Глава 42. Джеймс. 20 марта.

Ну что ж. Медовый месяц точно кончился.
Не в том смысле, что у нас что-то с Кейт, потому что тут все настолько идеально, насколько только возможно. Нет, здесь все отлично. Она замечательная. Мы замечательные. Все замечательное.
Но на этом замечательность кончается.
Мы проводим в Греции всего неделю, прежде чем вернуться. Кейт настаивала, что ее уволят, если она не вернется, и ее вовсе не развеселило то, что я сказал, что это не имеет значения. Ей плевать на то, что ей не нужно работать. Я пытался сказать ей, что она может делать все, что захочет, и что она может вообще больше никогда в жизни не ходить в Гринготтс. Она сделала вид, что не услышала.
И не имеет значения то, что мне тоже нужно было возвращаться к работе. То, что я вообще смог взять этот отгул, уже о многом говорит. У меня больше свободы в действиях, чем у многих людей, но все же и у меня есть определенные контрактные обязательства. Контрактные обязательства на многие миллионы. И некоторые из них требуют, например, появления на тренировках. У нас сейчас не самый лучший сезон, но в то же время он и не самый плохой. Чемпионства в ближайшем будущем я не предвижу, но, по крайней мере, попытаемся удачно финишировать. Короче, посмотрим.
В любом случае, когда мы вернулись в Англию, реальность тут же щелкнула нас по носу. Во-первых, мы поняли, что у нас две квартиры и ни один из нас не хочет отказываться от своей собственной. Она говорит, что моя слишком «претенциозная», а я сказал, что ее квартира – «маленькая». И нам комментарии друг друга не особо понравились. Но потом мы согласились на компромисс. Мы сохраним на некоторое время обе и будем ночевать в той, в какой нам в определенный день больше захочется. И мы начали искать новое место: дом, который будет по-настоящему нашим. И на этом тут все закончилось.
И началось все остальное.
Конечно, мы знали, что таинственность, которую мы купили в Греции, домой с нами не поедет. Кроме просто сплетен, которые начнут распространяться в любую секунду, был еще вопрос о законности. Браки следует регистрировать. Свидетельства должны быть заверены. Браки за границей следует заверять. И все это следует делать через министерство магии, и так как моя тетка – министр, то это лишь вопрос времени, когда новости разлетятся.
Так что мы сделали то, что и должны были сделать взрослые, зрелые люди: собрали семейный обед и сообщили новости.
Мы сказали сначала ее семье, потому что сообразили, что в ту же секунду, как обо всем узнает моя семья, новости разлетятся в течение нескольких часов, а Кейт хотела сама рассказать матери, а не дать ей узнать о новостях из специального выпуска Ежедневного Пророка. Так что мы устроили обед и сказали ее маме и отчиму. Отчим не особо из-за этого разволновался, но это неудивительно, учитывая, что он только недавно появился в жизни Кейт. А вот ее мама просто спятила.
Кейт думала, что так и будет. Она сказала, что у ее матери будет припадок из-за того, что ей не дали устроить свадьбу, и она была права. К счастью, Кейт достаточно хорошо знает свою маму, чтобы знать, как ей угодить, и ей было достаточно показать пару дорогих сережек (купленных специально к обеду), чтобы ее мама немного успокоилась. Если честно, я встречал ее маму пару раз, может, раза три за всю свою жизнь, так что я не очень хорошо ее знаю. Думаю, я ей нравлюсь, кажется… По крайней мере, ей нравятся мои деньги.
Но с семьей Кейт было легко. Мою семью побрякушками не отвлечешь. На самом деле моя мама вместе с ушами такие серьги сорвала бы (не в прямом смысле, но вы идею поняли). Так что все украшения мы оставили дома и просто отправились к моим родителям на обычный ужин вечером в среду. Никого нет, конечно, кроме мамы с папой, потому что, очевидно, Лили в школе, а Альбус избегает всех после увольнения из аврората. Обычно семейные ужины иногда навещал Тедди, но его уже последние несколько месяцев совсем не видно.
Так что нас здесь только четверо.
Мама приготовила курицу с гарниром из овощей, которые, уверен, ей всучила бабушка из своего огорода. Еда довольно вкусная, но я не слишком на ней сосредоточен. Мама знала, что я приведу Кейт, и она думает (я полагаю), что мы снова сошлись во время этой поездке в Грецию. Мои родители не знают, что мы встречаемся уже давно, учитывая, что мы пытались все хранить в секрете из-за воображаемой тайны Кейт. Но они знают, что я с ума по ней схожу, так что они не слишком удивились, когда я сказал, что приведу ее.
Она знает моих родителей наполовину. Она несколько раз встречалась с ними и всегда с ними ладила. Она занимается их счетом в Гринготтсе, так что они могли с ней получше познакомиться за последние несколько месяцев. Я думаю, она им обоим нравится, что, конечно же, должно помочь, но оказалось, что это было совершенно неважно, когда мы им сообщили.
Я просто говорю это, прямо, как будто в этом нет ничего особенного.
– Ну, мы поженились в Греции…
Реакцию можно было бы предугадать, если бы у меня было достаточно времени, чтобы воображать себе возможные сценарии. Ну, а так как я не воображал, то я и понятия не имел, чего ожидать. Но то, что происходит на самом деле, уверен, будет вечно крутиться у меня в голове.
Папа опустошает свой бокал одним глотком, а потом ставит его на стол и ничего не говорит. Мама смотрит на меня так, будто я сказал ей что-то на японском или каком-нибудь другом чудном иностранном языке, который она не понимает, а потом она сжимает руку в кулак так сильно, что я действительно вижу, как костяшки ее пальцев белеют.
– Я так больше не могу, – резко говорит она, и ее голос ровен и напряженно спокоен. Она так стискивает зубы, что мне кажется, что они сейчас вылетят у нее изо рта, и ее лицо становится таким же белым, как костяшки ее пальцев. Она тоже берет свой бокал и опустошает его. – Я просто… Не могу.
Она, наверное, потеряла дар речи, потому что она не может подобрать слов, и тогда она отодвигает стул и уносит свою тарелку на кухню. Папа идет за ней, кинув мне по пути быстрый взгляд, совершенно ничего мне не сказавший. А потом мы с Кейт просто сидим, а на кухне происходит взрыв.
– Все до единого! Они все до единого совершенно ненормальные!
– Что мы сделали не так?
– О чем он думал? Он не понимает, какой он идиот?
И все это в другой комнате кричит моя мама. Время от времени мы слышим, как папа пытается ее образумить, но она явно ничего не хочет слышать. Он пытается ее успокоить, что меня удивляет, честно, потому что в таких ситуациях обычно папа на меня орет, а мама заступается. Но сегодня явно не тот случай.
Кейт смотрит на меня, приподняв брови, и я просто безмолвно пожимаю плечами. Не знаю, что происходит и что собирается делать мама. Я думаю о том, чтобы схватить Кейт за руку и убраться вместе с ней отсюда, но уверен, от этого будет только хуже. Так что мы просто сидим тут.
И наконец мама возвращается.
У нее какое-то истеричное выражение лица, когда она встает рядом со столом с новым стаканом огневиски в руках и то скрещивает, то опускает руки, пытаясь подобрать правильные слова. Наконец она негромко, холодно смеется и качает головой:
– Какого черта с тобой не так?
Она медленно задает этот вопрос, обращаясь прямо ко мне. Я просто пусто на нее смотрю и изо всех сил пытаюсь прикинуться идиотом.
– Ты хоть понимаешь… Без обид, – быстро добавляет она, обращаясь к Кейт таким голосом, что понятно, что она собирается сказать что-то невероятно обидное. – Понимаешь, что только что отдал все, что у тебя есть? Только потому, что у тебя в жопе внезапно заплясали тараканы?
Я смотрю на нее. Я не могу по-настоящему поверить, что она действительно это сказала, пока эти слова эхом не отдаются у меня в голове раза три или четыре. Кейт в шоке смотрит на нее с открытым ртом и все такое. Папа выглядит так, будто хочет умереть. А мама выглядит совершенно и абсолютно взбешенной.
– О чем ты только думал? Ты даже не знаешь эту девчонку! Без обид, – снова быстро добавляет она, едва взглянув на Кейт.
Я же оглядываюсь на Кейт, и выражение ее лица заставляет меня хоть что-то сказать.
– Я знаю ее с одиннадцати лет!
– Ты и ведешь себя, как будто тебе одиннадцать лет! – кричит она, совершенно разъяренная.
Я даже не понимаю, что происходит. Мама выглядит так, будто она готова на убийство, и я просто не могу в это поверить. Я имею в виду, да, я знал, что у нее случится припадок, но я не думал, что она окончательно слетит с катушек.
– Она беременна? – прямо спрашивает она, и ее взгляд перемещается на Кейт, которая неуютно ерзает на сиденье. – Потому что это идиотская причина, чтобы жениться.
– Она не беременна! – теперь и мой рот раскрывается в шоке.
Мама смотрит на меня, прищурив глаза, и я вижу, что она не верит. Наконец она приканчивает свою выпивку и качает головой.
– Не имеет значения, – твердо говорит она. – Этого не будет.
Она поворачивается и выходит из столовой в гостиную. Папа идет прямо за ней, а я сижу еще несколько секунд, прежде чем тоже вскочить. Я жестом показываю Кейт идти за мной, и мы выходим в соседнюю комнату, где папа стоит, схватившись за голову, а мама сидит, опустив голову в пламя.
– Ты сейчас же должна сюда придти, – приказывает она, и мне не нужно раздумывать, с кем она говорит, потому что спустя несколько секунд появляется тетя Гермиона.
Она выглядит растерянной и немного усталой. Она оглядывает нас всех, а потом снова вопросительно смотрит на маму.
– Ты знаешь, что выкинул твой крестник? – ядовито спрашивает мама, и слово «крестник» звучит как какое-то ругательство.
Тетя оглядывается на меня, и теперь она выглядит еще более обескураженной. Черт, даже я обескуражен. Не знаю, зачем мама заставила ее прийти, но, раз уж она здесь, я могу ответить на незаданный вопрос. Я смотрю на Кейт, потом опять на тетю.
– Мы поженились, – говорю я, задаваясь вопросом, а не последует ли за этим еще один взрыв.
Но тетя Гермиона просто смотрит на меня, некоторое время ничего не говорит, а потом ее бровь немного кривится.
– О, – говорит она, и это звучит очень рассеянно и потерянно. – Поздравляю… – звучит это так, будто она хотела бы, чтобы это выглядело искренне, но я не буду лгать и притворяться, что это не выглядело вымученно и слабо.
Но все же я выдавливаю наполовину благодарное:
– Спасибо.
Мама же просто взбешена.
– Не поздравляй их! – резко выкрикивает она.
Тетя Гермиона приподнимает брови:
– Почему нет?
– Ты поздравляешь их глупость!
Не могу поверить, что это происходит. Кейт выглядит просто убитой, я чувствую себя убитым. Это совершенно не то впечатление, какое бы мне хотелось, чтобы на нее произвела моя семья.
– Джинни… – пытается что-то сказать папа, но мама совершенно не дает ему этой возможности. Вместо этого она обращается к тете.
– Не имеет значения. Они поженились в Греции. Это даже незаконно, – она говорит это, как само собой разумеющееся, но мы все просто смотрим друг на друга. И тетя Гермиона отвечает ей:
– Это не значит, что это незаконно.
Мама просто незаинтересованно пожимает плечами, как будто ей совершенно плевать.
– Это не имеет здесь силы, пока твое министерство это не заверит, – едко говорит она. – И этого не будет.
– Почему?
– Потому что ты это запретишь! – раздраженно говорит мама. – Серьезно, ты же не можешь думать, что это хорошая идея! Они слишком молоды!
Но тетя Гермиона выглядит несколько растерянной и раздраженной. Представляю, насколько ей не нравится, что мама вытащила ее сюда в такой момент.
– Джинни, они взрослые, – спокойно говорит она. – Они могут жениться сколько хотят.
Но мама выглядит уже совершенно безумной.
– Им только по двадцать два! Они недостаточно взрослые, чтобы жениться!
– Тебе было двадцать два, когда ты вышла замуж.
И вот и оно.
Слова висят в воздухе, и на долгие, тяжелые секунды повисает тишина. Я рад, что тетя Гермиона сказала это раньше меня. Эта мысль несколько раз пробегала у меня в голове, но я предпочитал держать ее при себе. Каким-то образом (и, как оказывается, правильно), я полагал, что это будет не самым безопасным заявлением.
Мама в шоке смотрит на нее, а потом качает головой.
– Верно. И ты видишь, что из этого вышло, – горько говорит она.
Не думаю, что кто-нибудь ожидал такой реакции, а папа выглядит так, будто ему дали пощечину. Должен признаться, это было довольно грубо… Но маме, кажется, наплевать, что она только что оскорбила своего мужа и свой брак на глазах у других. Она не останавливается на этом, а начинает оскорблять и меня.
– Знаешь, что случается, когда заводишь ребенка в двадцать два? – спрашивает она. – Вырастает вот это!
Она резко машет рукой в мою сторону, и я в шоке стою с раскрытым ртом пару секунд, прежде чем воскликнуть:
– Она не беременна! – как раз в ту же секунду, когда впервые заговаривает Кейт:
– Я не беременна!
Но маме и на это наплевать. Она просто продолжает вопить.
– Вы слишком молоды!
У нас у всех есть темные, мрачные тайны. У некоторых они страшнее, чем у других, но никто никогда не признается в них.
Мрачный, темный секрет моей мамы?
Она втайне винит меня в том, что я разрушил ее жизнь.
Разрушил ли я ее жизнь? Не знаю. Это относительно. Я имею в виду, я разрушил жизни многих женщин, так что, возможно, это просто у меня такой прирожденный талант. Умение от рождения, нет, даже от зачатия. В любом случае, это правда.
Вот видите, моя мать винит меня в потере всего того, что она могла бы получить, но не получила. Когда ей было двадцать два, она была профессиональным игроком в квиддич, как и я. Разница лишь в том, что она забеременела и была вынуждена уйти, в то время как мои шансы забеременеть равны нулю на миллион процентов. Но, вот понимаете, одна ошибка – и вот она переходит от красивой и успешной карьеры игрока, которую она так любила, к планированию внезапной свадьбы до того, как мир узнает, что она беременна внебрачным ребенком.
Но это же не моя вина, ведь так? Я имею в виду, я не просил, чтобы меня рожали. Я не имею к этому отношения. И мама это знает, вот почему это темная, мрачная тайна, о которой никто не говорит. Но от этого не лучше.
Тетя Гермиона, кажется, поняла, к чему все это ведет, и ей достает здравого смысла понять, что мама сейчас окончательно сорвется и скажет что-то такое, что никогда не сможет взять назад. Так что она вмешивается и решает увести разговор в другую сторону.
– Принесите завтра свидетельство о браке, – спокойно говорит она мне с Кейт. – Мы все устроим.
Мама близка к истерике, и она выходит из чертова тупика:
– Что бы ты сделала, если бы это была Роуз? – злобно спрашивает она, расстреливая тетю таким взглядом, будто это она сейчас сбежала и вышла замуж.
Но тетя Гермиона сохраняет спокойствие.
– Я была бы за нее счастлива.
Мама фыркает и закатывает глаза.
– О нет, не была бы, – усмехается она. – Ты была бы счастлива, если бы твоя дочь заявилась и сказала, что замужем?
– Да. Она влюблена. Если она счастлива, то и я буду счастлива.
Моя мать пьяна. Она, наверное, выпила уже четыре рюмки, с тех пор как начался ужин, и сейчас это начинает проявляться.
– Твоя дочь собирается стать Малфой!
Я не настолько туп, чтобы делать вид, что тут ничего особенного нет. На самом деле я хорошо помню каждую секунду того момента, когда все узнали, что наша дорогая милая Роуз встречается с сыном Врага Общества Номер Один. Это было не мило (забавно, но не мило). Плевать, сколько бы все ни говорили, насколько Скорпиус другой, фамилию его ничто изменить не может. И это слишком большая помеха, чтобы просто пройти мимо.
Но тетя Гермиона твердо намерена сохранять спокойствие.
– И что? – спрашивает она, немного приподняв брови.
И мама смеется снова злобным, жестоким смехом.
– О, да ты спятишь, когда это случится, и ты, на хрен, знаешь это, – выплевывает она.
– Ты не знаешь Скорпиуса, – говорит тетя Гермиона, ее голос одновременно зловеще спокоен и в то же время резок. Кажется, что она с трудом сохраняет лицо. – Не делай вид, будто ты хоть что-то о нем знаешь.
– Я знаю, что ты не выносишь это, – усмехается мама. – И я знаю, что Рон не мог это вынести, – все в комнате замерли при этом имени. – И я знаю, как тебя убивает то, что ты притворяешься, будто ты с этим смирилась.
– Он любит мою дочь, она любит его. Это все, что имеет значение, – зловещее спокойствие исчезло, и вместо него появилась горькая раздраженность.
– Ага, – снова закатывает глаза мама. – Пока Люциус Малфой до них не доберется.
– Джинни, перестань, – наконец заговаривает папа, и мама поворачивается, чтобы расстрелять его взглядом.
– Не смей указывать мне, что мне делать! – шипит она. Потом она снова поворачивается к тете Гермионе. У меня ощущение, что они совершенно забыли, что мы с Кейт тоже в комнате.
– Знаешь что? Может, я слишком бурно реагирую. Я имею в виду, все мои дети – гребаные идиоты, – (она так же забыла, что я в комнате, или же она просто жестока), – но, по крайней мере, никто из них не настолько туп, чтобы путаться с Малфоями.
У моей тети очень красное лицо, и кажется, что она сейчас сотрет зубы в порошок.
– Не говори так о моей дочери, Джинни, – произносит она со всем самоконтролем, какой только смогла собрать.
Мама перебрасывает волосы через плечо и складывает руки на груди, становясь немного прямее:
– Ну, ты должна признаться, что, какой бы умной эта девчонка ни была, она иногда делает очень тупые вещи.
Вот и все. Тетя Гермиона взрывается, и весь самоконтроль испаряется. Слова, слетающие с ее языка, приправлены горечью и озлобленностью:
– Ну хорошо, давай поговорим о твоей дочери и о том, что она сделала с моим сыном! Или ты забыла?
– Гермиона… – это снова папа, но его во второй раз затыкают.
– Ой, да заткнись, Гарри, – выкрикивает она, лишь на секунду отводя тяжелый взгляд от моей матери.
Но, кажется, его это уже достало, потому что он тоже срывается:
– Вы обе, – кричит он вдруг, – просто, на хрен, прекратите!
Секунд десять длится тишина, а потом мама снова срывается, на этот раз на папу.
– Это твоя вина, – злобно обвиняет она.
Папа только моргает, а потом немного качает головой.
– Моя вина? Отлично, Джинни. Ну, расскажи же тогда, в чем эта моя вина?
Она, не колеблясь, исполняет его просьбу:
– Тебе всегда было на него насрать! Ты все время проводил, шастая где-то в роли Гарри-гребаного-Поттера, бросив меня здесь делать все в одиночку! И теперь взгляни, – она вскидывает руки. – Сынок весь в папочку! Тоже пошел и нашел себе наивную девчонку, которой теперь он сможет портить жизнь!
– Я здесь, в этой гребаной комнате! – ору я, потому что меня это полностью достало. Они все останавливаются и смотрят на меня. Знаю, я, наверное, выгляжу обезумевшим, но какого хрена они ждали? Они что все это серьезно? Говорят так, будто меня здесь нет, говорят все эти ужасные вещи! Кейт стоит в паре шагов от меня, и она выглядит настолько неловко, как я ее никогда в жизни не видел. На самом деле она совершенно в ужасе.
И в этот момент тишины мама тоже ее замечает.
– Наслаждайся, пока можешь, милочка, – саркастично говорит она, и Кейт выглядит так, будто хочет исчезнуть. – Потому что вскорости ты будешь проводить все свое время, меняя подгузники и подчищая за остальными людьми. И так будет всю твою жизнь!
На это одновременно приходит три ответа:
– Оставь ее в покое! – я.
– Если ты так к черту несчастна, так почему ты еще здесь? – отец.
– Джинни, ты пьяна, тебе лучше заткнуться, – тетя Гермиона.
Мама с секунду колеблется, решая, кому первому ответить. Она останавливается на тете Гермионе, которая полностью восстановилась после своей кратковременной потери контроля. На самом деле она стоит совершенно спокойно и молча, когда мама начинает свою тираду:
– Ох, прости, Гермиона, – саркастически выплевывает она. – Прости, что я тебя расстроила. Я знаю, это самый непростительный грех на планете, верно? – она немного морщит нос и прищуривает глаза. – Я забыла, что у нас ведь только тебе можно расстраиваться. Ах да, и еще тебе, – беззаботно поворачивается она к папе. – Но только не мне. Я имею в виду, как будто он не был моим гребаным братом!
Не знаю, откуда это взялось и как вообще поднялась эта тема. Но это неважно, потому что, как оказалось, мама неделями (а может и годами) подавляла в себе эмоции, которые теперь с ревом выплескиваются наружу.
Тетя Гермиона только моргает при этих словах. А потом закрывает глаза и медленно говорит:
– Джинни, тебе лучше остановиться, – ее слова звучат намного более вымученно и напряженно, чем я когда-либо слышал.
– Пошли, – шепчет мне на ухо Кейт. В ее голосе наполовину паника, наполовину отчаяние. Она сплетает свои пальцы с моим, но я ничего не могу делать, кроме того, чтобы обалдело смотреть на сцену передо мной.
– Простите, что я расстроилась, – злобно говорит мама. – Я знаю, это непозволительно! Это предельно ясно потому, что ни один человек не спросил меня, как я себя чувствую! Это не имело ко мне отношения! У меня нет никаких прав расстраиваться!
Тетя Гермиона сейчас заплачет. Ее глаза наливаются слезами, и очевидно, что она изо всех человеческих сил старается сдержаться. Но это явно не тот разговор, в котором она хочет сейчас участвовать, и кто бы ее винил. Я почти встреваю и что-то говорю, но папа прерывает меня до того, как я начинаю.
– Хватит, – серьезно говорит он маме. – Сейчас не время.
Мама просто пронзает его взглядом, самым злым, что я когда-либо видел. Я много раз видел, как мои родители ругаются, но это самый холодный взгляд, что я видел. Мамин голос тих и мерзок, когда она снова заговаривает, переводя ледяной взгляд с папы на тетю Гермиону.
– Вы оба можете сходить и потрахаться. Теперь у вас наконец-то есть шанс, уверена, вам от этого станет намного веселее.
Она выходит, не говоря больше ни слова. Звук захлопнувшейся двери из коридора – единственный звук за долгую, неуютную минуту. Никто ничего не говорит, и никто не смотрит на других. Наконец папа и тетя Гермиона смотрят друг на друга, и у них какой-то молчаливый разговор. Он явно словно спрашивает у нее что-то, что она может понять, и она лишь качает головой в ответ. Тогда он уходит и идет за мамой.
Потом тетя Гермиона смотрит на нас. Она все еще выглядит так, будто сейчас заплачет, но она не плачет.
– Приходите завтра, – тихо говорит она. – Я подпишу ваши бумаги.
Она дизаппарирует, не прощаясь, и тогда мы с Кейт остаемся одни в гостиной. Я потрясен, в прямом смысле потрясен. Не могу поверить в то, что сейчас случилось, и более того, я просто убит тем, что это произошло на глазах у Кейт. Наш первый официальный выход, и тут такое…
– Прости, – тихо говорю я, не смея встретиться с ней взглядом, потому что мне так стыдно.
Она все еще держит меня за руку, и она встает передо мной, чтобы второй рукой обнять меня за талию.
– Пошли домой, – мягко говорит она, не говоря о том кошмаре, что мы только что с ней увидели. В конечном итоге мы с ней об этом поговорим, но сейчас мне хочется притворяться, что этого не было. И Кейт это знает.
И вот за что я ее люблю.