Хочу заранее извиниться перед теми, кто искреннее любит эту немецкую арию. В то время как большинство взглядов Аро забавны, но совсем не принадлежат мне, в этом же случае я была вынуждена петь эту арию три года, поэтому сохраняю за собой право немного выпустить пар насчёт неё. Бетховен прославился сочинением музыки, довольно сложной для воспроизведения или пения. Его ответ на критику ориентировочно можно перевести так: «Жизнь трудна, плачьте перед теми, кому не всё равно». Так что я не испытываю чувство вины. Я люблю Людвига вана, очень, несмотря на боль, которую он причинил мне.





Оперной певице не положено признаваться в этом, но раньше я была крайне стеснительной.

Настолько стеснительной, что в детстве, когда кто-нибудь спрашивал меня, какую суперсилу я бы выбрала, то, наверное… я пыталась избежать вопроса, но мысленно выбирала невидимость. Я мечтала о мантии-невидимке или просто о возможности исчезать по желанию, прятаться, когда не хотела общаться с людьми, не имевшими ничего общего с узким кругом близких и друзей, которым я доверяла. Я не подозревала, что однажды опаснейший вампир осуществит мою детскую мечту или, по меньшей мере, приблизит меня к ней.

Подростком я обычно пряталась за книгой и наушниками. Немногословная, я общалась с людьми вроде Джейка, который, несмотря на мою робость, мог разговорить меня. Я присоединилась к хору, потому что не умела рисовать и должна была пройти курс по искусству. Мне нравилось петь с Рене – обычно в машине, под радио, или же в компании; спеть на концертах дважды в год меня вполне устраивало.

Затем всё изменилось. Музыка вытащила меня из ракушки. Словно из затворницы я стала всего лишь замкнутой, но для меня то была колоссальная разница. Мне до сих пор не очень комфортно толкаться среди людей или заводить новые знакомства. Жизнь во Франции – поцелуи в щёку, личное пространство меньше, чем у американцев, стали для меня испытанием. Рассказы об Италии убедили меня, что мне придётся иметь дело с обществом, полным раскрепощённых людей. Я сочла это платой за солнышко, великолепные пейзажи и возможность учиться пению на родине оперы.

Теперь же с этой вещью – золотой V, знаком Вольтури, я словно не существую для всех, пока не заговорю с людьми напрямую. Их ответы очень тихие и вежливые, и они не смотрят мне в глаза. И уж точно не донимают меня неловкими вопросами. Не нарушают моё личное пространство.

Я солгу, сказав, что не об этом мечтала больше всего.



Как Элис и обещала, моё расписание полностью изменилось, в нём появились не те курсы, которые я первоначально выбрала на семестр. Вместо мастер-класса по оперному искусству, который должен был явиться основным фокусом моей стажировки, меня поместили в камерный хор. В дополнение к обязательному интенсивному курсу итальянского языка для иностранцев, вместо курса итальянской литературы появился курс по дикции, а вместо курса истории музыки – музыкальный репертуар.

– Ты не возражаешь, не так ли, Изабелла? – интересуется Аро во время нашей первой пятничной встречи.
Мы в личном салоне Аро – роскошной комнате, заполненной самыми прекрасными музыкальными инструментами, которые мне только доводилось видеть. Эдвард сидит за фортепиано, и будь оно женщиной, я бы взревновала к тому, как он касается него.
– Не совсем. – Пожимаю плечами я, и формально это не ложь. Немного досадно, но не стоит никаких мучений с Аро. – Мы и так с Эдвардом читаем итальянскую литературу, и мне вообще-то даже нравится в камерном хоре. Как и музыка, над которой мы работаем.
– Скажи мне – что тебе нравится больше всего? – вежливо спрашивает Аро.
– Вся она изысканна, но я души не чаю в Дюрюфле.
– Ubi Caritas? – Аро позабавлен. – Видишь ли, это моя маленькая шутка. Этот гимн ассоциируется у меня с Хайди.

Я знаю её. Она ещё одна вампирша, в сравнении с которой другие вампиры выглядят простачками, миловидная, как Челси и Розали, но кажется дружелюбнее. Наверное, она единственная из вампиров, кто искренне улыбается мне. Сюда точно не засчитывается всезнающая ухмылка Деметрия, как и улыбка Аро. Большую часть времени он скалит зубы, хотя не скажешь, что ему не весело. Для вампира у Хайди тёплая улыбка.

– Шутка? – Я озадачена. – Не понимаю. Потому что Хайди приятнее остальных вампиров?
– Разумеется, мне следует рассказать тебе, – смеётся Аро, забавляясь за мой счёт. – Я лично одобряю репертуар этой группы. На Дюрюфле пал мой выбор.
– Но он столь прекрасный, столь вдохновляющий, – хмурюсь я, мельком бросая взгляд на Эдварда, который вновь зажимает переносицу. – Извините меня, но я не понимаю, что тут смешного.
– Да будет тебе, Аро, – с тихим неодобрением говорит Эдвард. – Ты не можешь ожидать, что Белла сочтёт это забавным.
– Джианна смеялась над подобными вещами, – протестует Аро с таким видом, как обычно Чарли реагирует на Билли, который не смеётся над его шутками о казино. – Очень сильно напоминает о Хайди этот отрывок: «Любовь Христа собрала нас в одно стадо».
– Аро, прошу. – Голос Эдварда тих, но беспокоен. – Белла во многом лучше Джианны. Несомненно, ты можешь это видеть.
Аро смотрит на меня созерцательно, его глаза тускло мерцают, отчего волосы на моём затылке встают дыбом. Нечто понукает меня заговорить, промолвить хоть что-то, так что я хватаюсь за паузу как за спасательный жилет.
– Да, но в общем и целом слова, мелодия напоминает мне Карлайла, – я размышляю над осязаемости структуры песни. – И, может, кафедральные соборы. Есть нечто гармоничное в их структуре, столь заманчивое, словно если ты внутри, тебе никогда не навредят и всегда будут любить. Песня невероятна миролюбивая, но цельная, как он.

На миг Аро выглядит так, словно ему залепили пощёчину. Холод колет в основании моего позвоночника, и я гадаю, может, стоило Аро и дальше разглагольствовать о своей шутке, в чём бы она ни заключалась. Он с прищуром смотрит на Эдварда, который умышленно игнорирует его, переключая внимание на партитуру, которую мы принесли от моего нового преподавателя по вокалу.

– Возможно, нам стоит послушать, что ты приготовила? – без юмора говорит Аро. – Новое задание?
– Она дала мне только одно произведение пока что, – предупреждаю я. – Не уверена, что вам понравится. Она немецкая, и…
– Немецкие арии существуют, – признаёт Аро с безропотным вздохом. – Некоторые даже достойны быть переведёнными на итальянский. Почему бы нам не разобраться с ней.

Откидывая голову назад, Аро устремляет безмятежный взгляд на потолок, пока мы с Эдвардом с энтузиазмом принимаемся за арию Марцелины из «Фиделио». Я стараюсь разнообразить исполнение, но эмоциональный спектр арии не позволяет мне этого. Она о молодой девушке, фантазирующей о единении со своим любимым, и которая не сильно тревожится насчёт этого. С этим я справлюсь. Она просто счастлива. Очень, очень счастлива. В этом немного смысла, но я стараюсь, потому что арию написал Бетховен. Значит, проблема, должно быть, во мне. То есть в моём восприятии Бетховена.

Очевидно, я лажаю, но в свою защиту – я не знаю, как войти в колонну в этой арии. Словно колонна отвергает эту арию. К несчастью, Аро, кажется, согласен с колонной и напоминает мне судей из «Американского идола» на неудачных прослушиваниях. Когда я заканчиваю петь, он долго смотрит на меня.

– Что ж, эта ария не изменилась за два века, – наконец говорит он с кислой миной. – Она по-прежнему дымящаяся куча дерьма.
– Мне… мне жаль, – заикаюсь я, и во рту появляется металлический привкус страха. Если Аро не нравится, как я пою, то что тогда? – Можно мне спеть ещё раз? Я просто не знаю, как правильно её исполнить, может, я что-то упускаю или не понимаю?
– Что тут понимать? Тут ничего не поделать, разве что с мукой петь или сменить преподавателя вокала. – Ведёт плечами Аро, и моя тревога немного уменьшается. – Ты просто ничего не можешь с этим поделать. Следует убрать эту арию из репертуара оперного искусства, и никак иначе. Мне случайно стало известно, что Бетховен написал эту арию, чтобы досадить мне.
– Досадить вам? – смущённо переспрашиваю и гляжу на Эдварда, который скрещивает руки на груди, как бы намекая, что нам предстоит долгая тирада.
– Да, чтобы досадить мне! – Аро раздражённо тыкает себе в грудь. – Мне! Без меня у Бетховена вообще не было бы карьеры. Он посчитал, что с ним несправедливо обошлись. Что ж, попробуйте получить фунт плоти из того, кто так тщательно мучает себя – невозможно! Ведь даже не я сделал его глухим, но Людвиг был уверен, что это моих рук дело, поэтому написал эту арию, желая, чтобы я тоже оглох.
Я смотрю на Эдварда, который незаметно качает головой, как бы говоря: «Пусть разглагольствует».
– Я о том, просто послушай её: тесситура не в том месте, и подходит она для молодых девушек, которые явно не знают, что с ней делать. И за что? За возвышенную идею о любви, чести и героизме, о чём поёт Леонора? Нет, это безвкусный упрёк, глажка рубашек и вздыхание по красивому мальчику, который даже не мальчик, но одевается в женскую одежду? Это что ещё такое?
Аро расхаживает по салону, его взгляд сосредоточен на ярком воспоминании, а лицо перекошено отвращением.
– И сколько минут пения о счастье, счастье, счастье, счастье, как перепуганный длиннохвостый попугай, снова и снова? Те, кто читал биографию Бетховена, знают, что ария полна сарказма! Четыре минуты ничего, только одно слово «счастье» на немецком от человека, который не знал, что это такое, как будто оно голым лежало в его постели ночью. За всю свою жалкую жизнь он не сделал ни одну женщину счастливой. И четыре разных увертюры. Четыре. Почему?
– Без понятия, – признаюсь я.
– Нелепость. Мы меняем тебе учителя пения.

Что ж. На том и порешили.



Каждый день после занятий по пути домой я гуляла по Вольтерре, в основном заглядывая в магазинчики и запоминая улицы. Это повод погреться на солнышке, и я жадно нежусь в нём. Так как почти никто в академии или за её пределами не общается со мной из-за моей гангстерской побрякушки, и я мало практикуюсь в итальянском языке. Поскольку я принципиально не люблю ходить по магазинам, остановки в различных лавках за хлебом, продуктами и всем необходимым кажутся наилучшим способом обмена простыми фразами. Я чувствую вину за их настороженные лица, поэтому стараюсь вести себя особенно любезно в надежде, что в конечном счёте они расслабятся. Я ж никому не наврежу.

В узких улочках Вольтерры – если их вообще можно назвать таковыми – стало проще ориентироваться, так что теперь я ношу настоящую обувь. Не восьмисантиметровые каблуки, какие носят мои ровесницы-итальянки, но я работаю в этом направлении. Я останавливаюсь в одной из ремесленных лавочек, когда замечаю в витрине небольшую алебастровую статуэтку кактуса. Она напоминает мне острый кактус, который мы с Рене годами хранили в Фениксе. Мама говорила, что любит это растение больше всего, поскольку оно отказывалось умирать, и по этим воспоминаниям я понимаю, что мама тоскует по нему. Представляю её лицо, когда она распакует посылку, поэтому покупаю вещицу с намерением послать вместе с ней любимые печеньки Фила – если, конечно же, найду чипсы с арахисовым маслом. Я иду в сторону дома и гадаю, где бы мне их раздобыть, когда мой каблук цепляется за что-то, и я едва не падаю на подарок Рене.

Естественно, меня подхватывает вампир. Но не тот, что обычно.

Желудок делает сальто, когда я осознаю, что прикосновений этого существа я хочу меньше всего.

– Спасибо, Деметрий, – сухо благодарю я, пытаясь игнорировать тошноту, избавляясь из его так хорошо знакомых объятий. – Не то чтобы я жалуюсь на твою помощь, но, кхм, ты следил за мной?

Он склоняет голову набок и с напряжением смотрит мне в глаза, точно пытается загипнотизировать меня. Не знаю, какого эффекта он добивается, но я не клюю на его уловки, лишь поправляю сумки и возобновляю движение. Деметрий идёт в ногу рядом со мной, болтая, словно мы друзья на прогулке.

– Так случилось, что я шёл по улице Грамчи. – Голос Деметрия провалил бы устный тест на полиграфе. – И увидел, как ты покупаешь эту штуку, и, ах, грозился случиться несчастный случай? Я подумал, что это сыграет на руку нам обоим. – Не успеваю я отшатнуться от вампира, как он легонько щёлкает по моему кулону. – Если я поймаю тебя, пока не случилось неизбежное. Так и вышло.
– Ну, сейчас я в порядке, ты можешь идти дальше.
– Тебе предстоит долгий путь домой, Белла.
«Только Эдварду дозволено так звать меня», думаю я, но не хочу, чтобы Деметрий узнал, что меня раздражает, когда он обращается ко мне по короткому имени. Может, я могу прикинуться, что его тут нет.
– Ты с твоей кожей ходишь по магазинам в поисках алебастра? – Интересуется он; будто бы мне интересно вести с ним разговор. – Не очень-то оригинально.
– Замечательно: вампир измывается над моей бледностью, – бурчу я, убеждаясь, что поблизости нет людей, которые могли услышать запретное слово.
– Это не критика, Белла, – заискивающе говорит Деметрий, акцентируя внимание на краткой форме моего имени, как будто он лучше всех знает меня. – Собственно, я считаю твою кожу достаточно привлекательной. Твой румянец – изысканен.
– Ты пытался убить меня, Деметрий. Может, у меня и провалы в памяти, но я не забыла это. – Я не удосуживаюсь прятать отвращение, которое удивляет Деметрий.
Неужели, Деметрий? Должно быть, он привык якшаться с женщинами-самоубийцами. Или, может, он доводит их до суицида.
– На самом деле я не собирался тебя убивать, – возражает Деметрий, которого переполняет фальшивое негодование настоящего невежи. – Я просто хотел поцелуя. Ты мне всегда нравилась, Белла.

Я даже не удостаиваю его ответом, но слегка ускоряю шаг. Хочу выказать раздражение, не страх. Надеюсь, что так оно и есть.

В конце дня большинство узеньких улочек поглощены тенью зданий, так что нет ничего необычного, что вампиры свободно разгуливают среди людей. Большинство жителей, похоже, украдкой глядит на них, стоит им заметить золотистую V, ярко блестящую на груди вампиров, их элегантные лица и кошачью плавность.

Хайди привлекательно расслабилась в дверном проёме какого-то бара, болтая с парочкой татуированных туристов, говорящих на славянском диалекте. Она выглядит как модель «Виктория сикретс», в сапогах до бедра и мини-юбке, накручивая локон на холодный палец и флиртуя. Она лучезарно улыбается мне, и я тоже отвечаю улыбкой, но в этот раз больше рефлекторно. Они с Деметрием обмениваются чопорными кивками, и я гадаю, почему меня напрягает беседа вампирши с этими парнями.

Она кажется слишком дружелюбной, чтобы… нет. Она не сделает это в открытую, не правда ли?

– О да, мне всё в тебе нравится, Белла. – Говорит Деметрий, и не успеваю я поразмышлять над его словами, как он смахивает пылинку с моего плеча.

Я рывком отхожу от него, но вампир лишь улыбается мне, словно я играю в скромницу, идёт шаг в шаг со мной в одинаковом темпе. Он шутит? Я ловлю его за созерцанием моей груди и перемещаю покупки, чтобы заградить ему обзор.

– О Господи, ты пытаешься флиртовать со мной? – ужасаюсь я.
И опять он выглядит озадаченным. К счастью, мы подходим к перекрёстку, залитому светом, – Деметрий останавливается, чтобы не попасть в солнечные лучи.

Я так рада, что сегодня он не надел капюшон. Возможно, они сейчас не в моде, а Деметрий сама икона стиля. И словно в подтверждение моей мысли он посылает мне взгляд, в котором я мгновенно распознаю сталь.

– Почему это не работает? – горестно вопрошает он, пока я быстро выхожу на солнце, оставляя его позади.

Думаю, меня сейчас стошнит.



Поднимаясь по ступеням к нашей квартире, я, выжатая как лимон, уже значительно успокоилась. Слышимые сквозь дверь мрачно-ласковые, тоскливые звуки Брамса, исполняемого Эдвардом, заставляют меня забыть обо всём, вставить ключ в замочную скважину и оказаться по ту сторону.

Нежные ноты, порхая, окружают меня, точно множество поцелуев и прикосновений. Я кладу покупки на кухонный стол, иду к Эдварду, растирая ладонями его крепкие плечи.

– Ты пытаешься сделать вампиру массаж? – смеётся он.
– Он настолько жалок? – любопытствую я, к величайшему удивлению Эдварда. – Было бы лучше, будь ты не одет. Как насчёт этого?
Я пробегаюсь руками к обнажённой коже его шеи, вплетая пальцы вампиру в волосы, скребя ногтями кожу головы. Эдвард начинает то ли мурлыкать, то ли мычать, или всё вместе, а я склоняюсь поцеловать его в шею, вслушиваюсь в мелодию. Не сомневаюсь, что Эдвард пропускает ноты.
– Приятно знать, что мне по-прежнему под силу отвлечь тебя. – Смеюсь, но Эдвард прекращает играть и напрягается. – Эдвард, в чём дело? Что не так?
Повернувшись, он вперивается в меня взглядом, лицо напряжено гневом. Эдвард берёт меня за руки, обнюхав их, частично расслабляется.
– Ты ничего не хочешь мне сказать, Белла? – В спокойном голосе слышится угроза. – Ни с кем не сталкивалась сегодня?
– Что ты имеешь в виду? – Я не имею понятия, с чего его настроение так резко изменилось. – Столкнулась?
Затем до меня доходит. Вампиры и их дурацкий нюх. Я закрываю глаза и вздрагиваю, качая головой в попытке прогнать образы из памяти.
– О, вероятно, ты учуял на мне запах вампира, – с большим раздражением отвечаю я. – Если не возражаешь, то я бы предпочла не думать об этом сейчас. Я почти выкинула это из головы. Хочу выкинуть.
Пытаюсь встать, тянусь за пакетами, однако Эдвард разворачивается на скамеечке и притягивает меня к себе на колени в бескомпромиссные объятия.
– Я определённо против. – Шепчет на ухо Эдвард, и, не говори мы о Деметрии, я бы сочла это сексуальным. – Учитывая происхождение запаха. Зачем он дотрагивался до тебя?
– Я не хотела этого, – почти невнятно шепчу я. Знаю, Эдвард услышит меня.
– Что? Белла, что он сделал? – озлобленно подгоняет меня Эдвард. – Скажи мне. Если он угрожает тебе, то я разберусь с этим. Так и знал, что тебе не следовало ходить без меня.
– Прекрати, Эдвард. Всё было не так, – я поворачиваю к нему лицом. Он пронзительно, испытующе смотрит мне в глаза. – Ладно, я расскажу тебе, но ты должен пообещать, что это не испортит наш вечер.
– Расскажи, Белла, прошу, – настаивает он. – Ты сводишь меня с ума.
Когда дело касается Деметрия, для Эдварда «сходить с ума» всё равно что пройтись пешком.
– Ладно, но не помешает, если я тебе кое-что покажу. – Я указываю на сумки, и Эдвард меня отпускает.
– Ну, я шла с этой алебастровой скульптурой кактуса, – начинаю я, доставая упомянутый предмет из магазинного пакета, где его упаковали в тонкую бумагу. Глаза Эдварда округляются при виде длинных, узких иголок, торчащих во все стороны. – И сегодня я надела каблуки, так что…
– Господи, – ворчит он, – с чего ты сочла это хорошей затеей?
– Эй! – протестую я, хотя в ретроспективе это знатная по глупости идея. – Да, с учётом моих склонностей мне следовало бы отправить статуэтку Рене прямо из магазина, но я также хотела послать Филу печеньки. Ты хочешь услышать историю или нет?
– Думаю, часть истории я могу додумать сам, – Эдвард пялится в потолок. – Посмотрим, ты купила эту колющую скульптуру и решила поковылять на каблуках по неровным мощёным улицам, и едва не упала на статуэтку, если бы не он спас тебя в последний момент. Ничего не забыл?
– Ладно, ладно, это не было блестящей идей, – немного обиженно и оборонительно говорю я. – Тебе нет нужды выставлять всё так, будто я искала внимания Деметрия. Ты знаешь, какого я о нём мнения.
Нечто в моём тоне пробивается сквозь раздражение Эдварда, и его лицо смягчается в раскаянии. Его руки обнимают меня, и я льну к парню, изо всех сил супясь.
– Извини меня, – шепчет Эдвард, целуя меня в щёку. – Знаю, Деметрий пугает тебя. Отчасти поэтому он так меня злит. Получается, он флиртовал с тобой?
– Почему ты так считаешь?
– Для него это единственный способ общения с женщинами, – категорически отзывается Эдвард, в чей тон просачивается гнев. – Обычно им это нравится.
Только Эдвард может взревновать к мужчине, от которого меня тошнит. И всё же ревнующий Эдвард – порой страстный Эдвард. Я возвращаюсь к нему на колени, позволяя притянуть к его телу, пока снова не ощущаю себя в безопасности и готовности продолжать рассказ.
– Скорее он флиртовал рядом со мной, – бурчу я, кладя голову на плечо Эдварду, при этом не теряя его лицо из поля зрения. – Было противно и странно.
– Что случилось потом? – Ноздри вампира раздуты – то ли от злости, то ли он до сих пор обнюхивает исподтишка меня.
Очень ревниво.
– О боже, мало что, – гримасничаю я. – Разве что он пытался говорить со мной, словно не хотел тогда убивать, нёс всякую ерунду и шёл рядом. Затем я увидела Хайди, разговаривавшую с какими-то туристами, она… Я не подумала об этом, Эдвард. Я не хочу думать об этом.

Я трясу головой, вспоминая слова Элеазара: «Иногда ты можешь контролировать ситуацию. Иногда у тебя есть влияние. Иногда – ни того, ни другого. Выясни, какой силой обладаешь на данный момент, а затем постарайся отпустить её. Если не можешь отпустить, тогда уйди. Не можешь уйти – тогда найди способ справиться, пока не сможешь уйти».

Это помогает, и я делаю несколько глубоких вдохов.

– Я знаю, Белла, я знаю, – говорит Эдвард, целуя меня в щёку. – Что случилось затем? Как ты избавилась от него?
– Повернула на солнечную улицу. Деметрий не был одет по погоде.
– Хорошая девочка, – Эдвард крепче обнимает меня. И снова напрягается, на этот раз не так сильно, и морщит нос. – И всё же я не восторге, что ты пахнешь им.
– Что ж, это легко решить, – я расстёгиваю блузку. Идея помыться в душе мне очень по душе. Я просто хочу смыть с себя этот жутковатый полдень. – Помой мне волосы?
Это, разумеется, один из наших шифров.
– Да? – немного удивлённо переспрашивает Эдвард. Он помогает стянуть блузку по моим рукам, ласково целуя мою шею. – После разборок с этим? Ты уверена, что хочешь?
Не сколько хочу, столько нуждаюсь в этом. Просто в Эдварде. Словно в непроглядной темноте вам нужно включить свет. Только вот Эдвард не совсем свет. Я не использую его для решения своих проблем. Это наше единение, наша связь. Я хочу затеряться в ней. Хочу, чтобы мы жили в этом пузыре по возможности и не позволяли Аро, Деметрию или кому-то ещё влезать туда.
– Пожалуйста, Эдвард, – вздохнув, я разворачиваюсь, оплетая руками шею вампира и пробегаясь пальцами по его волосам. – Я не хочу, чтобы кто-то, помимо тебя, влиял на наше занятие любовью… – Я прерываюсь, чтобы мягко, чуть приоткрыв рот, поцеловать Эдварда, неторопливо облизывая его нижнюю губу, чтобы он точно понял. – И меня. То есть Элис не запретила нам заниматься сексом сколько нам вздумается.
– Верно. – Глаза Эдварда расширяются. – Не уверен, что это хорошая идея заниматься этим когда нам заблагорассудится.
По-видимому, сейчас Эдвард в порядке. Он целует меня в шею, под ушком и ниже, пятя меня в ванную.
– Почему нет? – насколько быстро могут мои пальцы, я расстёгиваю его рубашку. Я обнажена за каких-то пару секунд. – Несправедливо применять вампирскую скорость. Помоги мне, Эдвард, пожалуйста?

Пряжка его ремня падает на пол почти одновременно с тем, как включается душ, и Эдвард разворачивает нас, пригвоздив меня к стене, пока мы ждём, когда нагреется вода. По-вампирски быстро – его же сейчас напоминает Эдвард. Не человека. В последнее время, он всё меньше и меньше скрывает свою сущность, когда мы наедине. Вопреки знанию того, что он не убивает людей, демонстрация силы впечатляет.

– Ты в порядке? – шепчет, мельком глянув на меня из-под потяжелевших век, напитанных любовью и вожделением.

Я моргаю, и это снова Эдвард. Меня поразила мысль: я блокировала эту информацию разумом, или моё интуитивное определение «вампира» поменялось с момента встречи с Вольтури? Со встречи с Эдвардом, если уж на то пошло. Он никогда не причинит мне боли – я знаю это с не меньшим убеждением, как своё имя. Люблю его ещё больше, осознавая, что он не похож на них. Вся эта мощь используется во благо. Не то чтобы кто-то неспособный на жестокость отказывается вредить окружающим. Это безгранично лучше и значимее.

– Я люблю тебя. – Горячо говорю я, и Эдвард улыбается перед тем, как зарыться лицом мне в шею, а прикосновение его губ доставляет только удовольствие.

Я хватаюсь за его голову, тяжело дыша, когда Эдварда поцелуями спускается вниз, ниже и ниже, пока не достигает напряжённого пика. Одной рукой он бережно обхватывает грудь, которой в настоящий момент не достаёт внимания его юркого языка, а другой тянется проверить воду.

– Думаю, такую температуру воды ты предпочитаешь. – Эдвард берёт меня на руки, опуская в ванную.

Я решительно киваю, пока он поднимает меня, и в знак помощи обвиваю ногами его талию. Вне всякого сомнения, это было бы невозможно в душе, не будь один из нас вампиром или, по меньшей мере, акробатом, так что я стараюсь быть максимально полезной. Я выгибаю тело, и Эдвард зарывается мокрой головой меж моих грудей, сосредотачиваясь.

Я люблю, когда он сосредоточен, особенно, когда голый.

– Ох… – вскрикиваю я, когда Эдвард входит в меня с сексуальным звуком – наполовину рычанием, наполовину хрипом. Я чувствую облегчение.
– Да, это. Ты нужен мне.

Я отклоняюсь назад и объезжаю Эдварда, вращая бёдрами, уверенная в его хватке на моих бёдрах и моей – вокруг его шеи, в его неустанной заботе о моей безопасности. В экстазе моя голова откидывается назад, и я громко стону, по-настоящему довольная тем, что наша соседка снизу потеряла батарейки к своему слуховому аппарату и получит новые не раньше этих выходных.

– Боже, да… не сдерживайся, Белла. – Голос Эдварда – как грубый бархат. Грубый, пропаренный бархат. Открыв глаза, я ловлю голодный взгляд Эдварда, в чистых ручейках воды его кожа неестественно блестит в верхнем свете.

Я едва не кончаю, но напряжение только растёт, поэтому я сильнее толкаюсь ему навстречу. Эдвард вскрикивает, словно от боли, но по его взгляду можно сказать, что сдерживается и ждёт, пока я догоню его. Обычно мне достаточно его присутствия в своём теле, пульсация во мне зашкаливает, и я не понимаю, почему оргазм ещё не наступил.

Ощущение плоти Эдварда во мне, как его тело встречает мои толчки, почти зашкаливает, но этого не достаточно, и я разочарованно кричу. Эдвард перестраивает нас, длинными пальцами лаская место соединения наших тел, посылая меня в чувственную пропасть.

– Да, Эдвард! – Снова и снова кричу я момент разрядки; у вампира одичалый взгляд, пока я содрогаюсь, приникая к нему.

По ощущениям – словно случилось землетрясение с двумя эпицентрами, а мои бёдра продолжают толчки даже после того, как я перестала контролировать ситуацию. Точно находясь в сотнях миль отсюда, я смутно распознаю его безнравственно сексуальные стоны, хрипы и рыки во время оргазма. Уверена, там частенько проскальзывает моё имя, и я усмехаюсь, осознавая, что Эдвард снова и снова клянётся мне в любви, пока я дрожу и покачиваюсь в его объятиях.

– Я тоже тебя люблю, – шепчу в ответ сквозь восхитительную дрожь. – Это плохо, что я хочу выкрасть батарейки для слухового аппарата синьоры Альберти, когда они придут?
Эдвард смеётся, его лицо преобразилось, наполнившись чистым светом, пока он стряхивает воду с волос. Люблю, когда Эдвард становится игривым после игр в душе.
– Думаю, мы придумаем, как почаще вытаскивать её из дома. – Эдвард берёт мой шампунь и втирает мыльную пену мне в голову, дьявольская улыбка играет на его губах, когда я запрокидываю голову назад, вопросительно смотря на него. – Билеты на концерты, путешествие к дочери в Рим, например.
– Мы могли дать ей загруженный музыкой айпод или шумоподавляющие наушники? – Я ухмыляюсь, а Эдвард сладко меня целует, пока я смотрю на него снизу-вверх. – Эй, ранее ты говорил, что нам не стоит заниматься сексом так часто, как хочется. Почему нет?
Он смеётся, руки покидают мои волосы, со спины обхватывая меня за грудь.
– Мы бы никогда не остановились. – Его «доказательство» упирается мне в спину. – У нас занятия и вампирская хрень – тебе надо спать иногда.
– Полагаю, что так, – вздыхаю я, заводя руку за спину и лаская его член. Эдвард начинает целовать меня в сладкое местечко на моей шее. – Но я голосую за чаще. Это лучший способ выпустить пар, а мы и так под давлением, стоит нам выйти из дома.
– Я понимаю, каково это, – говорит Эдвард, когда я разворачиваюсь и поцелуями начинаю спускаться по его плоскому животу. – Используй меня, чтобы снять напряжение, и, ух, ох, чёрт, зачем я спорю? Ты так права насчёт этого.



– Эдвард, она опять течёт, – всплёскивая руками, сердито вопит Аро в одну из пятниц вечером. – Можешь что-нибудь сделать с этим? Дам вам минутку.
Парящей походкой он уходит, а я до сих пор слышу эхо последних фортепианных нот, когда руки Эдварда окутывают меня.
– Извини. – Я хлюпаю носом, горячие слёзы свободно катятся по щекам. – Я не грущу, просто расстроена. Ненавижу, что это вынуждает меня плакать.
– Знаю. – Эдвард сцеловывает солёные капли, как и всегда, когда я расчувствуюсь. – Просто отпусти это.
– Мои слёзы такие же вкусные, как кровь? – слабо смеюсь я.
– Не шути так, – Эдвард чуточку напрягается. – Я навожу на тебя жуть, когда делаю так?
– Что? Нет, конечно, нет. Я обожаю это. Как будто ты хочешь вобрать в себя мою печаль, навсегда избавить меня от неё.
– Иногда мне кажется, что ты читаешь мои мысли, – шутит Эдвард, невесомо очерчивая носом мои скулы. – Сможешь петь дальше?
– Мы упражняемся уже два часа. – Внутри меня идёт борьба. – Не знаю, как мой новый инструктор, но доктор Джордж рекомендовал не петь так долго без перерывов. По крайней мере, в моём возрасте.
– Превосходное замечание. – Вежливо говорит Аро, стоя в дверном проёме, и я гадаю, как далеко он уходил, если вообще уходил. – Иногда я забываю о человеческих ограничениях и воспринимаю тебя практически как одну из нас. Думаю, вы оба любите книги, я прав? Пойдёмте, я хочу кое-что показать вам.

Признательные передышке, мы следуем за Аро через дворец по незнакомому коридору. Мы останавливаемся у дочиста отполированных латунных дверей.

– Гиберти сделал их? – Эдвард присматривается к дверям.
Аро незаметно наклоняет голову, хотя его поза выдаёт довольного коллекционера.
– Не могу ручаться, но они изысканны, – подтверждает Аро. – Кай купил их у одного мастера в качестве подарка для Маркуса. Он очень любил Гиберти, что поделился с ним художественными приёмами и секретами, которые умерли вместе с Римом. Эти двери сделаны раньше тех, что во Флоренции.

В дверных панелях высечены различные сцены, как в Райских вратах на дверях Домского собора во Флоренции, за исключением того, что они нерелигиозной тематики. Вместо них там представлены сцены классической мифологии: прекрасная Ио, превращённая в корову, Европа верхом на Зевсе в теле быка; Дафна, обернувшаяся лавром от преследования Аполлоном; Персефона, обманом съевшая гранатовые зёрна во время её похищения в Аид; голая и разъярённая Артемида, превратившая Актеона в оленя, и так далее. Я замечаю определённый стиль и удивлённо ахаю. Идеальное олицетворение вампиров, но не ведающий взгляд заметит только классическую тему изменения.

– «Метаморфозы» Овидия. Она такая красивая, – восхищаюсь я, вопреки желанию, не осмеиваясь коснуться двери. – Изумительно.
– Я очень рад, что она тебе понравилась, – с явным довольством откликается Аро. – Однако я хотел показать вам не это.

Мы отступаем на шаг назад, и Аро легко открывает тяжеленную дверь, как будто та сделана из бумаги. Содержимое комнаты потрясает воображение. Я никогда не видела ничего столь же прекрасного. Это всё равно что развилка между Ватиканом и библиотекой Конгресса. Сводчатый потолок, в центре увенчанный большим куполом, через застеклённую крышу и высоченные окна, достигающие поверхности города, льётся естественный свет. Я точно не видела этого снаружи – да и как это должно выглядеть? Квартирный дом? Церковь? Вокруг блестит древесина, винтовые лестницы, ряды столов с небольшими адвокатскими лампами в зелёном и золотом цвете, но значительнее всего, насколько позволяет моё зрение, собрание книг – сколько я не видела за свою жизнь. Километры книг с кожаными и тканевыми корешками, фолианты, метр с лишним в высоту и в метр шириной, в деревянном переплёте с замысловатыми гравировками, инкрустацией драгоценными камнями. Целая стена разделена белым деревом на треугольники в виде X и хранит в себе древние свитки.

И аромат, о боже. Аромат, ради которого живёт настоящий книгочей. Воздух отдаёт чернилами, бумагой, пылью и идеями. Я смогла бы тут жить. Мы смогли бы, будь тут фортепиано и ванная.

– Гхм, – возбуждённо говорю я, ошеломлённая. На большее я не способна.
– Да, – соглашается Эдвард, беря меня за руку. – Аро, это… то есть Карлайл рассказывал мне, но я никогда… – он смолкает, столь же потрясённый, как и я.
– Библиотека была любимым место Карлайла во время его пребывания в Вольтерре, – мечтательно произносит Аро. – И снова может им стать, надумай он вернуться. Здесь мы провели много оживлённых бесед и замечательных шахматных партий. Некоторые мои любимые воспоминания о Карлайле связаны с этим местом. Нас весьма порадует, если вы будете пользоваться ею в своё удовольствие.

Вампир обходит нас, указывая на различные способы каталогизации книг – хронологически в длину и по категориям – в высоту. Блестящая организация, вообще-то, и меня снова ошеломляет, когда я осознаю, сколь много этажей, должно быть, над нами, как много книг.

– На самом нижнем этаже находится коллекция редких книг – это самая старая секция библиотеки. С течением времени мы надстроили и перестроили здания над ней. – Аро замолкает, посылая мне многозначительный взгляд. – Очень немногие имеют доступ к верхним этажам, не говоря уже об этом уровне. За всю историю существования библиотеки лишь восемнадцать человек удостоились этой привилегии. Так Маркус чествует своих любимых писателей, а теперь тебя, Изабелла. Но ты ведь недолго пробудешь человеком, верно?
– Спасибо. – Я испытываю благодарность, когда мы огибаем угол, подходя к Маркусу.

Он восседает на странном кресле, с виду напоминающим удлинённую латинскую S, с местом для двоих, по бокам или напротив друг друга, в зависимости от расположения. Таким расслабленным я ещё никогда не видела Маркуса, он с головой погружен в чтение. Это свиток с обветшавшими краями. Я боюсь, что он рассыплется прахом под нашим взглядом. Мы приближаемся, и, вытянув шею, я вижу, что другая сторона кресла завалена свитками, книжечками в кожаных обложках с золочёными обрезами и ярко раскрашенными кожаными переплётными крышками, несколькими пачками элегантных конвертов, по качеству похожих на те, которыми пользуется Аро, хотя почерк мне не знаком. Он женский и ещё красивее, чем у Эдварда.

– Маркус. – Нетерпеливо рявкает Аро, злость на мгновение захватывает его, пока другой вампир не отрывает взгляд от свитка. Теперь они словно поменялись местами: Маркус кажется разозлённым и нетерпеливым, явно недовольный вмешательством, в то время как Аро заметно успокаивается. – Я поделился с Эдвардом и Беллой хорошими новостями, так что временами они будут бывать тут.

Точно мученик, Маркус переводит внимание на нас. Он улыбается – искренне, хотя с грустью. Это самое яркое проявление чувств им после того визита в Сиэтл. Обычно он либо увлечён книгой или апатичен. Не знаю, то ли это изнурение, то ли гормоны, но при виде этого выражения мне вновь хочется расплакаться.

– Добро пожаловать, – эфемерным потоком, тонкий и пустой, как кольцо дыма, слышится его голос.



– Я всё гадаю, что он читал, – тихо говорю я, лёжа в кровати вечером. – Ты знаешь?

Мы перемолвились парой слов с тех пор, как покинули библиотеку через верхние этажи. По предложению Аро; он дал нам секретные входы и вручил крупные забавные ключи из латуни к обычным с виду входам в библиотеку с надземных территорий.

Молчание библиотеки кажется проследовало за нами в квартиру.

– Да, знаю, – сдавленным неясной эмоцией голосом говорит Эдвард. – Я не могу себе представить. Я не… я не знаю, как он это терпит. Если что-то случится с тобой, Белла.
Эдвард внезапно смолкает, зарывается лицом в мои волосы, плотно окружая руками.
– Что, Эдвард? – я глажу оголённую кожу его спины. – Что там?
– Он читает её любовные письма. – Лицо Эдварда искажено состраданием и мукой. – Она любила его.
– Кто?
– Его жена, сестра Аро.
– Так всё, что в том стуле, осталось от неё? – Эдвард ещё теснее сжимает меня в объятиях. Я принимаю это за положительный ответ. – Что с ней случилось? Где она?
– Умерла, – тихо говорит Эдвард. – Её убили.
– Но если она была вампиром и важной персоной. – Я размышляю о вековых записях мыслей, скопившихся на сиденье рядом с Маркусом, по-видимому, это всё, что от неё осталось. – Как её могли убить?
– Он не знает, но хочет узнать.



Всем тёплого апреля и Вербного воскресения, дорогие мои читатели. Герои осваиваются на новом месте... Однако не кажется ли вам излишним внимание Аро, его подарки. И Маркус... с ним явно не всё так просто. С нетерпением буду ждать ваших отзывов, впечатлений тут и на форуме.