– Я волнуюсь за тебя, малышка, – негромко, тепло и заинтересованно говорит она. – Разве я не говорила тебе быть начеку в Хэллоуин?
– О чём ты, бабушка?
Она многозначительно смотрит на меня.
– Включи голову, Белла. О чём, по-твоему, я беспокоюсь? – Она достаёт сантиметровую ленту из кармана и начинает измерять меня. – А ты выросла из костюма, сшитого мной.
Я смотрю вниз, обнаружив, что одета в костюм Красной Шапочки, который бабушка сшила, когда мне было восемь. Юбка безбожно короткая, а кроваво-красный капюшон едва прикрывает мои плечи.
– То было двенадцать лет назад! – протестую я. – Естественно, я бы выросла из него.
– А что насчёт моих глаз, думаешь, тоже их переросла? – Интересуется бабушка, и, моргнув, её глаза сменяются в цвете с тёпло-коричневого до вампирски чёрного.
– Прости, бабуля, будь моя воля, я бы сохранила их прежний цвет.
– Ты не будешь спать. – Добавляет она, и к её глазам возвращается нормальный цвет. – Ты ещё долго меня не увидишь, пока не выгорит солнце. Твои воспоминания обо мне угаснут, и я перестану тебе сниться. Как я тогда смогу тебе помочь?
У меня нет слов. Я совсем не подумала о таком раскладе. И ужасно себя чувствую.
– Я не хочу, чтобы тебе было одиноко.
– Одиноко? Малышка, тут тесновато, – глумится она. – Меня больше волнует твоё окружение. Разве я не говорила тебе, что красивый не значит хороший?
– Знаю, но иногда легко забыть. – Не думаю, что она говорит об Эдварде. Надеюсь, что нет.
– И я завела нового друга, видишь? Она всё рассказывает мне о порочном месте, где ты сейчас находишься.
Я поворачиваю голову, и так и есть: моложавая женщина с тёмными кудрявыми волосами и карими глазами сидит рядом с бабушкой. По неизвестной причине вид незнакомки ужасает меня. Раз уж об этом зашла речь, то я не знаю, ни кто она, ни где это «здесь».
– Кто вы? – спрашиваю я, хотя кажется, будто я должна знать это.
Женщина дрожит – я даю ей свой красный капюшон, и она улыбается мне.
– Ты добра и храбра. Ты не похожа на них. – Её голос тёпел как итальянское солнце. – Не бойся. Разыщи меня.
Бабушка Свон встряхивает меня за плечи, и женщина начинает растворяться до атмосферных помех.
– Ты спишь, девочка. Очнись.
Её голосу исступлен и ниже обычного. Лицо бабушки искажается, меняется, становясь неузнаваемым. Она тоже начинается исчезать, превращаясь в молнию.
– Я не понимаю, бабуля, – зову я, когда она исчезает.

– Проснись. – Голос настолько громкий, что я не могу определить его источник.
Одна, я сажусь в постели и слышу, как хлопает входная дверь, за которой следует глухой металлический звук защёлкиваемого замка.
– Эдвард? – дрожащим голосом окликаю я.
Быстрый, точно бриз, он появляется надо мной, его волосы и одежда усыпаны дождевыми капельками.
– Что такое, Белла? – бережно осматривает меня он. – Плохой сон?
– Когда ты превратишь меня, мои глаза изменятся в цвете? – Я не в силах начисто стереть из памяти этот сон или панику в своём голосе.
На мгновение Эдвард застывает, затем тяжело садится подле меня.
– Да, – безрадостно отвечает он.
Эдвард не уточняет, однако чувствуется, что для него это отчего-то важно.
– Какого цвета были твои глаза? – настаиваю я, стараясь различить его лицо в темноте. – Ты помнишь?
– Зелёные, как у матери, – спустя мгновение медленно отвечает он, вытирая лоб рукавом. – Но я не очень помню – это Карлайл мне сказал. Ты можешь сказать мне, Белла, если испытываешь страх. Ты волнуешься насчёт превращения?
– Нет, я так не думаю. Не совсем. Я просто хочу знать, что произойдёт, понимаешь? – я укладываюсь на спину, пытаясь представить Эдварда с зелёными глазами. – Просто… мне приснилась моя бабушка, а я не хочу её забывать. У меня её глаза. Я не хотела, чтобы ты грустил.
– Я люблю её глаза, – шепчет Эдвард, и ткань шелестит, когда он укладывается рядом со мной. – Окна твоей души, помнишь? Я бы предпочёл не терять их, равно как и всё остальное в тебе.
– Я говорила тебе. Если у меня есть душа, то она есть и у тебя, – кажется, уже в миллионный раз обещаю я. – Мы созданы по образу и подобию.
Я тянусь к Эдварду, склоняясь губами для поцелуя. Эдвард слегка отстраняется, целуя меня в нос.
– Я только поохотился, – извиняется он. – Позволь мне помыться, хорошо?

Эдварду не нравится целоваться сразу после охоты, и это непрестанно донимает меня. И пусть он объяснил это мне, я всегда чувствую себя немного отвергнутой.

Я хочу спросить у него, действительно ли сказанное им – правда, что он не может целовать меня после охоты, поскольку боится, что пребывает в убийственном настроении и может потерять контроль; или же это некая мерзость, наподобие того, что ему нужно прополоскать рот от крови.

Мне хочется спросить, хотел ли бы он видеть сны о своей матери.

Мне хочется о многом спросить Эдварда, но я боюсь ответов. Хочу сказать ему, что да, я боюсь превращения в вампира, но мне всё равно. Зная Эдварда, он решит, что раз я нервничаю насчёт этого, то в действительности не хочу меняться, и Эдвард натворит глупостей, пытаясь защитить меня.

Так что я ничего не говорю.

Вместо этого я пялюсь в потолок до его возвращения, и он награждает меня настоящим поцелуем, словно извиняется за произошедшее ранее. Это один из тех неторопливых, романтических поцелуев, который ни к чему не ведёт, поскольку завязан больше на любви, нежели сексе.

– О чём думаешь? – губы Эдварда легонько скользят по моим.
– Думаю, я самая счастливая женщина на свете.
Я чувствую его улыбку – одну из тех, широких, редких, излучающих настоящую радость улыбок Эдварда. Улыбку, предназначенную только мне.
– Думаю, ты всё ещё спишь, милая. Спи дальше.

Его пальцы касаются моего лба, ведут вниз по носу, едва дотрагиваясь кожи.

Эдвард делает это снова и снова, пока успокаивающее движения не убаюкивает меня.



– Что это? – интересуюсь я, держа в руках новый контейнер с мороженым со вкусом тирамису, который обнаружила в нашей крохотной морозилке.
Эдвард вновь загружает ноутбук – без сомнения, для очередной видеоконференции с Аляской. Я уже привыкла к медоточивым голосам Карлайла, Элеазара и Элис в разное время дня, зачастую пока я спала.
– Если я совсем не ошибся, то это твой любимый вкус? – Эдвард в замешательстве. – Кажется, вчера он тебе нравился … и всю прошлую неделю.
Видимо, Италия с Эдвардом сговорились против меня.
– Безусловно, мне оно нравится, – вздыхаю я. – Я начинаю не влезать в одежду.
– Неужели? – Глазами Эдвард пробегается по моему телу, задерживаясь на груди дольше необходимого для решения текущей задачи. – Я не заметил.
Я прищуриваюсь, кидаю мороженое обратно в морозилку и снова накидываюсь на Эдварда, преисполнившись решимости подавить эту тенденцию на корню до того, как мне придётся покупать новую одежду.
– Эдвард Энтони Мэйсен Каллен, вы делаете это нарочно?
Он ставит компьютер на журнальный столик и тянется ко мне.
– Изабелла Мари Свон скоро Каллен, – последние слова Эдвард бурчит себе под нос, усаживая меня к себе на колени. – Ты преувеличиваешь. На тебе те же джинсы, что и десять недель назад. И кому какое дело, если всё прирастает в лучших местах?
Я замечаю, что ладони Эдварда гладят мой зад через вышеупомянутые джинсы с явным почтением, и мои руки машинально начинают ласкать его волосы.
Однако ему стоит завязать с мороженым.
– Как бы сильно я ни ценила твою поддержку – хорошо, энтузиазм, – поправляю я, когда Эдвард вжимается доказательством своего настроя мне в ягодицы. – Помни, мне не нравится ходить по магазинам, а это… – Я задираю рубашку, демонстрируя простой фиолетовый лифчик, в котором моё декольте более выразительно, чем когда бы то ни было. – Единственный лифчик, в который я влезаю, что также является не более чем спорным доказательством.

Глаза Эдварда расширяются и приобретают то мечтательное выражение, и он ближе придвигает меня к себе, чтобы проинспектировать спорную территорию. В самом деле, я – идиотка, поскольку даже мне известно, что происходит, если споришь насчёт слишком большой груди с мужчинами, не являющимися Тимом Ганном (п.п.: американский телеведущий и консультант по моде, известен по шоу «Проект Подиум»).

– Не вижу ничего отдалённо напоминающего проблему, – шепчет Эдвард, водя носом по мягкой оголённой коже. Его нос прохладный, а в груди глухо рокочет.
– Ну здравствуй, сексуальная Италия. – Протяжная речь, которую я узнала бы везде, свистом доносится из ноутбука.
– Джаспер! – возбуждённо визжу я, торопливо тяня вниз рубашку, пока Эдвард загораживает меня собой от веб-камеры. – Я не видела тебя с тех пор… Какого чёрта стало с твоими глазами?
Джаспер наклоняется ближе к камере, дабы я смогла присмотреться. Некогда красивые голубые глаза сейчас чёрные и окаймлены необычным кроваво-красным цветом.
– Немного безумно, не так ли? – интересуется он, слегка поворачивая голову. – Поверь, это лучше, чем прежде.
– Ей нет нужды видеть это, – вспыльчиво говорит Эдвард. – Уверен, вы оба сейчас повидали предостаточно.
– Эй, раз ты устроил представление, не вини меня за просмотр, – дразнится Джаспер, а Эдвард хмурится.
– Расслабься, Эдвард, я же не кусал твою жену.
По-видимому, Джаспер ещё не пережил этот факт.
– А ну-ка замолчали, оба. – Голос Элис просачивается через динамики, а затем мы видим размытый образ, и её голова появляется над плечом Джаспера, а руки обвивают его шею. – Не позволяйте тестостерону погубить приятное воссоединение.

На Элис тоже нет солнцезащитных очков, и хотя её глаза так же изменились в цвете, на них легче смотреть, чем на глаза Джаспера. Пожалуй, наоборот, я гадаю, что это значит. Все как один твердили, что Джаспер не готов присоединиться к нашим чатам, – этого я тоже не понимаю. Иногда мне хочется, чтобы они перестали нянчиться со мной. Я читала дневники Эдварда. Я знаю, что случается, когда новорождённый срывается. Не понимаю, почему все считают, что я не справлюсь с этим.

– Белла, прошу, не спрашивай, – прерывает меня Элис, как только я собираюсь заговорить на эту тему. – Это в равной степени как для Джаспера, так и для тебя. Но я увидела проблему, которую ты, кхм, обсуждала с Эдвардом, и взяла на себя смелость решить её за тебя. Всё необходимое уже стоит у твоей двери.
И действительно: когда я открываю входную дверь, коричневая коробка падает на пол с глухим стуком.
– Элис, да будет тебе, я не могу принять это, – хмурюсь я, открыв коробку и завидев серебристый логотип на внутренней белой коробке. – Даже я слышала об этом магазине и дороговизне тамошних товаров. Ни за что на свете.
Я говорю серьёзно, и всё же мне любопытно, что Элис мне купила, так что украдкой заглядываю внутрь.
– Почему ты не можешь оставить его себе? – Эдвард щекой касается моего плеча, тоже смотря на подарок. – Я о том, что Элис теперь член семьи, а ты только что сказала, что у тебя остался последний бюстгальтер.
– О господи, – выдыхаю я, осторожно раздвигая белую упаковочную бумагу и касаясь гладкой, лоснящейся шёлковой каймы мягкого, прозрачного материала элегантного фасона.
– Ты ненавидишь шоппинг, помнишь? – Холодное дыхание Эдварда щекочет моё ухо. – Думаю, тебе, по крайней мере, тебе стоит примерить его прежде, чем принимать скоропалительное решение. Я помогу.
– Обязательно. Да брось, нелепо тратить столько денег на… – Я останавливаюсь на полуслове, когда губы Эдварда находят то самое местечко за моим ухом, и я не могу вспомнить, что хотела сказать. – Ладно, спасибо, Элис.
– А когда мне дадут посмотреть? – смеётся Джаспер, а Элис игриво шлёпает его. Он заключает в плен её руки и неведомым образом параллельно умудряется щекотать её. – Эй, не я это начал, но если вы обе собирается устроить показ, то сделайте это сексуально.
– Спасибо, Элис, – Эдвард намеренно игнорирует замечание Джаспера. – Итак, до того как Белла отвлекла меня, как вы уже, вероятно, знаете, у меня появилось несколько соображений насчёт ситуации Маркуса.
– Я по-прежнему не вижу никаких изменений, Эдвард, – Элис грустно качает головой. – Но ты старайся. Так или иначе, всё кончается катастрофой.
Челси – снова. Всегда одно и то же. Элис видит, что Маркуса не вразумить, пока не уйдёт Челси, Аро орлиным взором следит за Эдвардом, особенно в обществе Челси.
– Но Аро держит её при себе, словно прикованную, – разочарованно говорит он. – Я не прекращаю попыток с тех пор, как мы прибыли сюда.
– Похоже, Аро точно знает его ахиллесову пяту, – подмечает Джаспер. – Ты говорил, у неё вроде есть вторая половинка?
– Афтон. Он редко появляется, – тихо говорит Эдвард. – Очень подозрительный тип и очень циничный. Большую часть времени он проводит, преследуя интересы Кая.
Помимо рисования и скульптуры, я без понятия, в чём лежат интересы Кая, и я не хочу знать. Вероятно, это собачьи бои, жестокий хоккей или травля медведей. Что угодно, лишь бы побольше кровищи и воплей.
– Кай ненавидит Эдварда, – вызываюсь я. – Я к тому, что он, кажется, ненавидит всех, но главным образом Эдварда.
– Он боится, что я читаю его мысли, – подтверждает Эдвард. – Когда я поблизости от него, только об этом он и думает.
– В чём дар Кая? – спрашиваю я. Мы не касались этого вопроса.
– Элеазар говорит, у него нет талантов. Он говорит, что Кай просто старый и чертовски безжалостный, – Джаспер задумчиво трясёт головой. – И по какому-то давнему соглашению Аро никогда не касается его.
– Я сосредоточусь на Афтоне. – Говорит Эдвард, и Элис ахает, выпрямляя спину. – Что такое? Что изменилось?
– Пока не уверена, – спустя миг пожимает она плечами. – Всё опять беспорядочно, но лучше прежних видений.



Вольтерра напоминает мне два обособленных места: гламурный, мрачный мир вампиров, который меня немного интригует и немного пугает, и утешительный скучный мир людей, который, кажется, считает меня или, по крайней мере, мой кулон, в равной степени пленительный и пугающий.

Вампирский и человеческие миры сливаются каждые четыре недели, когда мой хор даёт концерт. Я привыкла полагаться на присутствие вампиров, и мои глаза рефлекторно выискивают в зрителях их бросающуюся в глаза, зловещую красоту. Их несложно найти. У Аро лучшие места в частной ложе.

Я уже собираю вещи после репетиции хора, когда меня окликает дирижёр.

– Синьорина Свон, – с сильным английским акцентом произносит он, всегда более почтительно, чем к кому бы то ни было. – Пожалуйста, выучите эту арию к следующему концерту. Это особая просьба il Patrono.

Для сольных выступлений не проводились традиционные официальные прослушивания, никто не сомневается в этом. К тому же у всех округляются глаза, когда дирижёр упоминает моего попечителя, похоже, что ему не хочется объяснять это кому-либо.

Я беру партитуру из его вытянутой руки и начинаю просматривать её. Стоит мне прочесть слова, как я давлюсь бутылочной водой.

Грёбаный Аро.

– Что смешного? – с сильным английским акцентом интересуется женщина, сидящая рядом со мной.
Впервые кто-то задаёт мне тривиальный вопрос, и мне требуется секунда, чтобы совладать с удивлением. Несколько раз я ловила её за разглядыванием золотистой V, свисающей с моей шеи, хотя она впервые пела рядом со мной.
– Эта музыка, она вас забавляет? – вопрошает она с вежливым любопытством и, может быть, лёгким трепетом.
– Так любит пошутить мой попечитель. Он просто дразнит меня. – Я говорю тихо – женщина кажется сбитой с толку, поэтому я повторяю фразу на итальянском, надеясь, что верно передала смысл сказанного.
– Понятно, uno scherzo, – кивает она, её лицо вежливо, хотя несколько натянуто. – Вижу. Твой попечитель любит шутить?
Я пожимаю плечами и виновато улыбаюсь. Существует грань в разговоре с людьми о Вольтури, и я тревожно близко подошла к ней.
– Вы не имеете право обсуждать это. – Подмечает незнакомка, изучая меня взглядом, в то время как я отвожу его, не зная, как ответить. – Не волнуйся на этот счёт. Ci prendiamo un caffè?
Обычно я пью кофе одна за выполнением домашней работы по итальянскому языку во второй половине дня между занятиями. Приятно получить приглашение от англоговорящего человека, который понимает мои ограничения.
– Si, perché no? – отвечаю я, благодарная за общение с человеком.
Только я собираюсь спросить её имя, как появляется встревоженный Эдвард.
– Белла, ты можешь поспешить? Кое-что случилось, – настоятельно просит он, забирая мою сумку с книгами.
Желудок ухает вниз, пока я мысленно перебираю список того, что могло произойти. Аро узнал об Элис и Джаспере. Что-то случилось с Чарли и Рене. Очередной срыв Джаспера. Срыв Эмметта. Элис предупреждала нас вроде – узнает ли Аро, что мы скрываем от него? Сколько у нас времени на побег? Можем ли мы убежать?
– Что такое? – в ужасе спрашиваю я.
– Вижу, сейчас не лучшее время, Изабелла, – говорит женщина, настороженно оглядывая Эдварда. Она медленно пятится. – Возможно, в другой раз?
– Да, прошу меня простить, – рассеянно шепчу я, когда Эдвард берёт меня за руку.
– Тебя послала Элис? – Отрешённо интересуюсь я, когда мы выходим на улицу.
– Да, – Эдвард поворачивается ко мне. – Послушай, извини, если я тебя напугал, но ты не можешь просто распивать кофе с людьми, Белла. Элис звонила предупредить меня.
– Предупредить? О чём? – Во мне одновременно говорят облегчение и смущение. – Я не могу заводить друзей?
– Это небезопасно, – спокойно отвечает Эдвард.
Я не могу всерьёз обвинить Эдварда в опеке, но вся ситуация кажется мне раздутой до абсурда.
– Ты гиперзаботливый, – спорю я, раздражённая. – Все твердят нет. С ума сойти, это просто кофе.
– Для неё, Белла, – уточняет он. – Это небезопасно для неё.
Вот. Дерьмо.
Стыд вскипает во мне, когда я осознаю, что мне даже не приходит в голову, что за распитием кофе, даже на солнце, нас может заметить кто угодно. Аро услышит об этом в течение пары часов, если не раньше, и бедная женщина завладеет его неизбежным вниманием.
– Полагаю, на этот раз я в большом долгу перед Элис, – я едва слышу собственный голос. – Я не подумала.
– Эй, всё в порядке, – Эдвард приподнимает меня за подбородок. – Ты не обнадёжила эту женщину, и мы вовремя среагировали. Кризис миновал. Никто не пострадал.
Мне не верится, что я только что раскритиковала Эдварда за гиперопеку.
– Спасибо тебе, – хмурюсь я, виновато заламывая руки. – Спасибо, что остановил меня, Эдвард. Я бы никогда не простила себе, случись что с этой женщиной из-за меня.
– Пойдём, доставим тебя домой, – Эдвард целует меня в лоб, нос и щёки. – Расслабимся, ты позвонишь маме или Анжеле. Ты не лишена человеческого общения, понимаешь.



Когда мы приходим на нашу еженедельную встречу с Аро, Феликс встречает нас у входа в библиотеку и ведёт не в привычную нам комнату, а в парадный зал, где в день нашего приезда установили блестящий чёрный рояль. Там двое смуглых вампиров – мужчина и женщина, которых я раньше не видела. Они кажутся старше, как Аро, Маркус и Кай. Мужчина держится отстранённо, его руки скрещены на груди. Женщина стоит позади него, взгляд устремлён на собственные руки. В сравнении с ней женщины античного мира напоминают рассвирепевших феминисток.

Большинство, если не все Вольтури, судя по всему, собрались тут, спокойные и даже несколько освежившиеся, словно только что поужинали в честь Дня Благодарения и вздремнули. Присутствие Ренаты подтверждает предположение, что это торжественное событие.

Эдвард втягивает носом воздух, его тело на миг ощутимо напрягается, рука в защитном жесте оплетает меня, а затем нечто невысказанное проскакивает между ним и Аро. Эдвард незаметно кивает, словно признавая тонко подмеченную мысль, и в некоторой степени расслабляется. Я вдыхаю, пытаясь вникнуть в суть ситуации, и улавливаю слабый медный аромат в воздухе.

– Веселье прибыло, – официальным тоном зовёт Аро. – Эдвард и Изабелла, хочу вас познакомить с гостями из Египта, Амуном и Кеби. Амун, они оба весьма талантливые музыканты, о которых я только что тебе рассказывал.
– Я по-прежнему не верю тебе, – категорично заявляет Амун. – Так ты оправдываешь исключения, Аро. Почему бы тебе просто не признать, что созданные тобой правила к тебе неприменимы вместо того, чтобы выдумывать нелепицы?
– Мой старый друг, я надеялся, что ты скажешь это, – смеётся Аро, чьи глаза сверкают в злодейском предвкушении. – Думаю, показательное выступление порадует всех. Для начала, Амун, почему бы тебе не задать вопрос, только мысленно?
С мгновение Амун выглядит крайне стеснённым и сердито смотрит на Эдварда.
– Да, это правда, я не пью человеческую кровь… таков принцип моего клана, – вежливо отвечает Эдвард. – Да, раньше я пробовал человеческую кровь… Как и то, что я слышу любые твои мысли, которые у тебя сейчас в голове, и что ты не веришь, когда я говорю это.
Амун чуть поднимает брови, но во всём остальном его лицо бесстрастно. Видимо, он не закончил допрос, потому что Эдвард продолжает.
– Я никак не могу это доказать… Нет, именно по этой причине у Аро нет доступа к моим мыслям. Да, Аро уважает мою просьбу, как и твою и Кая… Да… В основном, образы. Нет, я не читаю её мыслей… Некоторые научились держать мысли под контролем в моём присутствии, но я по-прежнему могу смотреть их глазами… Об этом мне неизвестно, и даже знай я, я бы не сказал тебе. – В голосе Эдварда слышится раздражение, и не только у него.
– Полагаю, достаточно, – не церемонясь, вмешивается Аро. – А теперь Изабелла. К несчастью, у наших гостей нет особых талантов, так что нам придётся использовать одного из наших стражей. Кого из одарённых мы испытывали? Она блокирует Эдварда, немного Джейн, Деметрия, Корин и целиком – меня. Практически полностью она блокирует Челси и чуточку Маркуса. Посмотрим, кто остался…
Меня не покидает чувство, что для Аро это больше оправдание, чтобы продемонстрировать коллективную мощь Вольтури, похвастаться всеми одарёнными членами стражи, чем выбрать способ испытать меня.
По-видимому, до Амуна доходит, в чём дело.
– Нет, нет ты. – Аро явно насмехается, когда партнёр Челси, Афтон, вышагивает вперёд. – Афтон, ты работаешь с предметами, а не с людьми. Что, по-твоему, ты можешь – проверить Изабеллу на подлинность? Где Алек? Выйди вперёд, юноша. Твой дар обладает визуальным преимуществом.

Униженный и явно забытый, Афтон ощетинивается, сливаясь с фоном. Алек кажется не удивлённым вызовом и выходит вперёд. Это наводит меня на мысль, что Аро явно припас Алека для этого визита. Эдвард страшится этого теста с тех пор, как Элеазар объяснил, что Алек и Джейн делают во время суда. Эдвард ещё не в курсе самой худшей части. Если бы знал, а Элис не сказала, что предпринял бы Эдвард, но однозначно ничего хорошего. Я только рада, что скоро всё закончится.

– Сначала Эдвард, – обращается Аро к Алеку. – Мне любопытно, чей талант победит.

Алек улыбается, в его глазах эхом мелькает извращённое возбуждение своей сестры. Мелкие капли тумана формируются вокруг него, и неторопливо, крадучись мгла путешествует к нам, стоящим перед роялем. Эдвард чуть выдвигается вперёд, как бы заслоняя меня, хотя бесполезно. Туман окружает его, просачиваясь сквозь одежду и вращаясь вокруг головы, пока вообще не исчезает. Я делаю шаг вперёд и в ужасе вижу, что глаза Эдварда заволочены поволокой, а голова неуклюже клонится, словно он ничего не видит.

Я касаюсь его руки, но реакции не следует. По крайней мере, поначалу. Спустя мгновение Эдвард осторожно поворачивает руку и подносит её ко мне, хотя головы не поворачивает.

– Ага, ты всё же можешь видеть, – Аро наклоняется вперёд. – А теперь, все, закройте глаза.

Полагаю, он обращается не ко мне, поэтому, заворожённая, я смотрю, как все вампиры, за исключением двух, закрывают глаза.

Эдвард вдыхает воздух и расслабляется, напряжение уходит из его плеч совершенно незнакомым мне способом. Лицо Эдварда тоже меняется, обретая спокойствие, которое я ещё ни разу не видела, особенно в обществе Вольтури. И хотя я часто видела Эдварда счастливым, в нём всегда присутствовало чувство, будто он готовится противостоять чему-то. Я никогда не видела его таким расслабленным – и точка, – даже когда он играет на пианино в своё удовольствие, когда смеётся, даже когда мы обнажены. Затем меня осеняет.

Эдвард не чувствует моего запаха.
– Что ты видишь? Скажи мне правду, – Аро прищуривается.
– Я по-прежнему могу видеть через твои глаза, Аро, – откликается Эдвард и мягко улыбается. – Хотелось бы чувствовать Беллу так же, как и видеть её.
Похоже, Аро это совсем не удовлетворяет, но он откидывается на стуле, а взгляд становится типично позабавленным, расчётливым и за всем наблюдающим.
– А теперь, если угодно, попробуй на Изабелле, Алек.
Туман, вращаясь, покидает Эдварда, чья рука больно стискивает мою, пока он не осознаёт, что делает.
– Извини, – шепчет он, когда напряжение вновь завладевает им. – Ты в порядке? Я причинил тебе боль?
– Со мной всё нормально, – уверяю я его, хотя моя рука протестующе ноет.
Кажется, мой аромат стал ещё большим бременем, чем я того ожидала.
Туман кружит вокруг меня и как бы нависает над моими плечами, но не поднимается выше шеи. Кожу пощипывает, как при влажном бризе, и я чую больше вампирской сладости, чем обычно. Конечности болезненно покалывает, словно я засыпаю.
Как и предупреждала меня Элис.
– Каково это? – Аро внимательно наблюдает за мной.
– На ощупь как… дымка, – я смотрю вниз на бесформенный пар, чтобы скрыть свою ложь.
Я едва ощущаю свои ноги, хотя всё же могу двигать ими, они подчиняются мне. В качестве эксперимента я шевелю рукой, выдавливая из себя улыбку. Элис сказала мне, что ложь сработает до тех пор, пока я не посмотрю на Аро.
– Значит, Алеку она тоже не поддаётся, – нейтрально произносит Аро. – Видишь, Амун? У неё выдающийся потенциал.
Лицо Алека остаётся равнодушным, когда туман возвращается к нему, однако Джейн в равной степени кажется облегчённой и раздражённой, что её брат-близнец провалился, как и она.
– Я вижу, почему ты хочешь изменить её, – подмечает вампир-иностранец. – Но зачем ждать?
– Ты слышал, что необученные вампиры могут обучаться игре на пианино. – Говорит Аро, а я гадаю, кто ещё владеет этим инструментом. Вероятно, Аро или Хайди. – А теперь посмотри, что происходит, когда талантливый и обученный человек-музыкант превращается в вампира. Эдвард, будь добр, сыграй испанский дуэт, который я послал тебе этим утром?
– Безусловно, – говорит Эдвард, и я перемещаюсь за него, чтобы видеть его руки, когда он играет.

Готовясь, он закрывает глаза, а я возбуждаюсь, по предыдущему опыту зная, как всё будет проходить. Эдвард никогда так не играет на публике, поскольку его руки двигаются со скоростью, которая, без сомнения, выдаст его нечеловеческую натуру. Ранее Эдвард говорил, что это произведение самое трудное из всех сыгранных им; его лицо смерть как прекрасно, когда разочарование сменяется ликованием, в то время как руки и ноги, скоординировавшись, играют почти все ноты, которые предназначены для игры в четыре руки одновременно. Когда он начинает играть, наше окружение исчезает, превращаясь в бесцветную запоздалую мысль. Мелодия навевает мысль о костре на испанском берегу, пламя напоминает цвет волос Эдварда, а порывисто кружащие юбки танцоров – это двигающиеся пальцы Эдварда.

Произведение звучит несколько иначе, чем когда двое играют её, просто потому, что у Эдварда только десять пальцев, а некоторые места в партитуре не может компенсировать даже вампирская скорость. Однако большинство этих пассажей состоит из параллельных аккордов, так что изменения едва заметны. Комбинация из скорости и артистичности Эдварда превращают колонну в воображаемый луч, и хотя я не могу оторвать взгляд от размытых очертаний рук Эдварда, чувствую, как воздух вокруг нас искрится от неподвижного, сфокусированного внимания каждого в этом парадном зале. Существует только Эдвард и эти клавиши. Интересно, какими кажутся его руки для вампирского зрения, потому что для меня они напоминают мутное белое пятно, будто пропеллеры летящего самолёта.

Взгляд Эдварда точь-в-точь как во время нашей близости – не тогда, когда кончает он, а когда кончаю я. В этот момент я вижу Эдварда сквозь пелену мощнейшего наслаждения, когда я кричу его имя, а решительность на его лице сменяется наивысшим наслаждением. При виде непрестанного выражения на лице Эдварда мне хочется повалить его на пол и изнасиловать на глазах у присутствующих, а по раздувающимся ноздрям любимого вампира и улыбке, дёргающей уголок его рта, он это знает.

И я почти опьянена желанием овладеть Эдвардом и пытаюсь сохранить равновесие, упираясь коленями в скамеечку для рояля.

После неистового окончания зал взрывается аплодисментами, а к нему возвращается цвет, а когда я смотрю на звук, то вижу комнату, полную красивых, изысканных женщин, которые ясно хотят пошалить с моим мужчиной. По некоторым взглядам я не сомневаюсь, что и многие мужчины были бы не прочь развлечься с Эдвардом. Гордость сплетается с ревностью в моём животе, пока Эдвард учтиво принимает овации. Однако затем его ладонь находит мою, и пальцы Эдварда ласкают нежную кожу моего запястья в тонком, чувственном напоминании нашего взаимного обладания друг другом. Эдвард поворачивает лицо, словно хочет шепнуть мне на ухо, но взамен запечатлевает поцелуй там, где место словам. Мои щёки горят удовольствием, и я знаю, что Эдвард только что показал всем, кого именно он желает.

– Сегодня вечером ты уже слышал, как поют необученные вампиры. А теперь я хочу, чтобы ты послушал, как поёт Изабелла, – Аро игнорирует заряженную атмосферу и нехарактерное для нас публичное выражение чувств. – Каччини, будь так любезна.
Я порядком удивлена, что Аро попросил такое лёгкое произведение, поскольку в моём впечатляющем репертуаре есть из чего выбирать. Зная Аро, в нём, вероятно, кроется скрытое послание для Амуна.
– Старые пасторальные пения кажутся столь простыми, и почти всегда мы слышим убогое исполнение начинающими студентами, – объясняет он, возбуждая во мне подозрительность. Чарли всегда говорит, что неуместные объяснения – признак лжи. – Если же к ним подходить со знанием дела, то они напоминают мне причину, по которой я первоначально полюбил музыку.

Я нервничаю больше обычного, зная, что это выступление что-то значит для Аро, но точно не знаю что именно. Я занимаю своё место в уютном изгибе рояля, закрываю глаза и вызываю колонну, жду, пока не чувствую её в вибрирующем молчании, ярком, как свет маяка. Я поднимаю лицо в тот же миг, когда Эдвард начинает играть, наша музыкальная связь возникает столь незамедлительно, что нам вовсе не требуются знаки.

Когда я пою «Амариллис, мо красавица», мне вспоминается пристрастие Аро к символизму, в частности к цветам, и я осознаю, что выбранная им песня может быть истолкована как угодно. Даря этот воображаемый амариллис (п.п.: цветок в честь по девушки-пастушки в идиллиях древнегреческого поэта Феокрита, 4 – 3 вв. до н. э.) своим гостям в виде музыки, Аро, вполне возможно, демонстрирует им гордость, решимость. Этот сочетается с его бахвальством.

Колонна также помогает мне, и я легко окунаюсь в эту мучительно прекрасную мелодию и слова, которые могла бы написать сама. Итальянский так легко переводить, он заставляет меня думать о ревнующем Эдварде, столь сильно, что я гадаю, а не кроется ли в песне послание от Аро и для него. Несмотря на то, что он сдержал обещание и никогда не касался кожи Эдварда, не нужно быть телепатом, чтобы увидеть ревность и собственнические инстинкты, которые, кажется, бурлят внутри каждый раз при упоминании Деметрия или, ещё хуже, когда он поблизости. Это легко засечь, когда я пропеваю слова, которые приблизительно можно перевести как: «Ты не веришь, о моё страстное, желанное сердце, что ты моя любовь? Уверуй, и если страх настигнет тебя, не усомнись в правде».

Не то чтобы я тоже не ревную. Рената, Хайди, Челси даже не утруждаются скрывать ни очевидное желание Эдварда, ни сложности, которые для них представляют наши отношения.

Я понимаю их озадаченность.

«Я попытался объяснить им, – сказал Аро Эдварду по одному из памятных случаев. – Однако они не видели воспоминаний Карлайла о том, насколько красивы Роуз или Таня. До настоящего момента они не понимали, чему ты сопротивлялся».

Поразмышляв над этим теперь, я немного понимаю, что сводит с ума Эдварда в Деметрии. Легко игнорировать смутную идею того, что кто-то хочет тебя, но когда это произносится вот так вот? Это безумие. Качая головой, избавляясь от этих мыслей, я обращаюсь взглядом к тому единственному месту, которое прогоняет мои сомнения, так что я смотрю прямо в глаза Эдварду, стараясь взглядом передать, что он значит для меня.

Aprimi il petto e vedrai scritto in core. Раскрой мою грудь и узри это высеченным на моём сердце.

У Амариллис есть своя история: её роковая любовь к пастуху, который не обращает на неё внимания до тех пор, пока она не пронзает своё сердце, создавая идеальный цветок для него. Она постоянно напоминает мне мои первые ощущения к Эдварду, и временами я чувствую это. В сравнении с ним и сногсшибательно красивыми вампирами вокруг нас я чувствую себя неполноценной. Да кто бы ни почувствовал, видя их повсюду, а затем сталкиваясь лицом к лицу в зеркале с собственными недостатками? И хотя Эдвард говорит, что любит меня, и доказывает каждый день своё желание владеть мной, отчасти я не понимаю, не могу забыть, что мы не ровня. Пока что. И, кажется, Эдвард не понимает этого, так что я не завожу разговор на эту тему. Я не говорю ему, что больше всего я довольна тогда, когда доволен Аро, что значит: я ещё ближе к своему обращению в вампира.



Каждый месяц наш хор и другие ансамбли фокусируется на паре композиторов, которые стали революционерами в музыке, и вечер творчества от Палестрины до Монтеверди проходит через несколько дней после отъезда гостей из Египта. Мне пришлось перепоручить это Аро: он знает толк в составлении программ. Музыка идёт не только в хронологическом порядке; каждое произведение является звеном в цепочке идей из довольно приятной, но в известной степени простой, музыки до блестящего переплетения благозвучия, мелодии и поэзии, которые роскошной мозаикой описывают итальянскую музыку эпохи барокко – особенно оперу. Палестрина был учителем Монтеверди, что определённо можно сказать по отрывкам гармонии и мелодии, эхом проходящих из одного произведения в последующее. Несколько нот одной религиозной работы являются частью мелодии любовной песни, написанной декадой позже, чтобы быть усовершенствованной и поставленной на отредактированный текст учеником несколькими десятилетиями после этого. Эта музыка сплошное великолепие: каждый отрывок перетекает в другой таким образом, что полный эффект достигается в новом жанре музыки, точно смотришь, как раскрывается цветок в замедленной фотосъёмке.

Джасперу это понравилось бы, и я делаю мысленную пометку послать ему программу.

Я могу представить, как Аро, несколько веков назад, впервые наблюдает за исполнением этой абсолютно новой музыки, и я задаюсь вопросом, считает ли он себя бездушным. Сомневаюсь, что он вообще думает о душах. Карлайл с Эдвардом были людьми во времена, когда люди жили и умирали за религию, шли из-за неё на войну. Римлянам вообще не нужно было такого предлога: у войны был свой бог. Аро был человеком во времена, когда под цивилизацией подразумевалось доминирование, и единственное, что обладало властью, был интерес и закон, подтверждённый безжалостно-грубой силой. Без музыки… что сказать, мне не нравится думать об Аро не в контексте музыки. Я с содроганием думаю о том, на кого он походил, пока музыка не придала смысл его существованию.

Пройдя вперёд для исполнения своей сольной партии, я отдаюсь истине и, как ни странно, красивым словам, которые пролетают в моей голове во время последней мысленной репетиции. Конечно, у меня было время привыкнуть к мелкой проказе Аро и сообразить, как ему ответить. Только я не учла оперу, полную вампиров на расстоянии броска, в то время как я пытаюсь петь перед сотнями людей, которые не в курсе его шалости. Большинство вампиров скучают, за исключением Аро, который, естественно, выглядит весьма самодовольным, и Эдвард, которые расположился как можно ближе ко мне, достаточно близко к краю, чтобы оказаться вне зоны досягаемости для Аро.

Мне требуется вся сосредоточенность, чтобы намеренно споткнуться, но не навредить себе, – толпа поголовно ахает, а дирижёр одной рукой удерживает меня на ногах, переместив палочку в другую руку. Осторожничая, чтобы не потерять колонну, даже ломая лёгкую комедию, я смотрю на знак выхода и, открыв рот, пою песню, которая, живи я в эпоху Монтеверди, могла быть написана как раз для меня.

– Ohimé ch`io cado. – Пою я, и мне нет нужды переигрывать. Зрители смеются.
Эта песня о недотёпе. Разумеется, эта метафора о чересчур быстрой влюблённости, но слова безошибочны. На английском это звучит так:



Я мельком гляжу на ложу, и практически мгновенно мне приходится потупить взор, щёки наливаются жаром, когда я пытаюсь проигнорировать нескольких вампиров трясущихся, едва не вибрирующих от безмолвного смеха. Даже Эдвард – и тот ржёт.

Я немного раздражена его реакцией, и после очередной строфы я посылаю ею неодобрительный взгляд, дабы чётко обозначить свои чувства. Тогда-то некоторые вампиры перестают сдерживаться, а некоторые – смеются в открытую. Я буравлю Эдварда взглядом, на что он беззвучно извиняется, беспомощно пожимая плечами, вызывая вокруг себя очередной раунд хихиканья подобно звону колокольчиков.



Я недолго злюсь, потому что во гневе я пою лучше, поскольку единственная альтернатива – забраться в дыру и умереть от смущения. Основная масса слов не относится к реальному миру, так что я фокусируюсь на колонне, издавая самый прекрасный на свет звук, на который только способна. Кажется, это работает, и к тому моменту, как я добираюсь до последней партии, то чувствую, что зрители, включая вампиров, все на моей стороне.

О, не откажи мне во взгляде и смехе;
Чтобы темница моя на сей прекрасной земле
Стала раем.

Это небольшая оперная ария, которая, однако, становится едва ли не лучшим моим выступлением за всю жизнь, и последние ноты эхом возвращаются ко мне под многочисленные выкрики «Браво!» из зала и овации.

Первый крик, я почти уверена в этом, принадлежит Аро.



– Вы молодец, так держать, – почти мой друг говорит мне, когда мы сходим со сцены.
Я до сих пор не знаю её имени. И я почти…
Я рефлекторно улыбаюсь ей, но паникую, когда она, кажется, воспринимает это за приглашение на долгий разговор. Я избегала эту женщину до и после репетиций, даже пошла на то, чтобы опоздать и уйти сразу же после окончания пения. Надеюсь, она уловила намёк.
– Спасибо, – отвечаю я, едва в силах смотреть на неё.
Незнакомка вроде хочет что-то сказать, но отпрядывает, когда Эдвард встречает меня за кулисами.
– Это к лучшему, – говорит он, ведя меня к тайному проходу, где мы можем улучить минутку наедине.
– Знаю-знаю, но я всё же чувствую себя занудой, – признаюсь я. – Она, кажется, искренне желает подружиться со мной.
– Старайся не думать об этом, хорошо? – Говорит Эдвард, и я открываю рот, чтобы узнать, не получал ли он очередное сообщение или звонок от Элис, когда он шепчет: – Ты хорошо справилась, Белла. Я знаю, что Аро впечатлён.
– Ещё как, – говорит Аро, появляясь из тени с цветами в руке.
– Вы оба доставили мне наивысшее наслаждение, мои молодые друзья. Я так к вам привязался.



Люблю главы этой смятение, бюстгальтеров полных до поры... Что-то меня понесло. Мне одной кажется, что Аро мутит непонятные игры с другими кланами, а такой весь неоднозначный милаш? Или это всё стокгольмский синдром? Поделиться впечатлениями от этой неоднозначной главы, послушать музыку (она весела и необычна), поразмыслить можно здесь и на форуме. Также поздравляю вас с наступающим Днём победы. Помнить всегда – наша обязанность, не допустить такого повторения – наш долг.