Гардинер умер в середине ноября. Сразу за этим последовало послание от королевы. Она в неопределенных терминах «просила» их вернуться ко двору. Письмо было пропитано слезами. Мэри хотела, чтобы на Рождество собралась вся семья, но это гарантировало очень угрюмый праздник. Белла заплакала, услышав это от Эдварда.

Они вместе спустились на пляж и сели на камень возле места, где Эдвард в первый раз увидел Беллу, обнаженную и греющуюся на солнце рядом с двумя мужчинами-тюленями.
- У меня ощущение, что я больше никогда не увижу «Вечные Воды», - задумчиво произнесла она. – Я словно прощаюсь с ними.

- Увидишь. Я клянусь.
Легкий ветерок развеял волосы герцога, вызвав мурашки на шее. Эдвард вспомнил, что не стоит так легко что-то обещать сказочному народу. И на ум пришел еще один обет, который он дал Белле два года назад (неужели прошло уже так много времени?). Клятва, одна мысль о которой вызывала у него отчаяние.

- Что случится, если мы откажемся ехать? – поинтересовалась шелки.
- Спроси Бесс, - коротко рассмеялся он. – Вроде бы ты была там, когда королева послала гвардейцев «эскортировать» принцессу во дворец. И впоследствии… Ей причинили боль, а когда Мэри больно, она становится злой. Если мы перестанем быть ее любимцами – нам придется не очень хорошо.

- Она злится на Филиппа, как ты думаешь?
- Возможно, но это все, что она может делать. Поэтому Мэри плачет и молится. Она одинока и ей кажется, что ее все предали. Бесс говорила мне, что совет и парламент бузят, и Мэри не может контролировать их. Она представила на рассмотрение билль о лишении прав протестантов, которые сбежали на континент, приказывая им или вернуться, или их собственность будет отобрана, и парламент провалил его. В кабинете были такие споры, что сэр Бриджес – помнишь его в Тауэре? – закрыл кабинет снаружи и отказался выпустить смутьянов, пока они не проголосуют.

- Мэри должна быть очень зла.
- Именно так. Она на неделю закрыла сэра Бриджеса в его собственном Тауэре, но ничего не смогла сделать с биллем.

- Мне жаль Мэри, - мягко сказала Белла. – Этой женщине так надо, чтобы ее любили… На прошлой неделе Энн рассказывала мне историю из библии про Фараона и Моисея. Бог ожесточил сердце первого, как сказала Энн, и Моисей вывел евреев из Египта. И я подумала тогда о Мэри. Ее сердце тоже ожесточилось? Я никогда не думала, что она способна на такое, Эдвард.
- Не знаю, - сознался герцог. – С другой стороны, я не верю, что это так.

Эммет и Розали поехали с ними. Эммет хотел остаться, потому что еще не обнаружил женщину отца Джейкоба или доказательства его распутства, как признался Эдварду. Но в письме королевы находилось особенное упоминание о них, так что Эммет не мог избежать отъезда. Они последовали за носилками Беллы и Эдварда в карете, что дало детям место для игры и сделало путешествие менее мучительным для них.

В телеги и повозки запаковали вещи, и караван, такой же угрюмый, как похоронная процессия, направился к Лондону. Белла в носилках прилегла на грудь Эдварда и молча плакала. Ее дух падал с каждой милей. Девушка понимала, что Эдвард беспокоится за нее, но не могла скрыть от него своих чувств. Это было бы нечестно.

Энн ехала в телеге с остальными слугами и радостно проповедовала всю дорогу до Лондона. Белла была достаточно уверена, что она заполучила несколько неофитов, судя по их ошеломленному, даже несколько воодушевленному выражению на лицах, но слуги понимали, что надо быть осмотрительными. Пока они внешне подчиняются правилам, герцогу и герцогине ничего не грозит.

Приехав, семья из Каллен-холла обнаружила, что во дворце беспорядок. Каким-то образом их комнаты отдали члену семьи Ховардов, приемному сыну герцога Норфолкского, что было грубым нарушением прав герцога и герцогини Каллен. Две из жен Генриха VIII принадлежали к Ховардам (хотя обеим отрубили голову), и они считали, что таким образом их семья занимает более высокое положение. Положение вещей горячо обсуждалось слугами, которые прибыли в покои герцога и герцогини раньше своих хозяев, и дело почти дошло до драки. Дворецкий вовремя предоставил Калленам комнаты, оставленные для свиты Филиппа (раз уж никто не ожидал, что король вернется до переезда двора в другой дворец). Эти покои считались более престижными, потому что располагались ближе к королевским. Родственники Ховарда пришли в ярость. По их мнению, это они должны были занимать апартаменты рядом с королевой. И таким образом, Белла и Эдвард заполучили новых врагов, даже не зная о произошедшем.

Но раскопали не только это, а еще и новый преступный сговор. Генри Дадли, брат Роберта Дадли (который дал Белле «поэму», чтобы передать ее Бесс), покинул Англию и теперь жил во Франции. Он собирал деньги, чтобы нанять армию и вторгнуться в Англию с явным намерением сделать с королевой Мэри то же, что она сделала с королевой Джейн. Французы, которые ожидали, что королева Мэри вступит в войну против них на стороне ее мужа, открыто поддержали его. И, так как все вышло наружу, этот заговор стал известен многим членам совета, большинство из которых молчаливо одобряло и поддерживало его. За каждым открытым предателем стояло не меньше пяти его последователей, и их было так много, что наказание становилось невозможным – тогда бы правительство опустело.

Так как их комнаты во дворце еще не были готовы, Белла и Эдвард отвезли Розали и Эммета с детьми в дом в Хампстеде и направились прямо в кабинет королевы. При первом же взгляде на у женщину Белла задохнулась и обрадовалась, что ее лицо скрыто низким поклоном. Мэри выглядела так, словно с их последней встречи прошло десять лет. Она подняла Беллу и поцеловала ее в лоб.
- Кузина, я рада видеть вас, - произнесла женщина.

- Так же, как и мы рады, Ваше Величество, - ответил Эдвард и опять поклонился.
- Входите, - сказала Мэри и провела гостей в спальню. Ее фрейлины последовали за ней. Белла улыбнулась и помахала Сьюзен Кларенкьюкс и Джейн Дормер. Сьюзен помахала в ответ, но Джейн Дормер с открытым неуважением уставилась на Беллу. Сердце шелки упало. Что еще случилось? Она попыталась покопаться в памяти, чтобы понять, когда успела оскорбить Джейн или кого-нибудь из ее друзей, но ничего не нашла. Белла сделала себе мысленную пометку расспросить Джейн при первой же возможности. Она не собиралась играть в эти игры.
Мэри пригласила их сесть рядом с огнем. Эдвард, всегда галантный, занял место, ближайшее с камином, и отодвинул на несколько дюймов стул Беллы, чтобы она оказалась как можно дальше от пламени.

- Вы выглядите счастливыми, - тоскливо произнесла Мэри.
- Так и есть, - согласился Эдвард и взял Беллу за руку. – Бог благословил меня достойной женой и двумя здоровыми детьми.
- Достойной… - Мэри бросила косой взгляд на Беллу. Хотя ее взгляд мог быть и хуже, чем являлся на самом деле. – Я слышала о вашей благотворительной работе.
Эдвард застыл, готовый защищать жену, но Мэри, кажется, искренне интересовалась ею. Белла немного рассказала о том, что делали она и Розали, о перестройке работного дома и предложении бедным людям работать в их поместье.

- Вы общались с ними? – спросила Мэри. – Сами?
- Конечно.
Мэри моргнула и села на свое кресло.
- А ты, Эдвард? Приспособления для поднятия зерна не служат твоему благополучию.
- Нет, - признался герцог. – Но, когда следующей весной начнется сев, мои фермеры и работники будут здоровыми и готовыми к работе.
Королева хихикнула.

- Может быть, ты и хочешь показать свою практичность, Эдвард, но я знаю, что это только «твое доброе сердце». – Она погрозила ему пальцем. – Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы ты мог обмануть меня.
- Я никогда и не пытался, - прямо ответил Эдвард.
Королева поняла. Она быстро заморгала, и в ее глазах показались слезы.
- Вы двое - мои самые преданные друзья, - низким и печальным голосом заявила она. – Меня не волнует, что говорят о вас остальные…

- Кто это порочит наше имя? – поинтересовался Эдвард.
Мэри махнула рукой.
- Не имеет значения, кузен. Я не верю им. Вы слышали о последних заговорах против меня?
Эдвард не позволил себе заколебаться.
- Некоторые, кузина. Но я не уделяю много времени болтовне о волнениях.
- Это Элизабет, - сказала Мэри. Слеза потекла по ее щеке. – Я знаю это.
Белла наклонилась вперед.
- Ваше Величество…

- Не защищай ее! – яростно крикнула Мэри, и Белла сжалась. Мэри смягчила тон, увидев, какой эффект он произвел. – Не волнуйся, Белла. Я не виню тебя. Ты доверчивая, и она воспользовалась этим. Она всегда находится в центре событий, плетя свою сеть, как паук. О да, она умна и прикрывает свои делишки, но правда всегда выйдет на поверхность.
- Надеюсь, что это так, - тихо промолвила Белла.

Рождество при дворе прошло безрадостнее, чем в прошлом году. Даже маски на маскараде были печальными. Декорации из сосновых веток, остролиста и омелы смотрелись вялыми и бледными, и даже святочные гуляния проходили уныло и сумрачно. В Хампстеде Белла и Эдвард делали все, чтобы повеселить хотя бы детей играми и музыкой (Розали подарили верджинел), и праздничным угощением. Белла нетерпеливо ждала Нового Года, потому что хотела подарить кое-что Эдварду.

Этим утром она рано разбудила мужа и, сжав его за руку, повела в их личный кабинет. Он сонно следовал за ней, широко зевая и жалуясь на то, что еще слишком рано.
- Смотри, - сказала она и показала на камин.

Выражение его лица стоило этого. Эдвард посмотрел на подарок, потом опять на жену, затем снова на свой подарок, и широкая улыбка возникла на его лице.
Это был портрет Беллы и двоих его детей. Супруга сидела на стуле, одетая в красное бархатное платье, богато расшитое золотом. На ее шее красовалось жемчужное ожерелье, в центре которого свисала золотая подвеска в виде буквы «К». Элизабет стояла рядом, одетая в похожее платье, широко раскрыв серьезные глаза и осознавая свое великолепие. В руках девочка держала тюдоровскую розу. Уорд сидел на коленях Беллы. К его темно-красному вельветовому костюмчику прикололи золотую брошь с гербом герцога, чтобы показать ранг персон, изображенных на портрете.

Это был прекрасный рисунок, сделанный в стиле Ганса Голебина и написанный священником Джоном Беттсом. Ему удалось передать кремовый, почти сияющий цвет кожи Беллы и мягкий намек на румянец на ее скулах. Первый же взгляд говорил, что Уорд – ее ребенок, потому что у обоих были темные, впечатляющие глаза. Белла нежно обнимала дитя, и этот жест говорил о ее заботе и желании защитить, а второй рукой она прижимала к себе за плечи Элизабет.
- Тебе нравится? – мягко спросила Белла. – Я не уверена, что он хорошо нарисовал маленькую Элизабет. Наверное, он должен был сделать ее более похожей на меня.
Эдвард едва мог говорить.

- Это… Это прекрасно, - выдавил герцог. – Точно так, как мне хотелось. – На холсте изображалось его воспоминание, но на него было больно смотреть. Потому что Эдвард знал, что однажды будет тоскливо смотреть на него, вспоминая ощущения ее кожи и прикосновения этих розовых губок. И это будет все, что у него останется.

…

- Ваше Величество, письмо от короля! – Джейн Дормер впустила посланника, который поклонился и протянул сложенную записку.
Белла ненавидела эти слова, потому что они всегда означали серию событий. Мэри со сверкающими от возбуждения глазами взяла письмо трясущимися руками. Может быть, в нем сообщается о его возвращении в Англию? Или он, наконец, написал те любовные слова, которые она так хотела прочитать?

Королева быстро прочитала письмо, и ее возбуждение упало. За минуты она постарела на десять лет. Ее руки затряслись, и бумага упала на пол, как опавший листок. Мэри закрыла ладонями лицо и попросила своих фрейлин оставить ее. Белла не послушалась и подошла к ней. Как только двери закрылись, и она осталась одна в безопасности, то разразилась слезами. Герцогиня обняла Королеву и покачивала ее, как ребенка, словно тому приснился ночной кошмар, или он разбил в саду коленку. Белла шептала что-то тихое и успокаивающее Мэри, но ничего не могло привести ее в чувство.

Она писала ему каждый вечер. Белла видела Королеву за столом в ее кабинете, выплескивающую свое сердце на бумагу, умоляющую его вернуться. Позже от беспокойства слова превратились в отчаянные просьбы.

Редкие ответы Филиппа были холодными, деловыми и короткими. Его отец отрекся от престола из-за плохого здоровья и отдал королевство Нидерландов Филиппу. Находясь во Фландрии, он писал Мэри, что не может уехать оттуда, потому что ждет формальной коронации. А потом он поедет по стране, чтобы увеличить свою поддержку со стороны простых людей. А после Филипп будет ждать своего отца, который должен отдать ему его наследство - Испанию, но его руки слишком дрожат, чтобы сейчас подписать документы. А потом он будет ждать официального визита короля и королевы Богемии.

И так далее. Филипп серьезно намекал, что вернется сразу же, как только Мэри назначит дату его коронации, чтобы он получил титул короля Англии со всеми правами и авторитетом, который дает этот титул. Хотя она готова была выполнить его желание только для того, чтобы вернуть его назад, парламент не соглашался давать королеве деньги на такую экстравагантность, как непопулярный король. Даже слегка увеличивая налоги, чтобы закрыть основные нужды короны, Мэри давала обещание, что не отдаст деньги Филиппу, и парламент сильно рассердился, когда она отдала одну шестую часть ежегодного дохода правительства Риму. Просить увеличить налоги и тут же отдавать десятки тысяч фунтов выглядело для многих членов парламента возмутительным фактом, и половина из них проголосовала против. Некоторых, кто возмущался сильнее всех остальных, бросили в Тауэр.

Белла, обнимая плачущую Мэри, посмотрела на письмо на полу. Одна его страничка лежала лицом вверх. Филипп хотел, чтобы она отправила людей из его свиты, которые еще оставались в Англии, и личные вещи в Нидерланды. Ходили слухи, что Филипп настойчиво изучал голландский язык. За год, проведенный в Англии, он не потрудился выучить и одного слова на английском. Ничто не указывало на короткий визит, который быстро закончится.

И в добавление к слухам Филипп жил в Нидерландах веселой жизнью. Всю ночь он проводил на вечеринках, пил, играл и кутил. Ранним утром мужчина уходил с праздника, без доклада являлся в особняки своих дворян, будил их обитателей и приказывал развлекать его. Неудивительно, что его популярность в Нидерландах была не выше, чем в Англии.

Посол, которого Мэри послала к нему в декабре, не рассказал ей об очевидном интересе короля к одной из женщин его двора, мадам Денали. Филипп не трудился скрывать это, но посол пожалел Мэри и ничего не сообщил ей, когда вернулся в Англию. Хотя, конечно, слухи нашли его дом. Они могут дважды обогнуть земной шар, пока правда ляжет к его ногам.

Мэри отказывалась верить им, так же, как не верила остальным сплетням. Она высоко поднимала подбородок и притворялась слепой и глухой, как и должна себя вести жена короля. Она пребывала при дворе, сохраняя хладнокровие. Но сейчас, наедине с Беллой в своей спальне, женщина выплакивала свое разбитое сердце.

- Я так старалась. Я так трудилась, чтобы удовлетворить Бога и моего мужа.
Почему эти слова вызвали дрожь, пробежавшую по спине Беллы?

…

Архиепископ Крамнер был тем мужчиной, которого Мэри винила в разрушении Англии, в том, что прекратилось то золотое, совершенное время ее родителей, когда они были счастливой семейной парой, а она их милой принцессой. Он сменил на этом посту кардинала Вулси, который потерпел неудачу после семи долгих лет служения, снятого с должности матерью Мэри, Кэтрин Арагонской. С Крамнером (и небольшой помощью Анны Болейн, снабжавшей его некоторой реформистской литературой), король решил, что главой Церкви Англии должен быть он, а не Папа Римский. Крамнер удовлетворил просьбу короля о разводе и разработал доктрину новой англиканской церкви. Он короновал Анну Болейн, крестил ее несовершеннолетнюю дочь Элизабет и стал одним из крестных отцов принцессы. Четыре года спустя Крамнер исповедовал Анну Болейн перед ее казнью и провозгласил, что ее свадьба с королем была незаконной, что автоматически делало незаконнорожденной принцессу Элизабет.

Он честно служил Генриху VIII до его смерти и был тем, кто исполнил похоронные обязанности для сына Генриха, короля Эдварда VI, после нескольких коротких лет его правления. Когда на трон взошла Мэри, Крамнер сообщил реформаторам о необходимости покинуть Англию, пока еще есть время, но сам отказался уезжать. Это произошло незадолго до того, как Мэри посадила его в Тауэр как предателя веры.

Над Крамнером уже прошел один суд, но формально Мэри еще не присоединила Англию к католической церкви, и архиепископ все еще был ее кардиналом, получившим это звание от Папы. Для законности следующий суд следовало проводить в Риме, используя показания с предыдущего суда. Он признал вину и сложил с себя архиепископство до того, как был приведен в светский суд для вынесения приговора. Крамнер видел с балкона своей тюрьмы сожжение Латимера и Ридли.

Поул предложил ему помилование в случае отречения. Он послал длинное письмо Крамнеру, объясняя свое предложение:
«Вы исказили библию, убили понятие святости, и теперь я говорю вам, что вы должны сделать. Через меня с вами говорят Христос и церковь. (Если бы я послушался своих намерений и начал говорить от собственного имени, то сказал бы совершенно иное. С вами я не должен был бы говорить об этом). … Вы поклянетесь на Святом писании, отвечая мне. Вы так самодовольны и глупы, что полагаете, будто это позволит вам найти в библии то, чего не заметили мудрейшие отцы церкви за столько лет?
Вы развели короля с королевой, с которой он прожил больше двадцати лет. Вы разлучили его с церковью, общей матерью правоверных, и с того дня во всем королевстве закон лежал под вашими ногами. Людей тиранили, церкви грабили, дворян убивали одного за другим… Ради вашего собственного благополучия вы отрицали присутствие своего господина и взбунтовались против его слуги – Папы. Может быть, вы увидите ваши преступления. Может быть, почувствуете, насколько сильно хотите помилования. Сейчас же устами моими Христос предлагает вам милосердие; и с отчаянной надеждой, которую я питаю ради вашего спасения, ответьте же на призыв Бога».

Крамнер принял это предложение. Он отрекся. Шесть документов положили перед ним, и все шесть он подписал. Крамнер признал, что совершил проступок против короля Генриха и его законной жены Кэтрин Арагонской. Он признал развод грехом и преступлением против Бога, и то, что совершил это из-за своей ереси и ради формирования новой англиканской церкви. Архиепископ поведал, что был богохульником, гонителем правоверных, и в том, что открыл ящик Пандоры фальшивых доктрин, стремительно разнесшихся по стране. Он сам лично распространял, учил, проповедовал и писал некоторые из них. Крамнер грешил, живя с фальшивыми доктринами, грешил против праведников, прекращая мессы, которые могли спасти их души.

Он подчинился и отрекся, но прощения не последовало. Прошел месяц без единого слова, день тянулся за днем, и ни один посланник не приходил. В скором времени наступил день его казни, дождливый и холодный. Крамнера вывели перед собравшейся толпой. Он стоял и мерз в одной рубашке и с голыми ногами перед небольшим помостом. Люди не знали, чего ожидать.

Большинство считало, что Крамнер повторит свое отречение и получит прощение от королевы. (Некоторые размышляли, где ящик, в котором должен лежать документ о помиловании. Он всегда стоял где-нибудь неподалеку, бросающийся в глаза, чтобы его видели и обвиняемый, и собравшиеся. Но сейчас того никто не видел). На помосте возвели столб, обложив его хворостом (возможно, для усиления драматического эффекта, как неопределенно говорили некоторые).
Для чтения проповеди выбрали провоста Итона, Мастер Коула.

- Мои друзья, я стою сегодня перед вами в первую очередь для того, чтобы объяснить, почему этот мужчина, бывший архиепископ Крамнер, будет казнен…
Шорох разочарования и смущения прошел по толпе.

«Это неправда! – шептали некоторые. - Он отрекся! По законам церкви те, кто отрекаются, сохраняют свои жизни!»
Даже те из них, кто ненавидел Крамнера за разрушение монастырей и святынь, были в шоке и смятении.

Коул был превосходным оратором. Толпа внимала каждому его слову.
- Первой причиной, по которой Крамнер не может быть помилован, - пояснил он, - это чудовищность его прегрешений. Все восстания за последние два десятилетия – это его вина. Он развел короля с его законной женой. (Это не вина короля, - поспешил добавить Коул, - которого ввел в заблуждение злобный Крамнер). Единолично этот мужчина стал представлять англиканскую церковь. Это он создал богохульные доктрины и остался верен своей ереси, защищал ее, писал о ней, проповедовал ее, и все это до последнего часа, пока не прозвучало отречение.

- Были и другие причины, - сказал Коул, - личные причины, о которых не знают и не должны знать посторонние. Но одно только упоминание имени Кэтрин Арагонской уже говорило о том, что эти «личные причины» имели отношение к давнему гневу Мэри за обращение с ее матерью, которую «отодвинули» в сторону, и непосредственному унижению Мэри ее собственным отцом.
- Наконец, - заметил провост Итона, - было казнено столько добрых католиков: Томас Мур, епископ Бишоп и другие…

Смерть Крамнера должна была уравновесить их.
Затем Коул начал традиционную церемонию казни и предупредил присутствующих, что они должны учесть преподанный им урок: как низко может пасть могущественный человек, если он уйдет из лона Истинной Церкви. Толпа зароптала, зашепталась, начала переминаться на ногах и поворачивать головы. Коул понял, что теряет внимание людей, и испугался за свою карьеру, которую мог потерять, если толпа начнет возбуждаться. Он повернулся к Крамнеру и адресовал следующую часть ему, будто тот должен ликовать, что Бог примет его в свой дом, и успокаиваться словами из библии, которые Господь произнес ворам, висящим рядом с ним на кресте: «Сегодня вы попадете со мной в рай».

Крамнер ответил, что должен воспользоваться «возможностью» отречься перед собравшимися как служитель церкви; он уже написал речь и отдал ее на одобрение. Сейчас у него есть и кафедра проповедника, и копия текста, чтобы прочитать ее перед публикой. Он начал чтение текста, который приготовил заранее. Речь начиналась с молитвы за здравие и плодовитость королевы и короля, а продолжалась предупреждением к толпе не грешить и любить ближнего своего как брата и сестру. Но потом Крамнер отклонился от текста и сказал, что самый большой его грех состоял в том, что он подписал отречение.

По толпе пробежал ропот.
Крамнер объявил, что книги, которые он написал, послания, теперь заслуживающие осуждения, содержали его истинное мнение о таинствах. Он поднял руку и сказал, что раз уж эта часть его тела подписала отречение, то ее и следует сжечь первой. И затем Крамнер назвал Папу Антихристом. Его согнали с помоста прежде, чем он смог продолжить.
В итоге архиепископа сожгли. Он сдержал слово, сунув в огонь руку еще до того, как загорелось его тело.

Мэри получила новости об отречении и заявила, что сожжение – лучшее, что надо было сделать. В конце концов, мужчина доказал, что он – еретик, так и не отрекшийся от своих убеждений. Но у Беллы от ее слов порвалась последняя ниточка, притягивающая ее к королеве. Она с ужасом посмотрела на Мэри и с трудом поборола желание убежать.
Этой ночью шелки плакала в объятиях Эдварда. Они находились рядом с чудовищем, лицемеркой, которая меняла законы так, как это было нужно ей, и никто не находился в безопасности.
Никто.



Автор: Lissa-Bryan
Перевод: amberit
Спасибо за помощь с деталями в главе Deruddy
Бета: LanaLuna11

Наш ФОРУМ, где мы всегда вас ждем

Исторические заметки:

- На самом деле голосующих запер сэр Энтони Кингстон, но я для определенности соединила его с сэром Бриджесом.

- «Cute» - «прелестный, милый», первоначально означало остроумный или умный. Возможно, это сокращение от «acute» - «острый ум».

- Боннер опубликовал написанное Крамнером признание вместе с другими отречениями, так как это были подлинные слова, сказанные Крамнером на его казни.

- Мадам Денали – на самом деле женщину звали «Мадам д'Алер». Я не удержалась.