Свободное время – это зло. Для меня проблемой из проблем оно стало в связи с тем, что я сглупил, по-крупному и сильно, когда, ни о чём не думая, распустил руки и не обрёл никакого понимания, что сказать и как перевести ситуацию в плоскость того, что этого будто и не происходило. Потому что это было, и даже когда я пошёл вслед за Беллой и постучал в дверь ванной комнаты, она не промолчала, нет, но ясно дала понять, что разговора у нас сейчас не выйдет. Впрочем, его не вышло ни за прошедшим в молчании и на грани взрыва ужином, ни за моим одиноким пребыванием у телевизора, в то время как я вряд ли видел, что именно смотрю, а Белла так и не вышла из своего добровольного заточения в той самой комнате, где я чуть было не зажал её между своим телом и стеной. Даже будь она в целом не против развития наших отношений, не думаю, что ей бы понравился такой исход, в котором есть лишь грубость и резкость, и отсутствует любой намёк на нежность. Я не иначе как идиот. Будто это способно хоть кому-нибудь понравиться... когда тебя касаются без всякого уважения, ласки и такта, не говоря уже о восемнадцатилетней девочке. Что вообще на меня нашло?

- Ты такой дурак, Эдвард Каллен, - порицаю я сам себя, глядя в тёмный потолок своей неосвещённой комнаты, за узким, но длинным окном-дверью которой также лишь ночная мгла и мрак сада, но вся моя мысленная деятельность мгновенно прекращается, как только входная дверь тихо открывается, являя мне женственный силуэт, и почти сразу же закрывается обратно вслед за вошедшей Беллой. По целому ряду причин это кажется нереальным и невозможным, ведь что ей здесь делать, но мои глаза мне не лгут, ясно различая её облик среди всей прочей обстановки, и я приподнимаюсь на локте:

- Белла? У тебя всё в порядке? Или что-то случилось с Эйденом? - но вместо какого угодно ответа она просто становится всё ближе и ближе к моей кровати, а когда, наконец, достигает её, то оказывается сидящей поверх моих колен прежде, чем моя замедлившаяся и полусонная реакция успевает проанализировать цепочку происходящих событий, и, склонившись вниз, в поцелуе прикасается к моим откликающимся губам. Ненасытно, жадно и жёстко, больше беря, чем отдавая, и я, вовсе не возражающий, а даже наоборот, солгу, если скажу, что мне не сносит крышу, да и мои руки скользят от талии к плечам, в конечном итоге сжимая последние, совсем не чтобы оттолкнуть, а лишь для усиления контакта, но только я осознаю, как гладкие тонкие пальчики касаются нижней части моего обнажённого туловища на ничтожно малом расстоянии от пояса пижамных штанов, голову пронзает первая за последние минуты рациональная мысль, и, поймав руки Беллы, я сажусь в кровати, опираясь на её изголовье и стараясь не думать о том, что скрыто под халатом, и как приятно было бы развязать пояс и снять вещь с желанного тела. Достаточно того, что ноги по-прежнему ощущают то, что не должны, женщину в моих объятиях, и я очевидно хочу, а значит, уверить в обратном её будет очень и очень сложно. - Ты что... делаешь? Что... творишь? - тихо спрашиваю я словно в полусне, понимая, что должен взять себя в руки, но не зная, как быть. Если отвергну её ещё раз, неважно, в каком смысле, всё может закончиться. С большей вероятностью и реально прекратится. Белла чётко дала это понять...

- То, что мы оба хотим... И что давно пора. Разве нет?

- Ты сказала «нет», Белла, - нервно сглатывая, добровольно напоминаю ей я, ведь ясно всё услышал и не собираюсь это игнорировать в несуществующей надежде, что она, быть может, передумает. Мне не надо, чтобы она меняла свою точку зрения в угоду, как ей кажется, мне, но в ущерб себе. Мне лишь необходимо видеть её счастливой, и только. - А теперь ты здесь, но зачем? Я ничего не понимаю, но что мне очевидно, так это то, что тебя не должно тут быть...

- Но я... я хотела и всё ещё хочу... - признаётся она чуть слышно, заставая меня врасплох и вдребезги разрушая всё то, что я знал и в чём был уверен до этого момента, и, растерянный, я опрометчиво ослабляю хватку, выпуская запястья из рук, и освобождённые ладони тут же занимают кажущееся правильным место на моей груди. - И это единственное место, где сейчас мне как раз и надлежит находиться.

- Почему?

- Что почему? Я... я тебя не понимаю... - глухо спрашивает Белла, не отстраняясь, но словно куда-то исчезая из-за ощущения того, как тих и неразборчив её голос, и, игнорируя все правила и нормы морали, которые, пожалуй, загоняют нашу ситуацию в рамки, я придвигаю её тело ближе к своему, смело касаясь спины и кончиков волос:

- Почему ты говоришь это лишь сейчас? Что я... нужен?

- Не... не почему...

- Почему, Белла? - настаиваю я, ведь ничего не меняется просто так, и если это происходит спустя несколько часов, то явно вызвано напряжёнными размышлениями и тем, что человек приходит к некоторым выводам, которые его не радуют, и боится, что, возможно, в дальнейшем они обернутся совсем не в его пользу, и в результате наступает время действовать. Время брать то, что предлагает жизнь, пока она же не отняла это обратно. Я неплохо разбираюсь в людях и считываю их. Осталось лишь понять, какая конкретно картина сложилась в голове у Беллы, и что подтолкнуло её прийти ко мне чуть ли не среди ночи и настойчиво попытаться добиться меня, когда я и так у неё есть и никуда не собираюсь деваться, что бы она там себе не думала... - Почему?

- Хочешь это обсудить?

- Да, хочу...

- А я нет. По крайней мере, не сейчас, - качает головой Белла, овевая своим тёплым и приятным дыханием моё скованное немыслимым напряжением лицо, и я почти окончательно перестаю что-либо понимать, пока она не ошеломляет меня словами, вновь выводящими на первый план моё физическое желание, подкреплённое, кажется, и её аналогичным стремлением, - я желаю того, что делают взрослые люди, которые нравятся друг другу, но если ты действительно хочешь поговорить, мы поговорим... но утром.

- Но я... я... - я собираюсь, правда, собираюсь сказать ей, что всё это не лучшая идея, и что меня вовсе не снедает немыслимая жажда, но, опрометчиво прикрыв глаза для того, чтобы набраться решимости и сил, мысленным взором я вижу лишь фантазии и подлинные мечты, в которых, распуская узел на халате, раздвигаю его полы, снимая более ненужную одежду с обнажающегося тела, ласково, но быстро стягиваю прочь всё нижнее бельё, откладывая любование преимущественно до следующего раза, и, перевернув нас, прикасаюсь к вытянувшейся подо мной Белле так, как до меня этого, скорее всего, никто не делал.

Это вряд ли эффективный способ успокоиться и унять специфическую реакцию организма, распознавшего близость единственно необходимого человека, и я терплю поражение, проигрываю сам себе, когда поднимаю сомкнутые веки и, не сдержавшись, исполняю всё, о чём думал секунду назад, и, как и ожидалось, натыкаюсь на сопротивление, едва моя рука оказывается в опасной близости от того, чтобы дотронуться до Беллы там. Я чувствую, ей любопытно всё познать, познать новые ощущения и эмоции и проникнуться ими, но вместе с тем ещё и страшно, и тревожно, и неуютно, поэтому и подчиняюсь, прекращая свои действия, как только её правая ладонь цепляется за мои пальцы, останавливая их от дальнейшего продвижения вниз:

- Нет, только... только не так, - и, будто лишь моего импульсивного действия и не хватало для того, чтобы уйти в себя, левой рукой Белла пытается прикрыть и свою грудь, спрятать обе вершины от моего взора, но это то, как в свою очередь не хочу, чтобы всё обстояло, я, для чего задействую и слово, и касание, не дающее закрыться от меня, ведь ей совершенно нечего стыдиться:

- Пожалуйста, не прячься. Не надо... Я хочу видеть тебя. Всю без исключений. И... хочу коснуться. Позволь мне, девочка, - я не уверен, что это прозвучало как безмятежная просьба, а не как требовательный приказ, но чувствую расслабление женского тела и то, как хватка на моём запястье исчезает, словно давая разрешение на всё, что только придёт мне в голову, и я не имею права разочаровать. Не только потому, что для Беллы это в чём-то первый опыт, и он раз и навсегда определит, понравится ли ей или нет, но и потому, что я не думаю, что мы сможем пойти до конца. Вряд ли Белла согласится сделать это без защиты, которой у меня попросту нет, но я хочу, чтобы хотя бы кому-нибудь из нас стало хорошо. Чтобы она получила то, за чем пришла...

- Я... я ещё никогда, - тихо шепчет она, с неким волнением, но доверительно взирая в мои глаза, и её рука, прежде сжимавшая мою, будто в поиске поддержки и телесного ощущения, что всё хорошо, теперь стискивает кожу у меня на шее, едва я дотрагиваюсь до Беллы так, как того хотел, и не собираюсь останавливаться.

- Я знаю... Знаю, - также почти беззвучно отвечаю я, целуя её, обнимая и любя, и дарую ей некое чувство свободы, немного отстраняясь, лишь тогда, когда она покрывается мурашками и секунду спустя вздрагивает от удовольствия, тёплым и ускоряющим бег сердца потоком проходящего через её покорившееся и сдавшееся мне на милость тело.

Я обнимаю Беллу за талию, уткнувшись лицом в волосы около левого уха, пока дыхание успокаивается, возвращаясь к своему обычному ритму, и пытаюсь силой внушения образумить одну конкретную часть своего тела, когда внезапно и нежданно моё тело толкают на спину и снова нависают надо мной. Но этому не бывать, и вот теперь-то в своих суждениях я твёрд. Как бы мне не хотелось, я не могу просить Беллу рискнуть. Вряд ли ей нужен ещё один ребёнок... Боже, просто убейте мой мозг.

- Нет, стой. Мы не можем. Нельзя...

- Почему нет? - словно не слыша и вообще не слушая, что я говорю, вопрошает Белла, и из меня вырывается неконтролируемый стон лишь от одного того, что я ощущаю её обжигающее тепло и влажность, несмотря на разделяющую нас ткань моих штанов, и мне приходится приложить все свои усилия, чтобы отыскать в голове тот самый всё объясняющий ответ, которой вообще-то прост, но прямо сейчас еле-еле обнаруживается внутри:

- У меня... у меня нет... А тебе, скорее всего, не нужен ещё один младенец.

- Его и не будет. Почти сразу после родов я сделала укол, - в то же мгновение отвечает Белла так легко, как будто долго думала обо всём, что может меня отдалить, и предусмотрела всё на свете, чтобы этого не произошло, но для меня не всё столь банально просто, и я пытаюсь осмыслить то, что она предприняла в качестве противозачаточных мер, по крайней мере, до тех пор, пока мои руки не решают зажить собственной жизнью и не принимаются помогать Белле приспустить мои штаны вниз.

Дальше же все мысли напрочь вылетают из головы, сознание растворяется в небытие, рассудок исчезает в дымке подступающей эйфории, и, одним толчком, пожалуй, резче и импульсивнее того, как стоило бы действовать, слившись с Беллой, я чувствую немыслимый жар, распространяющийся по позвоночнику, довольно агрессивные руки на моей спине, стремящиеся сблизить тела ещё больше, и нежно-упрямые губы, заставляющие меня задыхаться. Я дико не удержал контроль, но если так продолжится и дальше, то ввиду длившегося годами воздержания завершится всё прежде времени, и в выигрыше окажется совсем не Белла. Поэтому я меняю нас местами и, как только моё тело накрывает её, словно одеялом, сжимаю обе чрезмерно уверенные ладони в изголовье кровати.

- Замри, ладно? С тех самых пор у меня никого не было...

- Ты... серьёзно?

- Боюсь, что долго не продержусь... - ощущая некий стыд, тем не менее, признаюсь я, ожидая улучшения ситуации с самоконтролем, но тут Белла, чьи руки я, признаться, не особо и сковывал, дотрагивается до моей поясницы, и всего одно неосторожное рефлекторное движение толкает меня за ослепляющий край.

За тонкую грань между до и после, после пересечения которой всё моё тело содрогается и словно догорает среди тлеющих углей, и, слишком давно не чувствуя ничего подобного, а сейчас будто попав в рай и небеса, уткнувшись головой в ключицы Беллы, я не сразу распознаю, что она пытается выбраться из плена моего тела, а когда относительно прихожу в себя, то обнаруживаю её уже сидящей на другой половине кровати и пытающейся в кромешной темноте на ощупь натянуть на себя нижнее бельё, среди раскиданных элементов которого помимо всего прочего мы ещё минуту назад занимались любовью. В моём понимании это было и остаётся нечто большим, чем мимолётной связью на одну ночь, а теперь меня что, бросают и сбегают?

- Белла? Что ты делаешь? - я знаю, что оставил её неудовлетворённой, но разве это повод уходить? Я ведь никуда её не выгоняю. Наоборот, хочу, чтобы она осталась. На всю ночь до самого утра... Я что, слишком многого прошу? Или ей просто плевать на чувства, а нужен лишь качественный секс?

- Я... я одеваюсь, - откликается она непонятно отчего дрожащим голосом, всё ещё недостаточно сконцентрированная и сосредоточенная для того, чтобы застегнуть свой созданный специально для кормления, но всё равно красивый кружевной бюстгальтер, и в целях обретения правды я пододвигаюсь к Белле со спины, наблюдая, как она, ещё пару раз попытавшись справиться с крючками, но не добившись положительного результата, беспомощно опускает руки.

- Я тебя чем-то обидел? Знаю, не всё сложилось, но... куда ты? Ты что, не останешься? - из комнаты будто выкачали весь воздух, насколько затруднительно и тяжело мне дышать и говорить, и я решительно не осознаю, что изменилось, ведь Белла сама пожелала отложить наш разговор до утра, и я думал, это значит, что у нас вся ночь впереди. Даже если для того, чтобы просто спать в обнимку, просыпаясь лишь для заботы об Эйдене. Без всякой ставшей теперь необходимой возможности реабилитироваться. Так что же вдруг случилось?

- Нет... Ничем. Я просто хочу к себе, - и вот опять отрицание, на которое я не куплюсь, но чёрта с два. С меня хватит. Достаточно противоречий. Либо человек хочет того, что делают любящие друг друга люди, когда оказываются наедине в интимной обстановке, даже если у нас пока не всё так уж и очевидно, либо вообще не приходит к тебе, когда полагает, что в итоге его лишь ждёт неприятное разочарование.

- Я тебе не верю. Ты, очевидно, лжёшь. Но почему?

- Да потому, что, когда ты узнаешь меня настоящую, ты больше не захочешь иметь со мной ничего общего, а этот момент уже явно не за горами, - повернувшись ко мне с заслезившимися глазами, сдавшимся тоном произносит Белла, настолько расстроенная и опустошённая, что даже не думающая о том, чтобы прикрыть собственную наготу, но что такого мне станет известно, что я вдруг пожелаю оказаться от неё как можно дальше? Я не представляю, что может меня отвадить. Настоящая она уже здесь, и мне плевать, каким было её прошлое, и какие, возможно, ужасные и отвратительные поступки и решения оно в себе содержало. Душа-то у неё открытая, светлая и чистая.

- И что же заставляет тебя так думать? Что дало тебе понять, что я могу осудить и сделаю это? За исключением обстоятельств нашего знакомства, о которых я бы предпочёл, чтобы ты забыла раз и навсегда?

- Да то, что ты всё равно правильный. А мне гордиться нечем. Разве можно считать себя достойным человеком, если ты выпивал больше дней в неделю, чем можешь сосчитать, и даже ребёнка зачал в полубессознательном состоянии?

Предыдущая глава || Следующая глава