным светом домик детства. Моего безвозвратно потерянного детства.
- Похудела. - Растроганно бормотала Рене, усадив меня за широкий кухонный стол и гладя по волосам. – Щеки впали. Синяки под глазами… Ох!
Сердце затопила волна безграничной нежности, когда ласковые материнские руки заключили меня в свои объятия. Шепот Рене перешел в неразборчивое бормотание, перемежающееся с тихими оханьями и аханьями. Я плавилась негой и лучилась счастьем нежданной встречи. Встречи с абсолютно зеленой, как и я сама, но обожаемой и любимой мамой. Мамой, по которой я, как выяснилось сейчас, безумно скучала.
- Оставь ее, несчастная! – Потребовал хриплый лающий голос, и нечто прохладно влажное ткнулось в мою ногу.
- Наша Белла вернулась, - сжимая объятья еще сильнее, словно боясь потерять меня, умиленно шепнула Рене.
- А то я сама не вижу, - раздраженно отметил лающий голос. – Отойди от нее, кому говорят.
Из моего сидячего положения открывался вид на чудовищно зеленеющий пляж, но никак не на новоприбывшую персону. Интонации и манера речи прочно связывались в памяти с образом Рене и стремительно падали в пустоту амнезии.
- Да пусти ты ее! – Возмущенно рявкнул голос, и мамины объятия разомкнулись.
Жизнь не устает преподносить мне сюрпризы. Вернее, беспорядочно вываливает подарки и сюрпризы мне на голову, подобно заигравшемуся в своей щедрости рогу изобилия. Гостья оказалась собакой - уморительно очаровательным виридиановым шарпеем. Плюшевая прелесть, имя которой я тут же вспомнила, стояла на задних лапах, а передними захватнически вцепилась в край ситцевого платья Рене, пытаясь оттащить маму от меня. Для пущего подтверждения своих деспотичных амбиций шарпей самозабвенно пережевывал ситцевый подол платья и пыжился глухим рычанием.
Заметив мой, мягко говоря, удивленный взгляд, песик поспешил выплюнуть обслюнявленный краешек маминого платья. Среди десятков складок плюшевой морды проступило явное осуждение. От лицезрения того, как осуждающее выражение морды снисходит на шарпея, у меня случился культурологический шок: челюсть отвалилась, а глаза сами самой полезли на лоб.
- А вот и катарсис! – Резво запрыгивая на табуретку, провозгласила Лурдес, помахав перед моими глазами пухлой лапкой.
- Скорее, катехизис. – Мягко улыбаясь, поправила шарпея мама и потянулась ко мне.
Думается, Рене хотела проверить наличие пульса у окаменевшей дочери. Хотела, но передумала, натолкнувшись на угрожающее клацанье собачьих зубов. Не останавливаясь, мамина рука изменила траекторию движения и вместо меня нежно погладила млеющую Лурдес - я уже ненавижу эту псину. Тут же Рене вспомнила, что дочь не мешает покормить с дороги и удалилась на безопасное от нас расстояние, переключив внимание на содержимое жадеитового холодильника.
Путем невероятных усилий мне удалось по слогам выдавить из себя нечто похожее на «собачка».
- Да ты что! – Закатывая глаза, фыркнула Лурдес. – А я-то живу и все никак понять не могу в чем моя проблема. А я, оказывается, собака! Спасибо, открыла правду жизни.
- Лурдес, отстань от Беллы, - примиряюще ворковала Рене, колдуя над закипающей кастрюлькой.
- Я сама любезность! - Осклабив в дружелюбной улыбке белоснежные клыки, доверительно сообщила мне Лурдес.
Скалящийся дружеской ухмылкой шарпей – нечто! Наблюдая такое чудо, душу рвут противоречивые желания: расплыться в ответной улыбке или броситься на поиски телефона, дабы заказать себе на вечер бригаду санитаров. Не раздумывая над нелепостью происходящего – тут думать не о чем и, боюсь, уже нечем! – выбрала первый вариант действий.
- Так-то лучше! - Сурово провозгласила Лурдес, придирчиво разглядывая мою каменную улыбку.
- Девочки, давайте обедать, - предложила Рене, расставляя по периметру стола глубокие тарелки с дымящимся серо-бурым месивом.
«Ванна налево через гостиную, потом еще раз налево, и вторая дверь справа по коридору!», - взорвалась в моей голове собачья тирада.
- Я все слышу! – Надулась мама и отвесила шарпею подзатыльник.
- Это каша, - не обращая внимания на Рене, пояснила для меня Лурдес. – Ну, почти.
- Я сейчас, - стремительно линяя из зеленого цвета в серый, буркнула мама и выбежала из кухни.
Собачья морда склонилась над предложенной ей тарелкой. Принюхалась. Скривилась. Игнорируя мой вопросительный взгляд, Лурдес, молча, зажала передними лапами тарелку. Сползая с табуретки, она для удобства и поддержания равновесия поставила тарелку себе на темечко и зафиксировала ушами. Отчаянно виляя филейной частью тела и крючкообразным хвостом, шарпей подошла к мойке, цыкнула на нее и выкинула кашу в выскочившее мусорное ведро. Клянусь всем чем угодно: открывшая дверца шкафа и ведро производили впечатление вусмерть запуганных плюшевым диктатором предметов обихода!
- Соль переложила, - объяснила свое поведение Лурдес.
Содержание второй и третей тарелки постигла та же участь, что и обед шарпея – зашуганное деспотичным песиком ведро. На мои попытки воспротивиться Лурдес резонно заметила, что: а) скажи спасибо; б) желудок пусть тоже скажет спасибо; в) нет, Рене ЭТО есть не будет – ее мутит от одного только запаха.
Возвратившись на прежнее место шарпей вольготно развалилась на табуретке, облокотившись на стену, и глубоко задумалась. О чем думала Лурдес я не знала и не пылала особым желанием узнавать, но четвероногую хозяйку дома мои пожелания, очевидно, мало занимали:
- Ну, и где ты? Мы тебя потеряли. Мать сума сходит. У тебя совесть есть?! – Принялась пытать меня Лурдес. – Мы тебя зачем посылали?
Пулеметная скорость, с которой шарпей умудрялась проговаривать слова и сыпать вопросами не позволяла вставить ни одной достойной реплики. По сему, ответное «я тут» пришлось разбить на две части и спешным образом вклинивать между попытками Лурдес перевести дух.
- Хорошо, - без промедления продолжила атаку шарпей, - упрощаю: где ты спишь, когда ты тут?
- Когда? – Обеспокоено пискнула я, пробуя осмыслить сказанное Лурдес.
- Сейчас. - Закатывая изумрудные бусинки глаз, простонала шарпей. – Я спрашиваю именно про сейчас.
- А я сплю?
Ответа не последовало. Лурдес медитировала, раскачиваясь на табурете и дробно прикладываясь затылком к стене. Глаза ее были закрыты. На морде застыло выражение олимпийского спокойствия. В ушах у меня нарастало неприятное потрескивание.
- Я не злословлю! – Продолжая раскачиваться с закрытыми глазами, Лурдес подняла вверх левую лапу.
Потрескивания прекратились. Шарпей с застывшей в воздухе лапой, прекратила раскачивания и прислушалась.
- Как слышимость? – Не вытерпела я.
- Как обычно, - ответствовала Лурдес.
- А…
- Не мешай, - отмахнулась она от меня.
- Но мне же интересно, - надулась я.
- Что интересно? - Уставившись на меня не мигающими бусинами глаз, переспросила Лурдес.
- Все, - неуверенно попросила я.
- Токсикоз слышу. Бабочки скандалят – совсем от лап отбились. Дождь собирается. Видать опять какая-то паску… Я не злословлю!... со временем забавлялась. У белки личная трагедия – рядом дятел поселился, просит разобраться, - принялась перечислять Лурдес. – Опять токсикоз. Океан сердится – нефиг было плевать…
- А ты тут, типа, смотритель по белочкам? – Выдвинула я гипотезу.
- И по ним тоже, - подергивая чуткими ушами, подтвердила шарпей. – Так ты сейчас где? Мост перешла?
- Перешла, - заверила я Лурдес. – Вроде бы.
- Так вроде бы или перешла? – Поводя ухом, уточнила шарпей.
- Думаю, что перешла, но не уверена, - призналась я.
Разговаривать с Лурдес – одно удовольствие. Шипучее, пенящееся, игристое удовольствие. Если не задумываться – а я не задумываюсь! - о сути того, что говорит она и отвечаю я – сплошное удовольствие. Бабочки, белочки, дятел с незаконным поселением, океан…
-… Рене, главное, не трогай, - распиналась Лурдес, - а так живи, сколько вздумается.
- Почему не трогать? – Напряглась я.
- Я же объясняю, - начала по второму разу усыпляющее гундеть шарпей. – Мы против коллапса. Столько сил вложено, сама посуди: океан восстановили, лес вырастили, дом отстроили, ребенка зачали. Тут ты приходишь: нате вам, пожалуйста, начинайте все сначала.
- А при чем тут Рене?
Изумрудные бусины глаз Лурдес превратились в два ошалевших блюдца. Такое ощущение, что еще немного и говорливого шарпея хватит сердечный удар.
- Так, - нервно дергая лапкой складки на морде, протянула Лурдес, - попробуем методом от противного. Тебе нравится жить?
- Как бы…
- Вот, - перебила меня шарпей. – Тебе нравится. Нам нравится. Правильно? Правильно. И не будем мешать друг другу жить.
- Но…
- Что «но»?! – Подпрыгнув на табуретке, раздраженно зачастила Лурдес. – Тебе человеческим языком говорят: не трогай, не провоцируй. Что «но»?! Опять «но»?! Включи голову! Подумай о нас с матерью!
- А…
- Нет, ты чего добиваешься, а? – Начиная злиться, вопила шарпей. – Пришла. Рушит нам, понимаешь ли, временной континуум. Ты вообще соображаешь, что творишь?!
Лурдес не на шутку разволновалась. Кубарем скатившись с табуретки, она бегала по кухне на задних лапах. Выглядело это дико смешно: виридиановый плюшевый шарпей, курьезно семеня, нарезает круги по замкнутому пространству, периодически вскидывает пухлую лапу и убеждает себя, что она не злословит. Лурдес против воли вызывала на моем лице широчайшую улыбку, хотя смешно мне не было. Совсем. Среди комично звучащих в собачьих устах слов – квантовый прорыв, петля времени, частица Бозона и гравитационное взаимодействие – до меня медленно начала доходить суть собачьих волнений.
- Подожди! – Хватаясь за голову, ужаснулась я своему открытию. – Хочешь сказать, что я… Меня еще нет?!
- А я битый час что объясняю?! - Пробегая мимо, по инерции рявкнула Лурдес и осеклась, увидев мои остекленевшие глаза.
- Получается, я еще не родилась и… Чем я ближе к себе, тем больше вероятность, что… меня не будет?!
- В целом как-то так, - неловко ссутулившись, бормотала Лурдес. – Очень приблизительно. Да.
- И сейчас мама…, - закончить фразу помешали полоснувшие глаза слезы.
- Так ведь обошлось, - успокаивала меня Лурдес, обнимая ногу и тыкаясь в нее влажным носом. – Полежит. Отдохнет. Все будет хорошо.
В голове не укладывалось, как так: я нахожусь рядом с мамой и не могу ее не обнять, ни поцеловать. Мне даже подойти к ней лишней раз нельзя. Мне вообще тут не место.
- Не перегибай палку, - утешающе похлопала меня по колену Лурдес. – Вот ты у нас народишься, и станет полегче. Не сразу, конечно, но после комплекса оживления – хоть затискай себя…
- Дурдом! – Обхватив распухшую от мыслей голову, простонала я.
- Что есть, то есть, - согласилась шарпей. – А знаешь что? Пойдем-ка, прогуляемся. Воздухом подышим, да и перекурим заодно.
- Ты еще и куришь?!
- Так.– Кокетливо махнув лапкой, созналась Лурдес. - В общих чертах.
Зеленое солнце затянула пелена низких дождливых туч. По песчаной дорожке проносились порывы холодного ветра, убегающего в сторону тревожно потемневшего океана. Воздух пропитан солью. Нещадно парило – быть грозе.
- Компиляция Феникса и Форкса, - не скрывая гордости, объясняла Лурдес одновременную поразительную похожесть и не похожесть мира на реальность. – Мы не знали, какой город ты будешь помнить, и решили собрать сразу все: воду, солнце, лес, пляж, уединенный домик и причал для гостей.
- С цветами промахнулись, - невесело пошутила я.
- Да, нет… Неважно, - осекаясь, нахмурилась Лурдес.
- Говори, как есть, - потребовала я.
- Ну, тут такое дело, - стушевавшись, бубнила шарпей, семеня на задних лапах подле меня. – Нам так привычнее. Ладно, скажу, как есть: мы маскируемся.
- От меня?
- Ты же не выносишь зеленый цвет, - будто оправдываясь, лепетала Лурдес. – Мы хотели, как лучше…
- А получилось, как всегда, - закончила я за шарпея. – Точно дурдом. Мир сновидений для меня, но не для меня.
- Тебе же надо где-то учиться. Пускай с небольшим опозданием, но все же.
Дорожка перешла в уже знакомый пляж. Под ногами хрустели хвойные иголки. Ветер усилился.
- Боги, альвы, вампиры, чудовища, - вслух размышляла я. – Живу, как в сказке.
- Волков не посчитала, - непонятно отчего захихикала Лурдес.
- Ну, а вы кто? – Не удержалась я от свербящего на губах вопроса.
- Мы-то?! – Почесывая лапой ухо, задумалась шарпей. – Мы вроде бы, как духи.
- Вроде бы?
- Дух привязан к своему ареалу обитания, - помрачнела Лурдес. – У одного ареал – лужайка. У другого – река. Горы – для элиты. Моря так только по блату.
- А у вас?
- А у нас ареала нет, - сникнув, бубнила себе под нос шарпей. – Потому-то мы и получаемся по природе духи, а по факту – не очень.
- Неудачно пошутили? – Предположила я.
- Типа того, - уклончиво ответила Лурдес.
- Чем заведовали?
- Лес у нас был в семейном пользовании, - упавшим голосом, сообшила шарпей. – Был, да сплыл.
- По…
- А головой думать совсем разучилась?! – Огрызнулась Лурдес. – Крестная, блин, фея я тебе. Я не злословлю! Тетя родная, роднее дальше некуда.
- По маме? - Хмыкнула я.
- Нет, блин, по папе! Я не злословлю!
- И за что тебя? – Брякнула я, чувствуя, что еще парочка свалившихся на меня откровений и мне точно придется знакомиться с санитарами.
- Придет время, узнаешь, - вконец расстроилась Лурдес. – Ты, давай, не пропадай.
Неловко уткнувшись в брючину джинс, новоявленная тетя тяжело вздохнула, и, не сказав ни слова, побежала обратно к дому. Глядя на подпрыгивающую походку шарпея, мне и в голову не пришло улыбаться. На душе скребли кошки.
Плюшевая прелесть по совместительству приходящаяся мне тетей, скрылась в глубине дома, не разу не обернувшись. Может быть, я устала удивляться. Возможно, я, наконец, выработала иммунитет к неординарным сюрпризам, которыми меня через чур щедро одаривает судьба. Я – эмпат. Моя мама – неприкаянный дух, лишенный собственного ареала, и к тому же телепат. Моя тетя – шарпей. Ироничный, взрывоопасный по темпераменту и вредный по характеру дух – провидец, неизвестно зачем помещенный в тело шарпея. Они вместе создали мир, в котором меня нет, ибо я в нем еще не родилась, но могу, тем не менее, самопроизвольно посещать его в своих снах. Мой отец – пустота памяти, отдающая цитрусами. Пустота, определившая мне по праву рождения малопонятную роль ключа среди свихнувшихся мифов, обожающих говорить загадками.
У меня не осталось удивлялки, чтобы удивляться. А знаете, что самое грустное?! Грустно то, что безумие окружающего мира в какой-то момент стало для меня нормой. Боги, нимфы, альвы, духи – я принимаю сумасшествие, творящееся вокруг, как норму. Даже не представляю, как жить, если окажется, что все вокруг – неправда.
Ныряя со свежее покрашенных досок причала в прохладную воду, успела обернуться назад. Не знаю, что стряслось с моим зрением, но даже на таком расстоянии увидела две фигуры, прильнувшие лбами к кухонному окну. Тандем духов-предсказателей жадно ловил взглядами каждое мое движение. Уже идя ко дну, окруженная сотней закипающих зеленовато-голубых пузырьков воздуха, в полной мере осознала: я, такая, какая есть сейчас, никогда не вернусь в компиляцию Феникс-Форкс. Лурдес и Рене не прощались со мной потому, как у древних не принят обычай прощаться с мертвыми. Сердце сжалось ужасом понимания очередного откровения, и я закричала, захлебываясь безвкусной водой.
Умирая во сне, начала пробуждение в новом мире - сквозь пелену слез передо мной расплывалось танцующее пламя огня.