Миссис Грин не теряет руку, но это было чрезвычайно опасное положение. Им пришлось срезать большую половину мышечной ткани, и теперь ее ожидают месяцы реабилитации. Даже тогда нет никаких обещаний, что она сможет пользоваться рукой так же, как прежде.

Для диализа в ее грудь был помещен катетер, и ее отправили на операцию в блок интенсивной терапии, где они наблюдали за ней всю неделю. Я видела ее мужа в кафетерии, и он рассказал мне об ее успехах, а также о своих намерениях предъявить иск доктору Бирсу. Однако Карлайл полностью чист, так как он приехал в больницу, хоть и не был дежурным врачом.

Я рассказываю это Элис за чашечкой кофе.

– Могут они и ему предъявить иск? – интересуется она с полным булочки ртом. – Он не был дежурным, но технически это была его ответственность.

Я качаю головой.
– Черт, если бы я знала. Иногда закон хило действует на наши режимы работы. Но все равно я заслуживаю благодарности, – объявляю я с негодованием.

– Я бы не ждала этого, – говорит Элис. – Не после эпизода вашего ужина. Просто будь благодарна, что он заступился за тебя перед доктором Бирсом.

– Не то чтобы он заступался за меня. Просто поставил доктора Бирса на место единственным ему известным способом. Я была как… пешка. Просто оказалась рядом.

Она задумчиво вздыхает.
– Боже, и почему я в тот день взяла выходной? Я всегда пропускаю самое лучшее.

– Не знаю, но начинаю думать, что мне платят слишком мало за все дерьмо, которое я выношу.

– Ты только начинаешь так думать?

– Твоя правда. Мне стоило быть… флористом, например.

Она выглядит удивленной.
– Флористом? Ты серьезно?

– Конечно, это просто цветы. Никого особо не заботит, когда цветок умирает. Фактически мы ждем этого. И они не принижают тебя или не огрызаются. Если ты уколешься шипом розы, тебе не придется принимать профилактические лекарства против ВИЧ. О, и они всегда так приятно пахнут! Никаких фекалий и зловония гниющей раны. Можешь только представить, насколько это расслабляющая работа?

– Отлично. Еще не поздно сменить профессию, – сознательно говорит она.

Я посылаю в ее сторону очень серьезный взгляд.
– Не соблазняй меня.

Проходят несколько молчаливых минут, пока мы потягиваем свой кофе. Элис смотрит из окна и краешком пальца касается своей чашки.

Она произносит:
– Слышала, что он вызвал доктора Эллис, чтобы провести с ним операцию?

– Нет, – удивленно выдавливаю я. – Кажется, это мог бы сделать доктор Сандерс, раз уж он был там.

– Ну, видимо, она согласилась сделать это, а доктор Каллен доверяет ей.

– Это странно, – размышляю я. – Все это… просто странно. – Я качаю головой, а затем склоняюсь ближе к Элис. Понижаю голос даже при том, что рядом не вижу никаких знакомых лиц, а баристам явно нет дела до наших рабочих сплетен. – Ты же не думаешь, что у них интрижка?

Элис морщит нос в отвращении.
– Думаешь, он бы заставлял ее выходить замуж за Эдварда, если бы они спали вместе?

– Происходили и более странные вещи. – Пожимаю я плечами, несмотря на то, что это действительно звучит немного отвратительно. Если она нравилась Карлайлу в таком смысле, то, конечно, он бы не стал давить на своего сына, чтобы тот женился на ней. К тому же Карлайл годится ей в отцы. Каким бы мужчиной он был, кувыркаясь с молодой женщиной, а затем сплавливая ее собственному сыну?

– Надеюсь, не настолько странные, – говорит Элис, качая головой. Но я не убеждена. Что, если они начали спать вместе после того, как они с Эдвардом расстались? Это очень вероятно, однако столь же отвратительно.

Я делаю большой глоток кофе и пытаюсь не зацикливаться на этих смехотворных мыслях. У меня нет доказательств. Столь же вероятно, что они только хорошие друзья.

Эсми не кажется слишком взволнованной их близостью, напоминаю я себе.

– Да. Уверена, ты права, – наконец соглашаюсь я.



Мистер Лауэри вернулся в больницу, и я договорилась с Эмметом, чтобы сегодня быть его медсестрой. Его лабораторные тесты хороши, что значит, он ел правильно и справлялся со своим диализом. Однако его рентген показал тяжелый случай двусторонней пневмонии доли.

– Это уже мой второй раз, а я даже не знаю, как можно подхватить пневмонию, – жалуется он, когда я открываю его лекарства. – Моя дочь говорит, это не заразно.

– Это может быть заразно. Хотя заболевшему стоит поднатужиться, чтобы кашлянуть вам прямо в лицо. Возможно, вы просто простудились, а потом это переросло в пневмонию.

Он едва признает мое объяснение.
– Вот еще – моя дочь в прошлом году свалилась с пневмонией, и доктор просто дал ей антибиотики и отослал домой. Как это Эдвард настоял, чтобы меня госпитализировали? Я мог бы тоже отправиться домой. Через несколько дней День благодарения, Белла. Мне не нужно быть здесь.

Уф-ф, кто-то капризничает этим утром.

– Прежде всего, вы все еще отказываетесь от постоянного посещения доктора, – ругаю его я. Мистер Лауэри кривит губы и берет предложенную чашку с медикаментами. – Далее пневмония может убить вас. Тем более с возрастом, не говоря уже о ваших заболеваниях почек и проблемах с сердцем. Вам нужны антибиотики и капельница, и всегда лучше обезопасить себя, чем потом сожалеть.

– Белла, ты видела меня? – спорит он. – Я силен как бык. Если война не может осадить меня, то, будь я проклят, если какой-то случай пневмонии сломит меня.

– Ага, ну, не давайте ей на это причин, – говорю я. – Вы непреклонны по отношению Эдварда в качестве вашего врача, так что следуйте его указаниям.

– Да-да. – У него приблизительно двенадцать таблеток, некоторые из них просто огромны, и он внезапно глотает их. Независимо от того, сколько раз я вижу, как кто-то делает это, это всегда выглядит внушительно. – Так как у вас с Эдвардом? – любопытничает он, вручая мне пустую чашку.

– Все хорошо. – Я ограничиваюсь только этим.

Он приподнимает морщинистую бровь.
– Так ли? И все?

– В общем-то, да.

– Ну, сделали вы какие-нибудь большие шаги? Съехались? Купили дом? Помолвились?

Я смотрю на него с притворным шоком.
– Немного рано для этого, разве не думаете? Мы встречаемся официально только около полутора месяцев.

– Мы с моей женой встречались только две недели, перед тем как поженились, – спорит он, его речь бурлит страстным тоном. – Это было лучшее решение в моей жизни. Мы были женаты тридцать четыре года, прежде чем я потерял ее от рака. – Я начинаю приносить извинения за его утрату, но он быстро отмахивается. – Теперь ничего, Белла. Это было несколько лет назад. Я обрел свой покой. Я о том, что иногда, когда что-то правильно, это просто правильно. Знаешь, о чем я? Ты не должна помещать ограничения по времени на что-то подобное. Если это предначертано, то ты просто знаешь это.

Мне приходится кивнуть. Полагаю, он прав.

Я заканчиваю и поворачиваюсь, чтобы уйти, но мистер Лауэри зовет меня прежде, чем я выхожу.
– Ты же знаешь, он любит тебя.

Я останавливаюсь и с удивлением смотрю на него, игнорируя внезапную дрожь в груди.
– С чего вы настолько уверены?

Он пожимает плечами.
– Я знаю Эдварда очень давно, – говорит он. – Ваши души нараспашку. Вы оба с таким же успехом могли носить с собой большие знаки, на которых написаны ваши чувства. – Видя мое сомнение на лице, он добавляет: – Иногда, Белла, если ты хочешь что-нибудь узнать, проще всего спросить.



Эдвард готовит мне ужин.

Он отправляет мне сообщение, прося заехать к нему, а затем присылает еще одно с извинениями – хотя за что, я понятия не имею – и когда я вхожу в его дом, чувствую только жуткий запах подгоревшего мяса. Окна распахнуты, дыма не видно, но я вполне уверена, что запах впитался в стены. В доме вовсю стоит сквозняк; я направляюсь в кухню и вижу Эдварда, выкидывающего всю еду; хмурый взгляд на его лице выглядит абсолютно восхитительно.

Фактически он выглядит немного виноватым, когда видит меня.
– Я умею готовить, – говорит он мне, как будто я сказала что-то наоборот. Затем он обдумывает свои слова и продолжает: – Ну… я могу приготовить спагетти. Но цыпленок не казался таким уж трудным блюдом.

Я не могу прекратить улыбаться. На его волосах спереди видна полоса муки, как будто какая-то платиновая прядь.

– Пахнет хорошо, – лгу я. Эдвард смотрит на меня так, словно я сумасшедшая, и я вздыхаю. – Ладно, тут жутко воняет. Господи-Боже, тут воняет. На самом деле я даже немного благодарна, что дом все еще на месте, потому что я чувствовала запах еще по дороге и волновалась.

– Ну и дела, спасибо. – Он возвращается к очистке, столь же угрюмый.

– Зачем ты готовил? Никогда не видела, чтобы ты готовил.

– Для тебя, – просто говорит он, не взглядывая на меня.

– Это мило, но тебе не стоит готовить для меня.

– А я хотел. – Он кладет тряпку на столешницу и вздыхает, а затем наконец поворачивается ко мне. Облокачивается на столик, упираясь обеими руками. – В последнее время мы не так часто виделись. Кроме ночей, когда мы оба уставшие. Я просто хотел… ну знаешь… сделать тебе что-нибудь приятное.

Могу сказать, он чувствует тотальный крах. Это заметно по резко опустившимся плечам и изгибе его губ. Вся эта ситуация выглядела бы действительно забавно, не будь он таким чертовски удрученным.

Я подхожу к нему, приостанавливаясь прямо перед ним. Его ноги немного раздвинуты, и я встаю между. Приподнимаюсь и убираю муку с его волос – его глаза немного загораются.

Вспоминаются слова мистера Лауэри.

– Люблю, когда ты хочешь готовить для меня.

Очередной небольшой хмурый взгляд, но я смахиваю его неуверенность поцелуем. Провожу ладонью по его груди к шее и придвигаюсь ближе, чтобы он был прижат к столешнице. Я не отстраняюсь, пока мы оба не начинаем задыхаться.

Его нос касается моего, губы задерживаются рядом.
– Мы можем сходить куда-нибудь поесть, – предлагает он. – Куда ты хочешь?

– Уже несколько дней нет дождя. Можем сходить на то место в парке?

– Место с прекрасным видом? – Усмехается он, очевидно увлеченный идеей.

– Ага. И давай на этот раз возьмем с собой вина. А по дороге заедем и купим еды. Это будет как небольшой пикник!

Он улыбается моего энтузиазму, и я передвигаюсь, чтобы схватить вина с его маленькой винной стойки. Выбора немного, потому что он никогда не заполняет стойку полностью, но там есть что-то красное и белое. Я поворачиваюсь к нему и спрашиваю:
– Красное или белое?

– Бери и то, и то, – предлагает он. – А я пойду возьму одеяло.



Я переодеваюсь, и мы засовываем все нужное в машину. После нескольких споров, что мы должны есть – Эдвард думал, мы должны купить еду в итальянском ресторане, а я не хотела ждать – мы добираемся до парка с большим пакетом из «У Вэнди», двумя бутылками вина и двумя бумажными стаканчиками. Первоначально я предложила «Тако Белл», чтобы это был своего рода компромисс, но я правда думаю, что Эдвард просто устал спорить из-за этого. Тем не менее, люблю, когда все делается по-моему.

Мы немного проходим через лес, и Эдвард расстилает одеяло на траве. Это необычайно сухой день, и вид не спрятан туманом. Мы садимся, и я сжимаю бутылки вина.

– Что идет лучше с едой «У Вэнди», красное или белое? – спрашиваю я, усмехаясь.

Эдвард улыбается.
– Ну, у тебя там цыпленок, так что я бы сказал, что белое. – Его ответ больше походит на вопрос.

– Да, но это пряный цыпленок. А у тебя говядина.

– Это гамбургер.

– Говядина есть говядина, Эдвард. Просто поместив ее между хлебом, ты ничего не изменишь.

– Ты любишь белое, – говорит он со вздохом, игнорируя мою логику. – И у тебя цыпленок. Давай я открою. – Я предаю ему бутылку, благодарная, что у него была хорошая память, чтобы не забыть взять с собой штопор. Мы уже были в машине, когда он внезапно вспомнил об этом и убежал обратно в дом.

Он быстро открывает бутылку и наливает немного в стаканчик. На улице темно, так что он оставляет фонарик включенным и кладет на одеяло, чтобы мы видели еду. Это особо не помогает, но трудно смотреть на что-либо помимо вида, который перед нами открывается.

И Эдвард. Трудно не смотреть на Эдварда, так красиво укутанного в его толстый пиджак и синие джинсы. Но я понимаю, что он выглядит красиво в чем угодно. Или без ничего.

У меня нет фаворитов.

Мы чокаемся стаканчиками.
– За это потрясающее место, – говорю я тост.

– За красивый город, – продолжает он.

– За ясный, солнечный день.

– За красивую женщину, составляющую мне компанию.

Я прикусываю губу, слыша комплимент, но даже не вздрагиваю.
– За сексуального доктора, который может готовить только спагетти, но часто пользуется едой на вынос.

– Эй, еда на вынос была твоей идеей, – быстро защищается он, и я смеюсь прежде, чем делаю большой глоток вина. Оно чувствуется как-то иначе из бумажного стаканчика.

Эдвард роется в пакете и передается мне куриный сэндвич и картошку фри.
– Нет кетчупа, – говорит он после своих поисков.

– Ты не просил его купить, – напоминаю ему я.

– И не должен был. Все едят кетчуп с картошкой фри.

– Но не я. – Я кладу две картофелинки в рот. – Я люблю быть за рулем и есть. Кетчупом можно измазаться.

– Тебе не следует есть за рулем, – выговаривает он меня.

– А тебе не следует есть кетчуп.

– Это даже близко не то.

– Зависит от того, кого ты спросишь.

Он сужает глаза, а затем выхватывает у меня из рук картошку фри и засовывает себе в рот.
– А я не спрашиваю. Я говорю, – утверждает он. Я краду часть картошки в качестве возмездия, подразнивая его, а затем начинаю есть свой сэндвич.

Мы говорим о работе, пока едим – о трудном пациенте, с которым ему пришлось иметь дело на днях, о миссис Грин и даже о мистере Лауэри, который был в больнице уже четыре дня из-за его неумолимой пневмонии. Я спрашиваю Эдварда, встречался ли он с внучкой мистера Лауэри, маленькой рыжеволосой красавицей по имени Карла, и он говорит, что видел ее всего раз, когда она навещала дедушку в больнице. Он говорит, что она так стеснялась его, что пряталась за мамой все время, но мистер Лауэри абсолютно очарован своей малышкой.

Когда мы заканчиваем есть, мы убираем мусор в пакет и кладем его в сторону вместе с нашими пустыми винными стаканами. Я усаживаюсь между его ног и облокачиваюсь на его грудь. Его руки проскальзывают под мою кофту и блузу, умещаясь на голой коже, и я вскрикиваю и жалуюсь на то, насколько они холодные. Наконец я сдаюсь и позволяю ему согреть их под моей одеждой.

Какое-то мгновение мы говорим о Карлайле.
– Он сам себе на уме, – говорит Эдвард. – Знаю, он ценит то, что ты вызвала его тогда, но, вероятно, ничего не скажет об этом. Слишком много гордости.

Это отчасти печально, я думаю. Не могу вообразить себя так поглощенной своим собственным комплексом бога, что даже не могу поблагодарить кого-то или быть милой с девушкой сына, которая, можно добавить, просто потрясающая. Ну, учитывая все обстоятельства.

– Правда, что он нашел это место? – с сомнением спрашиваю я. Трудно поверить, что у Карлайла в теле есть романтическая кость. Я легко могла представить, как он находит красивое местечко и пытается его уничтожить своей омерзительностью. Может, он установил тут мину или еще какую гадость.

– Ага, это правда был он, – со вздохом говорит Эдвард. – Мама рассказала мне об этом. Раньше они часто приходили сюда, но, думаю, в последнее время они были тут очень давно.

– Почему?

– Они оба много работают. Плюс, становятся старше. Хорошая ночь для мамы – это посиделки на заднем дворике с чашкой кофе и низкопробным любовным романом, пока льет дождь.

Я ахаю в удивлении.
– Твоя мама читает любовные романы?

– Мой Бог, они единственный недостаток, от которого она никогда не могла избавиться. Раньше я запрещал ей касаться их, когда был ребенком. Когда мне было десять, я украл один и читал его посреди ночи в своем шкафу. – Он смеется и продолжает: – Вот так я узнал, откуда берутся дети. После этого разговаривать со мной о сексе было не необходимо.

Я смеюсь и поворачиваю лицо, чтобы прижаться холодным носом к его груди.
– Я бы никогда не подумала, что ты читаешь низкопробные романы, Эдвард.

Я чувствую, как он пожимает плечами.
– Запретный плод и все такое, – отвечает он со смешком.

По моей просьбе Эдвард рассказывает мне все о Чикаго, о некоторых людях, которых он знал, и местах, в которых работал. В свою очередь, я рассказываю ему истории о своем пребывании во Флориде, отрывками говорю с ним об Алеке, если он спрашивает. Он устает от нашей позиции и в итоге ложится на бок, притягивая меня к себе, и мы находимся на одеяле по направлению к виду города. Его дыхание горячее на моей шее, и я наслаждаюсь его теплотой, в то время как его руки скользят под мою кофту еще раз.

– Ты когда-нибудь скучаешь по этому? – спрашивает он, и я вздыхаю.

– Я скучаю по маме. Но все же я счастлива здесь.

– А ты когда-нибудь скучаешь по нему?

Он делает паузу, как будто удивленный собственным вопросом. Или, может, боится ответа. А ведь он не должен.

– Нет, – уверяю его я. – Сначала было странно привыкать к тому, чтобы снова быть одной. Думать только о себе, а не о ком-то еще, ну знаешь? Но… нет, я не скучаю по нему.

Его нос скользит по моим волосам.
– Хорошо, – выдыхает он с облегчением. – Знаю, я не должен, но иногда я волнуюсь… ты была с ним так долго…

Я касаюсь его руки под моей кофтой и сжимаю ее.
– Ты не должен волноваться, Эдвард, – пытаюсь я заверить его. – Теперь я с тобой.

– Знаю. – Его голос тихий, и он сжимает меня крепче.

– И я никуда не денусь, – обещаю я. – Если никогда не уедешь ты.

– Не уеду. – Он целует мой затылок. – Не без тебя.

Я улыбаюсь, мое сердце трепещет при мысли о его признании. Иногда, когда я с Эдвардом, я чувствую себя такой счастливой, что могу разорваться. Его ласковые слова и мягкие прикосновения лишают возможности чувствовать себя иначе. Его уязвимость, скрытая под поверхностью, заставляет меня хотеть обнять его и крепко сжать. Я не хочу его отпускать.

Он отодвигает мои волосы и помещает легкий поцелуй на шее. Я вздыхаю и прижимаюсь к нему, наслаждаясь спокойствием момента.

– Белла? – шепчет он через несколько минут.

– М-м?

– Я… – Он колеблется, а затем говорит: – Ты же знаешь, ты мне не безразлична.

Я улыбаюсь.
– Ты тоже мне не безразличен, Эдвард.

– Я давно не делал этого, – продолжает он. – Это отличается со всеми остальными. Но с тобой… черт, я думаю о тебе все время. Это действительно так. И я испуган до смерти, что подталкиваю тебя слишком сильно или слишком быстро, но все же ты так спокойна после произошедшего с моими родителями, а другие люди, кажется, думают, что я просто все сверханализирую и что мне нужно просто плыть по течению. Но отношения должны быть больше чем это, правильно? Это не так легко, как просто плыть по течению, иначе все были бы сильны в этом дерьме…

Я хмурюсь и поворачиваюсь, чтобы оказаться к нему лицом, мое сердце инстинктивно ускоряет свой ритм после его слов. Может, мистер Лауэри был прав.

Эдвард пытается продолжить говорить, но я мягко прижимаюсь к его губам, заставляя его замолчать.

– Все в порядке, – бормочу я. – Я тоже понятия не имею, что делаю. Но я забочусь о тебе больше, чем я заботилась о ком-либо, так что… я с тобой. Мы через все пройдем вместе.

Его улыбка немного напряженная.
– Так… ты не распсихуешься, если бы я сказал, что люблю тебя?

Мое сердце останавливается.

И затем снова начинает биться. Медленно. Один быстрый, твердый удар за один раз.

Какого рода вопрос это был?

– Ты спрашиваешь на будущее или… – Я позволяю вопросу зависнуть в воздухе, надеясь, что он уточнит. Теперь, когда мое сердце восстановилось, оно бьется беспорядочно, пытаясь понять точно, что он подразумевает, и надеется на лучшее.

Он громко вздыхает и закрывает лицо рукой.
– Да, я только что полностью все испортил. Прости, – стонет он. Но его признание приносит улыбку на мое лицо. Улыбку настолько большую, что это больно.

– Нет, я бы не распсиховалась, – мягко произношу я. – То есть, если ты любишь меня. А ты бы взбесился, скажи я это?

Его рука путешествует от его лица к волосам. Затем он пододвигается и потирает большим пальцем мою щеку, его глаза смягчаются, улыбка широкая и захватывает дух.

– Нет, нисколько. – Он слегка похихикивает. – Прости, что испортил все это.

– Все в порядке. Тем не менее, ты все еще не сказал это, – напоминаю ему я.

Его улыбка слегка исчезает, но тогда он наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня; его губы мягкие и нежные.
– Думаю, я полюбил тебя с самого первого дня, когда ты привела меня в бешенство, – говорит он серьезным тоном. – С тех пор я постоянно думаю о тебе. И сейчас я полностью уверен, что люблю тебя.

Я усмехаюсь, прижимаясь к его губам снова.
– Я тоже полностью уверена, что люблю тебя.

– Хорошо, – выдыхает он, и вес спадает с плеч после наших откровений.

Мы целуемся немного дольше, моя рука поглаживает его щеку, а затем переходит к его волосам. Я прижимаю его к себе, боясь, что это прекрасное мгновение ускользнет в момент, когда я ослаблю свой захват. Не могу вспомнить, когда я чувствовала себя настолько довольной, и не могу не обдумать недолговечность отношений, и насколько легко чувства могут исчезнуть.

Я вцепляюсь в него сильнее, моля, чтобы это длилось вечно.

В итоге я снова переворачиваюсь, прижавшись спиной к его груди, пока он крепко обнимает меня. Мы наслаждаемся видом на светящийся Сиэтл, город, полный жизни, пока мы находимся словно в своем собственном мире.

Время идет. Кажется, мы лежим так уже несколько часов. А вроде прошло только несколько секунд – никакого количества времени с ним никогда не будет достаточно. Он щекочет мою ногу, и я сначала игнорирую это, но когда он делает это снова, я дергаюсь в его сторону.
– Прекрати, – слегка ворчу я.

– Что? – Кажется, Эдвард не понимает.

Он делает это снова, следуя к моей внешней части бедра.
– Ты щекочешь меня, – жалуюсь я. Тянусь вниз, чтобы стряхнуть его ладонь, но вижу самого невъебенно огромного паука в мире, ползающего по моей ноге, который, вероятно, готовится начать атаку и высосать всю кровь из моего лица. Слишком темно, чтобы увидеть детали, но гребаная гадость – сущее чудовище!

Я не думаю – это рефлекторная реакция, но внезапно я кричу и начинаю драться локтями и пинаться ногами. Я слышу, как Эдвард выдыхает «Уф-ф» позади меня, когда я выбираюсь из-под одеяла, прыгая вокруг, похлопывая себя и буквально сходя с ума. Я всюду оглядываюсь, пытаясь найти проклятого паука, но нигде его не вижу. В бешенстве начинаю рыскать в своих волосах.

Эдвард сидит на земле, держась за живот, как будто ему больно.
– Эдвард! Поднимайся с земли! Там гигантский паук! Поднимайся, давай же!

– Ты сошла с…

– Нет! Поднимайся!

Я тяну его за руку, и он все-таки поощряет меня, позволяя мне поднять его с земли. Он немного сгибается пополам.
– Ты меня чуть заикой не сделала, – обвиняет он.

– Разве ты не слышал, что я сказала? Там был гигантский паук. Он был больше, чем моя гребаная рука. Да я спасла твою жизнь!

– Очень в этом сомневаюсь, – ворчит он.

– Эдвард, он мог быть ядовитым. О боже, я не подойду к этому одеялу. Нам нужно вернуться домой и бросить его в тазик с отбеливателем. Что если он все еще на одеяле?

Эдвард внезапно хватает мое лицо в ладони, вынуждая меня посмотреть прямо на него. Его хватка немного слишком сильная.
– Дыши, – требует он, действительно имея это в виду своим тоном.

Я едва могу дышать, но киваю и изо всех сил пытаюсь сделать глубокие вдохи.

Он целует меня в губы.
– Спасибо. Клянусь, такими темпами ты убьешь меня.

– Только если паук не доберется до тебя быстрее, – серьезным тоном произношу я, и он смеется.

– Я буду осторожен, – обещает он. – Если ты возьмешь мусор, то я позабочусь об одеяле.

– Ладно. – Я робко начинаю поднимать пакет и винную бутылку, все еще трясясь от шока. Пауки обычно не так уж сильно беспокоят меня, но, твою мать, эта штука походила на насекомое, сидящее на стероидах. Его нужно отправить на выставку – я никогда не видела ничего подобного. И это трогало меня.

Я вздрагиваю.

– Эй. – Эдвард притягивает меня к себе, и я счастливо облокачиваюсь на его грудь. – Постарайся расслабиться, ладно? Он тебя боится больше, чем ты его.

Очень уж в этом сомневаюсь. Если бы оно боялось меня, то не танцевало бы танго на моем внешнем бедре.

– Я в порядке, – говорю я. – Это просто удивило меня на мгновение. – И это преуменьшение столетия.

– Теперь ты больше не захочешь сюда приходить? – Его тон звучит слегка разочарованно.

– Нет, нет, захочу. Просто, может, какое-то время только днем. И, наверное, нам стоит брать с собой ружье или еще что.

– Ружье? – шокировано переспрашивает он.

– Тот паук был огромен, Эдвард, – неистово повторяю я. – Понадобится что-то большее одного ботинка, чтобы замочить этого гада.

Он громко смеется и произносит:
– Я люблю тебя, Белла. – Я удивлена тем, как естественно звучат эти слова. Он крепко меня целует, и даже гигантские, назойливые пауки не могут разрушить совершенство этой ночи.



– Где ты была? – обращается ко мне Джессика, когда я вхожу на медсестринский пост, ее руки на бедрах, а на лице угрюмый взгляд. – Я звонила тебе пятнадцать минут. В 405-ой пищит помпа^*.
(^* – изделие медицинского назначения, предназначенное для длительного, дозированного, контролируемого введения препаратов за счёт эластичности баллона).

Я закатываю глаза и прохожу мимо нее. Она была надоедливой с тех пор, как Эдвард принес мне цветы два дня назад. Это были тандем лилий и алых роз, и они были великолепны. А чтобы ей стало еще хуже, Эдвард приносил мне кофе каждый день, когда был на работе, и игнорировал Джессику каждый раз, когда она пыталась флиртовать с ним.

Да, просто потрясающе.

– Кто-нибудь еще мог бы наладить ее, – безразлично говорю я. – Я ставила капельницу.

– Все остальные заняты.

Я только пожимаю плечами, и это раздражает ее еще больше. Она что-то шепотом ворчит, когда направляется, чтобы ответить на телефон.
– Мистер Лауэри готов вернуться с диализа, – проговаривает она прежде, чем кладет трубку. Так как отделение диализа находится прямо по коридору, это наша работа переводить пациентов оттуда обратно в палату и наоборот.

– Позвони технарю.

– Они заняты.

– Откуда ты знаешь, если ты даже не звонила?

– Поверь мне, я знаю.

Точно. Очень успокаивает.

Я отправляюсь, чтобы разобраться с сигналящей помпой. На своем пути я сталкиваюсь с технарем и спрашиваю, есть ли у нее время, чтобы забрать мистера Лауэри, и она уходит в отделение диализа. Я беру нужные лекарства, и когда мистер Лауэри возвращается назад в свою палату, я проверяю его давление и удостоверяюсь, что он чувствует себя хорошо после диализа. Все, что он просит, это поднос с обедом и фруктовое мороженое.

Пока мы работаем, Эдвард отваживается посылать мне сообщения с грязными словечками. Полагаю, это помогает времени тянуться чуть быстрее – знаю, это настраивает меня на ожидание вечера, хотя обычно время проходит медленнее, как только я заканчиваю работать и стремлюсь вернуться домой. Но это стало эффектной формой прелюдии; нам даже едва удается взяться за руки, когда мы видим друг друга.

И вот сейчас я пытаюсь проигнорировать его сообщение. Я хочу прочесть его без кого-либо, околачивающегося рядом, и не около Эммета, и уж тем более не под пристальным убийственным взглядом Джессики. Но здесь тяжело получить кусочек времени только для себя, так что я убегаю в уборную энное количество раз. Правда, я знаю, что в данный момент она занята. Уже проверяла.

Эммет, наверное, вскоре обвинит меня в наличии «проблемки». Может, он подумает, что я съела сегодня слишком много еды в кафетерии. Это будет мило и неловко.

Я как раз собираюсь сделать попытку на перерыв снова, но затем слышу голос мистера Лауэри, раздающийся из интеркома:
– Мне нужна здесь Белла. Быстро! – Его речь кажется напряженной, а дыхание тяжелым. Я меняю свой курс и направляюсь в его палату.

Когда я захожу туда, он откидывается назад на кровати, его рука сжимается на груди, а глаза широко распахнуты и напуганы.

– Я нехорошо себя чувствую, – немедленно произносит он. – Нужно, чтобы ты позвонила моим детям. Я хочу увидеть свою внучку.

Я встревожена.
– О чем вы, мистер Лауэри? Вам больно? – Я берусь проверить его давление. Он качает головой, когда я приближаюсь к нему, но не борется со мной, когда я хватаю его руку.

– Нет, нет, нет, нет, нет! Белла, мне нужно увидеть своих детей. Я умираю. Мне нужно увидеть моих детей. – Он беспокойно двигает ногами на постели. Манжета для измерения кровяного давления раздувается, когда он отталкивает меня и пытается встать с кровати, очевидно очень обеспокоенный. Я никогда его не видела таким прежде, и из-за его неустойчивого поведения мое сердце мчится вскачь.

Я укладываю его обратно.
– Мне нужно, чтобы вы сказали, что с вами, мистер Лауэри. У вас болит в груди? Вам больно?

– Я не могу дышать. Мне нужно увидеть моих детей. Нужно увидеть Карлу.

– Вот, давайте я проверю содержание кислорода. Вам может понадобиться немного кислорода.

– Белла, мне нужно, чтобы ты позвонила моим детям! – Его голос больше требует, чем умоляет. Я борюсь с ним, пока он не позволяет мне поместить кислородный датчик на его палец, и затем нажать на кнопку вызова. Его уровень кислорода стопроцентный – вероятно, даже лучше чем мой.

Унылый голос Джессики гудит по интеркому.
– Могу я вам помочь?

– Эй, мне нужно, чтобы ты вызвала доктора Каллена, – быстро отвечаю я.

– Зачем? – подозрительно интересуется она.

– Просто сделай это, Джессика! – выкрикиваю я.

Больше я ничего от нее не слышу. Мистер Лауэри пытается встать с кровати снова, все еще утверждая, что он умирает. Его давление устойчиво, а сердечный ритм умеренно повышенный, хотя я приписала бы это к его очевидному беспокойству, а не к воображаемому смертному приговору. Спустя несколько минут попыток успокоить его, Анжела заглядывает в дверь.

– Доктор Каллен на телефоне. Могу я чем-нибудь помочь? – спрашивает она с опаской.

– Да, можешь остаться с ним, пока я поговорю с Эд… с доктором Калленом?

– Конечно. – Она проскальзывает в палату, чтобы занять мое место.

– Белла, позвони моим детям! – кричит мне вслед мистер Лауэри.

Доктор Эллис на медсестринском посту, когда я вхожу. Она криво мне улыбается – на что я не улыбаюсь в ответ – а затем быстро поднимаю трубку и рассказываю Эдварду все, что знаю, даже не побеспокоившись сказать дружелюбное «привет». Он задает мне быстрый ряд вопросов: У него болит в груди? Каков его кислородный уровень? Сердечный ритм? Он кашляет? Наконец он колеблется, как будто что-то обдумывая, и указывает мне сделать ему ВПС^*, наряду с другими лабораторными тестами и ЭКГ^**. Он обещает вскоре придти сюда. Я делаю, как он мне сказал, все сама, не готовая поместить хотя бы крошечный аспект жизни мистера Лауэри в руки Джессики, затем звоню в отделение, чтобы удостовериться, что они готовы к нему, так что решаюсь отвести его туда сама. Обычно для транспортировки пациентов у нас есть люди, но это кажется срочной ситуацией, потому у меня нет терпения ждать.
(^* – Вентиляционно-перфузионная сцинтиграфия - сканирование перфузии легких, которое оценивает перфузию крови и воздух в легких. Перфузия в медицине и физиологии — прохождение жидкости (в частности, крови) через ткань, либо искусственное пропускание через ткани какого-либо раствора; ^** – Электрокардиограмма – ЭКГ, которая оценивает электрическую активность или «ритм» сердца).

Анжела выглядит определенно чем-то пораженной, когда я возвращаюсь в палату.
– Он продолжает говорить мне, что собирается умереть, – встревожено произносит она. Как будто я уже не знаю это.

– Знаю. Найдешь для меня Кейт, пожалуйста? И мне нужен кто-то в помощь, чтобы отвести его на ВПС.

Мистер Лауэри поворачивается при звуке моего голоса.
– Белла! Ты позвонила моим детям? Они приедут?

Черт, я забыла.

– Какой у них номер, мистер Лауэри? Я сейчас позвоню им. – Я поднимаю трубку в его палате, и он медленно выпаливает номер, повторяя цифры по несколько раз, как будто нуждается в дыхании, чтобы закончить произносить его полностью. Датчик говорит, что его уровень кислорода все еще стопроцентный, а сердечный ритм стабилен. Никто не отвечает на звонок, так что я оставляю сообщение, говоря, что мистер Лауэри хочет их приезда сегодня – пытаюсь не встревожить их, так как сама все еще не понимаю, какого черта происходит – но он кричит поверх моего голоса, что это срочно, что они немедленно должны приехать и привести с собой Карлу. Все это время внутри моего сознания надоедливо что-то зудит.

Чему там нас учили в школе об испытывания чувства «нависшей гибели»? Не могу вспомнить, и у меня никогда не было пациента, который говорил бы мне, что собирается умереть. Меня чертовски волнует тот факт, что я не могу вспомнить.

Конечно, Эдвард знает, какого черта происходит. Но где его носит?

– Хорошо, я позвонила им, – спокойно говорю я, возвращай телефон к его кровати. – Мы отправимся сделать небольшой тест, очень быстрый, ладно? Вам нужно дать что-то от боли перед тем, как мы уйдем? – Я полагаю, что могу дать ему что-нибудь, пока мы будем направлять его в другой конец коридора. Может, это поможет ему успокоиться.

Он качает головой, сильно поворачивается из стороны в сторону, а затем говорит:
– Моя грудь… в груди все напряжено. Мне больно.

Несколько секунд спустя возвращается Анжела, приводя с собой Кейт, а я ухожу, чтобы быстро взять немного обезболивающего. Мы решаем надеть ему кислородную маску, несмотря на его прекрасную кислородную насыщенность, и Анжела добровольно предлагает мне помочь перевести его в отделение. Я поднимаю боковые перила, и Анжела открепляет кровать, когда мы готовы уходить. Кейт разговаривает с мистером Лауэри, пытаясь понять его бессвязный бред. Он повторяет «Я хочу увидеть свою внучку» и «Господь, помоги мне, я умираю» раз за разом напряженным, утомленным голосом. Наконец он признается, что такое ощущение, словно кто-то сидит на его груди и мешает ему дышать. Кейт предполагает, что звучит так, как будто у него сердечный приступ. Что-то подсказывает мне, что это не так, но я не ставлю ее под сомнение.

Я высовываю голову из комнаты, отчаянно надеясь увидеть Эдварда прежде, чем мы покинем этаж. Такое чувство, что я уже не разговаривала с ним целую вечность, но в реальности прошло только несколько минут. Но, по крайней мере, я могу доверять ему – я знаю, что он все равно придет.

Хватаю ножки кровати и начинаю выводить ее из палаты, пока Анжела двигает с другой стороны. Я выкатываю в коридор, таща кровать позади себя, когда Анжела издает очень громкое и нетипичное ей ругательство:
– Срань господня!

Я оборачиваюсь и вижу мистера Лауэри, растянувшегося на спине, его рот широко раскрыт, а глаза закатились к затылку. Он совершенно неподвижен, даже без малейшего поднятия и опускания груди, указывающих, что он все еще дышит.

Вот уж точно срань господня.

Я не даю Анжеле никакого вида предупреждения; кричу на весь коридор, что нам нужна каталка для перевозки тяжелобольных, а затем закатываю кровать обратно в палату со всей силы и почти переезжаю Анжелу. Она отпрыгивает в сторону, и как только кровать больше не блокирует дверь, я нажимаю кнопку «синего кода» и проверяю пульс мистера Лауэри. У него его нет. Эдвард входит в палату прямо, когда я собираюсь начать СЛР^*, его глаза широко распахиваются при виде безжизненного тела мистера Лауэри, и прибегает Кейт, подгоняемая каталкой.
(^* – Сердечно-легочная реанимация – реанимация, включающая в себя искусственное дыхание и массаж сердца).

Все, кто говорят, что время останавливается во время кризисной ситуации, ошибаются. Оно бежит быстрее. Оно настолько быстро, что вы практически опаздываете за ним, и хаос, следующий за этим, достаточен, чтобы сокрушить все на своем пути и чертовски напугать. Я делаю непрямой массаж сердца, концентрируясь на своей задаче, повторяя себе оставаться сосредоточенной, а Эдвард отдает приказы. Он кажется уверенным, но взгляд в его глазах показывает след предчувствия, которое никто больше не видит. Так как, в конце концов, никто не хочет доктора, который абсолютно не уверен во всем, что он делает. И все же это тот же самый страх за вашего пациента, который заставляет вас предугадывать вещи и делать обоснованный, выполнимый выбор. Выбор, который спасет жизнь вашему пациенту.

Ведь все-таки мы все просто люди. Некоторые из нас лучше других. Для некоторых работа в здравоохранении – образ жизни; для других это обязательство, просто работа, в которой они не находят удовольствия.

Эдвард относится к первой категории. И именно поэтому к мистеру Лауэри возвращается пульс. Именно поэтому его пульс сохраняет свой устойчивый и сильный ритм для целой поездки в отделение реанимации. Именно поэтому его сердце все еще бьется, когда его переносят на другую кровать, подключают к аппаратам и к искусственной вентиляции легких.

Я остаюсь и помогаю, пока медсестры из отделения реанимации не проясняют, что я мешаю им. Я звоню детям мистера Лауэри снова; на сей раз кто-то берет трубку и говорит мне, что они уже едут в больницу. Я говорю им, куда подойти, когда они приедут, и заверяю их, что им все сообщат, когда они будут здесь.

Эдвард бродит вокруг, давая указания, и я робко подхожу к нему.
– Могу я тебе чем-нибудь помочь? – мягко спрашиваю я. Он поднимает взгляд, его глаза усталые и печальные, но я думаю об отношениях, которые у него были с мистером Лауэри, и не ожидаю меньшего.

– Я в порядке. – Его тон резкий, и он тут же возвращается к заполнению медкарты. Чувствуя себя прогнанной, я медленно ухожу, пытаясь не позволить его тону ужалить меня. Оглядываюсь в последний раз перед уходом, но его голова все еще опущена, рука с тревогой проводит через волосы, когда он что-то пишет на странице.

Остаток вечера длится медленно. Я не прочла то сообщение от Эдварда – не хочу портить его прямотой нашего последнего столкновения, даже если его настроение не имело никакого отношения ко мне. Вместо этого я провожу время, заполняя медкарты и ухаживая за остальными своими пациентами, сокрушаясь по поводу того, что это оказался очередной непредсказуемый и напряженный рабочий день. Только на этот раз меня тревожит неприятное чувство.

На сей раз перед пересменкой меня вызывает Кейт в свой офис. Джаспер с ней, его присутствие странно, его улыбка напряженная и извиняющаяся. Я сажусь на стул, и они оба стоят перед столом. Их фигуры зловещи, вырисовывающиеся передо мной, каждая высокая и угрожающая.

Кейт смотрит на Джаспера, ясно ждущая, когда он начнет. Он вздыхает.
– Белла… я должен задать тебе несколько вопросов. – Его небольшой акцент не столь же успокаивающий, как было однажды. В нем скрывается какая-то нотка, которую я не могу понять. – Согласно нашим отчетам, в два пятьдесят три этим днем, ты получила доступ к секции наркотических средств, взяв «Демерол»^* из пиксиды^**. Ты брала «Демерол»? – Его поведение нетипично профессионально.
(^* – обезболивающее; ^** – машина, которая содержит лекарства, обычно наркотические).

Я раздумываю момент.
– Да… я взяла немного для мистера Лауэри. Кейт, ты была там, когда я давала его ему. – Я смотрю на нее, задумываясь, к чему, черт возьми, он клонит. Но ее лицо непроницаемо; она даже смотрит в пол, целеустремленно избегая со мной зрительного контакта.

– Ну, – продолжает Джаспер. – Говорится, приблизительно двенадцать минут спустя ты получила доступ к секции для «Эм-Эс-Контина»^* и «Викотина»^* и очистила оба ящика. Пропали в общей сложности пятьдесят две таблетки. – Мой разум пытается переработать эту информацию – единственный способ войти в секцию медикаментов заключается в вводе моего кода и прижатия пальца к датчику для проверки отпечатка. Половину времени дурацкий механизм не идентифицирует мой отпечаток, как и у многих других.
(^* – обезболивающее).

Так как это произошло?

Джаспер прикусывает губу и смотрит вниз, но когда он снова поднимает глаза, его взгляд твердый.
– Я должен знать, Белла, принимала ли ты таблетки. – Его тон строгий и недрогнувший. Часть меня любопытствует, действительно ли он подозревает, что я сделала это. Скрыто ли обвинение в его тоне. – Если ты признаешься в этом сейчас, то последствия будут менее серьезными. Иначе мы будем должны начать расследование, пока во всем не разберемся.

Я держалась во время «кода». Я держалась во время краткого разговора с Эдвардом и после безразличного его следствия.

Но сейчас, впервые за время этого невероятно дерьмового дня, мне хочется плакать.

Перевод: Rob♥Sten