Белле 23 года, Эдварду 25 лет

– Замени это, Эдвард, – хмуро и с нажимом сказал отец, потрясывая открытой ладонью около какой-то прослойки, соединяющей скользящую дверь и стену, вверх и вниз, нелепо жестикулируя. – Иначе вы оба заболеете.

Эдвард двинулся вперед и схватил дверную ручку, налегая всем телом, чтобы закрыть проход:

– Тут явно какие-то проблемы с ней, шеф, – защитился он и сделал шаг назад, вытирая руки о ткань джинс.

– Хмм… – промычал отец, после чего сложил руки на груди; взгляд полный Скептицизма-От-Папы-Чарли-Свона был направлен прямо на Эдварда. – И все равно надо заменить, сынок.

– Я знаю, – отозвался он и пододвинулся ближе ко мне; все его тело было твердым, как доска, словно он проходил военную инспекцию. – Окна и двери – это мой следующий проект. Сэр.

Убежденный, что у Эдварда был список того, что следовало сделать, папа переключил внимание на кухонную мебель.

– Ты сам повесил его? – продолжил спрашивать он, пробегая пальцами по двери шкафчика вишневого цвета, который был повешен лишь пару недель назад.

– Мы сделали это с братом, – ответил Эдвард, и на долю секунды я увидела его панику и неуверенность в себе оттого, как отец тщательно изучал все то, что он сделал с таким трудом. Эмоции исчезли быстро, но я все равно пробежала своей рукой по обратной стороне его и переплела наши пальцы, чтобы дать понять, что я переживу все это с ним вместе.

На секунду отец остановился взглядом на наших руках, но кивнул.

– И ты повесил их на специальные гвозди? – стуча по дереву, уточнил он.

– Да, сэр, – терпеливо ответил Эдвард.

Папа обхватил нижнюю часть шкафа и постарался приподнять его, чтобы проверить на прочность. Когда ничего не начало ходить ходуном, не упало со стены, потянув за собой весь дом, па схватил серебряную ручку шкафа и открыл дверцу, уже через секунду закрыв ее так быстро, что ветерок потрепал волосы на его лбу.

– Да что ты делаешь? – не в силах контролировать раздражение в голосе, возмутилась я. – Ты что, новой инспектор Форкса по таким делам?

– Нет, – приподняв бровь, отозвался отец. – Но по средам мы играем в дартс, и если ты так хочешь, я могу набрать ему и попросить все здесь осмотреть. – Несмотря на улыбку, я знала, что он был серьезен. При каждом своем приезде, он всегда пристально рассматривал сделанное Эдвардом, смотря на прибитую доску или мазок кисти так, словно от этого зависела наша жизнь.

– Это не обязательно, шеф, – вмешался Эдвард. – Я уже пригласил его на той неделе по этой же причине.

– Да? – изумился отец, поглядывая на моего мужчину через плечо. – И что он сказал?

– Ну, помог мне с небольшой проблемой, вызванной гипсокартоном, но, в остальном, сказал, что все было хорошо, – усмехнулся Эдвард, вновь вернув свою уверенность, и я ощутила его большой палец, ласкающий мой.

– Он сказал, что все было отлично, – добавила я; не стоило Эдварду недооценивать себя.

Губы отца дернулись в полуулыбке, и он кивнул. Я выдавила из себя улыбку тоже, радуясь, что Эдвард держался во время беседы, как профессионал. Одно неверное движение – и он бы рухнул в яму родительской агрессии; захрустели бы суставы пальцев, залетал бы в воздухе тестостерон, пока они пытались бы доказать, кто знает больше о разных типах дерева или о более хорошем виде полотенец.

Папа продолжил, и с каждой открываемой им дверью я становилась злее; его комментарии на ту или иную вещь лишь усугубляли ситуацию. Что он пытался доказать? Хотел унизить Эдварда у меня на глазах? Или напоминал, что он был единственный с опытом, а мы лишь двое идиотов, пытающих создать свой дом собственными руками?

Когда он двинулся в кладовую, я в конце концов сорвалась.

– В одном из шкафов тебя ожидает рыбацкая лодка. Эдвард устроил все так, что с потолка посыпятся конфетти, когда ты угадаешь, в каком. Устройство, которое он использовал, весьма законно, а в случае, если ты нам не веришь, то, поверь, на быстром наборе у нас есть номер владельца магазина строй товаров.

Папа проигнорировал меня, просунув голову дальше, а Эдвард нежно сжал мою руку. Взглянув на него, я увидела, как он зажмурился и медленно покачал головой. Да, он явно не оценил мой сарказм, который был ну очень плох; что ж, я была в ударе.

– Ну, выглядит хорошо, – закрыв дверь, отозвался отец и развернулся. По левой стороне кухни за всеми полками был яркий рисунок, и отец придвинулся поближе.

– Белла сделала это, – заметил Эдвард, в голосе читалась гордость за меня. Он отпустил мою руку и скользнул рукой по спине, пальцы коснулись оголенной кожи, выглядывающей из-под футболки, и я задрожала.

Осознав эти слова, па взглянул на меня так, как делал это, когда я приносила домой работу, сделанную на «отлично» или в тот момент, когда пришло мое зачисление в колледж холодным серым мартовским днем много-много лет назад. Он был горд, и осознание это заставило меня улыбнуться, пусть я и была раздражена.

– Ты сделала это? – переспросил он.

Я кивнула.

– Отличная работа, детка, – искренне сказал папа. Улыбка не покидала его, пока он проводил рукой по мило голубому узору на стене.

Буквально на один короткий миг я ощутила гордость, щемящую в груди, пока отец не схватил ручку на двери позади себя, и весь воздух покинул мои легкие.

– Вы уже закончили подвал? – спросил он, и игра в двадцать раздражающих вопросов была продолжена. Сердце бешено забилось в груди, и я совсем не оценила, как темнота, идущая снизу, зияла за отцом. Это встревожило меня; казалось, он собирался пойти вниз, обнаружив секрет, который мы пытались скрыть от него. Другой проблемой было то, что Эдварда это, похоже, не очень волновало.

– Да, сэр, – ответил он. Очевидно он ощутил, что я напряглась, как струна, потому что ласково сжал мое бедро и поцеловал в макушку. Этим вечером он повторил «да, сэр» столько раз, что начинало казаться, что он военный, пытающийся впечатлить генерала. Но совершенно точно, что он не собирался пускать его вниз.

– Могу взглянуть? – и отец не дождался нашего согласия. Просто развернулся к черной дыре и начал спускаться вниз, и я знала, просто знала, что не было никакого шанса его остановить.

Тогда что же сделала я? Конечно же, попыталась остановить.

– Эмм… нуу… – проблеяла я, вырвавшись из хватки Эдварда и полетела вперед, чтобы встать перед отцом, пока он не начал свой обход. – Там беспорядок, – вцепившись в дверной проход с обеих сторон, пояснила я, понимая, насколько безумной выглядела. Но тут же скривилась, поняв, что если и был шанс, чтобы отец не пошел вниз, он умер в ту секунду, когда я открыла рот.

– Забыла, что я жил с тобой, когда ты была подростком? Я знаю, что может значить бардак, Беллз, – сказал он и твердо обхватил мои руки, после чего опустил их, чтобы пройти. Он обошел меня, и я знала, что он знал, что я что-то скрывала. – Просто хочу глянуть. – Заявил он.

Я взглянула на Эдварда, и он явно пытался не рассмеяться.

– Останови его! – губами прокричала я; глаза были настолько распахнуты, что я, наверное, выглядела как мультяшка.

– Все в порядке, – так же ответил он. Эта ситуация его вроде как забавляла, и мне хотелось его стукнуть.

– Если бы я не знал лучше, – спускаясь вниз, проговорил папа, – то подумал бы, что вы двое прячете труп внизу, с вашей-то реакцией.

Я вновь взглянула на улыбающегося Эдварда, но потом нервно последовала за отцом. Трупа не было, но кое-какие улики мы определенно там спрятали, и я не знала, как он собирался отреагировать, найдя это.

Спускаясь, я морщилась, готовясь к тому, что отец вот-вот сделает поворот и увидит бесчисленное количество картонных коробок, которые были сложены у стены. Несомненно, он спросит, что это такое. Захочет заглянуть внутрь. Боже, я паниковала.

Я чуть замедлилась, надеясь, что у меня будет достаточно времени, чтобы сбежать, если потребуется. Эдвард, конечно, будет препятствием, но… я была куда ниже и быстрее. Побег мог быть легким.

Но словно прочитав мои мысли, как и всегда, он положил руку мне на плечо, мгновенно убивая все шансы на спасение. Когда мы спустились в самый низ, папа стоял со сложенными руками на груди и покачивал головой в процессе осматривания нашей работы. Коробки… их не было.

Я обернулась на Эдварда, и он подмигнул, начав поглаживать мою поясницу. Лишь в этот момент, и ни секундой раньше, удары сердца пришли в нормальный ритм.

– Это неплохо, – голос отца был по-настоящему впечатленным. Он обошел по комнату по периметру, где когда-то вместо гладких крепких стен была дешевая обшивка; лампы по обе стороны дивана освещали его фигуру, отбрасывая тени на темно-коричневую краску, когда он шел, пока в конце концов не остановился напротив вызывающе огромного телевизора, на покупке которого настоял Эдвард.

– Я его еще не повесил, – объяснил он, таща меня вглубь комнаты, чтобы мы не выглядели как парочка наблюдателей, стоящих в стороне. – Но когда повешу, вы должны будете периодически приходить. Мы могли бы смотреть бейсбол или что-то такое.

Отец повернулся и улыбнулся Эдварду. По-настоящему.

– С радостью, – ответил он. И вдруг спросил: – У вас тут кладовка? – просовывая голову в маленькое пространство позади лестницы. Выглядело, словно он не оценивал ремонт Эдварда, а… искал что-то? Трудно было винить его: я вела себя чересчур подозрительно.

– Нет, она наверху, – сказала я. Мне было неясно, как он это мог уже забыть.

– Я имею в виду место, чтобы хранить еду на крайний случай, – пояснил отец. – Ну, дополнительные продукты.

– Ты посмотрел «Армагеддон» снова? Знаешь, пап, если огромный астероид рухнет на Землю, кукуруза в банках нас явно не спасет.

– А я где-то читал, что «Твинки» могут пережить ядерную катастрофу, - вставил Эдвард. (П. переводчика: «Твинки» - американское пирожное; золотой бисквит с кремовым наполнителем).

– Вы двое – парочка умников, знаете? – спросил папа и на короткий миг даже улыбнулся. – Вам надо быть готовым к «году двух тысяч».

– К чему? – воскликнула я. Казалось, он говорил на другом языке.

– Ну, знаешь, – ответил он, – к двухтысячному году. Полагается, что все компьютеры накроются, и часы на них могут вернуться к девятисотым или типа того. Это может стать настоящей проблемой для банков и остального. Поэтому лучше запаситесь едой в банках уже сейчас.

– Ты поэтому держишь все в подвале дома? – я знала, что отец был экономным и скупал все, что видел на распродажах. Но, думая об этом сейчас, я поняла, что там хватит на целую армию.

Стоило мне задать вопрос, и Эдвард напрягся, но продолжал смотреть на папу, не на меня.

– Конечно, – подтвердил отец, – надо быть готов ко всему.

И потом я сказала это. То самое, о чем пыталась умолчать так сильно, надеясь, что он сможет прожить хотя бы одень день, не думая об этом.

– Ты знаешь, сколько недель потом тебе придется выставлять овощные смеси в закусочной, чтобы избавиться от них?

Папа выглядел так, словно я ударила его в лицо, и я возжелала, чтобы существовал некий вакуум, в который я могла бы всосать эти слова и притвориться, что их никогда и не было.

– Боже, пап, я…

– Все в порядке, – произнес он, и я могла сказать, что он пытался не быть задетым. Он потянулся вперед и обхватил меня за руку, пытаясь улыбнуться. – Это был всего лишь пожар, малышка. Мы оказались там прежде, чем он сумел распространиться, и мы устраним последствия очень скоро, - сказал он. У меня возникло чувство, что он повторял эти слова очень часто в последнее время.

С пожара, разрушив бизнес папы, прошло лишь четыре недели, но когда этот бизнес – ваше детство и вся жизнь, такой срок кажется безумно долгим. Поврежденные части уже были восстановлены, и, к счастью, пожар не задел главной комнаты, но даже при этом закусочную пришлось закрыть, и отец остался без дела: бродил по дому и наблюдал за нанятыми рабочими.

– Если бы Вик позволила мне, мы бы отмечали этот праздник в закусочной, но с огромной дырой в стене.

– И можно было бы сделать барбекю из сосисок на костре прямо на улице, - усмехнулась я.

– Ага, – рассмеялся отец, его лицо озарилось. – Может в следующем году. Я снижу некоторые цены и скажу всем приходить со своими напитками.

– Чарли? – вдруг позвала Виктория сверху. – Ты уже закончил допрос?

– Еще нет, – шутя, ответил он.

– Тебе следует оставить их прежде, чем они решат выставить нас. Не думаю, что готова вернуться к дивану в нашем доме, после того как посидела на диване Эдварда.

Мой мальчик рассмеялся, и отец похлопал его по плечу.

– Иду, - крикнул он.

Эдвард обнял меня и притянул к своему теплому телу, пока папа поднимался наверх. Ох, я и не осознавала, насколько холодно было внизу.

– Где все коробки? – спросила я. Когда я была тут два дня назад, они, определенно, были здесь, но сейчас? И не следа.

– Эмметт заезжал вчера прежде чем отвез Роуз в аэропорт. Он забрал их и оставил в детском доме, – ответил Эдвард и поцеловал меня в лоб.

– Хах, это было мило с его стороны, – одобрила я. – Избавил нас от поездки.

– Ну, да… он задолжал мне услугу.

– Вы говорите о куклах Фёрби? – громко воскликнул Эмметт, появляясь в подвале из ниоткуда.

– Шшш! Отец прямо наверху, он может услышать, – сощурившись, тихо прошипела я. – И не Фёрби куклы, Эмметт, а крупяные куклы.

– Точно, – с кивком ответил он. – Никак не могу запомнить. Фёрби – это те, что выглядят, как Гремлины, только до того, как они стали мокрыми и ужасно-выглядящими уродцами. – Он выглядел очень довольным собой, что привел такое умное сравнение. – Вы вообще собираетесь рассказать ему про все неприятности, которые испытали, чтобы купить их у него?

Я вздохнула, пробегаясь рукой по волосам.

– Мы приложили столько усилий, чтобы нам не пришлось говорить ему об этом, – порой Эмметт был слегка туповатым. – И в чем тогда смысл был проворачивать это все, чтобы потом прийти и признаться?

– Ладно, – кивнул Эмм, – это разумно. И все равно я не понимаю, почему вы купили всех кукл, если планировали их всем раздать?

– Потому что, Эмметт. Закусочная – главный источник дохода, и я не хотела, чтобы ему было нечем платить. – Внезапно я ощутила странное чувство вины, вызвавшее стыд, хотя ничего такого я не сделала. Куклы оказались в хороших руках, а отец получил от этого прибыль. Что в этом может быть плохого?

– В любом случае, что ты делаешь здесь внизу? – перевел тему Эдвард.

Эмметт указал за наши спины в сторону ванной:

– Мне нужны были тишина и покой.

– Это тебе не библиотека, - хмыкнул Эдвард, указывая на сложенный в трубочку журнал в руках Эмметта.

– А, ну да. – Сказал Эмм, показывая журнал, – я забыл. Взял его с кофейного столика. Тут отличная статья про МакГуайера и Сосу (П. переводчика: игроки в бейсбол).

В мгновение ока Эдвард отдернул руку.

– Можешь оставить его себе.

– Что? – пожимая плечами, не понял Эмметт. – Я же не им подтирался.

– Фу, – промычала я.

– Ладно, ухожу, ухожу.

Когда Эмметт действительно ушел, я воспользовалось тем, что мы остались одни, и, поднявшись на мысочки, поцеловала Эдварда.

– Спасибо, что уладил все.

– Ну, я знаю, как тебе не нравится видеть в ванной материал для чтения.

– Не это, – игриво толкая Эдварда в плечо, ответила я. – А за то, что уладил все с куклами и отвез их туда, где им и место.

Он рассмеялся:

– Не за что. – И наклонился, целуя меня; нежно, легко, так в стиле Эдварда, губами, которые мои губы знали наизусть; его руки опустились на то место, которому они принадлежали, и я вся задрожала.

– Не будь слишком строга к отцу, – пробормотал он, отстранившись, его теплое дыхание коснулось щеки, а уже через секунду это сделали губы. – Он хочет как лучше, просто это нелегко для него.

Я сощурилась, но Эдвард лишь улыбнулся своей яркой заразительной улыбкой и рассмеялся; его смех, казалось, мог заставить меня парить.

– Верь мне, – добавил он. Несмотря на легкость в голосе, он был серьезен.

Я кивнула:

– Верю. – Потому что доверила ему уже все. Свою жизнь. Сердце.

– Пойдем, – беря меня за руку, сказал он, – пора вернуться на вечеринку.

Когда мы добрались наверх, я полу ожидала увидеть отца, забравшегося с головой под раковину с растянутыми ногами на полу, чтобы проверить водопровод. К счастью, такого не было. Он сидел в гостиной вместе с Викторией, смотря телевизор, который мы поставили здесь специально на сегодня. Я подошла к нему и положила руки на диван позади него.

На экране мелькнуло лицо Дика Кларка, затем – Таймс Сквер с кучей счастливых лиц в шапках и очках, замерших в ожидании падении шара, означающее начало нового года (П.переводчика: Дик Кларк - американский предприниматель, ведущий игровых шоу и деятель радио и телевидения; Каждый год 31 декабря в 23:59 по местному времени шар спускается с 23-метровой высоты по особому флагштоку. Нижней точки шар достигает в полночь, что символизирует наступление Нового года).

– Мне кажется, было бы круто встретить там Новый год, – сказала я, не обращаясь ни к кому конкретно. – Просто, чтобы сказать, что я сделала это.

На краткий миг отец обернулся в мою сторону, хмурясь:

– Там ледяной ветер, – проворчал он. – Все эти люди выглядят так, словно уже заледенели. И кто присматривает за толпой? Какой-нибудь ненормальный спокойно сможет пройтись там с ножом, раня людей, а то и того хуже, и сбежать раньше, чем кто-нибудь заметит.

Вот мой папа. Вечный защитник, вечный начальник полиции. Вероятно, я стояла, будто бы оглушенная, потому что Виктория дотянулась до меня и сжала руку, даря дружескую улыбку:

– Мне кажется, это было бы весело, Белла.

Отец бросил на нее быстрый взгляд, который был совсем не радостным, и опустил пиво на край столика, после чего скрестил руки на груди.

– Элис с Джаспером были там в том году, – глядя на моего отца, сказал Карлайл. Он сидел на краю, оперев локти о колени и небрежно держал бутылку пива в руках. – Им удалось выбраться невредимыми. Они хотели вернуться туда в этом году, но помешала метель, да и Хейлы живут не близко к городу. – Взгляд Карлайла был дружелюбным, но судя по тому, как напрягся отец, он этот комментарий полезным не находил.

Он пробормотал что-то себе под нос и отхлебнул пива, но ответа Карлайлу я не услышала. Зато увидела, как Виктория взяла его ладонь в свою и наклонилась, целуя в щеку.

В момент, когда я собиралась ответить, меня окликнула Эсми:

– Подойдешь на секундочку? – спросила она.

Я развернулась и прошла по медовому цвета полу в рабочий кабинет, неоспоримо принадлежащий Эдварду. На стенах были повешены яркие гитары, значимые фотографии и автографы, которые он собирал во время своих поездок; по левой стороне комнаты тянулись книжные шкафы, высота которых была равна высоте потолков, и чуть ли не каждая полка держала какой-то из видов музыкальных наград. С правой же стороны стояли похожие шкафы, но на них было бесчисленное множество дисков. Прямо напротив двери стояла тумба, державшая новую «игрушку» и гордость Эдварда: музыкальный проигрыватель тысяча девятьсот сорок второго года. Эсми стояла на коленях прямо перед ним.

– Откуда это? – спросила она, порхая пальцами по гладкой деревянной поверхности. Ее голос был полон благоговения, и она немного повернулась влево, изучая полки, на которых стояли старые пластинки, расставленные Эдвардом в алфавитном порядке.

– Проигрыватель принадлежал мистеру и миссис Джиранди, а Эдвард нашел его на чердаке только пару недель назад и поразительно, как он еще работает. Он красив, не так ли? – спросила я.

Эсми пробежалась пальцами по верхней полке, периодически вытягивая пластинки, чтобы полюбоваться красотой винтажной обложки.

– Некоторые из них… – начала он, но замолчала: ее воображение унесло ее куда-то далеко. Она улыбалась, и я знала, что многие из этих песен вызывали в ней какие-то воспоминания. – Ты знала, что мы с Карлайлом заниманиемся свинг-танцем в студии в Порт Анджелесе?

– Ты мне не рассказывала, – с улыбкой сказал Эдвард, входя в комнату.

Эсми покраснела, хотя я не совсем поняла, почему.

– Это что-то типа свиданий, – тихо сказала она, словно думая, что сказала лишнее. – О, посмотри на это, - выдохнула она, кладя старенькую пластинку Франка Синатры на колени.

Я улыбнулась: пластинка была мне знакома. На ней была та самая песня, под которую миссис Джиранди учила Эмметта с Эдвардом танцевать для свадьбы их кузины тем летом, после которого мне исполнилось пятнадцать. Я бережно взяла пластинку из рук Эсми. Закрыла глаза и вспомнила то, как похожая на бумагу кожа женщины переливалась на свету, когда она аккуратно опускала иглу, чтобы заиграла песня. То, как Эмметт уронил меня, когда мы танцевали, – ему же, видите ли не хотелось делать этого с сестрой, - и взгляд на покрасневшем лице Эдварда, когда он вложил мою руку в свою…

– Ты в порядке? – спросил он, опускаясь рядом со мной. – Кажется, будто ты далеко. – Он опустил взгляд на пластинку, а когда вновь посмотрел на меня, его улыбка ясно дала мне понять, что он точно знал, о чем я думала.

Когда я без раздумий потянулась, чтобы коснуться его, я не была уверена, что во всей вселенной нет силы, заставляющей меня это сделать. Вероятно, не будь рядом с нами его матери, я бы и не удержалась от поцелуя.

– Да, я в порядке. Даже больше.

Поцеловав мою ладонь, он опустил ее на свою. Эсми вновь повернулась к пластинкам: то ли, потеряв интерес в беседе, то ли желая нам дать немного уединения.

– Эй, Эдвард, ты что, забыл про меня? Ты идешь? – возник Джеймс, обхватив косяки по обе стороны двери и наклонившись к земле под углом в сорок пять градусов. Пряди волос свесились на лицо, и каждый раз, когда я смотрела на него, как бы часто я этого ни делала, мне казалось, что он стал еще больше.

– Неа, – усмехнулся Эдвард с улыбкой, вставая и подходя к книжному шкафу. – Не забыл.

– Не виси так, Джеймс, – нахмурилась я. – Случайно не сдержишься и упадешь, впечатавшись в пол лицом. Может даже выбьешь пару зубов.

– Боже, Белла. Ты такая скучная, – Да, Джеймс мог выглядеть по-другому, но вот его язычок оставался все таким же.

Я обернулась и увидела Эдварда, выходящего из комнаты; к его груди были что-то прижато, но так близко, что я не могла понять, что именно.

– Что вы делаете? – воскликнула я.

На его лице проскользнула яркая красивая улыбка, появляющаяся всегда, когда он что-то задумал.

– Ничего, – хитро ответил он, и они с Джеймсом исчезли за дверью.

– Это «ничего» звучало как «все», да? – хохотнула Эсми, ее губы изогнулись в кривой ухмылке, той, которую унаследовал ее сын. – Думаю, Эмметт тоже в этом замешан. Кто знает, во что он вляпается, пока Роуз отмечает Новый год с семьей. Ох уж мои мальчики-проказники.

Я рассмеялась, вспоминая, сколько неприятностей доставили они двое.

– Мне придется пойти проверить их через пару минут. Когда он выглядит вот так, я не могу ему верить.

Эсми дотянулась и сжала мою ладонь:

– Слава Богу, что он теперь твоя проблема, – подмигнув, сказала она.

Совсем обычные слова, но мое сердце пропустило удар.

– Скажи мне, – попросила она, опускаясь на ковер рядом со мной, – как справляется мой сын?

– Отлично, – ответила я с улыбкой. Нельзя было не улыбаться, видя взгляд, который был на лице Эсми, когда она говорила про своих детей. – Когда мы в Сиэтле, он много пишет и играет на пианино; когда здесь – превращается в следующего Боба Вилла. Он счастлив и много улыбается. Кажется, он действительно наслаждается жизнью и больше не испытывает того стресса (П. переводчика: Боб Вилла – что-то типа дизайнера интерьеров, человека, делающего ремонт и так далее).

– Он действительно наслаждается ею, Белла. В этом я даже не сомневаюсь, – заверила Эсми.

– Думаю то, что он немного замедлился и сменил род занятий было лучшей вещью, какую он мог сделать.

– Второй лучшей вещью, – улыбаясь, поправила она, и сделала небольшой глоток вина.

Я уже почти спросила, что она имела в виду, когда из столовой раздался оглушительный грохот и крик Джеймса:

– Не честно! – Несмотря на громкость голоса, он явно улыбался, и в этом момент я поняла, что что бы они ни делали, это надо остановить.

– Тебе лучше сходить и проверить все, – смеясь, воскликнула Эсми.

В мгновение ока я оказалась на ногах и подлетала к обеденному залу, а очутившись там, увидела два опрокинутых на пол стула и Эдварда с Джеймсом, стоящих по обе стороны длинного стола. Около брата стояли две American Music награды, около Эдварда – две статуэтки Грэмми. Эмметт был прямо по середине всего, скрестив руки на груди, и улыбался, как идиот.

– Что, на хрен, тут происходит? – раздраженно воскликнула я. Джеймс слишком близко стоял к острым наградам Эдварда, и все, о чем я могла думать – о нем, выкалывающем себе глаз этой штукой.

Я подлетела к нему и заметила розовый моток, обмотанный вокруг его ладони, что было очень похоже на половину смотанной изоляционный ленты.

– Да, серьезно, что тут у вас? – повторила я, поднимая вверх руку Джеймса. Эдвард поднял свою руку тоже, показывая похожий моток, но уже голубого цвета. В левой руке он держал огромную подставку под пиво.

– Мы играем в аэрохоккей, – ответил Джеймс, будто это было самой очевидной вещью на свете.

– Аэрохоккей, – повторила я. Уверена, я звучала, как умственно отсталая, но ничего не могла с собой поделать, не понимая все эти нюансы, с которыми они играли. Однако, следовало признать, они были весьма креативными. – Ладно. Во всяком случае… махнитесь сторонами или что-то такое, иначе Джеймс выколет себе глаз, – попросила я, указывая на награды, которые выполняли роль ворот. – Ты же не хочешь, Эдвард, чтобы всю жизнь он провел, нося повязку?

– Да-а-а, – прошипел Эмметт себе под нос, словно то, что я не заставила их все прекратить, было чем-то вроде победы. Хотя, полагаю, именно ею это и было.

– Повязка – это круто! – воскликнул Джеймс, и мне захотелось врезать себе за то, что я выбрала единственное слово, которое может заставить его хотеть потерять глаз.

– Нет! Меняйтесь! – приказала я, звуча совсем по-матерински.

Эдвард, обходя стол, смотрел на меня; на лице была улыбка, но он выглядел немного ошеломленным.

– Попал! – закричал Джеймс, подпрыгивая на месте и давая Эмметту «пять» левой рукой. Лицо второго осветилось гордостью:

– Я знал, что у тебя получится, как только ты застанешь его врасплох.

– Что? – возмутился Эдвард, бросая на брата угрожающий взгляд. – Ты такой мошенник.

– Отличный пример для ребенка, Эмм, – протянула я и подошла к Джеймсу. – Тебе не обязательно жульничать, просто познай искусство ловкости.

– Ловкости? – переспросил Джеймс. Он выглядел сбитым с толку, и я решила, что обязательно найду способ заставить этого парня читать больше книг.

– Да, – кивнула я и наклонилась, чтобы наши глаза оказались на одном ровне. Прикрыв рот рукой, чтобы Эдвард ничего не смог прочитать по губам, я шепнула Джеймсу секрет, который собьет спесь с чересчур уверенного Каллена, стоящего перед нами:

– Эдвард любит закономерность. Тебе надо запутать его, изменить скорость. Направь подставку дважды вправо, один раз влево, а затем – трижды вправо. Ты обхитришь его. Заставив его внимательно наблюдать за тем, что делает твоя рука, ты сделаешь так, что он не сможет думать о твоем следующем движении. Вот тогда… атакуй.

– Атаковать? – воскликнул Джеймс; осознав, что я знала, о чем говорила, в его голосе появилась взволнованность.

– Давай же, попробуй.

На секунду он выглядел неуверенным, но потом опустил подставку на стол и двинул обернутой в розовую субстанцию рукой, создав жужжание. Я даже не осознала, что он ударил по «шайбе», пока та не опустилась на пол. Прямо у ног Эдварда.

– О Боже! – завопил Джеймс, обхватывая меня железной хваткой. – Я люблю тебя, Белла! Обожаю!

Я провела пальцами по его космам и рассмеялась, и вскоре Эдвард оказался прямо перед нами, выглядя чуть более чем выведенным из строя.

– Это нечестно, – бросил он, пытаясь не рассмеяться, пока тыкал мне пальцем в лицо. – Нечестно и грязно.

– Нет, – усмехнулась я с улыбкой. – Просто мне удалось раскусить тебя, Каллен.

Эдвард кивнул, надувая губы, но потом подмигнул:

– Как и всегда, Свон. – Он игриво шлепнул меня по заднице и развернулся, чтобы вернуться назад и в этот раз защитить свои ворота.

– Можем мы прекратить ваше лапанье и продолжить? – проныл Эмметт. Он хлопнул в ладоши и потер их друг о друга, наклонившись над столом, и только сейчас я поняла, что он был судьей в этой «надери зад другому» игре.

– Будь осторожен, Джеймс. Не хочу, чтобы ты перевозбудился и ранил себя.

Как и всегда, он лишь закатил глаза.

– Смотри под ноги, – предостерегла я. – И не опрокинь столь.

– Ладно, ма-а-а-ам, – с сарказмом отозвался Джеймс.

Я хотела продолжить, но зацепилась взглядом за глаза Эдварда; в них было счастье и нежность, и они были гораздо светлее, чем минуту назад. Игривости больше не было. Лишь бесконечная любовь, от которой переставало биться сердце. Он подарил мне улыбку, и я вернула ее в ответ.

– Эдва-а-а-а-ард, – проскулил Джеймс. – Ну давай уже!

– Ладно, ладно, – сказал он, кинув на меня последний взгляд; затем подобрал подставку с пола и кинул ее на центр стола. – В этот раз я готов побить тебя.

Было около половины двенадцатого, а я уже получила дозу выброса адреналина, поэтому решила сходить на кухню, чтобы приготовить бокалы для шампанского. Там, взяв кучу грязных тарелок, оставленных Джеймсом и Викторией, отнесла их к раковине и зашла дальше: стала наполнять ее водой и мылом. Все равно нам придется убираться, как только все уйдут.

Впервые за весь вечер появилась собака. Я опустилась на пол, пока она приближалась ко мне, маша хвостом, и судя по тому, как пес тянулся, он только что проснулся.

– Иди сюда, Бастер, – протягивая к нему руку, позвала я. Фыркая от удовольствия, он прижался к моей ладони, и я потрепала его за ухом. – Ты прятался, да? – в согласии он лизнул мое запястье, а потом лег и перекатился на спину, чтобы я смогла почесать его живот.

Минуту или около того спустя, я встала, опустила тарелки в воду и, как только все начало отмокать, на мысочках потянулась за бокалами; по одному в руке, очень осторожно, с моей-то координацией.

– Нужна помощь?

Голос отца испугал меня, и два бокала громко стукнулись друг о друга. Поразительно, как они не разбились: я ощущала вибрацию около кожи и звон в ушах. Папа поспешил ко мне и аккуратно забрал их из рук. Я хотела взять оставшиеся два, но отец опередил, даже не дав мне шанса.

– Я бы справилась, – недовольно буркнула я. Раздражение от его поведения никуда не делось, и по моему голосу это было очевидно.

Папа вздохнул и, поднеся руки в лицу, потер глаза, а затем – нос. После чего облокотился о кухонный островок и поставил на него руки по обе стороны от себя, постукивая пальцами по стойке.

Я же поставила бокалы на поднос в три ровных ряда и наполнила каждый шампанским, в перерывах между наливанием смотря на отца.

– Только вчера я менял твои подгузники, а сейчас… – пробормотал он, потирая подбородок, и я услышала звук трения кожи о щетину.

– Я выросла, пап, – ответила я так, словно он этого не замечал.

– Знаю, детка. Знаю, – с закушенной губой отозвался он.

– И Эдвард тоже, знаешь ли. Он больше не туповатый долговязый паренек, слоняющийся вокруг нашего дома. Он достаточно взрослый, чтобы голосовать; может позволить себе купить пива. И достаточно умный, чтобы отремонтировать кухню без кого-то, кто будет смотреть через его плечо и тщательно осматривать сделанную работу. – С горечью в голосе сказала я.

Папа кивнул и замолчал на некоторое время.

– Когда ты была малышкой, – начал он; голос был мягким, – мне было так страшно держать тебя, маленький комочек, помещающийся в ладонях, – улыбка озарила его губы, и он потянулся в мою сторону. – Я был в ужасе от жизни в крошечном теле. Когда Рене показала мне, как надо менять подгузник, я заставил ее стоять рядом, чтобы быть уверенным, что я не сломаю тебя.

Подумав об этом, я улыбнулась: трудно было представить начальника полиции, боящимся держать ребенка.

– Беллз, когда у тебя появляется ребенок, тебя будто бросают в воду без спасательного жилета, а твоя жалкая задница не умеет плавать. На секунду тебя топит паника, а потом ты понимаешь, что можешь остаться над водой, двигая руками в определенном порядке. Дальше – больше: добавляешь ноги и учишься двигаться. Прежде чем ты осознаешь, методом проб и ошибок, ты начинаешь плавать от одного берега до другого, ни о чем не думая. А потом, когда надеешься, что, наконец, во всем разобрался, тебя вновь выкидывают на землю.

На его лице была тоска, грустная улыбка, и он смотрел на меня:

– Здесь я на земле, Беллз, – сказал он. – И я так потерян.

Папа потянулся ко мне, коснулся лица, и мне отчаянно захотелось сделать все правильно, сказать что-то, чтобы сделать ему лучше, но я ощущала себя потерянной тоже.

– Помнишь то лето, когда тебе было семь или восемь, когда мистер Купер повесил те веревочные качели на озере?

Я рассмеялась: этот день из всех других дней моего детства был одним самых четких. То, как папа смотрел на маму, пока она сидела на кресле, читая, а он занимался грилем; то, как она вскрикнула, когда он обхватил ее за талию и кинул в воду; и его крик, когда она, сжав его рубашку в кулак, потянула его за собой. Их поцелуи, смех, объятия. И, конечно же, забытые качели.

– Да, – подтвердила я.

– Ты весь день умоляла меня забраться на них, и когда я наконец позволил, чего ты хотела?

– Чтобы ты смог раскачать меня так сильно, насколько позволяла веревка, чтобы я могла прыгнуть дальше, чем остальные. Ты держал меня так сильно, что я думала, что взлечу в воздух прямо с тобой, – со смехом вспомнила я.

Папа хихикнул и кивнул.

– В ту минуту я думал о слишком многом. Мне было страшно, что ты спрыгнешь раньше, чем земля окажется позади или прыгнешь слишком далеко. Я боялся, что ты потеряешься в пространстве, запаникуешь, забудешь как плавать. А ты, как ни в чем ни бывало, воскликнула: «Папочка, ну отпусти же…

– «… я готова лететь». Помню. Ты слишком медлил, – улыбка не сходила с лица. – Я была нетерпеливой.

– И вот ты здесь все эти годы спустя. Выпускница колледжа, сильная красивая женщина, способная на многое, – указывая на узоры позади, сказал он. – А я все еще держу тебя, словно ты собираешься сломаться.

И только в тот момент, когда он произнес эти слова, все встало на свои места. Я осознала, почему отец ощущал потребность проверять все-все-все. Нет, не потому что он не доверял Эдварду. Просто ему было трудно принять то, что я переезжала в новый этап своей жизни. Тот, который не включал его как моего защитника и кормильца.

– Я никуда не ухожу, – искренне сказала я. – Веревка, которую ты должен будешь держать, будет существовать всегда. Ты мой отец и… я всегда буду наждаться в тебе.

Он усмехнулся, несмотря на влагу в глазах, и коснулся моего лица:

– Просто позволь мне залезать под кузов твоей машины раз в несколько месяцев, - хмыкнул он. – Это даст твоему старику некое ощущение цели.

– Ладно, – рассмеялась я.

– Пообещай мне одну вещь, – попросил он, лаская кожу щеки грубым пальцем. – Я никогда действительно не понимал обязательности новогодней традиции, созданной твоей мамой. Мне всегда казалось, что она просто любила компанию и наслаждалась всеми вами – детками – в одном месте во время каникул. Я продолжил это, когда она умерла, потому что… ну, она была любовью моей жизни. А она всегда говорила мне: «В один день ты поймешь, Чарли. Обязательно поймешь».

Прошло столько лет, а я все еще обожала то, как зажигалось его лицо при упоминании мамы. Казалось, он несколько растерялся, но сумел взять себя в руки.

– Сейчас же, – продолжил он, потрясывая головой и медленно выдыхая, – сейчас же я наконец понимаю это. Она хотела, что бы когда вы все выросли и были разбросаны по целому миру… она хотела, что бы у вас всегда была причина вернуться в этот маленький городок. Она хотела сделать что-то, что всегда бы возвращало вас домой.

– Она была умной женщиной, – произнесла я.

Папа кивнул.

– И ты так похожа на нее. Безумно. Ты упрямая, умная, сильная. И не миришься со всеми моими заскоками, – со смехом добавил он. – Порой, когда я смотрю на тебя, я вижу ее, и… – он оборвал себя, но я не нуждалась в том, что бы он закончил эту мысль. Мне было ясно, что он имел в виду. Порой я видела ее в себе тоже, когда смотрела в зеркало или листала старые фотографии. Иметь у себя ее же улыбку было странно успокаивающим.

– Сохрани это, Беллз. Традиции. Раньше я думал, что они глупые. Но сейчас понимаю, что они – цепи, крепко связывающие нас сквозь года. Я хочу, чтобы твои дети, дети Роуз и Эмметта, Джеймса, дети их детей – все делали это каждый год. Возможно, не всегда будет закусочная или именно этот городок, но важны люди, не место. Не позволь этому умереть.

Никогда в своей жизни я не слышала, что бы отец говорил так решительно, и я осознала, что всё это, в чем мы принимали участие и воспринимали как должное, значило для него куда больше, чем можно было предположить. Без сомнений, я не могла позволить этому раствориться; это будет жить, пока жива я.

– Обещаю, – честно сказала я. – Я обещаю.

Он обхватил меня и притянул к своей груди, обнимая крепче, чем за последние несколько месяцев. Фланелевая рубашка была мягкой на ощупь, и кожу щекотали усы. Папа пах стиральным порошком, Форксом и кабиной пикапа, и я вдыхала смесь запахов, зная, что этот момент не забуду никогда. Он сжал меня напоследок покрепче, может потому, что пытался запомнить мгновение, как и я, а может и потому, что хотел просто так сделать прежде, чем отпустить.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

– И я тебя.

А потом он оказался слишком близко к моему уху и произнес то, о чем я мечтала никогда не слышать:

– Я знаю про крупяных кукл.

Лицо буквально запылало стыдом, и я ощутила кульбит, сделанный животом:

– Про что? – хрипло переспросила я.

Папа рассмеялся, и живот рухнул еще ниже – примерно на уровень коленей.

– Па, я просто…

– Я знаю, почему ты это сделала, – прервал он, поглаживая меня по плечам. – Я ценю это, и как только закусочная будет отделана, я верну все деньги.

– Ты не должен этого делать, – заспорила я. Однако смущение не давало мне ощутить всю остроту ситуации, как это было бы в другой момент; я и не осознавала, как может заставить чувствовать его этот поступок. Так, словно я думала, что он не мог позаботиться сам о себе.

– Я заплачу, – твердо и решительно заявил он.

– Как ты узнал?

– Хм, – с улыбкой ответил папа, – сложил два и два. Ну если не считать того, что Эмметт проболтался на днях.

Я вздохнула. Часть меня захотела мгновенно свернуть ему шею, но с другой стороны я была рада, что секрет раскрылся. Их сокрытие никогда не было моей сильной стороной.

– Полагаю, нам обоим надо научиться тому, как отпустить друг друга, да? – со смешком спросила я.

Отец сжал меня снова:

– Вероятно, – и рассмеялся.

И две секунды спустя, когда Эдвард вошел в кухню, мы наконец-то это сделали.

– Ой, извините, – пробормотал он, выглядя слегка удивленным, когда застал нас обнимающимися. Но уже через миг улыбка расползлась по его лицу и он почти развернулся:

– Я просто…

– Все нормально, Эдвард, – остановил его отец. – Думаю, мы уже закончили.

– Уже почти полночь, и Виктория с матерью искали вас.

– Ага, – с гордостью шлепнул он себя по груди. – Так то. Дамы все еще любят меня.

– Вообще-то, думаю, они…

– Сынок, – снисходительно произнес папа, – когда подрастешь, обязательно поймешь важность того, что порой надо позволять раздуваться своему эго.

– Ясно, сэр, – рассмеялся Эдвард.

– Не «сэр»-кай мне больше, – похлопывая моего мальчика по плечу, заявил отец. – Никаких больше формальностей, договорились?

– Договорились, – ответил Эдвард, кивая.

Больше отец не сказал ничего. Лишь на секунду задержался взглядом на Эдварде, сжал его плечо, и вышел.