Сейчас споем – пришла весна.
Нам помощь свыше послана.
Наша целомудренная Королева
Дитем в чреве одарена.
И Англия ликует
И счастлива как никогда,
Ведь сам Господь благословил нас,
Престолу дав наследника.
Так вознесем Ему хвалу
За благополучнейший исход.
Ее Господь благословил,
Потомством щедро одарив.
О, как же долго добрый люд в отчаянии скитался,
Пока у Англии великой не было наследника.
Но сладкий цвет календулы нас вырвал из пучины.
Так торжествуй же Англия – на это есть причина.
Сомненья прочь, мечта сбылась.
Брак освящен назло врагам.
Завистники и дурачье – покайтесь,
В деяниях своих сознайтесь.
Бог помогает ей во всем,
Достойнейшего сделав королем.
Как расцветает все весной,
Амин Христу ты от души пропой.

Белла аплодировала вместе с остальными зрителями, когда баллада закончилась. Королева Мэри, сидя на своем троне рядом с Филиппом, покраснела и склонила голову, гордая, но смущенная этой музыкальной данью. Баллада набирала популярность среди людей, или так говорили Белле, и печатники делали неплохие деньги на продаже копий.
Сидя на троне справа, Мэри создала ситуацию, которая перешла в горячий спор между ее слугами и слугами Филиппа. Он был королем, утверждали его придворные, и должен сидеть на традиционном месте короля. На это сторонники Мэри отвечали, что она была королевой по происхождению, а Филипп лишь ее супруг. Спор урегулировали, когда Мэри вошла в аудиенц-залу и, не мудрствуя лукаво, плюхнулась на место справа.

Теперь ей было тяжело передвигаться, а раздутый живот делал ее стройную фигуру громоздкой.
– Доброй ночи, мои лорды, мои дамы, - она склонила голову, и все, будто по команде, поклонились в ответ. Белла вышла следом, пройдя через внутренние покои королевы в спальню. Как только они остались одни (насколько это вообще возможно при статусе королевы), Мэри тяжело вздохнула.
– Я устала и хотела бы удалиться, - сказала она и протянула руки, чтобы ее раздели.
– Ваше Величество снова носили эти туфли на каблуках, - ругала Белла. - Должно быть, ваши бедные лодыжки очень болят.

Мэри коротко хихикнула, как делала всегда, когда Белла бранила ее таким образом. Длительное время у королевы не было никого, кто бы заботился о ее благополучии. Каждый раз, когда у нее появлялась гувернантка или заботливая горничная, отец находил причину, чтобы выгнать ту или даже, как в случае Графини Поул, казнить. Теперь вокруг Мэри снова появились друзья, но, по большей части, они восторгались ее статусом королевы, а не ругали, как Белла.
– Обещаю не надевать их снова, - решительно заявила Мэри и поочередно подняла ноги, чтобы снять туфли. – Полагаю, что я, наконец-то, усвоила урок.

У Мэри имелась страсть к моде и красивой одежде, но дурной вкус. Казалось, она убеждена в том, что чем ярче и крупнее драгоценности, тем лучше. Стильные и яркие вещи больше подходили молодым девушкам, и фунты драгоценностей напомнили Белле о том, как малышка Элизабет играла с ее вещицами из шкатулки. Шелки оставила попытки ненавязчиво подтолкнуть королеву к более сдержанной и подходящей одежде. Если бы Мэри знала, как Филипп и остальная часть испанского контингента потешаются над ее гардеробом, то была бы раздавлена.
Брачное соглашение запрещало Филиппу нанимать испанцев в прислугу. Указания были даны английскими католиками, но, так или иначе, Филипп привез ко Двору полный эскорт слуг и теперь с трудом содержал две огромные свиты. Он начал намекать Мэри, что, вместо присылаемой ею одежды, хотел бы иметь денежные дыры. Сегодня Мэри послала ему украшенный драгоценными камнями дублет, который он «забыл» надеть. Если она и была разочарована, когда он приехал в другой одежде, то не подала виду.

«Вот, что значит быть королевой, – думала Белла. – Любезно улыбаться, несмотря на боль».
Мэри усвоила этот урок от своей матери, Кэтрин Арагонской, которая всегда была вежлива с Анной Болейн, женщиной, ради которой ее муж хотел развода со своей королевой двадцать лет назад, чтобы жениться. Она общалась с Анной так же, как и с другими придворными дамами, хотя сердце Кэтрин было разбито.
– Ваше Величество, король здесь, - объявил один из слуг.
– О-о! – Мэри поправила волосы и в ужасе посмотрела на себя: сейчас на ней была только сорочка и нижние юбки. – Умоляю, передайте ему подождать минутку, – она обратилась к своим дамам: – Найдите мой пеньюар, быстро.

Из гардероба вытащили атласный пеньюар и быстро поднесли к ней. Для королевы это был простой предмет одежды: желто-зеленый атлас, расшитый серебряными цветами. Как только Мэри оделась, Белла схватила расческу и быстро провела ею по волосам королевы, восхищаясь проделанной работой. Волосы Мэри все еще были темно-каштановыми с красным отливом, без седины, которая бы все портила. Мягкие волны достигали бедер. Застегнув все пуговицы на пеньюаре, она спокойно произнесла:
– Можете пригласить его, – но в ее тоне проскользнули нотки волнения.
Филипп поклонился, а Мэри присела в реверансе.

– Милорд, – сказала она, – Как мило, что вы пришли навестить меня.
– Я пришел с известием о моем отце, – произнес Филипп. – Война с Францией набирает обороты, – он вручил Мэри письмо, которое она сразу же начала читать.
– Понятно, – все, что она ответила.
– Я заказал корабль из Испании, который будет в моем распоряжении. Я намерен отбыть весной, как только позволит погода поднять паруса. Я собираюсь вести в бой войска своего отца.
Лицо Мэри побледнело.

– Вам нужно ехать? – прошептала она. – Но вы пропустите рождение нашего наследника.
– Это долг сына перед отцом, – заявил Филипп. – Признаю, что в течение нескольких лет я жаждал продвижения военной кампании. Это будет моей первой возможностью приобрести или потерять авторитет. Все взгляды будут устремлены на меня.
– Понятно, – повторилась Мэри.
– Это все, – ответил Филипп, коротко поклонился жене и удалился.
Мэри тяжело опустилась на ближайший стул. Ее глаза остекленели от шока, и она сильно дрожала.
– Оставьте меня, – приказала она.

– Ваше Величество… – начала Белла, ее голос был нежным и уговаривающим.
– Я сказала, оставьте меня, – повторила Мэри голосом, не терпящим возражений.
Белла и другие дамы присели в реверансе и направились к двери внутренних покоев. Шелки оглянулась на королеву, которая вдруг оказалась на десять лет старше, сгорбленную и обнимающую себя руками. Она издала тихий вопль скорби, и Белла тихо затворила дверь. Мэри нуждалась в уединении, потому что прямо сейчас выглядела обезумевшей женщиной, а не королевой.

________________________________________
В тот год зима была по-зверски суровой. Холод и голод сказались на людях. Никто не считал, сколько народу голодало, сколько малышей умирало, потому что у их голодной матери нет молока, сколькие ослабли и не устояли болезням. Все взывали к Богу: почему нас наказывают? За какие прегрешения Англии Бог держит на них зло? Почему их народ проклят?

Было так холодно, что река за домом в Хэмпстед-хит застыла. Казалось, из-за отсутствия возможности поплавать Эдвард беспокоился больше, чем сама Белла. Шелки практически не испытывала необходимости в купании, потому что была так счастлива с Эдвардом и детьми. Теперь Эммет, будучи трезвым, стал очень игривым и юморным. Он мог разрядить атмосферу в любой компании. Казалось, дочь излечила некий разлад в его душе. И он так ладил с детьми, что давал Эдварду и Белле много возможностей «побыть наедине» в их покоях.
Однажды днем Белла проснулась и обнаружила в комнате странную девушку, которая стирала пыль со шкафа в углу, где хранилась шкурка шелки. На нее всегда накатывали волны тревоги, когда кто-то находился близко к маленькой драгоценности и, должно быть, герцогиня зашумела, потому что девушка подпрыгнула и обернулась.

– О, прошу прощения, что разбудила вас, ваша светлость, – она присела в реверансе и быстро взглянула на Беллу с выражением беспокойства на лице.
– Не мучайте себя, – сказала Белла, села на постели и потянулась. – В любом случае, мне уже пора вставать. Который час?
Девушка посмотрела на часы на каминной полке, некогда принадлежащие Джейн Грей.
– Только что было четыре, ваша милость.
– Четыре? Проклятье! – Белла вскочила с постели. – Всего-то на мгновение хотела прилечь. Как тебя зовут?
– Энн, Ваша Светлость. Энн Эскью.

– О-о! – Белла рассматривала ее с любопытством. Так это та самая девушка, которую выгнали из дому из-за ее веры. Белла рассказала о ней Эдварду, который обещал поговорить с ее мужем, Каймом, чтобы посмотреть, что можно сделать. Эдвард хлопнул себя по лбу, когда шелки упомянула об этом, потому что сам пытался не забыть поговорить с Каймом о милостыне и ее распределении. Он написал письмо и отправил его вчера. Ответ должен прийти в течение недели или около того, если курьеру не помешает снег или еще что-то.
Энн крутила в руках тряпку для пыли. Любопытный взгляд Беллы заставил ее нервничать.
– Я бы хотела поблагодарить вашу светлость за любезность в предоставлении места среди ваших слуг, – изрекла Энн.

– Я от всего сердца переживала за тебя, когда услышала, что муж не позволил тебе видеть детей, – тихо ответила Белла. – Не могу представить себе боль, которую испытала бы, оказавшись в подобной ситуации.
Энн расправила плечи и приподняла подбородок.
– Я страдаю во имя своей преданности Иисусу, – заявила она. – И Он воздаст мне на небесах.
Белла понизила голос, помня, что у стен в благородных домах есть уши:
– А ты не боишься? Сейчас незаконно посещать любые службы, кроме мессы.
Глаза Энн сверкнули.
– О, ваша милость, если мы должны страдать за веру нашу, то так тому и быть. Наша судьба находится в руках Господа.

– Энн, я должна предупредить тебя, что это только все ухудшит, – заметила Белла.
Вчера она была в покоях Мэри, когда нанесли визит кардинал Пол и епископ Гардинер. Кто-то пригласил их, думая, что они смогут поднять дух королевы, вывести ее из депрессии, в которую она впала после заявления Филиппа. Теперь Мэри беспокоится только о предстоящем рождении ребенка. Существовала реальная возможность, что она не переживет роды. На что девушка сказала, что интересуется, какое королевство останется ребенку.
Вместо создания мирного порядка и единообразия веры, как намеревалась Мэри, возвращение Англии к папским уставам, казалось, только усилило протестантскую веру. Эти службы проходили на чердаках и в подвалах. Кружки по изучению Библии, вроде того, к которому принадлежала Анна, существовали повсюду.

Еще во времена Генриха VIII король считал, что было хорошей идей опубликовать Библию на английском языке, чтобы она была доступна для всех людей, не только тех, кто достаточно образован, дабы читать латынь. К его ужасу, люди начали формировать собственное мнение о том, каким должно быть толкование Библии, и именно поэтому он был вынужден отменить один закон, заменив его другим, в котором говорилось, что никто сословием ниже «знатного господина» не мог читать Библию, как и женщины любого сословия. Но новый закон Генриха был так же бесполезен, как и тушение свечи после того, как в доме начался пожар. Версии Библии на английском копировались, тайно печатались и ввозились контрабандным путем из иностранных земель, множась с каждым годом, несмотря на попытки помешать этому.

Епископ Гардинер хмуро посмотрел на Беллу и отвернулся, когда она присела в реверансе. Белла не знала, что сделала, чтобы оскорбить Гардинера, но он, казалось, ненавидел ее и отвергал все ее попытки завязать дружественные отношения. Эдвард сообщил, что епископ точно так же обращался с ним на заседаниях Совета. По его мнению, все происходило из-за того, что он выступал против возрождения закона о ереси, и предположил, что тот не любит Беллу по той же причине.
Кардинал Поул протянул руку Мэри, и она приложилась к кольцу. Он осенил ее крестным знамением, благословляя, прежде чем она поднялась на ноги.
– Ваше Величество, прискорбно видеть вас в таком состоянии, – сказал он, качая головой.
– Все разваливается, – бросила Мэри. – Я не понимаю. Буквально вчера я слышала о нападении группы инакомыслящих на священника. Они отрезали ему нос, отче, подняли руки на духовное лицо и надругались над ним.

– Вы позволили сорнякам задушить высаженный вами сад, – сказал Поул. – Когда Англия присоединилась к церкви, я отбросил ее грехи в Море Забвения. У каждого был шанс начать все заново. Вместо того чтобы эти… инакодумцы вернулись к своим грехам, как пес возвращается на блевотину свою*.
Мэри съежилась, услышав эту библейскую метафору. Ее часто тошнило в эти дни.
– Бог дал вам корону с определенной целью, Ваше Величество. Ваша жизнь была спасена, чтобы вернуть Англию обратно в объятия Церкви, обратно к свету Истинной Веры. Больше не может быть беззакония среди народа, чтобы не питать таких людей, и ничто не сравнится с этим: Подрывая саму основу нашей нации, они создают дверь к всякого рода порокам и злу.
– Вы видели, что произошло, когда протестанты восстали под предводительством Уайетта, – добавил Гардинер. – Они повесили три сотни священников!
Белла тоже слышала эту историю, но никто так и не назвал кого-либо из священников, которые якобы были повешены.

– Господь не допустит процветания народа, пока вы не искорените это зло, – заявил Поул. – Только по этой причине Бог оберегал вас в опасное время. Ваша бабушка, Изабелла, видела опасность, создаваемую еретиками. И Испания стала могущественной нацией, благословенной Богом, преуспевающей и безопасной благодаря ее усилиям.
Взгляд Мэри бегал между мужчинами. Однажды Белла услышала, как Поул назвал королеву безвольной, как и всех женщин, и теперь перед лицом таких, как Гадинер и Поуп, она, казалось, колебалась.
– Я должна молиться об этом, – произнесла Мэри.
– Ваша сестра по-прежнему представляет угрозу, – напомнил Гардинер. – Протестанты могут подняться под ее покровительством, если и дальше будут укреплять свои позиции. – Это была актуальная угроза: прибытия Элизабет теперь ожидали в любой день.

– Я буду молиться об этом, – повторилась Мэри. По твердости ее тона оба мужчины поняли, что их аудиенция закончилась. И, когда они ушли, Белла увидела в глазах Мэри самое страшное: надежду.
И теперь герцогиня пыталась предупредить девушку, которую выгнали из дому за ее религиозное инакомыслие.
– Они собираются возродить закон о ереси, – оповестила шелки Энн. – Гардинер возглавит специальную комиссию по поиску и осуждению.
– Я не боюсь, – ответила Энн. – Ах, если бы я только могла заставить вас понять, ваша милость. У тех, кто живет с Иисусом в сердце, нет страха. Спросите брата милорда вашего мужа. Он расскажет вам.

– Эммет? – выпалила Белла. – Эммет протестант?
– Да, ваша светлость. Он организовал кружок по изучению Библии в Каллен Холле. Разве вы не заметили, как он отличается от человека, которого вы знали?
– Да, но я думала, что… его дочь…
Энн кивнула.
– С этого все и началось, ваша милость. Неисповедимы пути Господни, и в этом случае он работал через ребенка, дабы пробудить человека, утопающего в грехах и пороках.
Белла села на кровать, ошеломленная услышанным.
«Нужно поговорить с ним», – подумала она. Она должна предупредить Эммета о грядущих переменах.

– Если вы хотите принять участие, ваша милость, соб…
– Остановись! – вскрикнула Белла. – Не говори мне. Энн, я одна из придворных дам королевы. Если она спросит меня, я не смогу солгать.
– Я и не прошу вас, – мягко возразила Энн. – Господь позаботится о вас, ваша милость.
Белла видела в Энн женщину, такую же ревностную защитницу своей веры, как и Мэри – своей. Когда железная воля столкнется с другой, не менее сильной, что случится? Одна из них будет сломлена.

________________________________________
Эдвард не мог дать определение тому, что видел и слышал. Храбрость это или глупость, но, когда Эдмунд Плауден встал и спросил:
– Кто со мной?
Эдвард оказался на ногах, а его губы произнесли «Я», прежде чем разум догнал действия.
Он слышал, как сотни людей ахнули. Герцог Каллен поддержал Плаудена? Собственный двоюродный брат королевы, который был ей так же близок, как родной? Началось неистовое перешептывание, но Эдвард проигнорировал его. Сердце стучало так громко, что он едва мог слышать голоса вокруг.

Плауден благодарно улыбнулся герцогу. Сегодня он лез в петлю, и оба по-прежнему могут оказаться на плахе, но они защищали то, что считали правильным.
Закон королевы Мэри о ереси дошел до Парламента, поэтому Плауден встал перед ними и заявил твердым, громким голосом, что он, конечно, откажется голосовать. Плауден был ревностным католиком, но считал такой закон неправильным как с юридической, так и этической точки зрения. Прежде чем стать членом Парламента, Плауден работал юристом, и Эдвард думал, что он, должно быть, чертовски хорош, судя по страстной и проникновенной речи, которую произнес. И, в конце концов, он сделал то единственное, что мог, дабы остановить это, по крайней мере, временно: отказался голосовать. Эдвард восхищался его мужеством и убеждениями. Мужчина бросился на меч, возможно, в буквальном смысле. И затем, когда спросил, кто с ним, Эдвард поддержал его. Он не был парламентарием, но, по крайне мере, мог оказать символическую поддержку.

После того как Эдвард поднялся, воцарилось затяжное молчание, и на мгновение он подумал, что лишь они с Плауденом будут идти против королевы.
А затем другой голос выкрикнул: «Я!»
После этого послышалось еще больше голосов, и люди начали подниматься один за другим. В конце концов, их насчиталось тридцать восемь. Генеральный атторней** вскричал, что будет презирать их, но они решительно продолжали стоять, храня молчание.
Вызов на аудиенцию к королеве пришел раньше, чем ожидал Эдвард. Едва он вошел во дворец, как посланник встал перед ним колени. Каллен повернулся к своему слуге и произнес:
– Если я не вернусь, скажи моей жене, что я люблю ее.

Герцог снял свой Эссес – толстую золотую цепь из элементов в виде латинских букв S, которая была символом его полномочий. Она принадлежала его отцу. Эдвард помнил, что его наградили ею за заслуги перед королем, прежде чем он тайно сбежал с сестрой короля. Эдвард унаследовал ее, но никогда не надевал, пока не присоединился к совету Мэри. И теперь, войдя в покои королевы, он положил ее на стол.
– Я ухожу в отставку, – сказал он.
На глаза Мэри навернулись слезы.
– О, нет, Эдвард, пожалуйста! Ты не должен этого делать. Я была зла из-за того, что произошло днем на заседании Парламента, но не настолько гневалась. Я понимаю, почему ты сделал это. У вас с Беллой очень добрые сердца.
– Я не могу этого сделать, – ответил ей Эдвард. – Не хочу. Ты помнишь Томаса Мура, Мэри?
– Конечно, – ответила королева. – Он был канцлером моего отца.
– Что он сказал ему, когда снял свою цепь?
Слезы потекли по щекам Мэри.

– Он сказал «Я верный слуга короля, но Бог – важнее».
– Кузина… Мэри… я не могу поставить свою печать на то, что считаю не правильным.
Мэри подняла цепь.
– Я понимаю. Понимаю лучше, чем кто-либо. Мы можем не сходиться во мнениях, кузен, но я уважаю тебя за твои убеждения, – она сжала цепь в руке. – Сохрани это, пожалуйста. Для вашего сына. Он принадлежал его деду, должен принадлежать и ему, – она неуверенно улыбнулась брату сквозь слезы. – Ты позволишь Белле служить мне?
– По крайней мере, до рождения вашего ребенка, – пообещал Эдвард. – И тогда мы сможем на время вернуться домой с разрешения Вашего Величества.
Она кивнула. Эдвард быстро поцеловал ее в щеку, а затем низко поклонился.
Он направился домой. К единственному человеку, которого хотел видеть и чьих объятий так желал. Он забрал свою лошадь из дворцовых конюшен и пустил ее рысью. Как только Эдвард оставил городские улицы, то пришпорил лошадь и погнал ее во весь опор. Шторы в домах открывались, ибо люди хотели посмотреть, кто это грохочет по дороге так, словно за ним мчались адские гончие. Герцог сбавил скорость, когда добрался до дома, чтобы дать лошади остыть и предотвратить тревогу Беллы.

«Она как раз готовится ко сну», – подумал он.
Она одета в халат и сначала уложит спать Элизабет, убаюкав ее одним из своих рассказов шелки (казалось, малышка никогда не устанет от них). Потом пойдет в комнату Эммета, чтобы проверить Мэгги, которая была таким хорошеньким ребенком и спала всю ночь. А после Белла будет лежать на кровати с маленьким Уордом на руках, дожидаясь Эдварда. Иногда она засыпала до его прихода, но всегда приветствовала радостной улыбкой, которую он так любил.
Как и ожидал, он нашел ее в своей постели, но на ее руках не было ребенка, и она не была в халате. Белла выглядела великолепно, будучи восхитительно обнаженной, и только волосы были ее единственным покровом. Он отвел прядь каштановых волос за ухо и поцеловал ее шею, покусывая мягкую и сладкую кожу.

– Эдвард, – выдохнула Белла, улыбаясь и переворачиваясь, в приглашении раскрывая руки. Он не мог сопротивляться. Обычно слуги раздевали Эдварда минут за пятнадцать до сна или около того, но с помощью ножа мужчина обнажился менее чем за минуту.
Ощущение мягкой и теплой кожи жены рядом с его… ничто не могло сравниться с этим. И, глядя в ее огромные, темные глаза, он чувствовал, что может увидеть весь путь в глубины ее души, как и в свои. Поцелуй Эдварда был с оттенком отчаянья, но Белла, казалось, поняла. Все произошло быстро, дико, первобытно. Он был на грани блаженства, которое только она могла дать ему, когда почувствовал, как любимая сжимается вокруг него.
Эдвард перевернул их так, чтобы шелки оказалась сверху. Они оба все еще пытались отдышаться, когда он произнес:
– Я подал в отставку из совета.

Герцог рассказал о произошедшем, как стоял рядом с Плауденом, и как чувствовал смесь страха и радости, которую ощутил, зная, что выказал больше, чем неодобрение закона о ереси.
– Я горжусь тобой, – просто ответила Белла. – Что будет с остальными тридцати восьмью мужчинами?
– Генеральный атторней поднял шум об удерживании их в презрении, но я сомневаюсь, что они попробуют это. Плауден тоже подал в отставку; не знаю, поддержал ли его в этом еще кто-то.
– Вы стояли за правое дело, – изрекла Белла и повернулась так, чтобы смотреть на мужа сверху вниз, вглядываясь в глаза, как он смотрел на нее раньше. – Мы оба можем гордиться тем, что сделано, во что бы то ни стало.

Историческая справка:

– Баллада в начале рассказа – «Баллада о радости» написана Уильямом Ридделлом между ноябрем 1554 и августа 1555, и выложена в полном объеме в блоге «Mary Tudor: Renaissance Queen».

Одежда, которую Филипп «забыл» надеть: такое было на самом деле на свадебном банкете Мэри, когда она послала ему камзол, сделанный во французском стиле, сшитый из парчи (тяжелая ткань из шелка с узором, выполненная металлическими нитями с золотом, серебром или их сплавами с другими металлами), с символами Испании (гранат) и Англии (роза), созданный из жемчуга и золотых бусин. На нем было восемнадцать гигантских бриллиантовых пуговиц. Принц не надел его, оставив в покоях. Спустя годы камзол был включен в перечень одежды принца. Он сделал пометку на полях рядом с записью: «Это было дано мне королевой, чтобы я надел в день нашей свадьбы после полудня, но не думаю, что носил его, потому что мне казалось, что это слишком богато».

Эдмунд Плауден встал с тридцатью восьмью другими членами Парламента против закона Мэри о ереси и ушел в отставку в знак протеста, когда закон все же приняли. Он был не только блестящим юристом, но еще посещал медицинскую школу (как, например, это было тогда) и был квалифицирован как врач и хирург. Когда королевой была Элизабет, то хотела, чтобы Плауден служил у нее в качестве лорда-канцлера, но тот отказался, потому что ему пришлось бы принять англиканскую веру, а он не хотел быть частью правительства, преследующего членов его собственной религии. Элизабет отнеслась к этому с уважением.

* Как пес возвращается на блевотину свою – цитата из Второго послания Святого Апостола Петра. Также упоминается в Притчах Соломона.
** Генеральный атторней (англ. Attorney-General) – в Великобритании, США, Бразилии, Венесуэле и некоторых других странах одно из высших должностных лиц юстиции. В Великобритании Г.а. – член кабинета министров, главный юрисконсульт правительства, который ведет судебные и другие юридические дела, затрагивающие интересы государства, поддерживает в суде обвинение по делам, имеющим особое политическое значение.



Автор: Lissa-Bryan
Перевод: Nicole__R
Бета: LanaLuna11

За помощь с главой спасибо Deruddy

Наш ФОРУМ, где вы можете сделать свои положительные или отрицательные отзывы по поводу новой главы, над которой мы все дружно работали. Спасибо :)