Это было простое кладбище на окраине Сент-Оттери-Кетчпоул. Оно было маленькое и ровное, и лишь ряды полуразрушенных надгробных каменных плит отмечали могилы местных волшебных семей. Это было то же кладбище, где почти тридцать лет назад был похоронен его брат Фред, и, скорее всего, это место станет последним пристанищем большей части его семьи. За те годы, что прошли со смерти Фреда, она посещала это место многочисленное количество раз, и казалось, что она знает его наизусть.
Колинвуд. Майерс. Сандерсон. Фоссет. И более знакомые имена...

Седрик Диггори – надгробный камень был из бледного мрамора, и за могилой ухаживали – она мало изменилась за тридцать лет с его смерти. Казалось, что она застыла во времени так же, как Седрик навечно остался подростком, который просто оказался в неправильном месте в неправильное время.
В нескольких рядах от него была двойная могила с надписью «ЛАВГУД», выбитой ровной вязью. Под ней были два имени, Александра и Ксенофилиус, с датами рождения и смерти тех, кто лежит внизу. Могила была не так хорошо ухожена, и цветы, которые были зачарованы цвести все время в вазе у подножья камня, потеряли несколько лепестков и листьев. Это казалось почти спланированным, будто кто-то оторвал части цветов и сбежал с ними.
– Наверное, нарглы, – пробормотала она про себя, поднимая палочку и наколдовывая свежий яркий букет. Она присела и положила цветы рядом с увядшим. Потом она подняла руку, прикоснулась к фамилии на камне и прикрыла на секунду глаза. Она так сильно любила Луну, что чувствовала себя обязанной навещать могилу ее родителей и ухаживать за ней, когда придет возможность.

Фред был в паре могил от Лавгудов. Здесь никогда не было недостатка в цветах или венках. Даже после всех этих лет она все еще была ухоженной, и ее регулярно навещали. Она посмотрела на нее несколько секунд, чтобы убедиться, что все хорошо и в порядке, потом поцеловала кончики пальцев и прикоснулась ими к надгробному камню своего деверя.
Обычно это был конец ее визита. Но за Фредом была новый камень. Он был сделан из мрамора, что словно светился еще ярче, чем у Седрика. Она еще не видела его, потому что его поставили только этим утром. Подготовка заняла почти два месяца, что было стандартно, но так раздражало. Она не понимала, зачем вообще нужны магические способности, если даже на такую простую вещь, как установка надгробного камня, требуется шестьдесят дней и больше. До того, как установили плиту, могила отмечалась лишь маленькой табличкой и многочисленными букетами. Теперь же цветы были убраны, и стоял лишь большой белый камень, который словно дразнил ее с расстояния.
Она смотрела на него сзади, может, две минуты, может, два часа. Она не была уверена. Она не была уверена ни в чем, кроме того, что ее сердце сейчас выскочит из груди. Она осознавала, конечно, что два телохранителя наблюдают за ней из-за ворот кладбища, но не могла заставить себя вести по-другому только потому, что люди смотрели. Ее сердце билось быстро, и пульс скакал. Температура, казалось, словно поднялась на двадцать градусов, пока она смотрела сзади на надгробный камень.

Наконец, она заставила себя шагнуть к нему. Она была удивлена, если честно, что ее ноги смогли идти. Колени тряслись, и ей казалось, что в любой момент она сдастся и упадет. Но она не упала. Каким-то образом она оказалась в нескольких сантиметрах от камня, но ей понадобилось несколько секунд на то, чтобы заставить себя опустить глаза.



Это было его имя. Она повторяла это странное откровение про себя, и ноги ее подкосились сами собой. Она оказалась на коленях, сидя на недавно отросшей траве, глядя на камень, который с этого места казался невозможно белее и еще больше. Он был страшно зловещим, но она не могла отвести от него взгляд.
Она перечитывала каждое слово снова и снова, по крайней мере раз шестьдесят. Слова были простыми и обычными, но ей казалось важным закрепить их в памяти именно такими, как они были вырезаны. Она беспомощно смотрела, как ее рука, словно по своей воле, поднялась, чтобы коснуться слов, которые она читала. Кончики ее пальцев скользили по каждой букве медленно и сами собой. Р-О-Н-А-Л-Ь-Д. Рональд. Она звала его так, только когда злилась или хотела что-то доказать. Ее пальцы словно закололо, пока она водила по буквам, и наконец она прикоснулась к мрамору, удивительно прохладному в такой теплый день.

– Ты меня не слышишь, – она услышала, что заговорила, прежде чем поняла, что делает. Ее голос запнулся на секунду, когда она поняла, что начала говорить, и она закрыла глаза в попытке собраться с ясными мыслями. – Ты меня не слышишь... – повторила она на этот раз намного тише и подняла глаза, чтобы еще раз взглянуть на камень перед ней.
Это был теплый день, и солнце светило слишком ярко для такой угнетающей сцены. Она подумала, что должно быть темнее и мрачнее и что тучи должны закрывать небо. Ей не хотелось видеть солнце и хотелось, чтобы было похолоднее. Ей хотелось свернуться комочком, но температура была слишком высока, чтобы это выглядело оправданно. И она просто сидела здесь на коленях и смотрела на слова перед собой.
– Я не знаю, почему ты ушел, – мягко сказала она, понимая, как глупо это должно быть – говорить с надгробным камнем и травой, но ей было плевать. – Ты не должен был. Я злюсь, – эти слова прозвучали тихо, но твердо. Ей казалось, словно они вертелись у нее на языке уже вечность, слова, которые она отчаянно пыталась сказать, но они слишком пугали ее, чтобы произносить вслух. Но вид надгробия словно дал ее нужную решимость.
– Ты причинил мне боль, – пробормотала она, бесцельно потянув травинку рядом с собой. – И ты сделал больно детям, – она не могла сказать что-то сразу после этого, потому что от мысли о детях у нее заболело где-то в животе. Боль, явно написанная на их лицах, убивала ее, несмотря на то, что они редко говорили об этом вслух.
– Роуз вернулась в школу, – наконец продолжила она. – Она хочет сосредоточиться на психологии. Полагаю, мы не зря потратили деньги... – она бесцельно посмотрела перед собой, без веселья попытавшись пошутить, как они часто делали. Все казалось пустым. Но она, тем не менее, продолжала говорить, понимая, что иначе ей будет только хуже. – Скорпиус о ней заботится. Он действительно ее любит.

Они ушли теперь, Скорпиус и Роуз, и она не могла не почувствовать, каким же пустым стал ее дом. Стало более тихо и одиноко, и она все не могла к этому привыкнуть. Она была рада, конечно, что Роуз решила продолжить учебу, но ей было больно смотреть, как она уезжает. Как будто она снова отправляет ее в Хогвартс в первый раз. И она уже привыкла к тому, что Скорпиус всегда рядом, и она ощущала его отсутствие так же остро, как отсутствие своих детей.
– И Хьюго почти окончил школу, – тихо продолжила она, теперь скорее бормоча, чем говоря. – Не могу поверить. У него ПАУК меньше, чем через месяц. Мне кажется, будто ему восемь лет... Ребенок не его. Ты этого так и не узнал. Он все еще хочет ей помогать...

Она говорила что-то случайное и что-то совершенно неважное сейчас, но она не знала, что еще сказать. Раз уж она и так была дурой, что говорила с надгробным камнем, то, по крайней мере, она может рассказать новости о детях. Она не знала, что еще важного она может рассказать куску мрамора.
– Лэндон одинок, – тихо призналась она. – Теперь, когда остальные уехали, ему не на что отвлекаться. Он часто остается у твоей мамы и у моей... Я не знаю, как справится со всем самой... Прошлым вечером он спросил, правда ли, что ты больше не вернешься...
Когда он поймал ее прошлым вечером и нервно задал этот вопрос, она едва не начала плакать тут же на месте. Она с трудом держала себя в руках, но было трудно объяснить ребенку, что есть смерть и смертность. Она знала, что он понял, но знала, что он не осознал. Конечно, у нее не было для него ответов, потому что она сама полностью не поняла.
– Мне нужно, чтобы ты вернулся, – тихо прошептала она, настойчиво глядя на его имя, словно это поможет ему материализоваться из воздуха. – Ты нужен мне здесь... Я не знаю, что делать без тебя...

Она никогда не говорила слов правдивее, и ее легкие ужасно сжало, от чего стало трудно дышать. Все ее тело заболело от нужды того, чтобы ее желание исполнилось и все каким-то образом вернулось назад. Она закрыла глаза, пытаясь заблокировать боль, которая пронзала ее, и когда она почувствовала руку на плече, она едва не задохнулась.
Ее глаза распахнулись, и она дернула головой, чтобы увидеть посетителя. Ее сердце упало, когда она увидела не рыжие волосы и голубые глаза, а черные волосы, зеленые глаза. Она никогда не была так расстроена при виде Гарри за всю свою жизнь, и ее глаза налились слезами прежде, чем она это почувствовала.
Он опустился на землю рядом с ней, и его рука переместилась с ее плеча на талию. Она почувствовала, как по ее щекам потекли слезы, и она смотрела, как он, так же, как она, изучал надгробье и медленно запоминал отдельно каждую букву.
– Откуда ты узнал, что я здесь? – пробормотала она сквозь слезы.
Он ответил просто:
– Где еще тебе быть?

Это было верное предположение, подумала она, потому что она ждала и боялась этого дня с тех пор, как они его похоронили. Она ничего не сказала, лишь продолжила плакать, пока он обнимал ее за талию. Казалось, что прошли часы, пока они молча здесь сидели. Наконец Гарри показалось, что нужно прервать тишину.
– Это мило.
Это было простое замечание, но она почувствовала, как все внутри нее заболело от этих слов. Ей было тяжело дышать, и казалось, что она просто потеряет сознание здесь и сейчас.
– Гарри, – сказала она, и это было больше шепотом, чем чем-то иным. – Помнишь, как мы впервые ходили в Годрикову Лощину? И увидели могилу твоих родителей.
Она увидела, как он легонько кивнул, но ничего не сказал.
– Что ты чувствовал?
Она немного повернулась, чтобы взглянуть на него. Его глаза были влажны, и он решительно смотрел перед собой и избегал ее взгляда. Она почувствовала, как ее слезы полились быстрее, хотя она немного обращала на это внимания.
И после того, как он обдумывал этот вопрос почти минуту, Гарри наконец ответил:
– Словно хотел быть там с ними...

Она один раз кивнула и снова повернулась вперед.
– Хорошо, – просто сказала она.
Она почувствовала, что Гарри смотрит на нее, и поняла, почему раньше он избегал ее взгляда.
– Что тут хорошего?
– Потому что это значит, что я не схожу с ума, – пробормотала она. – Просто проверяла.
Правда была в том, что она была в отчаянии. Она не могла не думать о том, как мирно должно быть лежать под землей без боли, без сожалений, без забот. И это, поняла она, приведет ее к нему. И этого она хотела больше всего. Она чувствовала себя эгоисткой, что только и думала об этом, зная, как сильно она нужна своим детям, и зная, что она ни за что не покинет их по своей воле. Но можно было представлять, решила она, особенно если это не значит, что она спятила.
– Ты не сумасшедшая, – сказал он, немного сжимая ее талию. – Я знаю, каково это.

Он знал, полагала она, каково это – хотеть присоединиться к мертвым. Когда они были моложе, вся его семья была похоронена, и она в первый раз по-настоящему поняла, как больно должно быть смотреть на их надгробья, видеть их имена и знать, что их кости лежат здесь под землей. Она спрашивала себя, кому было легче или тяжелее: ребенку без родителей или вдове среднего возраста. Не имело значения.
– Я скучаю по нему, – призналась она, впервые с его смерти заговаривая о Роне напрямую. Обычно она избегала этой темы и меняла ее, когда люди задавали вопросы. Но на кладбище, рядом с Гарри, она не чувствовала нужды это скрывать.
– Я знаю, – пробормотал, и она слышала его тоску в голосе, пусть они и избегали взглядов друг друга.
– Я так скучаю по нему, что это больно, – прошептала она и услышала, как сломался ее голос. – Мне нужно, чтобы он сказал мне, что делать. Я не знаю, что делать...
– Я иногда забываю, – тихо сказал Гарри. – Что он не здесь, я имею в виду... А потом вспоминаю...

Его голос утих, но ей не надо было просить пояснения. Она прекрасно понимала. Иногда она тоже забывала. Иногда она просыпалась среди ночи и поворачивалась, чтобы уткнуться лицом в его спину, но встречала только пустоту. Иногда на работе она слышала особо интересную сплетню и думала, что не дождется ему рассказать. А потом она вспоминала. И боль начиналась снова.
Они еще долго сидели в тишине, и ее это не слишком беспокоило. Почему-то это было комфортно – быть тут с Гарри. Он был единственным, кто был ей сейчас нужен. Наконец она подняла голову и положила ее ему на плечо. Она почувствовала, будто время остановилось и она стала старше и в то же время младше, чем была на самом деле. Она не могла этого объяснить.
– Мы с Джинни разводимся.

Это заявление прозвучало ни с того ни с сего, словно взрыв, разрушая комфортную тишину. Гермиона немедленно подняла голову и посмотрела на него. Они в первый раз с его появления посмотрели друг другу в глаза, и они смотрели несколько секунд.
– Когда вы это решили? – наконец спросила она, не зная, как реагировать на это.
– Два дня назад, – сказал он, и его голос звучал тяжело и устало. – Мы начнем процесс на следующей неделе.
– Мне... жаль, – сказала она, спрашивая себя, верный ли это ответ. Она не знала, что еще сказать. Она знала, конечно, что они не очень ладили, но она не знала, дошло ли до этой точки. Она почувствовала себя виноватой в том, что порвала с Джинни, но она так и не простила ее до конца за то, что та сказала, и те обвинения, что она высказала. Но она поняла, что никогда не интересовалась чувствами Джинни о ее браке, и теперь сожалела об этом.
Но Гарри же просто пожал одним плечом и опустил взгляд на траву перед ним.
– Другого выхода нет, если честно, – вяло сказал он. – Мы многие годы пытались это поправить, но все только продолжало ломаться... – она видела, как по его лицу пробегает печаль, отличная от скорби, что была раньше. – Мы даже не можем больше пытаться ради детей теперь, когда они выросли...

– Ты уверен, что этого хочешь?
Он кивнул и снова посмотрел на нее.
– Да. Так правильно.
Она тоже кивнула, неуверенная, что сказать. Она испытала внезапную потребность утешить Джинни, но в ней было еще так много гнева, что она не была уверена, будет ли это легко.
– Ты единственная, кто в курсе, – сказал он ей. – Я хотел, чтобы ты узнала первой.
Ее сердце болело за них, и в то же время она не могла сочувствовать. Они сами выбрали покончить со своим браком, в то время как ее брак был разорван без предупреждения. Наверное, это было по-другому, ведь не было секретом, как угнетали Гарри и Джинни их проблемы. У них с Роном никогда таких не было. Она никогда не сомневалась в их отношениях, ни разу за те годы, что они были вместе. Так что ей тяжело было сочувствовать Гарри и Джинни, которые по собственной воле оставляли друг друга, когда она хотела только еще раз услышать голос Рона.
Наверное, это ее молчание убедило Гарри, что у нее нет слов, потому что он полез в карман брюк со словами:
– У меня есть кое-что для тебя.

Она посмотрела на маленькое серебряное кольцо, которое казалось старым и тусклым. Она посмотрела на колечко в его руках, а потом подняла глаза и вопросительно поглядела на него.
– Я нашел его, когда собирался, – объяснил он, и голос его был напряжен и печален. – Это первое кольцо, которое купил тебе Рон.
Она не поняла. Она в жизни никогда его не видела. Она растерянно переводила взгляд с кольца на Гарри и обратно.
– Он купил его как раз перед тем, как пойти в Академию Авроров, – мягко сказал Гарри. – Он собирался сделать тебе предложение, но потом решил, что кольцо слишком дешевое и простое... Так что он попросил подержать его у себя, пока не найдет получше, – он сглотнул и кивнул на ее руку. – Наконец он занял деньги у Джорджа и купил это.
– Я... – у Гермионы закружилась голова, когда она посмотрела на серебряную полоску. – Я не понимаю...
– Я говорил ему, что тебе плевать, – продолжил Гарри. – Но он сказал, что хочет, чтобы у тебя было то, чего ты заслуживаешь... Но ему тяжело было накопить, поэтому в итоге он занял деньги и выплачивал их в тайне еще больше года.
Она посмотрела на кольцо на своем пальце. Маленький бриллиант блестел на солнце, и она вспомнила минуту, когда получила его. Она никогда не думала, что ему больше года приходилось платить за него. Но в этом был смысл. В те дни, когда она была интерном в министерстве, а он помогал в УУУ, они тратили каждый сикль на еду и жилье. Только когда она получила повышение, а он поступил в аврорский отдел, у них появились настоящие деньги.
– Думаю, он забыл об этом, – сказал Гарри, прерывая ее воспоминания. – Я тоже забыл. Но нашел вчера в коробке на чердаке. Я просто... Оно твое.

Он протянул его, и она робко взяла его, ощущая прохладу серебра между пальцами, когда она, изучая, сжала его. Оно было дешевым, старым, поцарапанным и почти серым.
И оно было самой красивой вещью, которую она в жизни видела.
Слезы снова подступили к ее глазам, и она почувствовала, как легко они полились. Ее грудь сдавило, и ей стало тяжело дышать во второй раз за несколько минут. Когда она надела кольцо на палец, ей внезапно стало легче, чего не было раньше. Как будто заполнилась одна из дыр в ее сердце. Боль была еще здесь, все так же сбивающая с ног, но впервые со дня его смерти она почувствовала, что Рон вернулся на несколько секунд.
Она обняла Гарри, повернулась к нему всем телом, чтобы обхватить его обеими руками. В этом объятии была смесь горя, благодарности и сочувствия. Она чувствовала, что ему это нужно так же, как ей, и ощутила утешение в его объятии.
– Я люблю тебя, – прошептала она ему в плечо.
Ему не надо было отвечать, потому что она знала. С тех пор, как они были детьми, они были самыми близкими братом и сестрой. А когда они выросли и стали родственниками через брак, это стало еще крепче. И даже сейчас, когда все разваливалось, их отношения не поменяются никогда. Он был ее настоящим братом, и она никогда не чувствовала себя ближе к нему, чем сейчас.

Наконец они перестали обниматься, и он встал. Он протянул ей руку, и она взяла ее, и он помог ей подняться. Они снова долго смотрели на надгробье, а потом Гарри наколдовал простой букет белых роз и положил его перед плитой. А потом, как много лет назад в Годриковой Лощине, он обнял ее за плечо, а она его за талию.
И так, обнимая друг друга, они медленно вышли с кладбища, оба думая о прошлом и о перспективах будущего.