Чуть ли не всё, на чём я сосредоточен, и что я вижу, это мягкие и пушистые шерстяные носки. Они розового цвета, и они прямо перед моим лицом, и всё потому, что моя голова располагается не там, где положено, не в изголовье кровати и даже не на подушке. Ещё Белла надела на себя халат, и именно её ноги я сейчас и вижу. Она утеплилась, но это ничем ей не помогает, и она по-прежнему дрожит. Только теперь не в моих объятиях. Я помню, что ранее прижимал её к себе в надежде согреть, но в эти самые мгновения больше не чувствую желания сделать что-нибудь подобное. Всё, о чём мои мысли, так это о том, как мне холодно. Я надел на себя тёплые штаны и толстовку с капюшоном, но, несмотря на это, трясусь всем телом, как будто нахожусь где-нибудь на северном полюсе, а не в хорошо отапливаемой квартире, в комнатах которой в принципе не может быть отрицательных температур, даже учитывая не всегда уютный февраль за окном.

Меня шатает из стороны в сторону, когда я, подчиняясь возникшему желанию уединиться, не без труда встаю с кровати и перехожу в соседнюю комнату. Диван как будто магнит, он притягивает моё тело, и я почти падаю на него. Никогда прежде мне не было так плохо. Однажды я уже чувствовал себя так, будто умираю, но теперь понимаю, что тогда преувеличил свои ощущения. Меня не ломало в тот момент, но это происходит сейчас. Кажется, что каждая клеточка моего тела является источником физических страданий, даже когда я не двигаюсь. Но проблема в том, что мне никак не удаётся найти удобное положение и потому замереть. Я кручусь и постоянно переворачиваюсь, и не думаю, что этому настанет конец. Мучительная боль охватила каждую мышцу, каждый сустав и каждую кость в моём теле, и, может быть, именно от этого люди и умирают, когда пытаются перетерпеть и не принять дозу. Разумеется, легче всего так и поступить, чем справиться с последствиями, и на собственном опыте я уже это знаю.

Меня охватывают судороги, и больше всего я хочу отключиться, уснуть хотя бы ненадолго, но даже сейчас понимаю, что сделать это мне вряд ли удастся. Нос уже заложен, как будто, простудившись, я заработал себе насморк, дышать тяжело, и меня серьёзно беспокоит то, что я могу задохнуться. Чувство тревоги лишь усиливается, мне становится только хуже, и, снова перевернувшись в надежде на то, что удобное положение всё же найдётся, вместо этого я ощущаю, что лечу куда-то вниз, но спустя одно короткое мгновение падение заканчивается. Я на полу, и кажется, что последовавшая за ударом боль вполне способна разорвать меня на части. Моё тело как будто испытывают на излом, и это заставляет меня чувствовать себя совершенно истощённым и обессиленным. В горле совсем сухо, и я понимаю, что обезвожен, и пытаюсь заставить себя начать думать. Меня волнует, может ли быть так, что я валяюсь рядом с диваном уже вторые сутки, и я осознаю, что это более чем возможно. Даже будь на моей руке часы, я не смог бы понять, сколько времени они показывают, и на какие цифры указывают стрелки. Мучительная боль добирается и до головы, но я нахожу в себе силы подняться и, пошатываясь, хватаясь за предметы мебели, попадающиеся на пути, стены и двери, добираюсь до ванной, где практически на ощупь включаю воду в раковине. Спустя миг моя голова уже под краном, вода попадает в уши, только я не двигаюсь и жду, что она, быть может, смоет болезненные ощущения, но вместо этого она заставляет меня кое-что вспомнить. В ту же секунду, немного отрезвлённый, я резко выпрямляюсь, влага с мокрых волос пускается в путешествие по моему телу, но мне внезапно становится всё равно, что будет со мной. Я слышу шум из крана и догадываюсь, что, должно быть, оставил воду включённой, но всё это уже позади, и я не собираюсь разворачиваться обратно. Меня определённо охватила паника, потому что я вспомнил приходившую Беллу, но не могу вспомнить, чем всё закончилось. Моя беременная невеста, возможно, пыталась мне помочь или просто хотела быть со мной, несмотря на то, что я ушёл от неё и оставил одну, а что сделал я? Навредил? Ударил? Или совершил что-то непоправимое? Я этого не помню, и я чувствую ужас при мысли о том, что могу найти в нашей кровати или где-нибудь ещё её бездыханное тело.

Я крайне медленно двигаюсь в сторону комнаты, и меня продолжает трясти, но я больше не уверен, что это из-за нужды моего организма в новой дозе. Мне кажется, что теперь мною руководит страх за Беллу, и что он способен меня парализовать так, что я упаду и не смогу подняться. Каким-то чудом ноги не отказываются мне служить, и я благополучно достигаю спальни, но, правда, тут же застываю в дверях. Здесь темно, и я понимаю, что за окном ночь, мне хочется знать, какой день моих мучений подходит к концу, первый или всё же второй, но я запрещаю себе думать о своих страданиях. Мои глаза различают силуэт на кровати, но с той точки, где я стою, мне не разобрать, дышит ли Белла, и я настолько быстро, насколько могу, достигаю цели и ложусь рядом. Только у меня никак не получается заставить себя прикоснуться к своей же невесте, чтобы узнать, есть ли ещё в ней жизнь, и потому я чувствую облегчение, которое, оказывается, чисто теоретически тоже может убить, когда Белла, задрожав, передвигается ближе ко мне.

Ей так же плохо, как и было, и нисколько не лучше, но я умудряюсь почувствовать счастье, что ей не хуже, и что она вообще жива, что не пострадала от каких-либо моих действий, и что я, будучи в беспамятстве, не убил её. Белла, преодолев слабость, прижимается всем своим телом к моему, и я тоже прикладываю недюжинные усилия, чтобы просто обнять её одной рукой. До этого мгновения я и подумать не мог, что это может быть так трудно и болезненно, дотронуться до любимого человека или хотя бы заговорить с ним. С последним у меня тоже проблема, поэтому неудивительно, что Белла первой нарушает молчание. Её голос очень тихий и словно простуженный, как будто она заболела. Наверное, когда мне надо будет сказать что-нибудь в ответ, я пойму, что в этом мы схожи.

- Эдвард... Мы умираем, да?

- Нет. Потерпи ещё немного, детка.

- Ты не знаешь, да?

- Не знаю чего?

- Это будет уже вторая ночь...

Я не был уверен до конца, но всё же мои подозрения оказались верны, и, как бы тяжело нам обоим ни приходилось сейчас, оказывается, что мы сильнее, чем казалось, даже по отдельности. Может быть, теперь, когда я снова рядом с Беллой, нам удастся продержаться столько, сколько необходимо, чтобы всё закончилось? Но на самом деле надежды на это у меня почти нет, ведь я совершенно не имею представления, как долго наши организмы будут восстанавливаться. Ещё несколько часов? Три дня? Неделю? Месяц?

Даже два тёплых одеяла нисколько не улучшают нашего с Беллой состояния. Она утыкается головой то ли в мою грудь, то ли в шею, и единственное, что я чётко различаю, это шёпот и слова.

- Я, правда, больше не могу, Эдвард...

- Ты же знаешь... знаешь, что это вредно.

- Ты не понимаешь. Единственное, что вредно, это то, через что мы сейчас проходим. Ломка, Эдвард. Только она.

Белла начинает отодвигаться, а я даже не пытаюсь удержать её или сделать что-то ещё, лишь бы она осталась рядом со мной. Я слишком слаб, и всё, что я сейчас могу, это просто тупо смотреть, как Белла встаёт и начинает открывать ящики в тумбочках, стоящих по обе стороны кровати, а потом и двери шкафа. Конечно, мне прекрасно известно, ради чего всё это, и я помню про беременность, но у меня нет сил, чтобы остановить то, что происходит.

- Должно же быть хоть что-то. Ты же не выкинул всё? Скажи, что не сделал этого. Мне нужно совсем немного. Пожалуйста, Эдвард...

Я знаю, что она говорит со мной и даже ждёт ответа, но к чему слова, если я вижу, как она близка к тому, чтобы, наконец, найти то, что искала? Проходит ещё минуты две, не больше, и Белла, сидя прямо на полу, отчаянно, как будто вот-вот лишится желаемого, вдыхает порошок. Наверное, она боится, что я отниму его у неё, но я слишком утомлён, чтобы даже попытаться покинуть как никогда привлекательную кровать, её мягкость, удобство и комфорт ради борьбы со своей невестой за нашего ребёнка. В любой другой день её следующие слова показались бы мне чудовищными, но сейчас они нисколько меня не трогают и никаких особых струн в моей душе не задевают.

- Вот так... Теперь маме хорошо, и тебе тоже, мой маленький.

Я понятия не имею, что делает Белла, да и не уверен, что мне так уж и необходимо это знать, но когда она спустя какое-то время возвращается в кровать, я невольно нахожу в себе силы сесть из-за возникшей потребности как-то контролировать происходящее вокруг. Белла включает лампу на тумбочке, и, зажмурившись от яркого света, больно ударившего по глазам, я всё же открываю их, когда начинаю чувствовать, что могу привыкнуть к новой обстановке. Я вижу наполненный шприц в правой руке своей невесты, и я помню, что должен держаться, но у меня нет сил даже на то, чтобы просто сказать Белле ничего не делать. Мне так плохо, и есть лишь один единственный способ, который мгновенно улучшит моё состояние. Она держит его, и я забываю все причины, призывавшие меня сопротивляться.

- Я боюсь, что не попаду в вену с первого раза, но я всё сделаю, родной. Потерпи.

- Лучше я сам.

Я забираю у неё шприц и погружаю иглу, надеюсь, точно в вену, и, нажав на поршень, не отпускаю его до тех пор, пока шприц не становится пустым. Чисто автоматически я вытаскиваю его, но тут происходит то, чего прежде никогда не случалось. Из раны выливается кровь, её очень много, и я понимаю, что, если она не остановится, ничем хорошим это для меня не закончится. Мне нужно чем-то зажать руку, пока не стало слишком поздно, и, кажется, мой голос больше похож на крик, когда я зову Беллу, но она, очевидно, прибывает в состоянии эйфории и потому никак на меня не реагирует. Мне всего лишь нужно полотенце, но я осознаю, что помощи ждать не от кого.

На дрожащих ногах я почти бегу в ванную и вроде сталкиваюсь с чем-то по пути, но мне некогда разбираться с этим. Я чувствую, что если остановлюсь, то просто упаду и уже не смогу подняться из-за слабости в теле, но мне никак нельзя сейчас умирать, и когда в моей левой руке, наконец, оказывается сдёрнутое с крючка полотенце, я с силой прижимаю стремительно окрашивающуюся в красный цвет ткань к локтевому сгибу. На стене напротив меня висит зеркало, но мне вовсе не нужно смотреть на себя, чтобы понять, каким я стал. Я и так знаю, что если подниму глаза, то увижу сломленного, разбитого и глубоко несчастного человека, который с трудом держится на ногах. Кровь и не думает останавливаться, и мне становится страшно от мысли, что это, возможно, последние минуты моей жизни, и из-за этого я невольно начинаю нуждаться в Белле, в её присутствии, и, быть может, для нас ещё не всё потеряно, судя по голосу, раздавшемуся в дверях.

- Эдвард? Ты в порядке?

- Нет. У меня не получается остановить кровь.

Белла оказывается рядом, и я ощущаю её дрожащие пальцы, когда она хватает мою руку, явно напуганная увиденным и раздираемая на части переживаниями за меня. Если бы я мог унять их, то в ту же секунду так и сделал бы, но я даже самому себе сейчас помочь не в силах.

- О, Господи, Эдвард! У нас есть бинт, и я найду его, только, прошу, оставайся в сознании и держи руку ровно, милый.

Я больше не могу смотреть на место укола, опасаясь, что так быстрее лишусь сознания, и отворачиваюсь, но продолжаю всё чувствовать, то, как Белла заклеивает мою кровоточащую рану сразу несколькими пластырями, после чего туго оборачивает бинт вокруг моей руки и сильно затягивает его. Я цепляюсь за раковину, чтобы не рухнуть на пол, и это всё, что должно меня сейчас заботить, но, ведомый благодарностью, я поворачиваю голову к Белле. В то же мгновение её губы оказываются на моих, и она целует меня так, будто тем самым желает и надеется передать мне часть своих жизненных сил.

- Ты такой бледный... Мне страшно за тебя.

- Со мной всё будет хорошо, - говорю я, но у меня больше нет сил, мои пальцы, цеплявшиеся за раковину, разжимаются, и я начинаю оседать. Белла пытается не дать мне упасть, но всё, что ей удаётся, это быть рядом, когда я падаю, и своими руками обезопасить мою голову от возможного опасного и травмирующего удара об пол. Я смотрю на свою невесту, и она, прижимающая меня к себе и беспокойно вглядывающаяся в мои глаза, последнее, что я вижу прежде, чем то ли теряю сознание, то ли погружаюсь в сон.

Прихожу я в себя на том же самом месте, где и был, когда рухнул, только теперь я укрыт одеялом, а под моей головой подушка, а не плитка, Беллы рядом нет, но я знаю, что это она позаботилась обо мне. По ощущениям мне значительно лучше, чем было ночью, и я встаю, чтобы отыскать свою невесту. Это всё, что сейчас мне нужно, увидеть её и убедиться, что она тоже в порядке. Я иду на звуки и нахожу Беллу за кухонным столом, и на первый взгляд с ней всё хорошо, но, подойдя ближе, я замечаю, что она несколько странная, слишком уж медленно пережёвывает печенье и редко моргает. Я дотрагиваюсь до неё, желая лишь того, чтобы Белла подняла голову и посмотрела на меня, но в итоге наблюдаю за тем, как на столе расползается капля крови.

- Тебе нужно поднять голову повыше, детка...

- Не уходи, Эдвард.

- Я здесь, с тобой, но мне нужно взять вату. Если ты отпустишь мою руку, я найду её и сразу же вернусь к тебе.

- Хорошо.

Я подхожу к шкафчикам и открываю тот из них, в котором у нас хранятся лекарства и вспомогательные материалы, и, взяв необходимое, тут же, как и обещал, возвращаюсь к Белле. Она забирает у меня ватный шарик, но её нежность, когда при этом наши руки лишь на одно короткое мгновение соприкасаются, выводит меня из состояния хрупкого душевного равновесия.

- Должно быть, у тебя лопнул сосуд. Постарайся просунуть вату как можно дальше. Может быть, тогда кровь остановится.

- Почему ты злишься на меня?

- А иного ты и не заслужила, Белла. Я столько раз просил тебя не вдыхать конкретно этот порошок, ведь он не для этого, но ты совсем не слушаешь меня.

- А что мне остаётся делать? Ни на что другое у нас денег нет. Скоро их вообще не останется, даже на еду. Мы уже потратили всё, что мне заплатили за картину. Или ты ещё что-то прячешь?

- Нет, это всё...

- Тогда просто прекрати этот разговор... Пожалуйста, хватит.

- Я надеюсь, что меня возьмут на работу.

- Да кому ты нужен?

- Вообще-то я думал, что тебе, но, видимо, это не так. Знаешь, ты можешь делать всё, что хочешь.

Я почти отхожу от Беллы, но она внезапно сильно хватает меня за руку, утыкаясь лицом мне в спину.

- Прости, малыш. Я не знаю, почему я сказала всё это. Просто тебе в любом случае не заплатят сразу, а вчера мы чуть было не умерли...

- Ну, тише-тише. Успокойся. Мы справимся, слышишь?

- Да...

- Ты должна поесть нормально.

- Я не могу, меня тошнит, и единственное, от чего мне становится лучше, так это эти крекеры.

Я пытаюсь ничего не сказать в ответ, но меня предаёт собственный же язык.

- Это я виноват.

- В чём?

- Во всём. В том, что тебе плохо, в твоей беременности и в том, что с нами происходит.

Белла перестаёт, есть и сильнее сжимает мои пальцы, как будто чувствует, что если не сделает этого, то я уйду в то же мгновение. Возможно, лишь из-за ощущения её руки я и остаюсь на месте.

- Мне казалось, что ты хочешь этого ребёнка.

- Я не должен был прикасаться к тебе...

- Но я хотела этого, и ты ни к чему меня не принуждал. Я бы ни секунды не изменила из того, что между нами было. А ты?

Я знаю, что, будь возможность повернуть назад, вернуться в тот вечер, когда мы впервые вступили на опасную территорию, и всё исправить, я бы даже не задумался о том, чтобы уединиться. Но Белла спрашивает не о моменте моей слабости и не о наркотиках, а я, и правда, хочу ребёнка, и потому у меня есть лишь один единственный ответ.

- Я бы тоже ничего не изменил, Белла.

Вот и дошли герои до того, что уже порой не помнят, что с ними происходило, что они делали, и как много времени прошло... Ориентиры совершенно потеряны, но, что даже хуже, теперь Эдвард и Белла окончательно в основном озабочены лишь собой, откровенно забывая о том человеке, с которым вроде как хотят и собираются связать свою жизнь. Трудно здесь говорить что-то значительное, поэтому я просто очень и очень жду ваши отзывы и комментарии.

Предыдущая глава || Следующая глава