Глава 50. Ал. 21 апреля.

Жизнь сейчас не особо великолепна.
Моя семья меня ненавидит, у меня нет настоящих друзей, моя девушка думает, что я неудачник... Не так я представлял себе идеальную жизнь в мои двадцать. Конечно, во многом я и сам виноват, так что думаю, что не должен особо жаловаться. Я имею в виду, друзья приходят и уходят, наверное, и те, с которыми я вырос, разъехались по всему миру заниматься своими делами. Моя девушка (и кто знает, девушка ли она мне?) думает, что я жалок, потому что «слишком много времени провожу в депресняке» из-за своих бед. А моя семья? Ну, все в моей семье ненавидят друг друга, так что, по крайней мере, тут я вписываюсь в картину.
Ну и самое главное: у меня вдобавок даже нет работы. За те недели, что прошли с тех пор, как я подал в отставку из аврората, другой работы я и не искал. Я не так уж многое умею, и мне легче просто сидеть дома и ничего не делать, чем вставать и прикидываться, что у меня есть хоть какая-то мотивация. Конечно, у меня не так много денег, и то, что есть, уже подходит к концу. У меня есть трастовый фонд, но по закону я не имею к нему доступа еще год. Так что, в общем, мне нужно жить день за днем и ждать, когда я окончательно разорюсь.
Захватывающе звучит, а?
Не нужно и говорить, что посреди всей этой драматической хрени, что творится в моей жизни, я с удивлением узнал, что, оказывается, все еще нравлюсь своей сестре. Конечно, может быть, я слишком многое вижу в этой ситуации, чем есть на самом деле. Возможно, это все связано с тем, что... Она ненавидит наш дом, и ей нужно куда-то сбежать. А так как у нее осталось не так много фанатов, она, скорее всего, сообразила, что страдать лучше за компанию. Во всяком случае, я так это представляю.
Так что, когда она появилась у моей двери в первый раз, я удивился. Она пыталась притвориться, что в этом не было ничего странного, так что вошла, задрала ноги и принялась красить ногти. Конечно, понадобилось не так много времени, чтобы она начала жаловаться на родителей.
На самом деле я не знал, что происходит, из первых рук, учитывая, что родительский дом я избегал, как чумы, весь последний месяц. Мой отец совершенно ненавидит меня, и он не стал делать секрета из того, что считает меня неудачником и ошибкой, пусть даже прямо он этого не говорил. Моя мать, наверное, тоже на меня злится. Ну, почему бы и нет? Я имею в виду, я так же плох, как и тот, кого арестовали, верно? Разве не я виноват в смерти дяди?
Но Лили не говорит о дяде Роне или реакции других на его смерть. Вместо этого она говорит о наших родителях и о том, насколько совершенно бесполезными они стали. Наверное, что-то случилось, потому что она говорит, что они даже не разговаривают. Не знаю, что хуже: ссоры или молчание, но я считаю, что, наверное, молчание, потому что, пусть даже ссорясь, вы ведь при этом общаетесь.
Я не знаю, но могу поспорить, что часть этой проблемы связана с Джеймсом и Кейт. Джеймс сказал, что мама с папой были не в особенном восторге от его идеи сбежать и жениться (хотя кто бы их мог за это винить?), и он сказал, что ему не особенно хочется с кем-нибудь сейчас разговаривать. Я не стал спрашивать обо всех деталях, потому что я понял, что то, о чем он рассказал, – это то, что ему кажется удобным рассказать. А теперь пришла Лили, и все, о чем она говорит, так это о том, как странно быть дома и насколько она не может это терпеть.
Но я уже дождаться не могу ее ухода.
Как только я вхожу в дверь, вижу, что Лили здесь. Она оставила молоко на столе, розовая куртка бесцеремонно брошена на пол в прихожей. Я закатываю глаза, когда перешагиваю через нее, даже не думая ее поднимать. Меня уже достало, что повсюду вокруг валяется ее дерьмо. Не могу дождаться воскресенья, когда она наконец уедет назад в Хогвартс. На самом деле ей повезет, если я не вышвырну ее пинками.
Она в гостиной, спит на диване, и голова ее наполовину свисает с подушек. Она выглядит так, будто не двигалась все утро, и она все еще в пижаме. Бросаю взгляд на часы. Три двадцать восемь. Восхитительно.
– Лили, – выкрикиваю я, даже не пытаясь подойти и мягко разбудить ее. – Поднимайся.
Она не подает сигнала, что вообще меня слышала или что у нее вообще есть какое-то желание хоть как-то сменить позу. Я ногой отталкиваю носок, который почему-то валяется на полу, а не надет на ее ногу, как второй.
– Подъем, – снова говорю я, и когда она и на этот раз не двигается, я пинаю диван, надеясь в прямом смысле вытолкнуть ее из постели.
Но она даже не вздрагивает.
В комнате внезапно становится очень жарко, и тишина почти оглушает. Я слишком напуган, чтобы хоть что-то делать, и я просто стою, наверное, целую секунду, прежде чем заставляю себя подойти к дивану поближе.
– Лили? – спрашиваю я, и на этот раз я заговариваю тихо, хотя не понимаю, где тут логика. – Лили, хватит прикалываться, – она не двигается. – Просыпайся, – говорю я ей чуть погромче.
А потом во мне словно что-то лопается, и я начинаю паниковать.
– Лили! – я почти кричу, и я склоняюсь над ней, хватаю ее за плечи и в прямом смысле трясу ее. Ее голова просто безжизненно качается. Хотя она и дышит – это я вижу. Но она совсем мне не отвечает. – Лили, очнись!
Теперь я уже грубо трясу ее, и ее глаза наконец открываются. Но не полностью, и в этих щелках я вижу только белки.
Она бормочет что-то неразборчивое. Я пытаюсь понять, но это невозможно. Я даже не уверен, что она действительно произносит слова. Я снова трясу ее, хотя на этот раз немного мягче, и наконец я понимаю что-то похожее на «кажется... слишком... много».
Я не знаю, что делать. Я понятия не имею. Я не представляю, есть ли у меня время доставить ее в больницу или что с ней вообще. Я должен позвать родителей, но, когда я просто бросаю ее там и бегу к камину, я решаю позвать кое-кого другого.
Роуз не в восторге от моего вида, уверен, но она все равно отвечает, когда я вызываю ее к огню. Она смотрит на меня, приподняв брови, и ничего не говорит.
– Роуз! – говорю я и только теперь замечаю, что задыхаюсь. – Ты здесь нужна!
– Что случилось?
Я просто отчаянно качаю головой:
– Это срочно!
Она с секунду колеблется, но потом кивает. Я вынимаю голову из камина, и секунду спустя прямо рядом со мной раздается хлопок.
– Что тут? – спрашивает Роуз, аппарировав.
Но мне не нужно даже ничего говорить, потому что она почти сразу же видит Лили на диване.
– Какого хрена...
– Я не знаю! – говорю я, и у меня начинается истерика. – Она, наверное, что-то приняла!
Роуз смотрит на нее, и я вижу, что она боится. Но потом она словно просыпается и подходит к дивану.
– Лили, – твердо говорит она, опускаясь на колени. Конечно, ответа она не получает, поэтому она делает, как я, и начинает ее трясти. – Лили.
– Она не просыпается!
– Заткнись, – прикрикивает она на меня, даже не оглядываясь. – У тебя истерика.
Я хочу сказать ей, что у меня есть отличный повод для истерики, учитывая, что моя сестра тут умирает на моем диване в моей гостиной. Но я не говорю. Я просто делаю, как она сказала, и затыкаюсь.
Роуз разглядывает Лили какие-то ужасно долгие несколько секунд, а потом наклоняется к ней и прислушивается к ее дыханию, кажется. Я вижу, что она начинает нервничать, но она отлично держится. Она еще немного наклоняется и похлопывает Лили по щеке, зовя ее по имени.
А потом дает ей охрененную пощечину.
Но это срабатывает. Глаза Лили широко распахиваются на целых две секунды, прежде чем снова закрыться. Роуз еще трясет ее:
– Лили, – резко говорит она, – Открой глаза, – она берет ее за подбородок и крепко держит, обращаясь к ней. – Лили, – она немного дергает головой. – Лили, открой глаза. Что ты принимала?
Лили снова бормочет что-то совершенно не разборчивое. Но она как-то умудряется выдавить слово «таблетки», едва-едва понятно. Нет никакой надежды узнать, какие именно таблетки, и, кажется, до Роуз это доходит, потому что она выпрямляется со злым выражением на лице.
– Блять... – бормочет она. Она закрывает глаза и на секунду прячет лицо в руках. Кажется, она обдумывает что-то, прежде чем покачать головой и открыть глаза. Ничего не говоря, она скрывается в ванной. Я слышу, как она открывает и закрывает шкафчики и открывает краны, но я не шевелюсь. Не думаю, что я могу пошевелиться. Я просто стою здесь, и вижу Лили, и смотрю, как она не открывает глаза, не разговаривает, даже не шевелится.
Кажется, будто проходят часы, прежде чем Роуз возвращается, держа в руках чашку какой-то фиолетовой жидкости. Она только что смешала какое-то зелье в ванной, что ли.
– Посади ее, – говорит она мне, и я захожу с одной стороны дивана, чтобы поднять Лили в сидячее положение, а Роуз с зельем заходит с другой. – Запрокинь ее голову.
Я так и делаю, и Роуз приоткрывает рот Лили и подносит к нему чашку. Она вливает содержимое чашки в глотку моей сестры, и ничего не происходит. Секунд десять. Но потом Роуз делает шаг назад и говорит мне (несколько чересчур невозмутимо):
– Ее сейчас вырвет.
И так и происходит
Это случается почти моментально. Глаза Лили резко распахиваются, а потом ее начинает тошнить. Рвота просто везде: на ней, на диване, на полу... А потом она поворачивает голову, и ее рвет уже на меня. Не знаю, почему я продолжаю ее держать, но меня всего перекашивает от запаха, который едва не сбивает меня с ног. На самом деле меня самого начинает подташнивать. Роуз же этого полностью избежала, потому что она предполагала, что Лили сейчас взорвется.
Кажется, что ее рвет вечность, и все ее тело сотрясается, когда она продолжает выплескивать из себя свои внутренности. Слезы текут по ее лицу, и я просто продолжаю удерживать ее в сидячем положении, отчаянно пытаясь не принюхиваться ни к чему. Не могу поверить, что Роуз знала, что случится, и не сообразила соорудить ведро или что-то вроде. Но, боже, по крайней мере она знала, что делать.
Наконец после, казалось, чуть ли не часов Лили перестает тошнить, и она просто сидит и немного трясется. Из ее глаз все еще льются слезы, и она выглядит хуже, чем кто-либо когда-либо на моей памяти. Я стараюсь удержать ее и убираю волосы с ее лица, но Роуз просто сердито на нее смотрит.
– Что, черт возьми, ты приняла? – требует она ответа, прожигая Лили взглядом.
Лили что-то бормочет, но Роуз не понимает.
– Что? – она сейчас так похожа на свою маму, что просто страшно.
– Таблетки, – наконец выдавливает Лили, и ее голова падает от усталости.
– Какие таблетки? – Лили не отвечает тут же, и Роуз резко утыкает руки в боки. – Какие таблетки, Лили?
– Я не знаю! – Лили на секунду поднимает глаза и снова начинает плакать. Роуз нисколько не выглядит сочувствующей.
– Ты что, нахер, пыталась покончить с собой? – требует она.
– Конечно нет! – Лили поднимает руки и начинает отчаянно тереть глаза. – Думаю, я просто много приняла...
Роуз закатывает глаза и достает палочку. Она машет в нашем направлении, и лужи рвоты исчезают, хотя запах все еще остается.
– Как это ты не знаешь, что ты пила? – злобно спрашивает Роуз, собирая руки на груди и продолжая расстреливать мою сестру взглядом.
– Я просто взяла это у одного человека в школе, – загадочно отвечает Лили. – Я не знаю, что это было... – она все еще плачет, и она дрожит.
Роуз игнорирует ее, когда снова подходит к дивану, теперь, когда рвоты там нет. Она склоняется над Лили (которая выглядит ужасно напуганной, словно боится, что та снова ее ударит) и поднимает ей голову. Своими пальцами она раскрывает ей веки пошире и разглядывает глаза Лили. Я понятия не имею, что она делает, но она, как оказывается, знает. Когда она убеждается, что что-то там с глазами в порядке, она берет Лили за запястье и изучает ее пульс.
– Это было на хрен тупо, Лили, – говорит она, отпуская ее руку и выпрямляясь. – Ты могла умереть.
Моя сестра выглядит так, будто хочет что-то нагрубить, но она не делает этого. Вместо того она опускает глаза и смотрит себе на колени.
– Ты собираешься меня выдать?
Лично я думаю, что кто-то должен знать. Но у Роуз другие планы. Она закатывает глаза и перебрасывает волосы через плечо.
– Пожалуйста, – ядовито говорит она. – Будто твоим родителям нужны еще поводы для беспокойств. У людей бывают настоящие проблемы. Никому не нужно еще и беспокоиться о тупой, фальшивой, жаждущей внимания, маленькой испорченной засранке.
Часть меня хочет велеть Роуз заткнуться, но другая половина лишь рада, что она вообще сюда пришла. Лили же совершенно задета этими словами.
– Почему ты ко мне так зла? – слабо спрашивает она.
– Потому что меня задолбало твое дерьмо! – зло выкрикивает Роуз. – Ты не какая-то гребаная принцесса, Лили! И ты не какая-то наивная маленькая девочка. Тебе пора вырасти и начать вести себя как взрослая, а не как какая-то маленькая шкодница.
Лили ничего не говорит, как и я. Я не знаю, что сказать. В каком-то смысле Роуз права... Но Лили моя сестра. А сейчас она выглядит измученной и жалкой. Никто долго ничего не говорит, пока Роуз вдруг не прищуривается.
– И не заставляй меня даже вспоминать о том, что ты сделала моему брату.
Это самое странное. Роуз и Хьюго никогда не были особенно близки. На самом деле я удивлен, что они вообще дожили до этих лет, не поубивав друг друга. Они очень разные, и их характеры просто постоянно сталкиваются. Хьюго, который может быть и самый хороший человек в нашей семье, для Роуз всегда делал исключение и всегда с радостью ее раздражал и пытался свести с ума. Роуз же, с другой стороны, вовсе не самая приятная особа, и она всегда особенно старалась как следует помучить своего брата. Но все внезапно изменилось со смертью их отца. Роуз теперь его яростно защищает и не стыдится этого показать.
Лили же, по крайней мере, пытается объясниться:
– Роуз...
Но та ее обрывает:
– Тебе надо в постель, – ровно говорит она и переводит взгляд на меня. – Иди, уложи ее.
Я с ней не спорю. Я просто встаю и помогаю Лили подняться. Она шатается и, кажется, сейчас упадет. Ее глаза все закрываются, и мне начинает казаться, что она отрубится прямо здесь. Она выглядит достаточно усталой для этого, так что я наполовину веду, наполовину несу ее в спальню и помогаю лечь в кровать. Она ничего не говорит, только бормочет:
– Пожалуйста, не говори маме с папой, – когда переворачивается на бок и закрывает глаза.
Я вымотан и опустошен к тому времени, как возвращаюсь в комнату. Роуз моет чашку, которую использовала для зелья, и едва смотрит на меня.
– Зелье перестанет действовать через несколько минут, – вяло говорит она. – Потом она уснет на три-четыре часа.
– Она будет в порядке? – нервно спрашиваю я, и мне самому нехорошо.
– Она в норме. Мне пришлось заменить некоторые ингредиенты, так что, когда она проснется, ей будет дерьмово, – она останавливается на секунду, а потом заканчивает. – Так ей и надо.
Я хочу спросить ее, не могла бы она хоть на секунду перестать, но не делаю этого. Мне не хочется, чтобы Роуз еще и на меня наехала. Особенно учитывая, что это первый раз, когда мы заговорили за недели.
– Мне нужно что-нибудь сделать? – спрашиваю я, чувствуя себя все хуже с каждой секундой.
– У нее будет охренительное похмелье, – безучастно говорит она. – Но ничего ей не давай. Ей ничего нельзя принимать, пока это все полностью не выйдет из ее организма.
– Спасибо, – тихо говорю я. – За то, что пришла... Я не знал, что делать.
Роуз выглядит так, будто сейчас скажет что-то доброе, но потом она снова собирается со своей вредностью и говорит:
– Ну, если бы ты ее не нашел, она бы скорее всего умерла, – я не знаю, зачем она это говорит: просто чтобы сказать или заставить меня почувствовать боль при мысли о возможной смерти моей сестры. А может и то, и другое.
– Ты спасла ей жизнь, – серьезно говорю я.
Роуз закатывает глаза и прислоняется к стене, внезапно заскучав.
– Ну, хорошо, что мое образование пригодилось... – саркастически говорит она.
– Роуз, что ты делаешь? – просто спрашиваю я. – Почему ты еще здесь, а не в школе? Ты должна быть там.
Она вроде как расстреливает меня взглядом, и я почти жду, что она на меня наорет. Но она этого не делает. Ее голос остается ровным и твердым.
– Я должна быть с моей семьей. Это важнее, чем школа.
– Но ты портишь свое будущее!
– Может, я не хочу, чтобы это было моим будущим, – выплевывает она в ответ.
– Ты годами говорила, что хочешь стать целителем, – напоминаю я ей, и она еще больше раздражена, когда пронзает меня взглядом. – Я не понимаю, что изменилось...
– Ну, мой отец умер, – злобно говорит она. – Я чуть не потеряла своего парня... Я ненавижу девяносто восемь процентов всех, кто там учится... Мне продолжать?
Я не знаю, что сказать на это или как спросить, какое это имеет отношение к тому, что она бросает то, о чем так мечтала год назад. Я просто качаю головой.
– И? Игнорируй этих людей и делай то, что надо. Ты же знаешь, что они просто тебе завидуют, – она поджимает губы и ничего не говорит. Я пытаюсь придумать, что еще сказать. – И твой папа не хотел бы, чтобы ты сдалась, – осторожно говорю я, не зная, не вызовет ли упоминание ее отца вспышку гнева, и чувствуя себя виноватым за то, что поднимаю эту тему. – И Скорпиус... – я колеблюсь. – Скорпиус будет с тобой, что бы ни случилось, и ты это знаешь.
Но Роуз ничего не говорит. Она скрещивает руки на груди и отворачивается. Я не знаю, что мне теперь терять, так что я просто делаю это.
– Прости, что не рассказал тебе об Элизабет.
Кажется, это возвращает ее к реальности, потому что она поворачивается ко мне и ее глаза сверкают.
– Она моя лучшая подруга!
– Роуз, – тихо вздыхаю я. – Ты даже почти с ней не разговариваешь...
– Ну, она такой была, – резко говорит она. А потом вздыхает. – Вы должны были мне сказать.
– Я знаю, – тихо говорю я. – Я просто... Я не знаю, почему я тебе не сказал, – я не говорю, что это потому, что она не так уж часто говорила со мной в последние пару лет.
Я хочу извиниться и за другое. За то, что не могу сказать вслух, не мечтая при этом умереть. Я не знаю, как это начать, потому что Роуз не вынесет этого. Она не захочет, чтобы я упоминал это, я вижу.
– Но... – мой голос затихает, и я пытаюсь подобрать нужные слова. – Я скучаю по тебе... – тихо признаюсь я. – Я хочу, чтобы мы снова стали друзьями.
И как бы глупо и слезливо это ни звучало, это правда. Может, мы с Роуз как-то разошлись, и, может, она жутко раздражала меня последние пару лет... Но это не меняет всей нашей жизни. Роуз всегда была моим лучшим другом. Она всегда была единственным человеком в мире, которому я полностью доверял, кому я мог рассказать все.
Но теперь это больше не так. И от этого больно.
Я скучаю по Роуз. Я очень по ней скучаю. Я чувствую, что каждая часть моей жизни – дерьмо, и мне хочется хоть с кем-то об этом поговорить. Конечно, есть Элизабет, когда она меня не избегает, но это по-другому. Она не может понять ситуацию. Она не знает мою семью и не знает, каково это. Роуз – одна из немногих в мире, кто действительно может это понять, и мне недостает кого-то, кто может выслушать и понять, о чем я говорю. Я просто скучаю по ней.
Роуз поднимает глаза, и внезапно она выглядит очень печальной. Она не говорит ничего несколько минут, а потом просто отчаянно хмурится.
– Ты действительно был мне нужен, – мягко говорит она.
Я чувствую себя дерьмом. Я чувствую себя худшим кузеном в мире, худшим другом, которого только можно представить. Я не был там с ней. Я ни с кем не был рядом. Но это трудно. Это труднее, чем она или кто-либо знает. Я не могу смотреть ни на кого из них, и не видеть при этом его, и не чувствовать такую вину, что я с трудом могу это выносить. Я не могу спать по ночам, потому что каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу яркую зеленую вспышку.
Я не знаю, почему все это случилось.
Я не знаю, почему я здесь, а он нет. Я не знаю, зачем он встал и бросился под Авада Кедавру вместо меня. Я не знаю ничего из этого. Все, что я знаю, это то, что это случилось, и вся моя жизнь из-за этого разрушена. Я хочу, чтобы все снова стало нормальным, но я знаю, что этого не будет. Этого не может быть. Я хочу, чтобы Роуз снова стала моим лучшим другом, но я знаю, что каждый раз, когда она смотрит на меня, она видит человека, из-за которого умер ее отец. И это хреново. Действительно, действительно хреново.
И я не знаю, что со всем этим делать.