- Ты ведь знаешь, что роды необязательно начнутся именно семнадцатого, не говоря уже о дне сегодняшнем? Это лишь примерное число, в то время как большинство женщин немного, но перехаживают, - вздыхая, спрашивает Белла, когда далеко не впервые за последние шестьдесят минут отвечает на мой звонок. Я понимаю её эмоции и то, что то, как сильно я переживаю, лишь усиливает и её нервозность, но ничего не могу с собой поделать. Я такой беспокойный, пожалуй, с самого начала месяца и чувствую вспыхивающий внутри себя страх каждый раз, когда Белла касается своего уже совсем большего живота, каким ему и полагается быть в конце беременности, или, испытывая боли в пояснице, долго не может заснуть, словно прислушиваясь к себе и своим ощущениям. Чем меньше времени остаётся до родов, тем больше я трясусь с каждым проходящим и неотвратимо приближающим этот момент днём, и моя тревога исключительно возрастает, в то время как я нахожусь не дома, а на работе.

Сейчас именно такой случай и есть, и ещё не прошло и полдня, а я уже позвонил Белле, наверное, никак не меньше двадцати раз. Я слышу, что ей это не особо и по душе, особенно учитывая тот факт, что она неоднократно обещала мне сразу же со мной связаться, если вдруг начнутся схватки, или даже отойдут воды, но всё это будто на меня и не действует. Рядом с ней нет никого, ведь она наотрез отказалась становиться обузой для Эсми и уж тем более вызывать Рене из другого города, и в моё отсутствие обрекать, кого бы то ни было из них на скучное дежурство. Хотя я и настаивал и даже почти умолял Беллу согласиться на один из этих вариантов, она осталась непреклонной, и то, что поблизости двух моих самых любимых людей во всём мире находится лишь Пит, нисколько не успокаивает. Хотя последнее мне сейчас и вряд ли светит, каким бы ни был расклад, ведь до родов, а точнее до той даты, которую Джессика посчитала той самой, остаётся всего неделя. Конечно, из книжек я знаю, что всё это приблизительно, и сколько врачей, столько и мнений, а точно заранее сказать никто не сможет, но у себя в голове я держу конкретно ту информацию, которой обладаю, и то, что я вдали, моё взвинченное до предела состояние однозначно только усугубляет. Что, если Белле внезапно, хотя у нас вроде бы ещё и есть время, станет плохо, и она потеряет сознание от боли, что автоматически сведёт к нулю и целиком и полностью уничтожит способность позвонить мне и вообще кому-либо ещё? Что, если меня не будет рядом, когда моя жена будет нуждаться в моей близости больше, чем когда-либо прежде, и в результате я потеряю их обоих? У Джессики нет ни единого существенного опасения, подкреплённого результатами анализов или обследования, но всё, что в теории выглядит благополучным и не настораживающим, на практике может обернуться чем угодно. Как я могу игнорировать риски и хотя бы пытаться успокоиться? В целом беременность протекает легко, но после всего, через что мы прошли, любые старания заставить себя думать позитивно заранее кажутся мне обречёнными на провал.

- Да, Зефирка... Конечно, знаю, но... - сильнее сжимая трубку в правой руке, как будто от этого Белла окажется в моём кабинете или, по крайней мере, территориально станет ближе, говорю я, но телефон вроде бы уже трещит от того, как крепко его стискивает моя ладонь, а я по-прежнему один. Конечно, так всё и будет, ведь благодаря одной лишь силе мысли ещё никто не перемещался из места пребывания в пункт назначения, но мне вроде как становится чуточку лучше, пока я слушаю до боли знакомое дыхание. Это вряд ли продлится долго, но я, наверное, завишу от этих звонков, как и в ту пору, когда не мог перестать набирать номер Беллы с незнакомых ею телефонов просто ради того, чтобы услышать её голос и не забыть его окончательно, и знаю, что и сейчас всё это так же пугающе. Теперь не потому, что я дожидаюсь ответа, но ничего не говорю, а из-за того, что в силу частоты совершаемых вызовов банально нагнетаю обстановку. Мне нужно прекратить, но я не имею ни малейшего понятия, как это сделать, и просто говорю то, что чувствую. - Но мне страшно. Я очень боюсь.

- Вряд ли больше моего.

- Белла...

- Да?

- Это всё серьёзно.

- Я знаю. Поверь, я всё понимаю и ценю твоё беспокойство, но постарайся больше не звонить. Попытайся сконцентрироваться на работе, и тогда ты и сам не заметишь, как наступит вечер, и придёт пора возвращаться домой, где ты и увидишь, что я в порядке.

- Что, если ты споткнёшься? Упадёшь? Ударишься? Поранишься? Лишишься чувств? Что, если окажешься не в состоянии ни с кем связаться, в том числе и со мной? - задаюсь сразу множеством вопросов я, ведь сейчас Белла едва ли видит свои ноги и то, куда собирается сделать шаг, и всё потому, что живот достаточно сильно затрудняет обзор. Я не врал, когда некоторое время назад говорил, что не вижу ничего уродливого в том, как меняется её фигура, и я счастлив, что она округлилась по лучшей из причин. И мне не тяжело опуститься перед сидящей Беллой на колени и завязать шнурки на её кроссовках ввиду того, что она сама не может наклониться и разобраться со своей обувью, но что, если однажды и в моё отсутствие мою жену подведёт координация?

- Ты не можешь всегда следить, чтобы со мной ничего не случилось.

- Я должен. Должен…

- Вот теперь я о тебе всерьёз беспокоюсь.

- Это мне полагается делать это. Переживать о вас.

- Но кто при этом позаботится о тебе? – спрашивает она, и в её словах, безусловно, есть смысл, но сейчас в приоритете полагается быть совсем не мне, а ей. Так и должно быть, и именно об этом я в итоге и говорю:

- Это подождёт. В настоящее время нет никого важнее тебя, - складываются мои мысли в слова, и мне не хочется заканчивать разговор, но спустя несколько минут, услышав обещание быть осторожной, я заставляю себя положить трубку и весь остаток дня прилагаю максимум усилий, чтобы больше Беллу не беспокоить. Не без труда, но мне это удаётся, и она тоже не звонит, но по возвращении домой, как и гарантировала, предстаёт передо мной абсолютно целой и невредимой. Наряду с мыслью, что впереди выходные, и мне не придётся оказываться вдали, это влияет на меня благотворно, и я слышу свой собственный полный облегчения вдох, когда, едва войдя, обнимаю Беллу прямо у порога. Я обут, а она босая, ведь не любит носить тапочки весной и летом, но это не мешает ей поставить свои ноги рядом с моими уличными и пыльными ботинками, и в её объятиях я обретаю покой. Но в ночь с воскресенье на понедельник он улетучивается почти без следа, когда я просыпаюсь от того, что Белла непрестанно ворочается и периодически чуть ли не плачет в своём бессознательном состоянии. В течение дня она не говорила мне ни о чём таком, что меня обеспокоило бы вслед за ней, но теперь всё моё существо по ощущениям охватывает небеспричинная тревога, и я твёрдой, но нежной рукой тереблю Беллу за плечо:

- Детка… - шепчу я в стремлении растормошить, поднять и понять, всё ли в порядке с моим ребёнком и его мамой, но при этом не напугать её спросонья, и мой голос не только тихий, но и ласковый. - Проснись, детка, - наконец, она открывает глаза и, моргнув пару раз, останавливает свой взгляд на мне, и только тогда я продолжаю: - Всё хорошо, Зефирка, хорошо. Ты только успокойся.

- А что случилось? Почему ты меня разбудил?

- Прости, милая, но ты стонешь во сне.

- Он просто сильно толкается.

- А мне кажется, что тебе больно. Если это действительно так, то давай вызовем скорую помощь. Быть может, уже пора.

- Нет, ты что? Впереди ещё несколько дней.

- Ты уверена, что всё в порядке?

- Да, но можешь принести мне, попить?

- Конечно же, да, - не совсем, но немного успокоенный, киваю я и ухожу на кухню, чтобы налить в стакан воды, но стоит мне едва включить подсветку, как Белла громко зовёт меня по имени, и я тут же резко бросаюсь назад в спальню. В одно мгновение я снова оказываюсь рядом и по взгляду любимой женщины осознаю, что пришёл тот самый момент, наступления которого мы ждали не просто последние девять месяцев, а, пожалуй, с тех самых пор, когда нам не удалось сохранить первую беременность и сберечь дочь. В связи с этим мне вовсе не нужно, чтобы Белла тратила силы на слова, но она, когда я усаживаю вскочившую в моё отсутствие её обратно на кровать, сжав мою левую руку, всё равно говорит:

- Кажется, начинается. У меня отошли воды, но ещё же рано, Эдвард.

- Не так уж и сильно. Тише, родная, тише.

- Но у меня кровь, - я и сам заметил соответствующие разводы в нижней части ночной сорочки и на коже ног, но мне уж точно никак нельзя поддаваться панике. Кто-то из нас непременно должен максимально возможно сохранять последние крупицы спокойствия, и я думаю, что этим человеком суждено стать именно мне и никому больше. – Это плохо. Я знаю, что это очень плохо, Эдвард.

- Не плачь, милая. Всё будет хорошо.

- Позвонишь Джессике? Но только, пожалуйста, ей одной и больше никому, - просящий голос напоминает мне о том, что Белла не хочет, чтобы даже наши родители знали о том, что пробил час, и что в ближайшее время мы отправимся в госпиталь, и я лишь киваю. Я не забыл бы ни об одном её желании, даже если бы у меня вдруг обнаружились серьёзные проблемы с памятью. Пусть я и не знаю, чего Белла хочет больше, не допустить, чтобы и родные проходили через это вместе с нами, прежде всего, мысленно, или просто сделать так, чтобы мы были лишь вдвоём до момента полной определённости, но это и неважно. Я поступлю так, как она того хочет, чего бы это ни касалось, и, не дожидаясь соответствующей просьбы, одновременно связываясь с врачом, я одеваюсь, а затем помогаю собраться и Белле, натягивая на её тело первые попавшиеся под руку домашние штаны, майку и кофту на замке с длинными рукавами. Это занимает однозначно не одну минуту, и я знаю, что моя медлительность не улучшает внутреннего состояния Беллы, но она, кажется, рыдает уже не так сильно, шумно и горестно, когда мы обращаем внимание, что следов продолжающегося кровотечения совсем не наблюдается. Сумку с необходимыми вещами мы приготовили заблаговременно, и я ни в коем случае про неё, дожидающуюся своего часа в шкафу, не забываю и одеваю на немного отёкшие ноги опирающейся на меня Беллы балетки. После этого я сопровождаю мать своего ребёнка в прихожую, вниз и в подземный паркинг и укладываю её на заднее сидение машины, накрывая захваченным из дома одеялом и обещая, что совсем скоро мы будем на месте.

Не проходит и полчаса, как мы оказываемся в приёмном покое госпиталя Маунт Синай, где пять месяцев тому назад родила свою прелестную дочурку Розали. Правда, её беременность вёл другой врач, и я не знаю, кто это был, и какие у них сложились взаимоотношения, но Джессика встречает нас у стойки регистрации, и вскоре нас размещают в палате, предварительно выдав мне стерильную одежду, чтобы я переоделся. Я не спорю, ведь это необходимое условие, при котором мне будет позволено находиться рядом с женой, и меняю вещи в мгновение ока, чтобы как можно скорее вернуться к ней, и, садясь на стул, сжимаю её левую руку в тот же момент, когда это происходит. То, о чём я и так подозревал, а именно то, что имевшее место быть небольшое кровотечение совершенно не опасно, подтверждается, и мысленно мы с Беллой настраиваемся на, возможно, долгую ночь. Схватки ещё не регулярные и не особо и частые, но в ожидании, пока подействует анестезия, Беллу уже прилично словно ломает, потряхивает и колотит от приступов боли, которая то утихает, то заявляет о себе с новой и всё больше возрастающей силой. Мне без преувеличения хочется забрать все эти муки себе, и если бы я только мог, то, не задумываясь, поменялся бы с Зефиркой местами без всякого промедления в первую же секунду и ещё дома. Но всё, что я могу, это просто быть рядом каждое мгновение каждой словно длящейся вечность минуты и периодически, когда Белла в стремлении найти наименее болезненное положение переворачивается на бок, гладить рукой её спину в, надеюсь, ослабляющих физические страдания прикосновениях. Быть может, существенно это ничего и не меняет, но Белла находит в себе энергию улыбнуться мне и в подбадривающем касании дотронуться до моего лица. Учитывая всё, что имеет место быть, она совсем не должна тратить силы на заботу обо мне, но Белла не была бы собой, если бы вела себя иначе.

Мне тревожно, и от этих чувств внутри всё переворачивается, живот сводит, и я думаю, что меня даже тошнит, но, каковы бы ни были мои ощущения, ничто не сравнится с тем, через что проходит сейчас она. Боль при родах это самая сильная из всех тех, которую только может испытать человек. Это похоже на перелом одновременно двадцати костей, и хотя у каждой женщины и свой болевой порог, я вижу, что моя справляется очень даже неплохо, а другие меня и не волнуют. Мне же ради неё и тем более нельзя окончательно терять присутствие духа, хотя у нас и нет особых проблем с эмоциональным настроем, ведь мы посещали курсы для будущих родителей, на которых в том числе затрагивались и вопросы подготовки к родам, и знаем, что всё начинается с головы. Но я всё равно всё жду, когда Белла вопреки всему, в чём однажды меня заверяла, не выдержит накала, напряжения и всего, что происходит, и позволит себе обидные слова в мой адрес, и заранее боюсь этого момента, если таковой настанет. Но она, пусть и выглядит уже довольно-таки обессиленной и немного уставшей с вспотевшими волосами и кожей лица, в то время как раскрытие увеличивается, а измеряющие различные показатели мониторы продолжают пищать, по отношению ко мне сохраняет безусловное спокойствие и участие. Белла не перестаёт излучать любовь, долгожданный и желанный плод которой мы увидим уже, возможно, утром, ведь пока предродовой процесс развивается в наилучшем ключе, и, надеясь, что так всё и останется, я продолжаю делать всё, что мне представляется хоть как-то способным облегчить её участь. Временами Зефирка мечется, стонет и кусает губы чуть ли не до крови, утыкаясь лицом в подушку, как будто желая сдержать истинный крик, но мне это совсем не нравится, ведь я не думаю, что так можно действительно серьёзно и весомо заглушить боль, и склоняюсь к искажённому тягостными эмоциями лицу.

- Родная?

- Всё в порядке, - сжимая зубы, выдавливает из себя Белла, но я знаю, это не совсем правда. Это слова, призванные меня успокоить и убедить, что всё не так больно, страшно и тяжело, как выглядит, но притворство это не то, что я не могу распознать, когда речь заходит о любимой женщине. Это одинаково работает в обоих направлениях, и я ценю то, что даже в эти непростые часы она не забывает о моём существовании, но ей, как и обычно, меня не обмануть.

- Ты просто кричи, если хочешь.

- Я не хочу.

- Но…

- Я, правда, не хочу, милый.

- Скажи, что мне сделать…

- Ты уже делаешь всё необходимое. Находишься рядом.

- Я здесь, и я не оставлю тебя.

- И мне этого более чем достаточно.

- Я просто… Просто я думаю, что всё время должен что-то говорить, чтобы заставить тебя почувствовать себя лучше, но я ни имею не малейшего понятия, какие именно слова подобрать.

- В этом совсем нет необходимости. Молчание это то, что нужно.

- Будь здесь твоя мама, она бы наверняка знала, что сказать. Сообщать ей уже поздновато, но, быть может, всё же свяжемся с моими родителями? Ты ведь помнишь, что они говорили звонить в любое время? Это ничего, если мы их разбудим.

- Нет.

- Белла…

- Нет, Эдвард. Я не хочу, чтобы кто-либо где-то снаружи нарезал круги по комнате ожидания. Мы обязательно позвоним всем, но позже, если всё закончится благополучно.

- Когда… когда всё закончится благополучно, - поправляю я Беллу, ведь уверен, что и она, и наш сын будут в порядке. Мы в надёжных руках и делали всё правильно на протяжении всей беременности, и заботились о нём так, как должно, и не совершали ничего, что могло бы нанести ему вред и подставить обе жизни под угрозу.

- Да, но сейчас мне нужен лишь ты один. Больше никто.

- Хорошо, Зефирка.

- Ты ведь выключил компьютер?

- Да.

- И оставил Питу поесть и попить?

- Не беспокойся об этом. У него есть всё, что нужно.

Подобным образом проходит ещё какое-то время, и пусть мне и становится всё тяжелее сидеть в кресле прямо и ровно, я преисполняюсь оптимизма, когда схватки становятся необходимо частыми. Вероятно, вместе с тем они ощущаются и гораздо болезненнее, чем прежде, но обезболивающее подействовало, и Белле удаётся выровнять дыхание и немного успокоиться, и сосредоточиться на приятном. Вероятно, в последний раз перед встречей со своим мальчиком мы прослушиваем звук его устойчивого сердцебиения, и Джессика уже никуда не отлучается и, когда глубокой ночью начинается активная фаза родов, находится в полной готовности ко всему, что может пойти не так. Но Белла справляется, следуя в точности всем указаниям, дыша так, как её и учили, ровно и глубоко, и напрягая каждую клеточку своего тела, чтобы оно справилось с данной ему природой задачей и произвело на свет новую жизнь, и мне плевать, что в моей руке, кажется, хрустят кости от того, как сильно её сжимают обычно нежные, но сейчас закалённые непростым бременем пальцы. Мне всё равно, если после я попаду в травматическое отделение, и там сочтут, что внутри что-то повреждено, и без гипса никуда, и я без единого болезненного шипения позволяю Белле использовать мою ладонь так, как ей только это необходимо. Я не могу родить нашего сына, поэтому это меньшее, что я могу сделать, чтобы его мама почувствовала себя лучше, и часть моих сил передалась ей.

- Эдвард…

- Ты так хорошо справляешься. Просто продолжай дышать, как тебя учили, и всё скоро закончится, - шепчу я в ответ, поглаживая Беллу по потерявшим объём и переставшим красиво лежать волосам, но то, что сейчас они поникли, нисколько не уменьшает её притягательности в моих глазах. Кого волнует причёска, когда исполняется давняя мечта? Сейчас это единственное, что имеет значение, и я чувствую влагу в глазах, стоит Белле расслабиться и почти обмякнуть в моих объятиях после ставшей заключительной и явившей миру нашего ребёнка схватки. Я слышу плач, надрывный, громкий и пронзительный, и хотя он и становится немного тише ввиду того, что ребёнка, прежде всего, положено внимательно осмотреть и во избежание последствий убедиться, что он совершенно здоров и не нуждается в поддержании жизнедеятельности, я знаю, теперь мы родители. Мы были ими и тогда, когда ещё даже не знали, что забеременели, но теперь всё официально и действительно реально, и голос Беллы дрожит не меньше моего на протяжении всех тех моментов, когда я обращался к ней, едва, немного отойдя, она заговаривает со мной:

- О, Боже… Господи, я… Я смогла.

- Я не сомневался в тебе ни секунды.

- Где он? Где?

- Ты же знаешь, что его унесли, чтобы обмыть, взвесить, измерить рост и проверить общее состояние, но, пожалуйста, не нервничай, - прошу я любимую, хотя и знаю, что это трудно, ведь мы едва ли увидели малыша прежде, чем он исчез из нашего поля зрения. Но я уверен, что совсем скоро мы оба получим возможность впервые взять сына на руки, обнять и рассмотреть, и тогда у нас уже никто его не заберёт и не отнимет. Он неотлучно и постоянно будет с нами, и я считаю, что ради первой встречи и знакомства вполне можно постараться набраться терпения и подождать ещё немного, особенно учитывая то, сколько месяцев ожидания осталось позади. Я целую Беллу во влажный лоб, чтобы убедить её сделать это, и она прижимается ко мне, уставшая и нуждающаяся в том, чтобы поспать, и в восстановлении утраченных сил, но счастливая и живая, хотя и прерывисто дышащая, вероятно, из-за сохраняющихся переживаний, и в ответ я крепко обнимаю её. Я волнуюсь, что она может не справиться с испытанием вынужденным ожиданием и попросит меня сходить туда, где находится наш ребёнок, но прежде, чем это происходит, рядом раздаются шаги, и, выпрямившись, я вижу Джессику с голубым свёртком в руках.

Она уже произнесла полагающиеся случаю слова, едва приняла роды, а сейчас сообщает, что наш мальчик полностью здоров, и явно хочет переложить его на мои руки. Они не дрожат и абсолютно тверды, и готовы принять маленького человечка, появившегося на свет ровно в десять минут седьмого утра и весящего три тысячи восемьсот килограмм, а в росте достигающего пятидесяти четырёх сантиметров, и я знаю, что нужно непременно поддерживать головку. Но одновременно со всем этим считаю, что Белла должна ощутить тепло новорождённого и прижать его к своему телу первой и уж точно раньше меня, ведь она мать и заслужила это, но когда я поворачиваюсь к ней с определённо сомнением в глазах, которое ощущаю всей душой, Белла в отрицании качает головой. Я пугаюсь, что, быть может, моей Зефирке внезапно стало плохо, возникли осложнения из-за потери крови, и нужны какие-либо реанимационные мероприятия, но, подойдя ближе и склонившись к любимому лицу снова, после слов Беллы я оказываюсь разубеждённым:

- Возьми его первым, хорошо? Прежде всего остального я просто хочу увидеть тебя с ним.

- Ты, и правда, в порядке?

- Со мной всё хорошо, - кивает она, и, осмелев и зная, что с меня не сводят пропитанного любовью и предвкушением взгляда, я принимаю своего ребёнка из рук Джессики. Сразу же после она уходит, оставляя нас с Беллой наедине, и, покачивая сына, я опускаюсь на стул рядом с её кроватью, опасаясь, что из-за нахлынувших и сметающих всё на своём пути эмоций просто не устаю на ослабевших ногах. Понимаете, я думал, что счастлив, когда пичкал свой организм всякой дрянью и тому же самому подвергал и Беллу на протяжении многих месяцев, но состояние, которое мы тогда достигали, было лишь иллюзией счастья. В действительности я не являлся таковым, каким себя видел, но сейчас, когда, зевнув, мой сын приоткрывает свои глазки, и я впервые вижу их цвет небесной синевы, оно становится совершенно очевидным, ярким, пронзительным и незыблемым, вызывая почти удушье и мысленное помутнение из-за своей силы. Счастье, подавляющее изнутри исключительно в хорошем смысле, превращается в эйфорию, когда я передаю нашего мальчика Белле, и она без всяких подсказок временно отсутствующего рядом с нами медицинского персонала прикладывает сына к груди с целью покормить. Я же в свою очередь становлюсь свидетелем и этого, и того, как доверчиво и удивительно сильно он цепляется крохотной ручкой за указательный палец своей матери, и тихим, согласующимся с царящим спокойствием вокруг голосом говорю:

- Он прекрасен, родная, и мне кажется, что у него твои глаза, - шепчу я, ощущая, как моё сердце чуть ли не разрывается в груди от красоты и простоты, но вместе с тем и величия этого момента. Нам ещё только предстоит окончательно определиться с именем, и это, конечно, важно, но я буду всегда оберегать своего крохотного малыша, как бы в итоге мы его не назвали.

Как и любой новорождённый, он пока не способен долго держать глаза открытыми, не имеет сил, чтобы часами напролёт открывать для себя наш мир, и не обладает возможностью видеть нас чётко и ясно. Это связано с тем, что зрение у младенцев перестаёт показывать лишь размытые силуэты только спустя несколько месяцев после рождения, тогда же, когда и приобретает возможность различать черты лиц, окружающей действительности, цвета и оттенки. Но наш крошка нуждается в круглосуточной заботе не только по этой причине, и я дам ему всё, что только смогу, в том числе и в плане материальном, но, прежде всего, окружу его любовью. Дети особенно нуждаются именно в ней, и я надеюсь, что смогу стать хорошим отцом и не разочаровать Беллу, которая определённо уже замечательная мать. Но пока мы всё-таки звоним нашим родителям, и в то время как её обещают приехать как можно скорее, мои, исходя из их реакции, кажется, собираются перенести все свои дела на более позднее время, чтобы увидеть нас и внука ещё в первой половине дня. Я начинаю понимать, как всё было бы, если бы они находились здесь с самого вечера, и задумываюсь, что благодаря желанию Беллу всё сложилось, как нельзя лучше, без лишних нервов и тревог. Относительный покой это хорошо, и мы наслаждаемся тишиной, в то время как мне удаётся прилечь с краю постели рядом с Беллой и с нашим заснувшим малышом между нами. Мои глаза немного слипаются, как и её, но я старательно держу их открытыми, впитывая в себя черты его лица и наслаждаясь пока ещё непривычным образом, открывающимся перед моим взором, сфокусированном на Белле и ребёнке.

Тем временем она тоже погружается в сон, и я её не виню, ведь для неё это была особенно долгая, выматывающая и напряжённая ночь, а сам вдруг понимаю, что ранее даже толком не поблагодарил Беллу за то, что имею благодаря ей. Наверняка она видела мою признательность и прочие эмоции в моих глазах, но я всё равно мысленно повторяю про себя, что позже обязательно должен сказать все необходимые слова. Ведь за чуть больше чем за месяц до собственного дня рождения я уже получил самый лучший подарок на свете, и это уже не говоря о приближающейся первой годовщине со дня свадьбы. Скорее всего, по обоим из двух поводов Белла приобретёт и что-нибудь материальное, хотя и не обязана это делать, но, сколько бы ни стоили выбранные ею вещи, ничто не сравнится с тем, что бесценно и не подлежит измерению ни в одной из находящихся в обращении валют мира. Самое дорогое я уже обрёл, когда встретил Беллу, и пусть тогда мы доподлинно и не знали, как всё между нами сложится, и какой противоречивый и тернистый путь нам придётся пройти прежде, чем сегодняшний день настанет, но ожидание его определённо стоило всего, что было. Это первое, хотя, возможно, и не последнее увеличение нашей ячейки общества, но, как бы ни сложилась жизнь дальше, теперь я уверен не только в том, что, как семья, мы вместе навсегда. Во мне зреет убеждённость ещё и в том, что оно сплотит нас ещё сильнее, усилит узы и сделает её крепче, чем она является сейчас, и хотя я и знаю, что сейчас не самое подходящее время, чтобы засыпать, я обнимаю самых любимых людей на свете и закрываю глаза. Особенный уровень близости между нами уже ощущается в воздухе, и я забываю даже о скором появлении родителей и выпадаю из реальности, безмятежный и счастливый, как никогда, зная, что, застав нас в таком виде, они, скорее всего, лишь порадуются и даже сделают первый снимок нас троих на долгую и вечную память.

Предыдущая глава || Следующая глава