Говорят, когда умирает кто-то близкий, то человек проходит через пять стадий горя: отрицание, гнев, торги, депрессия и смирение. Оказывается, когда умирает сердце, стадии не меняются. Хотя, то, что ожидает в конце твое пустое бездушное тело вряд ли можно назвать смирением. Это скорее именно пустота. Словно в грудной клетке вместо биения сердца звучит гулкое эхо ветров. И отчего-то всегда холодно. Мерзнут руки, мерзнет тело, мерзнет вся сущность, покрываясь тонкой коркой льда бесчувственности и там, где раньше был человек, остается ледяная статуя. А человек все еще пытается согреться, кутаясь в плед, и вливая в себя одну чашку с горячим кофе за другой, подставляя руки под горячую воду и включая обогреватель на полную мощность, но мороз не проходит. И ветра, что раньше задували лишь снаружи, стоило открыть дверь, теперь гуляют внутри.

Спустя сотни пустых снов и литры слез, Фелисити, наконец-то, выбралась из кровати. Затворничество все еще оставалось единственной, на её взгляд, возможной формой существования, но теперь она была готова отвечать на звонки. Вот только на вновь включенный телефон никто не звонил, а в дверь не раздавалось стука. Потому она все так же сидела в своей маленькой квартирке, оставленная в одиночестве, которого сама желала, и отданная на растерзание собственным кошмарам.

И кошмары приходили… Являясь из темноты, они сплетались из теней. Ей не нужно было закрывать глаз, чтобы встретиться с ними. Всем её мучителям не нужно было обретать плоть, они уже и так были телесными в её сознании, и в каждом их взгляде сквозило разочарование. Демоны Фелисити Смоук не знали пощады, не знали усталости, они вторгались в сознание и проникали под кожу, вытаскивая на поверхность всю ту тьму, всю жестокость, которую она так неосторожно впустила внутрь своего опустошенного утратой сердца.

Шаг за шагом, ступень за ступенью, она выстраивала из своих ошибок высотное здание, под завалами которого она теперь оказалась, пытаясь понять, когда это началось, когда боль, что она испытывала, превратилась в ненависть, что, казалось, её уничтожила.

Говорят, каждый либо справляется со своим горем по-своему, либо не справляется вообще.

Малкольм Мерлин… Оливер… Она…

Фелисити не знала, почему в мыслях выстроила их имена именно в такой последовательности. Возможно, после всего сделанного она начинала сравнивать себя с линчевателями, которыми поначалу были Оливер и Мерлин. Неужели горе могло так сильно её разрушить? Неужели, следуя к своей ослепительно-темной цели, она настолько потерялась?

А потом всплыли и другие имена, те, сравнивать с которыми себя она не имела права…

Рей. Азартный, но предельно милый и такой добрый. Иногда амбиции этого парня, казалось, могли достать до небес, но все, что он делал, всегда было только во благо. Чем он заслужил её злость и жестокие упреки, которыми она засыпала его в последние недели?

Лорел. Девушка, которая сумела собрать свою жизнь из осколков и двигаться дальше, пережив все те потери, что преследовали её. А ведь она так и не узнала, что лишилась друга. Фелисити не дала ей возможности узнать. Не дала ей возможности оплакать. Не дала ей ни единого шанса…

Рой. Его ученик. Его надежда. Тот, за кого он боролся, тот, чей свет, так бережно зажженный однажды, он оберегал. Как она посмела потушить этот огонь?

Джон, что поддерживал её всегда и везде, а она просто использовала его веру в неё, сделав своим соратником в этой бредовой идее…

Тея, мир которой теперь состоял лишь из руин. Спиди, как называл её Оливер, его любимая младшая сестра, девочка, которую он так трепетно оберегал, и в мир которой Фелисити посмела ворваться, подобно урагану, растоптав все, чего даже не строила. Теперь она это понимала. Осознавала, как заставила её сделать этот ужасающий выбор, что навсегда уничтожил шанс маленькой девочки опять иметь семью…

Имена, что немыми призраками кружили в тенях, не давали Фелисити покоя…

Когда предрассветные сумерки начали заполнять комнату, блондинка ощутила, как по её щекам текут слезы. Горячие и соленые, крупные слезы раскаяния, от которых тугой узел в груди слегка ослабевал, давая её сердцу биться. Она оплакивала всех, кого уничтожила, и всех кого не спасла в погоне за своей местью.

Но более всего она оплакивала саму себя, Фелисити, убитую смертью любимого, ту, о существовании которой она даже не задумывалась, пока не потеряла, ту, которую так любил ее Оливер. Она еще не знала, что с этими слезами яд, отравлявший её мысли на протяжении этих невыносимо длинных недель, понемногу выходил из её тела.

Впервые за эти пять недель она, отбросив все, позволила себе горевать, позволила оплакивать того, кого потеряла. А потом наступило утро. И тени отступили, уходя за грань, растворяясь в еще бледных солнечных лучах. И если правда, что мертвые наблюдают за нами с небес, тогда сейчас, в этот самый момент, на губах Оливера бы играла улыбка, однажды покорившая её. Улыбка, которая означала бы, что он вновь видит свет, что когда-то заставил его выбрать именно её, видит душу, которая выигрывала схватку с демонами, возрождаясь.



Tell me would you kill to save a life?
Tell me would you kill to prove you're right?
Crash, crash, burn let it all burn
This hurricane's chasing us all underground*

Когда он вернулся, город не встретил его фейерверками, как и тысячи свечей не зажглись в память о нем, когда он ушел. Даже хмурое небо, что нависало над крышами Старлинг-Сити, кутая башню теперь уже «Палмер Индастриз» в манто из рваных облаков, неприветливо ощерилось на него колючими каплями дождя. Низкие тучи, резкий ветер, что завывая, гулял по пустынным переулкам и улицы, потонувшие в настороженной тишине - вот и вся приветственная церемония.
Оливер Куин вернулся в город неизвестным путником, сотканным из теней, возникнув рядом с одним из полуразрушенных зданий на окраине и, подобно призраку, растворился во тьме, стоило луне скрыться за тяжелыми облаками. Легкие шаги по знакомым улицам, потонувшим во тьме сгущавшейся ночи и тяжелое дыхание, наполнявшее грудь холодным воздухом. Он чувствовал, как слегка прогнулись под его ногами доски, когда он, подтянувшись, запрыгнул на крышу, слышал, как шуршат осколки и скрипит очередная лестница, которая вела его наверх, на следующую крышу, все выше и выше. Ему было необходимо подняться, так высоко, как сможет, так высоко, чтобы казалось, протяни он руку - сможет коснуться этих свинцовых туч.
Минута, другая - еще одна крыша, за ней следующая и наконец он там, где хотел оказаться, окруженный лишь застывшей тишиной ночи. Оливер чувствовал, как город вновь проникает в него, чувствовал, как его сердце вновь возвращается домой, впитывая размытые образы знакомых зданий. Ему не было холодно, за последнее время он привык к морозу и снегам, так что по-февральски пронизывающие до костей ветра едва ли казались ему по-настоящему холодными. Даже темнота, окружавшая его сейчас, не казалась враждебной. Она укрывала, оберегая от чужих взглядов, давая ему в одиночестве насладиться видом: зданиями, что, вырастая, уносились вдаль к горизонту.

Он очнулся, когда первые лучи солнца коснулись низких жестяных крыш, разгоняя тьму и подсвечивая серое небо изнутри. От звука выстрелов, прогремевших не более чем в паре кварталов от него и, следуя давно выработанному инстинкту, Оливер тут же сорвался с места.
Он уже почти добрался, когда новый выстрел заставил его пригнуться. Дверь старого заброшенного склада открылась, и оттуда вырвался высокий человек, одной рукой держа серебристый кейс, а другой - продолжая целиться, во тьму. Оливер на секунду застыл, не понимая, кому следует помогать, а потом в одно мгновение увидел трех мужчин в костюмах, с пистолетами в руках, выбегающих из открытых дверей, и узнал в том, что выбежал первым, своего старого друга.

Секунда и рука, привычно сжавшись в кулак, влетела в челюсть одного из противников, он услышал, как под его пальцами клацнули зубы, а потом тело мужчины мешком рухнуло на землю.
- Нет, никакого подкрепления, - раздался голос Диггла где-то в стороне. И выбив ногой оружие из рук следующего противника, Оливер нанёс еще один удар. Другой нападавший уже медленно оседал на землю, раненый пулей Джона. Через мгновение третий мужчина присоединился к своим товарищам.

- Что Лиге здесь понадобилось? – серьезный жесткий голос, теперь оружие друга было направлено уже на него, а Оливер и забыл, что все еще был в костюме, полученном «в подарок» от Масео. Представив реакцию друга, он коротко хмыкнул, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех и медленно, не делая резких движений, чтобы не словить пулю, скинул капюшон, и лишь потом повернулся к другу.
Отросшие за месяц волосы, щетина, и такой знакомый взгляд светлых глаз, Диггл подумал, что умер, потому что это был единственный шанс встретиться с мертвым другом. Но тяжесть тела, что теперь придавливала его к земле, защитив от пули, выпущенной не до конца отрубившимся костюмом, доказывала обратное.
- Ты подставился, - и голос был все такой же.
А затем резкое движение: удар ноги в челюсть, и последний противник бездушной тушкой распластался на холодной земле.
- Так и будешь лежать? - спросил Куин, слегка изогнув бровь и протянув руку, за которую Джон, действуя все так же словно на автомате, ухватился.
Он все еще не мог поверить, что Оливер живой и здоровый стоит перед ним. Что это реальность, а не его зрение играет с ним в какую-то игру. Но ладонь с огрубевшей кожей, что он сейчас сжимал, была реальной. И лицо, белым миражем проступающее из теней, тоже.
Все было реально, кроме самой реальности.
- Убирайтесь оттуда, - услышал Оливер женский голос из наушника.
- Фелисити? - с надеждой выпалил он, и увидев, как в глазах друга загорелся огонь, Джон вдруг как-то резко осознал, что все это не мираж. Стой перед ним лишь призрак, вряд ли у него бы так загорелись глаза и просветлело лицо от одного упоминания этой девушки. Но он лишь мотнул головой, одними губами сказав: «АРГУС», а затем уже вслух добавил.
- Отправляюсь на базу.

Пару кварталов спустя, Оливер, вновь накинув капюшон, отступил в тень, оставляя Джона одного. Они договорились встретиться через час в квартире Диггла, но он хотел успеть сделать кое-что, прежде чем появиться у него на пороге. И одним из пунктов в этом коротком списке был душ и чистая одежда, не делавшая из него ниндзя-убийцу.

Вердант в этот час казался заброшенным. Зеленая вывеска не горела, и музыка, что обычно била по ушам, оглушая пришельца, стоило приблизиться к клубу ближе, чем на сто метров, в этот час уже затихла. И без толпы людей, стремящихся попасть внутрь или выскакивающих наружу подышать свежим воздухом, пространство вокруг казалось пустынным.
Внутри тоже было тихо: все разошлись, если вообще приходили, слишком уж чисто было внутри для шести утра. (Обычно уборкой занимались перед открытием.) Его шаги эхом отражались от стен, пока он обходил клуб, как и надеялся, его сестра отсутствовала. Оливеру не хотелось, чтобы Тея застала его в таком прикиде, слишком много всего пришлось бы объяснять, а ему итак придется придумывать оправдание своему длительному отсутствию.
Замок на двери знакомо пиликнул, открывая ему вход в убежище. Железные ступени, поскрипывающие от его шагов, слегка затхлый воздух "берлоги Стрелы", что щекотал нос, заставляя улыбаться. Он дома. Теперь он дома. Остановившись, лишь чтобы повернуть рубильник, он сразу же направился в душ, на ходу расстегивая и скидывая одежду, от которой жаждал избавиться вот уже пару дней.
Горячие струи били по телу, заставляя кровь бежать быстрее, согревая, оказывается, он все-таки немного продрог, хотя и не замечал этого, пока не попал сюда. А теперь, стоя в наполненной паром комнате, он чувствовал, как расслабляется его тело, как приходят в норму мысли.
Он был дома. И все родные были в порядке. Все живы. Его сестра в безопасности, теперь уже навсегда и, главное: даже никогда не узнает, что эта опасность существовала. Оставалось придумать, как объяснить ей, почему место жительство её отца отныне будет ограничено решетками одной из тюрем Аргуса, но об этом он подумает потом.
Бритва и мягкое полотенце, даже эти небольшие подарки цивилизации приятно скрашивали утро.
Ему понадобилось больше получаса, чтобы привести себя в порядок, и, облачившись в темные джинсы и черный пуловер, взяв пальто и закинув разбросанные по полу вещи, что "занял" у Лиги, в мусорку, он вновь поднялся наверх.
И тут он учуял его: запах свежезаваренного кофе, и, втянув воздух, довольно поморщился. За стойкой стояла невысокая блондинка, лет двадцати, с проколотой губой.
Мэри, Джерри, Кэрри... Как же её звали?
- Мистер Куин? - глаза девушки удивленно расширились, она явно не ожидала увидеть кого-то в столь ранний час.
- Да, привет, - Оливер кивнул на кружку кофе в её руках, - Не угостишь?
- Вам с собой?
- Да, - улыбнувшись её понятливости, ответил Оливер.
Так поспешно, что едва не уронила пол стойки за своей спиной, Мэри-Кэрри кинулась выполнять его просьбу, и спустя минуту он стал обладателем горячего, крепкого кофе. Отсалютовав девушке картонным стаканчиком и сказав ничего не говорить его сестре, Оливер покинул клуб.

Стук в дверь раздался, когда Диггл, уложив малышку спать, стоял над колыбелькой, все еще тихо напевая какую-то блюзовую мелодию, что с утра засела в голове. Она крутилась и крутилась, как заезженная пластинка, а он все не мог вспомнить, откуда она ему знакома, так что приходилось напевать, в надежде избавиться. Малышка, впрочем, была не против, и теперь тихо посапывала, то и дело, пытаясь засунуть большой пальчик в ротик. Но Лайла сказала, что нельзя ей этого позволять, причем сказала так строго, словно это он, а не его дочка, делал что-то не так. Ну и что, что он был готов отдать этой девочке весь мир, это еще не значит, что он не справится с ролью няньки на один-то день.
Но она так мило посасывала свой пальчик, так довольно причмокивала, что он залюбовался и еще минут пятнадцать умилялся над дочкой, прежде чем, забрав влажную ладошку, дать ей соску. Да, пожалуй, Лайла права, он станет дочкиным папой, и все действительно важные решения придется принимать ей. Джон вздохнул, у него просто сил и выдержки не хватит противостоять этому чуду. А затем раздались три коротких стука, и накрыв дочку одеялком, он направился к двери: навстречу тому, кого не ожидал больше никогда увидеть.
- Кто? - все же спросил он, подойдя к двери, и услышав ответ, которого ждал, открыл замок.
Оливер Куин, такой, каким он его запомнил перед его уходом в Нанда Парбат, стоял на пороге, протягивая ему стаканчик с кофе.
- Не лучший, конечно, но Вердант тебе не кофейня, так что смирись.
- Ты жив, - только и ответил Диггл, прежде чем, забыв о кофе, сжать друга в объятиях. Будь Джон чуть менее Джоном и чуть более Лайлой, он бы, пожалуй, даже расплакался, но мужчина, а тем более солдат прошедший через Афганистан, должен уметь держать себя в руках.
Поэтому он лишь стоял, сжимая даже не пытающегося вырваться Оливера в медвежьих объятьях.
Но минута нежности закончилась, возвращая их в реальность, а от секундного порыва обоим было теперь слегка некомфортно, и единственное, что они могли – посмеяться, что они и сделали.
- Заходи, - придя, наконец, в норму, сказал Джон.
- Где Лайла?
- В Аргусе, сегодня я с малышкой один на один, - делая глоток горячего напитка, ответил Диггл. - Так что давай потише, я только её уложил.
- Что это сегодня было?
- Ты про утреннюю заварушку? Да так, дела Аргуса, разглашать которые я тебе не намерен. А вот тебе придется рассказать мне все, так что можешь устраиваться поудобней.
И сняв пальто и устроившись на диване в уютной гостиной, Оливер рассказал ему: о Тибете и о его смерти, а потом возрождении, двойном. О Масео, о Расе, и о том странном источнике, что спрятан в глубинах Нанда Парбат, ничего не утаивая. Рассказал о Малкольме и о камере, которую теперь он занимал в тюрьме АРГУС, а потом, наконец, и о словах Ниссы, которые не давали ему покоя.
- Представляешь, она сказала "Я возвращаю долг, так ей и передай". А я теперь голову ломаю: кому «ей»? Единственная, кого Нисса хорошо знала в Старлинг – это Сара, которая мертва. И передавать ей послания через меня, это слишком безумно, даже для дочери Демона.
- Кажется, я знаю, о чем она, - сказал Диггл, все еще пытаясь прийти в себя от услышанного. Старинные заброшенные крепости и волшебные пруды, все это не укладывалось в его голове, но после Миракуру и чудесного возрождения Оливера он был готов поверить даже в фей, если это означало, что его друг будет цел и невредим.
- Что? - Оливер внимательно смотрел на ошарашенного Джона,- Ты знаешь?
- Как ни удивительно, но на этот раз мне придется тебя удивить, и поверь, тебе это не понравится, - в соседней комнате захныкала малышка, и поднявшись, папаша направился к дочке, на последок кинув, - советую подготовиться.
Затем он исчез за дверями, а спустя мгновение оттуда послышалось тихое воркование и странная блюзовая мелодия, Диггл пел.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Джон вновь опустился в кресло и молча посмотрел на друга. Он собирался с силами, а потом на одном дыхании выпалил.
- Это была Фелисити, Оливер. Это её долг Нисса вернула.
- Фелисити? – Оливеру показалось, что ему послышалось. - Это ерунда какая-то. Диггл ты уверен? Как она вообще может быть связана с Ниссой.
- А ты думаешь, как Лига сумела достать Малкольма Мерлина?
- Что? – Это казалось каким-то бредом, дурным сном, чем угодно, кроме реальности. Но серьезный тон друга и его наполненный сожалением взгляд доказывали обратное.
– И ты её не остановил? Ты был там и позволил ей сдать Мерлина Лиге? О чем вы вообще думали? Вы же рисковали. И не только собой. Тея, Рой, да весь Старлинг-сити, и вы готовы были подставить их под удар, вызывая сюда наемников?
- Ни городу, ни Тее Лига ничем не угрожала, о том, чтобы стереть любые следы участия твоей сестры, Фелисити позаботилась.
- Ну, хоть это вы сделали, - выдохнул Оливер, при мысли, что Лига могла убить его сестру у него на секунду, кажется, рассудок помутился.
- К тому же, - Диггл замялся, зная, что после следующих его слов, разразится буря – Тея сама приняла решение.
Не то, что он хотел сказать, но уже от этого у Оливера глаза на лоб полезли.
- Что?
- Она все знает, Оливер. Она догадалась.
- Как она могла догадаться? Ты вообще себя слышишь?! – Куин готов был кричать, орать и топать на друга ногами, в его голове просто не укладывалось то, что тот ему говорил. Это походило на какой-то плохой розыгрыш, которому пора было положить конец.
Но потом он вспомнил о малышке, спящей в соседней комнате и снизив голос до шепота, вновь опустился на диван.
- Рассказывай, – голос звучал ровно, но та сталь, та ледяная холодность, что сквозили в нем - это было затишье перед бурей. Даже не так, буря уже пришла, она просто пряталась под коркой ледяного спокойствия. Так же, как при землетрясении, когда ты чувствуешь, как тектонические плиты сдвигаются и сталкиваются друг с другом, как дрожит земля под первыми толчками, и понимаешь, что пора бежать, пора прятаться. Но все так же стоишь на месте в ожидании сигнала: извержения, с камнями и пламенем, с огненной раскаленной лавой, что погребет тебя под собой. И они оба это знали.
Джон не стал приукрашивать, не стал искать оправданий, он рассказывал все, как было, и видел, как с каждой его фразой темнеет лицо Оливера. Он не оправдывал ни себя, ни Фелисити, но пытался объяснить другу причину их решений. Ему и раньше приходилось делать неверный выбор, так что он научился признавать свои ошибки.
С каждым его словом, Оливеру казалось, что он все дальше и дальше падает в неизвестность. Потому что мир, к которому он стремился, дом в который так хотел вернуться, оказался в итоге фикцией. Мнимой реальностью, в которой лишь одна мысль казалась верной и неизменной: Тея, он должен увидеть свою сестру. Вот только как это сделать, как прийти и взглянуть ей в глаза, в которых вновь отразится боль, он не знал.
Заметив, что Оливер после окончания его речи, так и сидит молча, закрыв глаза, словно от невыносимой боли, Диггл поднявшись, положил руку ему на плечо.
- Как она могла, Джон, как Фелисити могла так поступить? Это же Фелисити.
- Не вини её Оливер. А если хочешь кого-то обвинять, то тогда нас всех, потому что это был наш выбор. И тогда даже мне все казалось верным.
- Вы хотели убить человека, ты – Диггл, Фелисити, Рой…
- Горе меняет людей Оливер, и кому об этом знать, как не нам?
- Да, но Тея…Боже, это же моя сестра, Джон. Моя сестра, и вы так с ней поступили. Фелисити пошла на это… даже больше: она это и предложила.
- Боже, Оливер, в конце концов, она ведь никого не убила. Даже с Мерлином и то все в порядке. Все кончено.
Диггл не понимал. Он бы просто не смог понять чувств Оливера, потому что для него эта блондинка в очках, у которой имелись ответы, кажется, на все вопросы, была просто Фелисити Смоук. Доброй и смелой девочкой, за милым лицом, которой он мог видеть все слабости, с которыми она справлялась день за днем, и все горе, которое затопило её, заставив пойти на сделку с дьяволом, в попытке вернуть своё сердце, а потому мог простить её.
Но для Оливера его девочка была сильной, бесстрашной, наполненной светом, и поставив её на пьедестал, прировняв к божеству, он теперь не мог смириться с её падением. И оттого боль казалась сильнее.
Он всегда думал, что может быть тяжелее пяти лет мучений вдали от семьи, друзей и всего, что было дорого?
Что может быть тяжелее пяти лет, которые ломали тебя, превращая из принца в чудовище? И теперь он понял. Лишь одно: пять недель вдали от неё, вдали от её глаз и улыбки, что даже во тьме смерти наполняли все его мысли, и которые теперь все так же улыбаясь предали его? Даже в своих мыслях он не мог поверить в это, но это было так.
И истина безжалостно проникала в сознание.
Ему надо было увидеть её. Увидеть и спросить. Ему нужно было услышать, как она опровергнет все, потому что если это правда, он не знал, как сможет принять это.

***

Фелисити проснулась от пиликанья планшета, извещавшего о новом сообщении. «Рей Палмер» - гласила строка с указанием отправителя. А затем короткое сообщение о том, что он собирается зайти.
И она, оглядев комнату, схватилась за голову. Дни, проведенные в самокопании, самобичевании и саможалении, превратили её уютную прежде квартирку в свалку, по центру которой на расчищенном от пустых кружек из-под кофе столике лежал завернутый в темную ткань меч.
Не лучший интерьер для той, кто собирается утверждать, что с ней все в порядке. И уж точно худший для приема гостей. Да и она сама, то еще зрелище, поняв, что на голове творится нечто вообразимое, она посмотрела в первую отражающую поверхность, ту, что сжимала в руках, и едва не выронила планшет. Спутанные волосы, покрасневшие глаза с тенями залегшими под ними, впалые щеки...она походила на смерть.
Но стоило ей лишь повернуться в сторону ванной, как в дверь раздался стук. Вот всегда так.
- Рей, - открыв, начала она длинную тираду, о внеслужебных отношениях, надеясь задержать его на пороге, и слова застряли в горле.
Он видел, как расширились её глаза, видел, как в немом крике удивления приоткрылись губы, и как забилась жилка на шее, когда она увидела его, когда узнала. И в этот момент она показалась ему такой родной, такой любимой, и как же ему хотелось просто сжать её в объятиях, так крепко, чтобы кости затрещали, словно пытаясь вобрать, впитать её в себе. Потому что он скучал, скучал как бешеный, хотя, стоило ему закрыть глаза, она всякий раз возникала перед ним как живая. Ему не хватало её больше, чем воздуха, больше, чем света солнца, больше, чем этого города, больше бесконечности. Она была той, что провела его сквозь тьму, той, чьё имя заставило биться его сердце, вырвав из рук смерти дважды.
А затем он понял, чьё имя она произнесла, и это короткое имя, волной жгучей ревности словно сняло его с предохранителя. И все, что он узнал, все что собирался сказать ей, обрывки речи, крутившиеся в его голове с того момента как он покинул квартиру Джона: боль и гнев, что наполняли его и отступили подобно волне, стоило ему увидеть её, завернутую в огромное одеяло, вновь накатили на берег, топя сознание. И не дожидаясь приглашения, он влетел внутрь.

Стоя на пороге своей квартиры, привалившись к так и не закрывшейся двери, она смотрела на НЕГО, живого, стоящего по центру её маленькой квартиры, и заполнявшей её, словно он был всем миром. Его чуть отросшие волосы и едва заметные морщинки у рта, которые проступают четче, когда он улыбается. То, как он сам того не замечая, сжимает и разжимает кулаки, когда пытается сдержать себя, и то, как слегка наклоняет голову.
И его глаза, такие настоящие, такие реальные, что она не усомнилась ни на секунду, что он стоял перед ней живой и невредимый. Но так и не сделала шага навстречу, не протянула руку, привычно пытаясь коснуться его щеки.
Потому что по его глазам поняла, что он знал обо всем и винил её.
И в этот момент она не понимала, кто и зачем придумал слова, когда все можно высказать глазами. Все что любишь и чего боишься, всю ненависть и презрение, все можно передать одним взглядом.
Зачем придумали слова?
Наверное, за тем, чтобы ранить, потому что взглядом можно убить.
Она хотела сказать "Прости", но слова так и не сорвались с языка, а слезы, что душили так и не смочили пересохших глаз.
Он хотел кричать. Рвать и метать, обвинять её во всем, и спросить лишь "за что?", но все так же молча глядел в её глаза.
И, наверное, это было самым ужасным, потому что впервые они не могли ничего сказать друг другу. Впервые все, что оставалось между ними, было лишь холодным пустым молчанием.
А ветер, сквозь открытую дверь ворвавшийся в комнату, сновал между ними, путая её выбившиеся из под одеяла волосы и донося до него потускневший аромат её духов.

Оливер ушел так же молча, лишь на мгновение, задержавшись у открытых дверей и еще раз вглядываясь в её лицо, то ли ища ответ, которого у неё не было, то ли пытаясь вплавить в память её образ, что теперь распадался на части. А рука крепко сжимала зеленую куртку, что теперь носила её запах.

***

Тея чувствовала себя эпицентром урагана: все вокруг неё стремительно рушилось, вся её жизнь превратилась в огромный поток сменяющих друг друга событий, которые, влекомые ледяным ветром, проносились мимо неё, а она при этом была абсолютно спокойна. Её не волновало уже ничего. Даже её фактическое одиночество уже не казалось чем-то важным, просто констатация сухих фактов, за которыми стояли жизни всех членов её семьи.
Клуб, отец, Олли - все это казалось незначительной мелочью оставшейся где-то там, далеко за стеной урагана, в другой собранной по кусочкам жизни. Теперь она была словно Элли, вот только без домика и без Тотошки, и потоки ветров несли её в город под названием Одиночество.
ОДИНОЧЕСТВО
Отныне, это слово крупными буквами будет написано поперек всей её жизни, пересекая, перечеркивая собой и прошлое, и будущее.

Стук в дверь, снова Рой, всегда в одно и то же время. Приходит, потом уходит, единственная нить, связывающая с реальностью, и хочется обрубить её, но сил не хватает. Потому что, откажись она от этих теплых объятий, что согревают её хотя бы на пару часов, откажись она от него, ветра развеют и её, разнесут по свету, словно Теи Куин и не существовало.
Уже неделя прошла с того момента, как она потеряла последнего в своей жизни человека. Третьего, могила которого отныне навсегда будет пустовать. Постамент с именем и двумя датами над нетронутой землей.
Когда она поняла, что совершила ошибку? В тот момент, когда подруга Оливера сказала, что Малкольм жив? Или раньше?
Жив - она помнила, как радостно забилось её сердце, помнила, как вспотевшая ладонь крепче сжала руку Роя. Но затем это закончилось.
Лига решит все по своим законам, длинная фраза, заключающая в себе одну простую истину: его убьют. Он умрет из-за неё. Понимание этого стерло надежду из сердца, заменив её тоской и миллиардами истин и вопросов.
В скольких смертях был повинен её отец?
Скольких убил её брат?
Её мать, на совести которой были жизни 503 человек, преследовали ли они её до самой смерти?
А она, Тея Куин, отныне и навсегда ставшая частью семьи, принявшая темное наследие, прошедшая боевое крещение в крови. На её счету было их всего трое.
Зато какие, - Тея усмехнулась: горько, жалко, презирая себя, она все же растянула губы в жуткой, больше похожей на шрам, усмешке.
Сара Ленс - Канарейка - девушка её брата - девушка, на могиле которой она утешала Лорел.
Малкольм Мерлин - темный лучник - убийца - её отец, которого она сама отдала Лиге на казнь.
И наконец, Оливер Куин - Капюшон - Линчеватель - Стрела - её брат, что надеялся спасти её от Лиги, от правды, ото всего на свете и от неё самой.

- Олли, милый Олли, - прошептала она, как всегда, в темноту, в пустоту за огромным окном. Но на этот раз пустота ответила, тихим голосом её брата: "Спиди."
А тени за её спиной сложились в высокий силуэт с широкими плечами, и в отблесках камина голубые глаза, которые следили за нею всю жизнь, казались черными, но это был он.
- Олли, - голос: сломленный, надтреснутый, шелестящий, как опавшая листва на ветру, и едва слышимый за потрескиванием дров в камине, но он услышал и кивнул.
- Привет, Тея, я вернулся,- и в его голосе она слышала отражение слез, текущих по её щекам.
Она преодолела разделяющие их метры за долю секунды, кинулась на шею к брату, как и сотни тысяч раз до этого, так словно была все еще маленькой девочкой и эти объятья могли защитить её ото всего на свете. И они могли. Тепло его рук, его до боли знакомый запах, и то, как он легко касался её волос, поглаживая по голове, все это было таким родным, все это словно панацея вливало в неё жизнь обратно капля за каплей, превращая темный, занесенный снегом и скрытый тенями мир в тот, где лучи солнца расцвечивают белые стены красками. Она стояла и впитывала его в себя, убеждаясь, что это не наваждение, что он и вправду жив, и что его лицо, мутное из-за застилавших её глаза слез, - это его лицо, а не мираж.
Но он был здесь, и он улыбался, и его глаза, как и прежде, были полны затаенной боли и тайны - той, что скрывают даже от самых родных и близких. Но Тея больше не позволит ему хоть что-то скрывать от неё, хватит, довольно, сегодня они расскажут друг другу все, на самом деле все.

Разговор получился долгий и полный болезненной правды: секреты ранят тем больше, чем дольше ты их скрываешь, но в конце концов боль уходит. Она знала это, как и он. Они говорили несколько часов, сидя на полу, как раньше, и не отрывая глаз друг от друга.
Она рассказала ему о тренировках, о Корто-Мальтез, о Малкольме, обо всем, что скрывала и о том, чего боялась, чувствуя себя вновь маленькой девочкой, что раскрывала секреты своему старшему брату-рыцарю, всегда готовому защитить.
У Оливера секретов было больше, они были темнее и полны ужасающих подробностей, которые он хотел скрыть, но Тея ему не позволила.
Хватит, довольно и тех тайн, что уже погубили их семью.
- Значит, мой отец жив, и ты запер его в тюрьме, - словно подводя итог всему, сказала Тея
- Именно, - Оливер поднялся с пола и размял ноги.
- И ты тоже жив, - легкая улыбка коснулась её губ, а потом вновь погасла, - Но Сара мертва, и это моя вина.
- Тея, ты не...
- Нет, Олли, именно я и виновата, и я должна признаться, - тоже поднявшись на ноги, решительно заявила Тея.
- Именно поэтому я и не хотел, чтобы ты узнала. Ты не должна была узнать об этом никогда.
- Оливер, я рада, что я узнала об этом. И я ДОЛЖНА была узнать. Это справедливо, преступление должно караться наказанием.
- Но ты ведь даже не понимала, что делаешь.
- Оливер.
- Тея, хватит. Разговор окончен, ты не возьмешь за себя вину за то, что сделал Малкольм.
- Но ведь это я выстрелила в неё, я...
- Тогда, по-твоему, это пистолет виноват в том, что он выстрелил, а не тот, кто нажал на курок?
- Ты что, только что сравнил меня с пистолетом?
- Да, нет... не важно. Тебе меня не переубедить.
- Оливер!
- Переубедить в чем? - Рой на пороге гостиной заставил их едва ли не подпрыгнуть.
- Она хочет признаться в убийстве Сары.
- Что? Нет, ни за что! - теперь их против неё было уже двое, и оба такие самоуверенные, готовые отстаивать свою точку зрения до посинения, упрямые, как бараны.
- Попробуйте меня переубедить.
- Мне и переубеждать тебя не нужно будет, я просто запру тебя здесь и все.
- Я сбегу.
- А я помогу ему тебя караулить, - поддакнул Рой, словно она и не произнесла ничего.
- Еще посмотрим.
- Нечего там смотреть, - Оливер, как всегда, даже не думал о том, что она может ему противостоять. Хотя Тея ему еще покажет, она все разложит по полочкам, так что ему и возразить против неё будет нечего. Она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы высказать все, что думает, и сбить с него спесь аргументированной тирадой о заслуженном наказании, но Оливер уже отвернулся и говорил с Роем. Совсем не удивленным Роем...
- Ты...Вы...Откуда ты знал, что Оливер будет здесь?
- Мы встретились на лестнице, и я отправил его за мороженным, - ответил её брат, а Рой протянул Тее пакет, что сжимал в руках.
- Я подумал, что вам стоит поговорить, наедине - абсолютно спокойно заметил красный лучник.
О том, что произошло, когда Рой увидел Оливера, застывшего перед дверями квартиры Теи, оба предпочли умолчать. Слезы недостойны мужчин, как и слишком бурные эмоции, объятья и признания, раскаяние и прощение. Нет, они взрослые, уравновешенные люди. Они мужчины, воины, что борются с преступностью, и проявление чувств не для них.
- Ясно, но, Оливер, разговор еще не окончен.
- Тея, - брат вновь приблизился к ней и крепко обнял, - я вернулся, Малкольм понесет заслуженное наказание, и ты жива, можем мы хотя бы сейчас попробовать жить нормальной жизнью?
- Нормальной, это когда ты ночи напролет скачешь по крышам, подставляясь под пули? - глухо ответила Тея, уткнувшись ему в плечо.
- Именно.
На этот раз она промолчала, лишь крепче сжала свои руки, и он ответил тем же. Его сестра была здесь с ним, ему еще предстояло убедить её в глупости затеи с признанием, но он справится. Все были живы, город был в безопасности, Джон, Рой и ...
Фелисити. Оливер закрыл глаза, которые предательски зачесались лишь от одного её имени, вот только вывернутое наизнанку сердце и разорванную душу не так легко было вернуть на место, как загнать обратно слезы, не давая им пролиться. Он потерял её, и не хотел возвращать, хотя её отсутствие и убивало его: медленно, но убивало, вернее, чем меч Рас Ала, что пронзил его грудную клетку. Её отсутствие, словно черная дыра внутри него, поглощало весь свет, и края этой дыры пылали холодным пламенем, уничтожая остатки тепла.
Остров, Гонконг, Старлинг-сити, Скала. И боль, боль, боль... больше ему было не скрыться от всего этого, больше не было света, что защищал бы его от теней. Но он уже жил во тьме, и смог выжить, нужно было лишь вспомнить как.

Отчего прощать любимых всегда сложнее?

Do you really want?
Do you really want me?
Do you really want me dead or alive
To torture for my sins?*

* Строчки из песни 30 Seconds To Mars - Hurricane

Автор: Rakel
Бета: looking3237