Меня основательно трясёт, и, начиная от кончиков пальцев на ногах и заканчивая макушкой головы, я вся дрожу, и моё состояние лишь усугубляется, когда моя рука касается почти ледяной ткани простыни. Это совсем не случайно, это укоренившаяся за годы привычка, и за каких-то десять дней её побороть невозможно. На это вполне могут уйти месяцы, но меня нисколько это не волнует, ведь сражаться с побочными эффектами своей любви я не собираюсь. Просыпаясь по утрам, первым делом я всегда прижималась к Эдварду, и то, что я заснула почти на рассвете, а сейчас уже три часа дня, не имеет абсолютно никакого значения. Я по-прежнему ищу человека, которого здесь нет, да и не может быть, и всё, что я чувствую, это холод, пробирающий меня изнутри, и полное одиночество. Даже когда мы пытались бросить, мне никогда не было так плохо, но сейчас я не делаю ничего подобного, и есть лишь одна причина, по которой я ощущаю себя настолько отвратительно, и её бессмысленно отрицать.

Эмоции улеглись, боль физическую почти затмили душевные муки, и спустя неделю в какой-то степени успокоившейся мне уже глубоко безразлично, что сделал Эдвард, и абсолютно всё равно, что, причиняя боль, он оставил более чем заметные синяки на моей коже. Куда бы я ни посмотрела, я везде вижу его. Каждая мелочь напоминает мне о нём, и то, что он собрал не все свои вещи, как я думала, а лишь незначительную их часть, не делает моё положение лучше. Я просто хочу, чтобы он вернулся, и, вероятно, мне достаточно просто позвонить и попросить его об этом, чего он, возможно, и ждёт, и я думаю об этом почти каждую минуту каждого дня, но, сколько бы раз в моей руке не оказывался телефон, я так и не смогла сделать решающий шаг. У меня даже нет ни малейшего представления о том, с чего начать разговор, и я знаю лишь то, что хочу, чтобы всё было просто, и чтобы Эдвард понял сам, в чём я нуждаюсь, но, что бы я ни сказала, он, вряд ли, ко мне вернётся.

Я едва поняла, что происходит, и какое именно решение было принято им за нас обоих, как он, собрав вещи, уже уходил. В совокупности всё это и останавливает меня от звонка Эдварду. То, что он не оставил мне выбора и вышел из комнаты, даже не оглянувшись. Ему это далось более чем просто, ведь когда я обернулась, чтобы, возможно, в последний раз посмотреть на него, всё, что я увидела, это его спину. Он не иначе как бросил меня, а до того причинил мне боль и даже не пожелал прикоснуться напоследок, но всё, чего я желала, глядя на то, как он удаляется прочь, это чтобы Эдвард передумал, развернулся и, отставив все свои вероятные страхи обо мне, отталкивающей его, дотронулся до меня. Но тогда я этого не понимала и потому просто позволила ему уйти.

Теперь я одна, и, конечно, от этого мне не по себе, но гораздо сильнее меня беспокоит неизвестность. Я и понятия не имею, где конкретно находится Эдвард, и как он себя чувствует, и не могу не волноваться о нём. Неважно, что он сделал меня несчастной, и что из-за него я устала плакать и предпочла бы забыть всё, что с ним связано, это выше моих сил. Я не в состоянии избавиться от мыслей, что он, возможно, и правда, ждёт, когда я его прощу, и лишь моё молчание удерживает его от попыток со мной связаться. Я измучена, опустошена и совершенно подавлена, и я в отчаянии, но, быть может, и с ним происходит ровно то же самое, и всё же я вряд ли обрету решимость набрать номер, который, даже если захочу, не смогу забыть. Он сохранён в моей телефонной книжке, но я и без списка контактов прекрасно знаю правильную последовательность цифр. Быть может, я и ненавижу Эдварда, но гораздо сильнее я люблю его. Жаль, что теперь дело не только во мне, но ещё и в его чувствах, в которых я более не уверена. Он не просто предоставил мне возможность уединиться, он покинул квартиру, хоть я и не просила его об этом, и если это не признак того, что всё кончено, тогда что же это?

Чаще всего я не могу ни есть, ни пить, а когда мне удаётся, наконец, уснуть, это ощущается как чудо, нечто сродни благословению, ни больше, ни меньше. Каждый раз я надеюсь проснуться и понять, что всё происходящее мне просто приснилось, что, пусть и страшный, это всё же был просто сон, и что на самом деле Эдвард всё ещё здесь и никуда не уходил, но мои мечты никогда не осуществятся. Правда в том, что он, и правда, ушёл, а кошмар, в который и обернулась окончательно в связи с этим моя жизнь, не прекратится с наступлением утра или любого другого времени суток, в зависимости от того, когда же мне будет суждено проснуться. Окружающий меня ужас, когда того единственного, на кого я долгое время опиралась и в ком всё ещё тупо нуждаюсь, больше нет рядом, так и будет моим постоянным спутником, и мне от него никуда не деться, как и от единственного способа хоть как-то приглушить, кажется, ставшую вечной боль потери.

Сердце всё ещё бьётся в моей груди, но происходит это будто чисто механически, ведь ощущение, что его словно вырвали оттуда, и теперь там нет ничего, кроме пустоты и не прекращающей кровоточить глубокой раны, всегда при мне. Оно преследует меня, и, как ни стараюсь, я не могу ни избавиться от него, ни хотя бы ненадолго прогнать. Я жива, но без Эдварда чувствую себя мёртвой и внутри, и снаружи. Гораздо чаще, чем просто иногда, и чем я могу вынести, мне становится тяжело дышать, у меня начинается нечто вроде панической атаки, и я вынуждена напоминать себе, что нужно сделать вдох. Именно это и происходит со мной сейчас, и я судорожно, как утопающий за соломинку, хватаюсь за подушку, на которой в течение всех этих лет спал Эдвард, и прижимаю её к лицу, надеясь, что ещё исходящий от неё его запах успокоит меня, но, возможно, мне становится лишь хуже. В конце концов, это лишь наволочка, а не он сам, и она ни капли тёплая, а такая же остывшая, как и пустующая вот уже девять ночей не моя половина кровати, и я начинаю думать, что лучше бы Эдвард ушёл ещё тогда, когда я была беременна. Так, по крайней мере, от него у меня осталось бы что-то посущественнее, чем вещи, которые он носил, и постельное бельё, пропитанное его запахом, хотя и это ложь, ведь ребёнка я бы всё равно не смогла сохранить.

Наверное, мне суждено быть одной, проводить полдня и даже больше в кровати, не снимая, носить мужскую рубашку, которую я надела почти сразу же после того, как за Эдвардом закрылась дверь, и, когда всё становится совсем плохо, прибегать к проверенному средству, призванному хотя бы на время унять нескончаемые страдания. Неважно, что действует оно всё хуже и хуже и не всегда безотказно, ничего другого мне просто не остаётся. Я так и так умру, но если не принимать, то загнусь даже раньше, а я должна быть жива на тот случай, если Эдвард всё же вернётся, даже если просто поговорить. Всё, в чём я нуждаюсь, это в возможности убедить его остаться. Лишь вокруг этого и вертятся мои мысли, когда чуть позже, сидя за кухонным столом, я делаю себе укол. Именно здесь Эдвард и растоптал меня, но я будто и не помню этого, потому что не ужасающие воспоминания, а лишь светлые способны удержать меня на плаву. Я держусь и за них, и за его постепенно ускользающий образ, и я терзаюсь, просматривая наши снимки в телефоне, но не могу остановиться и прекратить это делать. Только так у меня сохраняется ощущение того, что мы по-прежнему связаны, и что мы продолжаем существовать. Даже если это не что иное, как конец, окончательный и бесповоротный, ни одной совместной фотографии удалить я просто не смогу. На круги своя может ничего и не вернуться, но мне плевать. Как бы ни было больно, всё, чего я хочу, это помнить каждый запечатлённый фрагмент нашей совместной жизни. Она оказалась и вполовину не такой долгой, как я надеялась, но и это не повод уничтожать память о тех временах, в которые, будь это возможно, я бы хотела вернуться. Знаю, что, расставаясь, многие именно так и поступают, стирают всё то, что из головы всё равно не удастся вытравить, словно какие-то преступники, уничтожают улики, но я не такая и, что даже важнее, не собираюсь так поступать ни с собой, ни с Эдвардом. Со своим телефоном и содержащимися в нём файлами, идентичными тем, что есть и у меня, он волен делать всё, что угодно, но мои фотографии неприкосновенны.

Я всё ещё перелистываю их, когда раздаётся звонок в дверь, и внезапность этого звука заставляет меня вздрогнуть, но, что неожиданно, довольно быстро я прихожу в себя и, сопровождаемая участившимся сердцебиением, иду к двери. Я так и не умылась, и не причесалась, и на мне лишь рубашка Эдварда, но он видел меня и в гораздо худшем виде. Только по факту дела я совсем не думаю ни об этом, ни о том, что у него по-прежнему есть свои ключи, и эта квартира такая же его, как и моя, и что ему вовсе не нужно звонить прежде, чем воспользоваться ими и войти. Мне просто хочется, чтобы по сторону был он, и потому внутри меня что-то резко обрывается, когда, даже не глядя в глазок, я отпираю замки и вижу не того, на чьё возвращение в глубине души и надеялась. Передо мной далеко не Эдвард, а хозяин квартиры, которой, по правде говоря, мы не владеем, а лишь вместе снимаем, и когда он переступает через порог, я отхожу в сторону и одновременно вспоминаю про минимум недельную задолженность по оплате. Я начинаю чувствовать себя ужасно и из-за того, что едва одета, да и в целом наверняка представляю собой унылое и заслуживающее лишь жалости зрелище, и из-за нависшей угрозы выселения, запах которой уже витает в воздухе, но теперь уже слишком поздно переодеваться и приводить себя в порядок. Впрочем, как и думать о том, где достать деньги и как выпутаться из этой ситуации.

Я смотрю на хозяина, пока он осматривается вокруг, и понимаю, что он, вероятно, уже звонил и не раз прежде, чем всё же прийти, но я обращала внимание лишь на звонки родителей, потому что они единственные, игнорирование которых казалось мне действительно опасным. До всего остального мне просто не было дела, да и сейчас это не изменилось, но всё равно моё тело как натянутая струна, когда вызывающий во мне теперь лишь страх человек, наконец, обращается ко мне:

- Здравствуйте, мисс Свон, - его тон не предвещает ничего хорошего, и мой собственный голос больше напоминает писк и детский лепет, когда я отвечаю ему:

- Здравствуйте.

- Уверен, что вы догадываетесь, зачем я здесь.

- Да...

- Так, где же мои деньги?

Мне решительно нечего на это ответить, но даже если бы я и знала, что говорить, никаких моих слов не будет достаточно, чтобы мне вдруг нашлось, чем заплатить за жильё, а мои оправдания вряд ли ему нужны. Каждый месяц он приходит не за ними, а за причитающимся ему доходом, и если ты не платишь, то должен немедленно освободить занимаемое помещение. Это прописано в нашем договоре, и даже в своём нестабильном, прежде всего, из-за Эдварда эмоциональном состоянии я знаю, что мне, что бы я ни сказала, не позволят здесь остаться. Наверное, возможно даже то, что хозяин заберёт нечто особенно ценное в счёт погашения долга, но всё самое дорогое из того, что принадлежало лично нам, мы уже продали. Мне даже не нужно оглядываться вокруг себя, чтобы знать, что ничего из того, что могло бы его устроить, и с чем я без промедления согласилась бы расстаться во избежание худших последствий, здесь уже давно нет. Стоящая в квартире немногочисленная мебель совсем не наша, а до последнего из дорогостоящей техники у нас оставался лишь телевизор, но и с ним нам с Эдвардом в какой-то момент пришлось расстаться. Одним словом, откупиться мне нечем, и я совсем не удивляюсь, когда слышу слова о том, что завтра меня здесь быть не должно. Я вполне могла бы оказаться на улице уже сегодня, но даже утром идти мне будет некуда, и потому я совсем не чувствую благодарности из-за проявленного в отношении меня снисхождения. Всё, чего мне хочется, это просто как можно скорее остаться одной, и я уже готова закрывать за хозяином дверь, когда он вдруг задаёт разбивающий мне сердце вопрос:

- А где мистер Каллен?

Мысленно я не раз произносила это имя, но впервые после расставания мне довелось услышать, как кто-то другой говорит об Эдварде, и я понимаю, что звучание его фамилии, сказанной вслух, причиняет мне одну лишь боль. Но благодаря ей же я вдруг осознаю, что пугает меня вовсе не перспектива оказаться без крыши над головой, а то, что если он всё же вернётся, то к тому моменту здесь уже наверняка будут жить совершенно другие люди. Эта мысль словно воткнутый в сердце нож, из-за неё я чувствую себя так, будто истекаю кровью, но этого никто не видит, и всё же я нахожу в себе силы что-то ответить, хотя и забываю, а что именно сказала, спустя всего одну минуту. Запирая замки, я уже думаю лишь о том, что, быть может, любовь и ужасная вещь, но её потеря всё равно гораздо хуже. С этой квартирой связано слишком много воспоминаний, а я не хочу отпускать ни их, ни её. Казалось бы, это всего лишь стены, но не для меня, и хотя деньги есть лишь у Эдварда, а он больше не со мной, существует и другой способ, благодаря которому я смогу остаться здесь.

Чуть позже я забираюсь в уже наполненную ванную, меня окружает кружащийся в воздухе пар, но даже почти кипяток не в состоянии согреть моё продрогшее и кажущееся закоченевшим тело. Включая воду, именно на это я и надеялась, но всё это полнейшая глупость и невероятный бред. Рубашка, которую я и не думала снимать, быстро намокает, как только я почти полностью, за исключением головы и плеч погружаюсь под воду, и, кажется, запах Эдварда, исходящий от ткани, становится более насыщенным и различимым, но для меня это ничего не меняет. Я вдруг понимаю, что он никогда ко мне не вернётся. Даже если я позвоню и попрошу ещё и о материальной помощи, на этом всё и закончится. Он просто даст мне деньги и снова исчезнет, как будто его никогда и не было в моей жизни. Единственное же, чего я хочу, это чтобы он вернулся не потому, что мне срочно что-то понадобилось, и не из-за того, что я просто не могу без него жить, а потому, что и сам чувствует то же самое. Но, видимо, это не так, и из нас двоих лишь я ощущаю себя так, будто уже умираю. Так чего ждать? Лучше сразу и расстаться с жизнью, в которой больше ничего хорошего уже всё равно не будет. Тот, кого я хочу, во мне нисколько не нуждается, я потеряла его, и вряд ли то, что я и себя потеряю, расставшись с жизнью, так уж сильно его затронет. Очевидно, что он не любит меня, а я не хочу даже пробовать жить без него.

Я помню, что уже принимала сегодня, причём сравнительно недавно, но меня это нисколько не волнует. Я даже не думаю, что делаю, и чем конкретно для меня всё это обернётся, я просто действую, ведь истина мне и так прекрасно известна. Передозировка очень даже вероятна и, скорее всего, почти неизбежна. Когда рано утром сюда вернётся хозяин, ему уже не придётся меня выселять. Став бездыханным трупом, я останусь здесь навсегда, но как раз именно этого я и хочу. В этой жизни мне в принципе больше не к чему стремиться.

Вот Белла, которой и так тяжело, столкнувшись с проблемами, с которыми никогда не думала остаться один на один, и дошла до действительно точки. Без страха, но с полным осознанием ситуации просто пошла на фактически суицид... Успеет ли Эдвард или кто-либо другой спасти её жизнь, с которой она решила добровольно расстаться?

Предыдущая глава || Следующая глава