Восемнадцатое июня тысяча девятьсот девяносто шестой год.

– На этом свете меньше всего для меня важно мнение отца.

Я не верю ему и секунды: если бы это было правдой, он не настаивал на покупке для меня «чего-нибудь подходящего», чтобы надеть на ужин в честь дня рождения его отца. Моё внимание привлекает чёрное облегающее платье. Оно кажется подходящим. Я хочу сказать, что, практически, каждая женщина в ресторане, в котором мы были в канун нового года, была одета во что-то подобное. Я хорошо запомнила тех женщин, их гладкие прямые волосы, макияж и много сверкающих бриллиантов – всё это было чуждо мне. Чувствуя себя самозванкой, я вешаю платье обратно. При соприкосновении вешалки и металлической поверхности стойки раздается скрипучий звук. Такой звук совершенно обычен для обычных простых людей, но такой звук в шикарном бутике, звучит также неуместно, как я себя здесь чувствую.

Я прижимаю ладони к щекам, надеясь скрыть смущение. Напрасный труд. Стоит мне посмотреть на Эдварда, как моё лицо начинает пылать.

– Если ни одного из нас не волнует мнение твоего отца, то зачем мне нужно это платье?

– Потому что это будет важно для тебя. Ты просто пока не понимаешь этого.

Его слова кажутся такими неправильными. Сейчас, и вообще, для меня важен только он, и ничего больше.

– Не будет, – настаиваю я.

– Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать, – вздохнув, он касается пальцами моей щеки, – Прошу, позволь мне это сделать?

В его голосе я чётко слышу то, чего раньше никогда не было – отчаянье. И это заставляет меня задуматься, что же это всё-таки значит.

– Неужели ты действительно считаешь, что он будет относиться к тебе хуже, если я надену то, что обычно ношу.

– Нет, но ты будешь думать хуже о себе.

Мне так хочется ответить ему, что мнение его отца никак не повлияет на мою самооценку. Если кто и может заставить меня думать о себе хуже, то это только он, только Эдвард. Но я молчу. Если я отвечу, то мы начнём спорить и устроим сцену. Поэтому я ничего не говорю, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Итак, я, одетая в поношенные джинсы и ботинки, на фоне множества изящного белья и шёлковых платьев, сильно выделяюсь. Вместо этого, всё своё внимание я сосредотачиваю на, облегающем фигуру, платье цвета электрик и пытаюсь уговорить себя хотя бы примерить его. Нельзя сказать, что оно мне не нравится, платье очень красивое. И если бы я увидела его на Элис, я бы сказала, что она выглядит великолепно, но это не то, что я бы выбрала для себя, и, главным образом, потому, что оно не чёрное, не джинсовое и не фланелевое.

Вздохнув, я снова снимаю платье с вешалки. Буквально через секунду появляется продавщица и берёт платье из моих рук.

– В примерочной я отложила несколько платьев, которые могут понравиться вашей девушке. Я добавлю это к ним, – говорит она Эдварду.

Всё то время, что мы находимся здесь, она ведёт себя очень профессионально: вежлива до такой степени, что почти бесит. Интересно, относилась бы она ко мне также, если бы я пришла к ней в магазин в таком же виде, как и сейчас, но без сопровождения реальной копии Блейна Макдоннаха (герой фильма «Милашка в розовом»).

– Какой у вас размер обуви? – это первое, о чём она спрашивает, обращаясь непосредственно ко мне.

– Седьмой, – мой ответ звучит скорее как вопрос; не могу понять, зачем ей нужно это знать.

– Я принесу вам туфли на каблуках, чтобы вы надели их, когда будете примерять платья.

Съёжившись, я следую за ней в примерочную.



– Наверняка, ты уже примерила хоть одно платье, – раздаётся голос Эдварда по другую сторону двери, – ты не могла так долго развязывать шнурки у своих ботинок.

Он и не догадывается, что я меряю уже третье платье. Два первых отпадают сразу. Они для тех, у кого есть грудь. Но они не подошли не только потому, что я не хотела, чтобы кто-то отметил, что «ей уже восемнадцать, а она до сих пор не может заполнить лиф платья», но и чтобы Эдвард не решил, будто я какая-то шлюха. Приличная девушка не наденет такое платье, которое, стоит лишь тебе наклониться, покажет все твои прелести в лучшем виде. Я сняла их так быстро, чтобы и мысли не могло возникнуть, будто я могу быть похожей на таких дам. Платье, которое надето на мне сейчас, хоть и отличается от первых двух, но всё равно мне в нём как-то не по себе. Оно чуть выше колен, без рукавов, с глубоким V-образным декольте. Помимо того, что это платье закрывает большую часть тела, оно ещё и создаёт иллюзию плавных изгибов.

– Я сейчас меряю синее, – отвечаю я ему, изучая своё отражение в зеркале.

Примерочная больше похожа на дворец, она лишь немного уступает в размерах нашей комнате в общежитии, которую я делю с Элис. Три из четырёх стен от пола до потолка зеркальные, так что я могу видеть себя со всех сторон. Раньше у меня никогда не было возможности так рассмотреть себя со спины, и, сказать честно, я почти очарована видом. Может, у меня и нет груди, зато задница у меня отменная.

– По мне это ‒ лучшее. Подошло?

– Да.

И я не обманываю, это платье, действительно, будто специально сшито для меня. Оно мне не просто подходит, оно так облегает моё тело и подчеркивает фигуру, как ни одна из вещей, что я носила до этого. В нём я не должна чувствовать себя неловко, это платье не похоже на те, что носят девушки легкого поведения или доступные девицы, но, тем не менее, мне не по себе. Это очень сексуальное платье, в таком виде взгляды всех мужчин будут обращены на меня. Мне всегда было неуютно от подобного внимания, и только от мысли, что отец Эдварда также будет смотреть на меня, мне становиться плохо.

– Тебе нравится?

– Не знаю, – отвечаю я, думая, что хотела бы надеть что-то другое, – это так отличается от того, что я когда-нибудь носила. Оно прекрасное… – вздохнув, я одёргиваю подол, – просто, мне кажется, что это не я.

– Можно я посмотрю? – спрашивает он.

Закрывая глаза, я делаю глубокий вдох. Тон его голоса указывает на отсутствие у меня выбора.

– Хорошо, – говорю я, отходя от зеркала.

Юбка платья довольно узкая, но с левой стороны небольшой разрез, что делает ходьбу в нём не такой сложной, как я себе представляла. После пары шагов в сторону двери, передо мной возникает призрак негодующей матери. И я больше не чувствую себя молодой девушкой посреди элитного бутика в Вашингтоне. Я вернулась в свой небольшой домик в захолустном городке штата Вашингтон, и я снова маленькая девочка, которая играет перед зеркалом, надевая те вещи, которые мама никогда бы не позволила носить. Ворсистый ковёр в доме родителей ужасен, но я не понимаю этого, потому что мне не с чем сравнивать. Медленно ступая по ужасному оранжевому ковру, обутая в дешёвое подобие туфель, которые я ношу сейчас. У меня дома их много: мама, подобно этой продавщице в бутике, хранит их у себя в шкафу на всякий случай. Я иду, стараясь не поднимать высоко ноги, чтобы не упасть. Но, не смотря на все мои попытки, я знаю, что это – лишь вопрос времени.

И, всё же, я спотыкаюсь о собственные ноги и падаю, успев выставить вперёд руки. Но вместо того, чтобы встать и попробовать ещё раз, я сажусь на пол и смотрю на туфли моей матери. И, хотя несуразное, подобное пряже волокно ковра не оставляет синяков на моём теле, на моих ладонях появляются смешные углубления. Массируя обожжённую ковром кожу, я не переживаю, что снова пожертвовала своими коленками. Моё воображаемое будущее сделано из дешёвого лакированного кожзама, но даже коварные штыри каблуков не сразу возвращают меня из мечты в реальность.

Когда всё это, наконец, происходит, это очень разочаровывает. Мало того, что эти шпильки жутко неудобные, так я ещё и не могу на них ходить. Но это не удивляет меня, так как опыта у меня в этом никакого, как и интереса. Я не хочу быть похожей на свою маму, которая с большим усилением надевала такие туфли, в которых невозможно ходить, и бюстгальтер, страстно желая, что бы мой отец обратил на неё внимание. Но я всегда хотела, чтобы люди обращали внимания на меня, а не на то, во что я одета.

Без сомнений, в этом платье я выгляжу сексуальнее, чем когда-либо, но мне хочется, чтобы Эдвард думал, что я горячая штучка не из-за того, что на мне надето сейчас. Если я понравлюсь ему в этом образе, то не смогу нравиться ему в своём обычном. А если этого не произойдёт, если и в этом платье я буду выглядеть для него нелепо, то, я знаю, он окончательно разочаруется во мне. А с этим я не смогу жить. Я хочу, чтобы он не стеснялся меня, чтобы гордился, что я иду рядом с ним также, как это делаю я.

Когда я выхожу из примерочной, Эдвард сидит в кресле рядом с зеркальным подиумом.

– Ух, ты, – он встаёт, жестом показывая, что бы я поднялась на подиум, – иди сюда, я хочу рассмотреть всё получше.

Я подхожу к нему и поднимаюсь на подиум. Когда мои колени чуть подкашиваются, он смеётся.

Я одариваю его гневным взглядом.

– Прости, – произносит он, – я просто ещё никогда не видел женщину, которая не умеет ходить на каблуках.

Конечно, не видел. Его бывшая «светская львица», скорей всего, уже из чрева матери вышла в дизайнерском платье и на каблуках. От этого мне становится ещё более неловко.

– В любом случае, – продолжает он, – я думаю, что ты выглядишь сногсшибательно.

– Ты хочешь сказать, что просто ошеломлён моей грацией, – бормочу я.

– Нет, Белла. Ты прекрасна. Но, если тебе не нравится…

– Мне нравится, – отвечаю я,– просто мне немного не комфортно, – и тут мне приходит мысль в голову, – знаешь, по дороге сюда я видела секонд-хенд. У них в витрине выставлен довольно забавный наряд в стиле пятидесятых. На вид мой размер, и вполне подходящий для ужина. Может, нам стоит взглянуть.

– Это то, о чём я подумал? – спрашивает он, – я могу позволить себе купить тебе новое платье. Я не хочу, чтобы ты надела то, что уже носил другой человек, потому что не хочешь, чтобы я тратил деньги на тебя.

– Дело не в этом. Просто, это не я.

– А в старом платье, которое кто-то уже надевал до тебя, была бы собой?

– Да.

– Почему?

– Мне нравится думать, что я – личность.

– Ты ‒ личность.

– Тогда почему я должна выглядеть как все?

– Но, если ты будешь выглядеть так, как все выглядели сорок лет тому назад, то для тебя это будет нормально? Ты хоть понимаешь, как смешно это звучит? – спрашивает он, смеясь, – это, словно, когда мы идём куда-нибудь поесть, ты заказываешь самое дешёвое, что есть в меню, потому что по каким-то причинам думаешь, что это всё, чего ты заслуживаешь. У меня есть деньги, Белла. И я хочу тратить их на тебя. Пожалуйста, дай мне такую возможность.

Он не понимает, но я не хочу с ним спорить. Вместо этого, я позволяю ему купить это платье. И, если он и замечает, как я украдкой вытираю слёзы, то никак не комментирует.

Двадцать шестое ноября две тысячи девятого года.

В канун дня Благодарения мы с Эдвардом больше не обсуждаем наши прошлые отношения. В этом просто нет нужды. Мы оба осознаём, что совершили ошибки, что сделали больно друг другу, и так нелепо потратили время. Ворошение прошлого ни к чему не приведёт, мы уже не можем изменить того, что произошло, и ни один из нас не хочет, чтобы наше прошлое играло какую-то роль в настоящем. Поэтому мы решили не возвращаться к тому, что было. А вместо этого просто пробуем начать сначала.

Всё так хорошо. Быть снова вместе с Эдвардом – это совсем не то, чего я ожидала. Ничего от политика, нет никакой кампании. Нет никаких заученных речей с притворными эмоциями, нет обещаний светлого будущего. Он не придумывает страстные монологи и не пользуется другими способами, которыми он владеет в совершенстве, лишь бы убедить меня как моя жизнь может измениться в лучшую сторону, также он не пытается соблазнить меня, используя всё своё обаяние. Всё, что он действительно делает, так это проводит со мной всё своё свободное время, позволяя себе быть собой. Меня не должно удивлять его поведение, но, все же, я не могу поверить в происходящее. Кажется невозможным, что человек, который всё время живёт во лжи, правдив со мной, но так и есть.

Вот так мы и живём, словно в сказке, делая при этом обыкновенные вещи. Чем больше я провожу времени с ним, тем больше понимаю, как мало я знаю о нём теперешнем. Он стал теплее и более открыт. И теперь мне больше не нужно просить его впустить меня в свой мир, кажется, он сам хочет меня там видеть. Более того, я сама безумно хочу туда.

Проснувшись утром в день Благодарения, я сворачиваюсь клубочком, положив голову ему на плечо. Так тепло и уютно. Последнее, чего бы мне хотелось, это подняться с кровати, но меня зовет моё обещание. Как можно аккуратнее я высвобождаюсь из его объятий, но, не пройдя и полпути до двери, слышу:

– Ты уходишь?

Что-то незнакомое проскальзывает в его голосе. Я не могу точно определить это, что-то совсем мне незнакомое, но ощущения неприятные. Медленно я оборачиваюсь. И, как только наши глаза встречаются, я тут же всё понимаю.

Я сажусь на край кровати и кладу ладонь ему на щёку. Несмотря на то, что кожа чуть грубая и колючая, мне нравится это. Щетина – это то, что не показывают общественности. Если избиратели увидят его таким, они поймут, что он – человек, что он реальный, что у него есть свои недостатки, и что он может бояться.

– Нет, – говорю я, нежно улыбаясь, – но мне нужно поставить индейку в духовку.

Он смотрит на часы, затем снова на меня, и я думаю, что он не верит мне.

– В шесть часов утра?

Я пожимаю плечами:

– Элис настаивает, что бы мы сели за стол в четыре.

– Что? Почему?

– Она утверждает, что ваша семья всегда в это время садилась за ужин в честь дня Благодарения. В любом случае, прежде чем начать готовить, мне нужно еще принять душ и переодеться.

– Не надо.

– Ты на самом деле не хочешь присутствовать на ужине в честь дня Благодарения у Элис? Я думала, тебе уже надоело, каждый год есть пекинскую утку.

– Нет, я имел в виду, не принимай душ и не одевайся, – он кладёт свою руку мне на бедро, большим пальцем лаская кожу, – не могу представить картину более страстную, чем ту, когда ты готовишь для меня в моей рубашке на голое тело.

– Ты знаешь, что твоя рубашка не единственное, что на мне надето в данный момент.

Он улыбается.

– Тогда я хочу попросить тебя немедленно снять лишнее.

– Ладно. Но я уверена, что это нужно отложить, не думаю, что Джаспер с Элис хорошо это воспримут. Тем более, такое я творю только в собственной кухне.

– В таком случае, есть только одно решение, – говорит он, – я думаю, что просто обязан провести Рождество с тобой в Чикаго.

– Ты сделаешь это?

– Разве ты еще не поняла? Ради тебя я готов на всё.

И я начинаю ему верить.


Несмотря на то, что я полностью одета, Эдвард проводит со мной на кухне весь день. Босиком, в джинсах и футболке навыпуск: ни одного намёка на сенатора Каллена. Он очень непринуждённый, таким я не видела его ни разу с момента приезда, и мне становится интересно, как часто он позволяет себе настолько расслабиться.

Элис бегает из комнаты в комнату, едва сдерживая волнение, вызванное первым в её жизни Днём Благодарением в качестве хозяйки вечера.

– Ты с ума сошла, – говорю я ей, – будем только мы, вчетвером.

– Ты сократила меню потому, что нас будет мало?

– Нет. Готовка – это моя территория, ты знаешь это.

– Верно. Ну, а эстетика – моя, – она поворачивается к Эдварду, – я накрыла стол с китайским фарфором, который мама использовала на официальных приёмах.

– Это должно иметь для меня какое-нибудь значение? – спрашивает он.

– Я думала, тебе будет приятно видеть его, – объясняет она.

– Я даже не могу вспомнить, как он выглядит.

– Ох, – отвечает она, – ну, он очень торжественный.

– И…– он приподнимает руку, делая знак, чтобы она пояснила лучше.

– Ну, разве ты не помнишь правила нашего дома? Если мама доставала китайский фарфор, то нам приходилось специально переодеваться к ужину. И, намекаю тебе, что китайский фарфор снова в деле. Интерпретируй это, как хочешь. А теперь, прошу прощения, но у меня ещё масса дел, мне нужно украсить стол, – Элис выбегает из кухни.

– Не беспокойся о том, что сказала Элис, – говорит Эдвард, – надень то, что хочешь. Уверен, она поймёт, что твой выбор ограничен тем, что ты привезла с собой. Мы оба можем остаться в джинсах, и Элис просто придётся с этим смириться.

– Всё в порядке, я на всякий случай захватила с собой коктейльное платье.

Эдвард прислоняется к столу, качая головой в неверии.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Я думал, ты ненавидела наряжаться.

– Нет, не так. Я не любила надевать то, что не в моём стиле. И сейчас не люблю, на самом деле.

– И, скажи мне, на что похож твой стиль.

– Увидишь, – говорю я, улыбаясь.



Я не позволяю Эдварду увидеть меня, пока я полностью не оденусь. Я не хочу, чтобы он видел, сколько усилий мне пришлось приложить. Я хочу, чтобы он увидел меня такой, какой я стала теперь, увидел, что у меня тоже может быть хороший вкус, даже если он и отличается от его. Этот стиль не требует много денег, в отличии от того, которому я должна бы была следовать, чувствуя себя при этом неуютно. Не тот, что я вынуждена была носить, чтобы выглядеть соответствующе, но при этом чувствуя себя неуютно. А также, если ему посчастливиться, то возможно я подберу ему галстук.

– Можно войти? – раздаётся его голос за дверью.

– Нет.

– Ты голая?

– Нет.

– Проклятье.

– Извини, – сквозь смех произношу я.

Может, я и не голая, но на мне надета самая лучшая вещь. Тёмно-синее вечернее изысканное платье в стиле пятидесятых годов – мой самый любимый наряд. У него короткие рукава и глубокое круглое декольте, что акцентирует внимание на моей ключице, не показывая ничего лишнего, а также широкая юбка с кринолином. Это классический женственный, нежный наряд, но при этом сексуальный. И что ещё хорошо, он скрывает мой огромный зад.

Я наношу помаду и надеваю босоножки на невысокой шпильке.

– Теперь можешь зайти.

Я слышу, как скрипит дверь, но он не заходит. Эдвард стоит в коридоре и просто смотрит на меня.

– Что?

Он открывает рот, потом закрывает и качает головой.

– Ты заставляешь меня нервничать, – говорю я.

– Не стоит. Ты прекрасна.