Толчок

~ Белла ~

Я знаю: это неправильно.

Моя голова покоится у него на груди. Тепло этих длинных изящных пальцев согревает мне спину. Он спит, и его сердце в замедленном темпе тихонько бьется под моим ухом. А когда я закрываю глаза, все становится только хуже, если таковое возможно. Но в этот раз я не права, потому что использую его, чтобы заполнить пустоту. Я представляю, что меня обнимает не Эдвард, а мой муж. Мы вернулись в наш прежний дом, а эта кровать – наша. Тепло – тепло моего мужа, и я прижимаюсь к нему чуточку ближе, стискивая в объятиях.

Но… этот мужчина, издающий довольные звуки, не Джеймс. Не мой муж. Когда мои пальцы по глупости скользят вдоль его груди вверх к шее и волосам… нет! Эти волосы мягкие и ухоженные. А не высушенные солнцем.

И потому… повинуясь мазохистскому желанию, я веду пальцами по его плечу и пробираюсь под футболку. Все равно не Джеймс. Кожа у Эдварда гладкая и бледная. Только на ладошках загрубела кожа. Наверное, эти небольшие мозоли от составления чертежей.

Он что-то бормочет во сне, и я прячу лицо у него на груди, пытаясь скрыться от всего мира. Я просто хочу притвориться, хочу, чтобы это было по-настоящему, но… выходит, мне придется притворяться.

— Мама?.. — меня зовет Джинни, и в жизнь врывается реальность. Я осторожно встаю с кровати, чтобы не разбудить его, и подхожу к двери. Повернув прохладную металлическую ручку, я замираю, когда взгляд падает на предмет, стоящий на комоде. Это вставленная в рамку фотография, где он изображен с красивой женщиной. Они на какой-то деловой встрече или вечеринке. Они выглядят счастливыми.
Он… он выглядит счастливым.

Я быстро оглядываюсь на кровать, на него… и возможно, я до сих пор притворяюсь, но, клянусь, во сне он выглядит почти умиротворенным.

— Мама, — доносится до меня голос громче и ближе — пора возвращаться. Снова натягивать маску, притворную улыбку и играть свою роль.

Не хочу сталкиваться с ним лицом к лицу, пока не закончится время завтрака. Я кормлю Джинни и оставляю ему на кухонном столике булочки с корицей, но моя дочь никак не может угомониться и подтаскивает стул, встает на него и просит тарелку. Я достаю из буфета тарелку и передаю ей. Смотрю, как, радостно напевая себе под нос, она укладывает две булочки на место глаз, а одну надрывает, чтобы получилась улыбка.

Вижу, как она поджидает его за углом, и когда он выходит из комнаты, плюхается на стул рядом с ним и ставит тарелку. Он не обращает на меня никакого внимания, изучая ее рук творение, и улыбается отчасти удивленно или, может, даже… нежно… или застенчиво?

Не могу говорить уверенно, но такую улыбку у него я наблюдала у него только при виде Джинни, и за это я крайне признательна Эдварду Каллену, потому что, каким бы желчным человеком он ни был, какие бы демоны не жгли ему душу после случившегося несчастья в жизни, он не вымещает зло на ней.

Даже наоборот.

Он запихивает кусок в рот и продолжает с ней беседу:
— Малышка Джинни, у меня для тебя кое-что есть.

— Я не малышка, — возражает она.

— По росту — маленькая, но не бойся, характер у тебя ого-го. — Он меняется в лице, смотря на нее без обязательной нужды в притворстве. Он искренен.

В его взгляде — чуть больше жизни и, возможно, мужчины, который в прошлом был довольно добр по отношению к другим. Меня гложет любопытство, как бы ни старалась я его побороть. Хочу узнать этого Эдварда Каллена. От и до.

— Каска? — спрашивает она, ворочая ее в руках.

— Тебе нужен инвентарь, если хочешь побыть сегодня моим ассистентом. — Он надевает ей на голову каску и щелкает по ней пальцами.

— О, — она понимающе смеется.

Я в беде.

Звонок в дверь. Слава Богу. Я бегу открывать, вытирая руки о тряпку, которую так и не выпустила из рук. Быстрое движение по волосам, приглаживаю их и распахиваю дверь. Утренний воздух прохладнее прежнего и влажный. Передо мной стоит улыбающаяся женщина, ее глаза яркие и очень знакомые, хотя я никогда ее раньше не видела.

— О, здравствуйте, — здоровается она, очевидно, не ожидая, что дверь откроет не Эдвард или Эммет. Она быстро окидывает меня взглядом, и я чувствую себя неуютно в одежде, которую не переодевала со вчерашнего вечера. — Мой сын дома?

Сын… ух. Конечно.

— Какой именно?

Она тихо смеется.

— Тот, который забывает звонить мне, чтобы я понимала: он еще жив, — шутит она и заглядывает мне за спину. — Эдвард.

— Элизабет, — отвечает он низким голосом, в тоне таится какая-то давняя история. По рукам у меня пробегают мурашки, и я пытаюсь убедить себя в том, что причина — прохладный утренний ветерок, но нет. Это он. Он за мной и, не успеваю я опомниться и собраться с мыслями, как оказываюсь зажатой между Эдвардом и его Матерью, вспоминая, каким близким был его голос вчера вечером.

Она точно видит, она точно понимает, потому что на ее гладком фарфоровом лице расплывается ироничная улыбка, добавляя уголкам глаз и рта морщинок. Ее глаза… я внимательно изучаю их, подмечая их схожесть с глазами Эдварда. Однако ее глаза все-таки ярче.

— Пригласишь меня в дом? — спрашивает его она, видимо, обидевшись на него из-за неприветливого поведения.

— Сегодня утром прохладно. Мог бы предложить пожилой женщине чашку горячего чая. Удобный стул… нет?

Он нехотя отвечает:
— Я мог бы.

Не совсем такой ответ ждала я… не свойственное ему грубое и все же остроумное замечание. Он замолкает, и она делает еще один шаг.

— Безусловно, также я могу подсказать тебе, что на третьей улице имеется отличная кофейня с превосходным чаем и выпечкой. Даже с удобными диванчиками у камина, чтобы ты не замерзла, мама. А еще там не бывает меня. Уверен, там бы тебе было гораздо удобнее, чем…

— Эдвард Энтони Каллен, — перебивает она суровым и приказным тоном. — Дай мне чашку чая и угомонись.

Он, похоже, находит забавной ее просьбу и возвращается на кухню. Мне остается только идти за ним. Джинни до сих пор сидит за столом, с любопытством разглядывая женщину, которая кладет свои вещи на стул рядом.

— Привет, — мать Эдварда протягивает руку к моей дочери, — я Элизабет. А тебя как зовут, маленькая?

— Она не маленькая, — отвечает за нее Эдвард, остановившись напротив шкафчиков. Через минуту я понимаю, что он делает и почему… это его дилемма. Конечно. Он никогда не бывает просто… грубым. Я встаю рядом с ним и достаю несколько кружек, потом открываю буфет, найдя чай, и начинаю играть в хозяйку дома.

Он молчит, просто сидит тихо и смотрит за мной. Не знаю, хорошо это или плохо, но снова возвращаются мурашки, и я начинаю болтать, пока закипает вода.

— Я Белла, а это моя дочь Джинни. Мы арендуем часть дома Эдварда, мы соседи, и я вроде как сожгла дотла свой дом.

Элизабет смотрит на него, потом на меня. Мое объяснение ее озадачивает и немного забавляет.
— И… как вам это удалось?

Я смотрю на чайник.
— Пекла пироги… долго рассказывать.

Слышу тихий смех Эдварда и перевожу взгляд на него.
— Белла вообще-то платит мне пирогами…

Он встречается со мной взглядом, потом смотрит на мать с загадочным видом без этих зловредных намеков… он реально только что сказал это своей матери? Какого…
— …за комнаты, которые она снимает. Любыми видами выпечки вообще-то, мама. — Он снова глядит на меня, но продолжает разговаривать с ней. — Как раз сегодня утром Белла предложила мне свежеиспеченные булочки… с корицей.

— Довольно, Эдвард. Я не такая уж и старуха. Понимаю твои остроты. — Элизабет садится, элегантно скрестив ноги, и смотрит на меня. — Значит, вы пекарь?

Я разливаю воду по кружкам.
— Да, в основном на свадьбах. Торты. Ну вы понимаете.

Она улыбается, но насмешливо.
— Как мило.

Я ставлю перед ней кружку, а потом ставлю рядом для Эдварда, но он не двигается с места. Она делает глоток, и ее идеальной формы губы соприкасаются с краем кружки. Элизабет осторожно ставит кружку на стол, не отрывая от нее взгляда, и спрашивает:
— У вас есть пекарня?

— Элизабет, — вмешивается Эдвард, — чем обязан удовольствию столь внезапного визита? Если не возражаешь, у меня много дел на сегодняшнее утро.

У него на лице и в глазах свирепость, свидетелем которой мне раньше не приходилось бывать. Я несколько обескуражена ею и, когда он бегло кидает на меня взгляд, понимаю, что это. Броня.

Нет, он никогда не бывает просто… грубым.

Она поднимает кружку с чаем.
— Просто хотела убедиться, что ты еще жив. Ты ни разу не позвонил мне, чтобы уведомить об обратном.

— Если бы я испустил дух, тебе бы позвонил Эммет. Он вряд ли бы знал, что делать с моим телом, не говоря уже о том, что он с радостью бы объявил себя гордым владельцем всего твоего состояния… как только ты покинешь бренный мир, конечно.

— О, дорогой, твой брат был бы слишком убит горем, чтобы думать о деньгах в такое время… — Она грустно вздыхает. — Как же ты умудряешься вовлекать меня в эти бессмысленные разговоры. — Очередной вздох, и она ставит кружку. Судя по его ухмылке и ее огорчению, кажется, его тайный план сработал. — Оказывается, у меня самой масса неотложных дел, поэтому, во благо нас обоих, я ухожу. Но я была бы признательна звонку, письму… дымовой завесе в небе. Просто подавай знак, что ты жив-здоров. Я ведь не так уж много прошу. — Элизабет встает, и он улыбается, довольный своим талантом выкурить ее из своего дома.

— А если нет?

Она уже вымотана его выходками.
— Что «нет», Эдвард?

— Не жив-здоров. Ты все равно хотела бы говорить со мной?

Его мать шагает к нему, обхватив рукой его подбородок, словно он маленький мальчик, и наклоняется, приблизив свое лицо.
— Ты всегда был моим любимым дитя, но, боюсь, ты испытал слишком много боли, чтобы носить такое клеймо. — Она целует его в щеку. — Кстати, передавай своему брату поздравления и сожаления, что я не застала его этим утром.

— Какие еще поздравления?

Она выпрямляется, повесив сумку на плечо, и внезапно ее глаза — не единственное, что напоминает мне Эдварда, она улыбается.
— Поздравления его невероятному успеху, дорогой.

Он ошарашен, а она выходит за дверь и окликает:
— За то, что он единственный, кто может тебя выносить.

Он смеется, и я бурчу под нос:
— Не единственный.

Эдвард меня слышит, и его глаза снова полны света и новизны. Я вынуждена отвести взгляд до того, как уверенная надежда поселится в стенках моего сердца.

Полдень я посвящаю своему дому, поправляя все, что разрушила. Признаю символичность этих слов. Джинни идет за Эдвардом, держа его скрученные в рулон чертежи и словно делает пометки, пока он разговаривает с работниками. И, возможно, именно тут я не права. Как объяснить ей… ему… если… когда. Когда ОН вернется, как мне все объяснить?

Я даже не знаю, как перед собой-то оправдаться. Почему, видя этого мужчину рядом со своей девочкой, я чувствую, как мое разбитое сердце снова становится цельным? Как он нежен с ней — и словом, и делом, когда она свободно катается у него на коленях, пока он кружит. Эта дурацкая розовая каска и чертежи у нее в руках. Их шуточки о том, маленькая она или не маленькая. Эти подбадривающие заметки, которыми она упивается и верит. Они исходят из его губ и глаз и так похожи на настоящие, даже если я понимаю, что это не так.

Но ребенку ведь можно притворяться. Правда?

Сегодня вечером я снова оказываюсь у его комнаты. Он сидит, опершись на подушки, на его кровати разбросан миллион чертежей. В пепельнице на тумбочке медленно догорает сигарета. Эдвард полностью сосредоточен на работе, и я встаю, прижавшись спиной к двери, наблюдаю за ним перед тем, как сделать шаг. В животе порхают бабочки, и я ничего не могу с ними поделать. Одно его присутствие действует мне на нервы. Сил не хватает стряхнуть это чувство. Он просто обладает таким даром или проклятием — не знаю.
Он еще сильнее концентрируется, и над бровями появляются складки. Не знаю, заметил ли он меня, поэтому беру дело в свои руки, подхожу к его кровати и сажусь на краешек. Он только стреляет глазами, изогнув брови — напоминает раздражение, — но ничего не говорит.

— Нам надо поговорить, — заявляю я.

Он продолжает корябать по бумаге.
— Под «нами» ты подразумеваешь себя.

— Да… и нет. — Я сажусь поглубже на кровать. На этот раз он не молчит.

— Вышло так, что я несколько часов раскладывал эти бумаги. Не возражаешь?

— Извини. — Я соскальзываю с кровати, но он останавливает меня, потом стонет и отпихивает документы, складывая их в круг, чтобы они не перепутались.

— Итак, чем могу помочь, Белла?

Вопрос на секунду застает меня врасплох. Ответов — море. Я стараюсь прочистить голову и поворачиваюсь к нему лицом.

Я задаю ему свой вопрос:
- Почему ты не общаешься с матерью?

- Мы общаемся, - отвечает он и снова смотрит на чертежи.

- Выглядит немного… натянуто.

Он откидывается на подушки, смотря на меня.
- Ты специально тайком пробралась в мою спальню, чтобы анализировать меня?
- Нет. И я не пробиралась тайком.

Он с вызовом приподнимает бровь.
- Мой брат видел тебя? Джинни?

- Они спят, - быстро отвечаю я, дернув плечом.

Эдвард смеется.
- Именно. Все спят, кроме тебя. Почему?

- Ты тоже не спишь вообще-то.

- Потому что у меня в комнате не в меру любопытная особа, сидит тут на моей кровати, вынюхивает тайны моей семьи.

Я фыркаю:
- О, а эти чертежи, они просто… что?.. согревают тебе душу?

Он уже устал от меня. Это видно по его лицу.
- Спрошу еще один раз, а потом вышвырну тебя вон, если ответишь неправильно: чем могу тебе помочь, Белла?

- Я ответила. Хочу знать о тебе и твоей маме.

- Господи долбаный… - Он вздыхает и сжимает переносицу пальцами, а потом смотрит на пепельницу. Сигарета истлела, с фильтра свисает серая дорожка пепла.

Когда он достает из ящика новую и поджигает, я вижу, как крутятся шестеренки у него в голове. Пытаюсь скрыть свою радость, надежду, чтобы он доверился мне настолько, что мог бы поделиться своим прошлым, частью самого себя. Конечно, это глупая затея, ведь в моем сердце не должно быть надежды на Эдварда Каллена. Ни к чему это желание узнать его тайны, жизнь, всю подноготную.

Я устраиваюсь поудобнее, сев по-индийски и дожидаясь, когда он сделает две затяжки, докурив, и положит руку.

- Элизабет, - он быстро выдувает дым, - чопорная стерва.

Не могу сдержать смех, хотя это совсем не смешно. Просто… неожиданно, что он так говорит о ней. Он не обращает внимания и продолжает без тени юмора в голосе. Он предельно серьезен.

- Знаю, в это трудно поверить, не так ли?

Он показывает на себя.

- Уверен, ты думаешь, что меня родила женщина… вроде тебя, да? Заботливая мать. Прости, что рушу твои воздушные замки. Вообще-то тут виноват мой отец.

Тут объявляется Альберт, запрыгнув на кровать. Эдвард хочет шлепнуть его, когда тот начинает топтаться по стопкам его чертежей, но я подхватываю кота, кладу его себе на колени и возвращаюсь к беседе:
- Почему?

Эдвард смотрит на кота.

- Он женился на ней. Сделал ее моей матерью. Посредством брака, - поясняет он, и лицо у меня вытягивается от удивления.

- Она тебе не родная мать?

- К счастью, нет, потому что Эсме была гораздо добрее. Из того, что я помню о ней. - Он кажется смущенным, избегая моего взгляда и смотря на Альберта.

- Эсме? - осторожно спрашиваю я.

- Она была моей родной матерью. Да. И есть родная. Знаешь, не важно. Это всего лишь названия, в них нет никакого смысла. Меня воспитали Элизабет и мой отец. Давай на этом покончим.

- Не хочу разжигать огонь, но, если бы Джинни так сказала про меня, это меня уничтожило бы.

- Она так не скажет. Ты хорошая мать. - Эта фраза, похоже, даже его самого удивляет. Он в последний раз затягивается и кладет окурок в пепельницу. - Уже поздно. Ложись спать. - Он протягивает руку к коту. - Нам всем пора спать.

Я отдаю Альберта, и он сворачивается в клубочек под боком у Эдварда.
- Только расскажи, что случилось с Эсме… почему ее нет в твоей жизни?

Эдвард вздыхает и с мгновение молчит.

- Чтобы сделать это, мне придется выгнать Альберта с кровати, а я устал и хочу спать, но обе ваши задницы оккупировали мою постель, поэтому, когда сегодня вечером он нагадит мне под стол, чтобы продемонстрировать свои оскорбленные чувства, убирать за ним будешь ты.

Он прогоняет бедного кота и хлопает по одеялу, чтобы я легла на его место.

Я ложусь у него под боком, и, как в прошлую ночь, он начинает ворошить пальцами мои волосы, рассказывая:
- После моего рождения Эсме больше не могла иметь детей. Она погрузилась в депрессию, имела много… проблем… из-за этого. Долгая история, а я, как уже сказал, устал и потому не собираюсь вдаваться в детали. Если говорить кратко, мой отец был несчастлив, они развелись, и Элизабет заменила Эсме в качестве моей матери. Я не видел ее с детства. Понятия не имею, что с ней стало.

От услышанного у меня кружится голова, и вдруг, посреди этого шквала, меня осеняет.

- Так вот почему ты злился на меня… что у Джинни нет отца. Отца.

- Уже поздно. Спи.

И сегодня… я успокаиваюсь, понимая, что дверь, ведущая в жизнь Эдварда Каллена, чуточку приоткрылась. Для него. Для меня. Он продолжает шевелить пальцами, уводя меня мыслями подальше от вопросов, тягостей, в сон. Я чувствую тяжесть его головы, лежащей на моей, и с довольным вздохом проваливаюсь в сон. Этот мужчина, этот Эдвард — он начинает приобретать смысл, теперь я лучше понимаю его. За его ограниченными возможностями и грубоватой наружностью я вижу в этом взрослом человеке маленького мальчика, пытающегося с диким напором выглядеть внушительно. Может, из-за его матери? Из-за них обеих? Как бы там ни было, стены внутри двух людей сегодня вечером чуть пошатнулись, прорвав чувства наружу, и ситуация уже не столь безнадежна.

Еще один толчок, и, возможно, стены рухнут окончательно.

---

Перевод: Sensuous
Отредактировал Crazy_ChipmunK

Всех приглашаем на форум! Очень мало времени, иногда не хватает, чтобы даже главу добавить, поэтому по возможности подтягивайтесь в тему - все общение будет происходить там