13 глава

Первый месяц зимы превратился в ад… самый настоящий ад. Нет счастья, радости, дружбы, удовольствия, любви, солнца, разговоров, его, ее… Его. Ее. Нет… Есть только боль, отчаяние, отрешенность, ужас, ненависть, тоска, депрессия, он, она… Он. Она. Есть…

Гермиона и Драко были Главными старостами. Они должны были сообща следить за порядком в школе, организовывать досуг, составлять расписания и проводить собрания старост школы. Они должны были делить общую Гостиную старост… Гермиона и Драко не делали вместе ни-че-го, а гостиная пустовала так же часто, как самые дальние уголки мрачных подземелий. Ни один из них не мог находиться в обществе другого, а уж о нормальном совместном проживании и говорить нечего.

Так вышло, что, отчаянно стараясь не встретиться в коридорах, они то и дело сталкивались. Возможно, потому что не прекращали думать друг о друге ни на мгновение, превращая свою жизнь в пытку очень-очень долгим Круцио. Они смотрели в разные стороны, сидели как можно дальше друг от друга, поручения старост передавали через посторонних, уроки делали только в спальнях или в библиотеке. Иногда даже порывались переселиться обратно в гостиные своих факультетов, но чувствовали, что это будет выглядеть как отступление и сдача оружия, и прерывали свои попытки.
Всем ученикам была видна натянутость между Главными старостами. К тому же Астория не преминула рассказать всем сплетникам о том, что происходило между бывшими врагами в течение некоторого времени. Сплетни обрастали подробностями и небылицами, распространились по всему замку, забрались в каждый закуток… но вскоре сгинули. Сплетням нужна подпитка, а Гермиона и Драко не делали ничего, что можно было бы расценивать как взаимный контакт. Их взаимоотношения стали еще более отдаленными и взаимобезразличными, чем были на прошлых курсах – тогда они хоть ругались, а теперь вели себя так, словно ни того, ни другого вовсе не существует.

С самого начала школа разделилась на лагеря: одни верили слухам, другие яростно отрицали таковые; одни были за Малфоя, другие за Грейнджер; одни были уверены, что те еще сойдутся, другие утверждали, что чистокровному и маглорожденной вместе не жить…

Драко и Гермиона жили так, будто слухов этих не существует: с одной стороны, им было глубоко наплевать на болтовню за своей спиной, с другой – они понимали, что, если не обращать на них внимания, они исчезнут быстрее, и целенаправленно следовали этой тактике игнорирования.
Только близкие друзья знали, что на самом деле происходит в душах парня и девушки. Находясь по разные стороны баррикад, Блейз Забини и Рон с Гарри всеми силами пытались утешить впавших в глубочайшую депрессию друзей. Но их попытки могли увенчаться успехом только приплюсованные к бутылке с алкоголем и поэтому особым успехом не отличались: ребята боялись споить друзей и спиться сами, в конце концов.

Гарри, к великому счастью Рона, уже перестал смотреть на Гермиону как на предмет любви и ухаживаний, признавшись, что все это было увлечение, вызванное, видимо, яркими переменами в ней в прошлом месяце. Сейчас же ее чары сошли на нет. Никогда еще девушка не выглядела такой жалкой и выжатой, еще хуже, чем на третьем курсе, когда она ужасно переутомлялась, используя маховик времени. Глаза стали пустыми и безжизненными, волосы потускнели, пальцы опять были измазаны чернилами, а лицо стало бледным и нерешительным. Она все так же легко продолжала справляться с изучаемым материалом, хотя на уроках отвечала очень редко, только когда ее вызывали или видя, что совершенно никто не знает ответа. И заклятия и эссе получались все так же хорошо, видимо, уже просто по привычке, без особого энтузиазма. А Гарри и Рон ломали головы, придумывая, как же вернуть девушку в привычное состояние.

Работа у Блейза была не менее трудная. Хотя Драко выглядел как всегда безупречно, холодно и строго – видимо, сказалась наследственность – ему приходилось хуже. Все силы он тратил на поддержание безразличного образа, но когда оставался один или с другом, груз депрессии и тоски обрушивался на него, и он становился совсем замкнутым и молчаливым. Забини просто приходилось сидеть рядом, занимаясь личными делами, но давая понять другу, что если что, он всегда рядом. О том, что им предстоит переспать, они даже не заговаривали, рассчитывая, что это исчезнет, как дурной сон. По правде говоря, Забини не так уж и страшился этой идеи только потому, что Драко всегда представлял для него некоторый интерес ввиду своей явной привлекательности. Но когда-то давно, решив проявить свои чувства и получив более чем решительный отказ, слизеринец оставил эти попытки, смирившись, что Малфой его лучший друг и портить похотью дружбу он, Забини, не будет. А уж если и случится то, что захотела гриффиндорка, он применит к Драко Обливиейт, и все будет кончено… Поэтому он молчал, ожидая, что Малфой первым заговорит. Но тот молчал тоже, и видеть его в таком состоянии было просто невыносимо…

Блейз отчаянно надеялся, что это как болезнь, которой нужно переболеть. Как лихорадка – сначала будет очень плохо, чтобы потом стало хорошо… Внешне Драко все же выглядел не так идеально, как ранее. Лицо приобрело сероватый оттенок, а под глазами залегли тени, свидетельствовавшие о бессонных ночах. На губах вовсе перестала появляться и без того редкая улыбка, а глаза были вечно задумчивыми и печальными, в них проявлялись жесткость и безразличие, когда он был на людях.
Забини понимал, что единственное разрешение этой ситуации – разобраться, что же в действительности произошло между Поттером и Грейнджер, и понять, как вновь соединить друга и гриффиндорку. Уверенный, что это единственный способ заставить друга вновь жить полной жизнью, Блейз даже закрыл глаза на то, что она из Гриффиндора, что она рождена маглами и что никогда не станет женой Драко, надеясь, что тот сам этого не захочет… в будущем… возможно…

Такая возможность появилась достаточно быстро, и все благодаря невероятно удобному стечению обстоятельств. Сорвавшись с урока истории магии, Блейз отправился в мужской туалет и, удобно устроившись на сливном бачке, а ноги установив на сидение, блаженно затягивался, и вовсе не магловскими сигаретами. Он делал так не слишком часто, но еще ни разу не попался, так что о мерах предосторожности особо не заботился. Ну покричат, ну снимут балы, ну напишут матери, и закончится на этом дело. Да еще могут посадить за отработку. А он что, котлы не драил или строчки не писал? Блейз с детства отличался невероятным пофигизмом, который иногда нарушался отчаянными попытками помочь и сосредоточенным вниманием к друзьям или близким.

Он сидел с безразличным видом, совсем как скучающая Плакса Миртл, пускал кольца дыма, когда услышал, что дверь в туалет отворилась. Слизеринец испуганно съехал с бачка на сидение и, бросив окурок в унитаз, озабоченно прислушался, потом замахал руками, стараясь ликвидировать дым, но у него ничего не получилось. Когда Забини разобрал голоса вошедших, он облегченно выдохнул и тут же прислушался к весьма занятному разговору…

– … так из-за чего они поругались?
– Откуда мне знать, Рон? Пойди к Трелони и узнай у нее! – Голос Поттера был раздраженным.
– Гарри, не артачься, мы сошлись на том, что это единственный путь к решению, как их помирить.
– Это ты сошелся! Я вообще не понимаю, для чего нужно мирить Гермиону и этого мерзкого белобрысого ублюдка!
– Да потому что Гермиона жить без него не может… нормально, по крайней мере. Думаешь, я в восторге от этого хорька? Мы же всю жизнь его ненавидели, враждовали, но что поделаешь, если судьба выбрала его для нее. Именно его, а не кого-то другого. Не тебя, например… Постой, может, ты хочешь сказать, что все еще неравнодушен к ней? Ты ведь говорил… – Голос Уизли стал из натужно терпеливого подозрительным и строгим.
– Рон, все в порядке. Я уже ничего не чувствую… она подруга, сестра… все как раньше. Я вообще не рад, что все так вышло… тот поцелуй… глупость…
Забини затаил дыхание: вот она – истина.
– Постой-ка, кажется, я начинаю понимать… Да-да, точно! Малфой наверняка видел, как я поцеловал Гермиону, поэтому он так взбесился и подрался со мной…
– Значит, это все-таки был Малфой. – Уизли не спросил, скорее подтвердил догадку.
– Ну… да. Я теперь понял, что значили его слова: «Не смей прикасаться к тому, что принадлежит мне!»
– Похоже на Малфоя присовокуплять себе вещи, не принадлежащие ему…
– Да уж… Выходит, Малфой все неправильно понял и поэтому отплатил Гермионе таким низким способом с этой пустышкой Гринграсс?
– Выходит, так…
«Выходит, так…» Забини был на седьмом небе от счастья: скоро его друг будет вновь рад и счастлив.
– Но получается, что это… я во всем виноват… Я поцеловал Гермиону, Малфой увидел и допридумывал себе сам…
– Постой, а откуда Малфой узнал о поцелуе?
«Да, откуда?»
– Возможно… Помнишь, Гермиона говорила что-то про вид из окна гостиной… говорила, видно квиддичное поле, а мы были как раз недалеко оттуда… нужно пойти туда и проверить, видно ли то место из окна гостиной. Его легко узнать, гостиная находится в башне, которая пристроена рядом с замком. Там вообще окна интересно расположены…
– Да… Пойдем прямо сейчас, по дороге на травологию… А как же мы их помирим?
– Нужно рассказать Малфою, как все было на самом деле.
– Да?! И как же ты себе это представляешь? В прошлый раз он тебя чуть не убил…
– Ну не надо, я тоже его хорошенько помял!
– Да все равно! Это же Малфой! Он ни одному твоему слову не поверит!.. Черт, никак не могу отделаться от этого странного запаха. Ты чувствуешь?

Блейз понял, что пришла пора действовать. Он спрыгнул с унитаза и открыл дверь, выходя навстречу гриффиндорцам. Со всей дружелюбностью он протянул:
– Привет…
На что тут же получил:
– Забини! Какого дьявола ты там делал?
– Ты что, подслушивал?!
– Ты, морда слизеринская, сейчас отведаешь у меня…
– Что ты слышал, говори немедленно?!
Оба гриффиндорца достали палочки и нацелили их в грудь невинно стоящего Блейза.
– Тише-тише, ребята! Я оказался здесь совершенно случайно, просто… курил. Только чшшш, – он приложил палец к губам, – никому ни слова!
– С чего это мы будем молчать? – сердито спросил рыжий.
– А с того, что я спасу вас от разговора со злым и страшным драконом… вы не удивляйтесь. У нас с вами цели общие – вернуть друзей в привычное расположение духа. Хотя нам обоим не нравятся пути решения этой проблемы. Я расскажу Драко, что на самом деле произошло, мне-то уж он точно поверит больше, чем вам под Империусом. Так что дело за малым – определить, действительно ли твой поцелуй, Поттер, можно было видеть из окна гостиной.

– Почему мы должны тебе верить?
– Просто верьте, и все. Я все улажу, а вы поддерживайте свою подругу, она нужна в нормальном состоянии… Ну что, идем?
Гриффиндорцы переглянулись, потом, спрятав палочку, Гарри спросил:
– Что, прямо сейчас?
– Нет, можно, конечно, подождать до Рождества, но лучше все-таки сейчас! Кстати, вы собирались на травологию.
– А твой урок?
– Я думаю, Биннс вряд ли заметит мое отсутствие.
– Ну… ладно. Пошли.
Гарри и Рон сделали пару шагов в сторону выхода…
– Стойте! А что насчет курева? Молчок?!
– Да, конечно, молчок! Идем уже.
Через несколько минут они, погружаясь по колено в снег, брели вдоль стен замка.
– Ну, где это место, Поттер?
– Где-то здесь… Не помню точно… А, вот, нашел! Да, точно! Вот здесь мы стояли.
Троица повернулась к замку, всматриваясь в одну из башен, которая вырастала прямо из земли.
– Вон… второй этаж! Точно! Из окна сто процентов все видно!

Забини удовлетворенно закивал. Все шло как нельзя лучше.
– Ну, вот и славно. Я пошел в замок, а то холодно тут! Сегодня же поговорю с Драко.
– Постой, — неожиданно прервал его Рон. – Слушай, а у тебя есть еще немного той… ну, что ты курил.
– Рон, что ты несешь? Ты же староста!
– Мерлин, Гарри, говоришь совсем как Гермиона. Именно потому, что я староста, мне и нужно это как никогда, на мне столько забот!.. Так что, Забини, есть?
Блейз прыснул от смеха.
– Для тебя, Уизли, без проблем! Только с собой у меня нет. Я тебе потом дам! Обязательно!
Увидев, как покраснело лицо рыжего, который в меру своей распущенности узрел в этой фразе двойной смысл, Блейз поспешил его заверить, что это была шутка.
– Не напрягайся, Уизли! Я не по рыжим. А вот Поттер вполне мог бы составить мне компанию.
– Уповаю на то, что твои слова – последствие наркотического опьянения, – натянуто произнес Поттер.
Блейз, совсем уж развеселившись, задорно подмигнул им и отправился в замок.

* * *
– Отвратительно, – пробормотала девушка, бросив взгляд на отражение в зеркале. И было из-за чего недовольной: серое уставшее лицо, грустные карие глаза, ставшие холодными без привычного задорного блеска, бесцеремонно собранные в пучок каштановые волосы. Гермиона наскоро умыла лицо и потянулась за бумажным полотенцем. Стоящие рядом девочки что-то щебетали о парнях и музыке, потом, бросив на гриффиндорку жалостливые взгляды, вышли из туалета, и она осталась одна. Одна, как уже много дней подряд. Она потеряла им счет, в реальности поддерживало только расписание уроков, но, прожив один день, он тут же забывался: зачем запоминать, ведь впереди такой же, а потом за ним, и еще один, и еще… как долго еще?

Как долго еще она будет просыпаться с мыслями о человеке, которого так хочет забыть, забыть все, что с ним связано. Но с другой стороны, она так же не хотела расставаться с этими воспоминаниями, как хотела избавиться от них. То, что происходило между ней и Малфоем в последний месяц осени, казалось сказкой, самым невероятным и прекрасным мифом. Но именно это не давало жить… Она не могла спокойно спать, долго ворочаясь в кровати и смотря в темноту, пока не проваливалась от бессилия в сон. Так привыкла она засыпать в крепких объятиях, словно на облаках, словно в морской пучине… Так невыносимо было ощущать практически всем телом давящую пустоту и холод, такой неестественный в теплой спальне, под мягкими одеялами…

Как тихо было без его голоса, сильного мужского голоса… словно в вакууме, а пустоту изредка нарушал знакомый звук, когда он отвечал на уроке или же просто говорил что-то незначительное своим друзьям.
Серые глаза не смотрели на нее. Куда угодно, только не на нее. Это сводило с ума. Она бы многое отдала, только чтобы вновь прочувствовать его эмоции, мысли, желания. Она бы бросилась с Астрономической башни, зашла бы в логово василиска, сдалась бы Темному Лорду и его Пожирателям, если бы знала, что хоть раз эти глаза посмотрят на нее так, как раньше… Когда крепкие руки прижимают к себе, скользят по телу, когда мягкие губы выпивают всю ее душу и наделяют новыми силами одновременно, когда хриплый голос шепчет ее фамилию… он так и не назвал ее по имени, видимо, тоже не хотел отдавать себя полностью, как не хотела и она.

Как ей было тяжело в первые дни. Это было похоже на ломку. Страшнейшую ломку наркомана, о которой она так много наслушалась передач, уступив родителям, желающим защитить дочь от этого зла. Родители не знали, что ломка вызывается не только наркотиками… В те ночи она готова была забыть все. Забыть, что это не она предала, а он. Готова была ворваться к нему в спальню, корчиться на коленях, умолять о прощении, жаждать помилования. Но спальня была недоступна, и она продолжала рыдать в кровати, пустой и холодной, корчиться от боли как душевной, так и физической. Стараясь удовлетворить саму себя, она терпела неудачи одну за другой… от дикой беспомощности хотелось лезть на стену, а в горле застряли занозой проклятия в адрес слизеринца. Он превратил ее в нимфоманку, жаждущую секса как воздуха, но секса только с ним, только с ним, больше ни с кем!
Знал ли он, какую власть имеет над ней? Даже если знал, то только обрадовался бы! Ей было ужасно плохо… если бы только секс, если бы она не любила его… или наоборот, если бы она только любила его, а секс был всего лишь сопутствующим фактором… но она и любила, и жаждала его тела одновременно, отчего разлука превращалась в инквизиторские пытки… Но она бы с легкостью пошла на костер, если бы знала, что избавится от этого… если бы была уверена, что и в следующей жизни этого не будет…

Затем эта стадия начала понемногу проходить, заменяясь полнейшим опустошением. Душа и тело перестали реагировать хоть на какие-то раздражители, и девушка понимала, что погружается в пучину, из которой спасения не будет, если ей срочно не помочь. Но в своем мазохистском стремлении получить еще больше боли, упиться ею до края, она игнорировала все старания окружающих. Даже Снейп пытался как-то вытащить ее из этого состояния, кричал, ругал, оскорблял. Он даже несколько раз хватал ее за плечи, начиная трясти так, будто хотел, чтобы ее душа попросту покинула тело. Но, как он и предполагал, ее душа зачерствела и ей было абсолютно все равно, что происходит вокруг. Единственным, что все еще привязывало ее к этому миру, были редчайшие секунды, когда в глубине коридора она видела его в окружении однокурсников, когда его голос раздавался в стенах кабинетов, в которых проходил урок. В истерзанном сердце жила надежда, что все изменится и он вновь посмотрит на нее как раньше или же что все закончится полностью, когда она избавится и от воспоминаний, и от привязанности, и от любви.

Гермиона продолжала стоять у окна, когда услышала колокольный звон, означавший, что закончился первый урок и скоро начнется второй. Устало потерев лоб перепачканной чернилами рукой, гриффиндорка подумала, что сейчас травология и что опять они будут изучать новые невероятные свойства обыкновенного боярышника, о которых недавно было сделано феноменальное открытие, вызвавшее революцию в научных кругах. Опять Гарри и Рон будут терзать ее, бросая озабоченные взгляды. Опять она их проигнорирует, а после обеда отправится в библиотеку и засидится там до ночи, не желая никак возвращаться в общую гостиную…

* * *
– Отвратительно, — пробормотал лежащий на кровати парень и яростно бросил книгу в стену напротив. Та грохнулась на пол и более не интересовала слизеринца. Почему все книги, кроме учебников по зельям, описывают любовь? Любовь вечную и подлую, безответную и бессмысленную, страстную, угасающую, детскую, первую… Мерлин, как ему все надоело!.. Один раз! Только один раз он позволил себе влюбиться, и вышло именно так, как он боялся. Почему? Почему именно так? Почему это не дает покоя? Почему она мерещится ему во сне, когда ему все же удается уснуть? Почему?.. Сколько раз он еще может задать себе подобные вопросы и не получить на них ответа?
Он не может спать, есть, думать, жить без нее. Каждый день в прострации, каждая ночь в попытках уснуть, каждая минута, прожитая без мысли о ней, – маленькая победа. Почему высшие силы не смилуются и не дадут ему покой?

Она предала так низко и подло. С его злейшим противником. Посмеялась ему в лицо, да еще и «наградила» напоследок жестокой карой. Вот она – расплата за все счастье, прожитое в последний месяц осени. За ее нежные руки и чувственные сладкие губы; за ее пение и за утонченные изгибы под его руками; за ее хриплые стоны, за теплые карие глаза, в которых хочется утонуть; за маленькие шаловливые пальчики, не дававшие ему покоя ни днем ни ночью; за улыбку на губах, такую открытую и живую, что хотелось видеть ее до конца своих дней… только ее.
Ночью он не мог уснуть. В голове мелькали картины их хрупкого счастья. Вкус ее кожи, слегка солоноватый и сводящий с ума. Запах страсти, исходящий от нее. Их первая ночь. И последняя ночь. И все тридцать дней и ночей, без которых его жизнь превратилась бы в ничтожество.
И он не мог поверить в глубине души, что эта женщина, девушка, девочка, отдававшаяся без остатка только ему, только его рукам и губам, смогла предать его, растоптав всю хрупкую веру в то, что любить все-таки можно… что это прекрасно и невероятно.

Она опустошила его. Он не смотрел на нее, просто не мог. Иногда казалось, что он не выдержит и рванется к ней прямо на уроке или в Большом зале, на глазах у всех… Но и этого сделать он не мог. Слишком сильна боль, слишком отчаянна обида, слишком ощутима злость.
Как было тяжело осознавать, что живешь прямо рядом с ней, что за стенкой стоит ее кровать, которая могла быть общей, что на кровати лежит она, которая могла стать его, что она… Дальше сил не хватало. Она любит или нет? Ждет ли? Раскаивается в содеянном? Снова тысячи вопросов без ответов. И опять приходит обида. Глупая детская обида, основанная на разбитой мечте и разрушенной вере…

На окне стоит гранатовое дерево. Листья совсем поникли. Растение, словно чувствуя депрессию, царившую в комнате, исходившую от хозяина, перенимало ее, что медленно-медленно убивало его хрупкий ствол, и корешки, и тянувшиеся раньше к солнышку листики. Плода не было: как только он созрел, они вдвоем съели его, совсем маленький, по зернышку, которые были похожи на капельки, на крохотные рубинчики… они сидели здесь на кровати и засовывали друг другу в рот сладкие зерна, перемежая их с поцелуями… А гренадин, которым они упивались весь месяц? В голове возникла особо сладкая картина, такая же сладкая, как сироп, такая же терпкая, как вкус граната с косточками… Гостиная. Он сидит за столом, стараясь как можно скорее закончить эссе по трансфигурации. Он то и дело ощущает на себе до ужаса развратный взгляд, а поднимая глаза, встречается с почерневшими от желания глазами. Распутница, развалившись в широком кресле, одну ногу закинув на подлокотник, а вторую оставив на полу, потягивает из бокала рубиновую жидкость. Нога, стоящая на полу, покачивается из стороны в сторону, и выходит так, что ноги то раздвигаются шире, то возвращаются в более целомудренное положение. Вдобавок ко всему из одежды на ней только рубашка, которую она стащила у него вчера в качестве трофея, болтающийся на шее слизеринский галстук и кружевные трусики. От взгляда исподлобья становится все горячее и горячее. Трансфигурационные формулы не лезут в голову, глаза все чаще и чаще смотрят на призывно раскачивающуюся ногу… но он терпит, он держится, он стойкий… нет, не стойкий… совсем не стойкий. Она отпивает из бокала, капелька гренадина скользит по влажным губам, и она слизывает ее… медленно-медленно… терпеть больше нет сил.

Драко поднимается из-за стола, кладет перо и смотрит в горящие карие глаза. Девушка заметно приободрилась. Он смотрит на нее и с улыбкой подходит к окну, незаметно скосив глаза, наблюдает за ее реакцией. Как и предполагалось, на лбу залегает непонимающая складочка, а губки надуваются. Он стоит у окна, всматриваясь в темноту, изредка потягивается, словно устал от долгого сидения за работой. Наслаждается ее реакцией, чувствуя ее буквально всем телом. Он так и видит, как она, прекратив качать ногой, то смотрит в его сторону, то обиженно отворачивается… ну так и быть. Я дам тебе то, чего ты хочешь.

Он разворачивается к ней и медленно, с грацией кошки, подкрадывается к девушке. Та тут же оживляется, исступленно наблюдая за его движениями. Драко склоняется перед ней на колени и тянется за бокалом в ее руке. Девушка не отрывает взгляд от его глаз, боковым зрением наблюдая за действиями его руки. Губы искривляются в хитрой усмешке, а в серых глазах пляшут чертики… Взяв бокал, он наклоняет его над ногой, лежащей на подлокотнике, и осторожно выливает немного гренадина на внутреннюю сторону бедра. Девушка прерывисто дышит, ощущая, как прохладная жидкость скользит по наклонной, затекая прямо под и без того мокрые трусики. Драко наклоняется и медленно слизывает каждую растекшуюся капельку с кожи, слыша прерывистое дыхание, перемежающееся со стонами. Потом он отстраняется и одной рукой освобождает от рубашки живот гриффиндорки. Приоткрыв рот, он сосредоточенно выливает несколько капель на кожу между грудей. Гренадин стекает прямо в пупок, а Драко смотрит на девушку и спрашивает, откуда начать: сверху или снизу? Она отвечает, что сверху. И начинается его долгий сладкий путь по коже живота – путь, ведущий прямо в царство теней и наслаждений…

Вынырнув из воспоминаний, Драко стал методично биться затылком об изголовье кровати, стараясь выбросить из головы то, что последовало дальше… то, что она получила, наверное, лучшее наслаждение в своей жизни… то, что потом он сам подвергся этому мучительному процессу… то, что потом на трансфигурацию он пришел с несделанным домашним заданием, оттого что всю ночь они провели в тесной близости с гренадином, а она кокетливо улыбалась, сдавая преподавателю свою работу, сделанную заранее…

А теперь он таращится часами в потолок, потому что убрал надоевший ему своими поблескиваниями балдахин со звездным небом, и мечтает поскорее излечиться от этого наваждения… Он ненавидит ее так же, как хочет ее… хочет всем телом и душой. Другие женщины потеряли для него интерес. Он хочет только одну. Ту, которая предала, а предательство не прощается Малфоями. И потому пропасть отчаяния затягивает его глубже и глубже. И он боится, что скоро не сможет дышать, ведь он уже едва живет.
Блейз старается вытянуть его из этого кошмара. Он правда ему благодарен, но с этим он может справиться только один… а если не справится, значит, он слаб. Поэтому он держится, он сражается, он разжигает ненависть к Поттеру и к ней. И Драко не смотрит на Гермиону и не видит, что без него ее жизнь превратилась в такой же ад, как и его… он слеп.

Внезапно прикрепленная к двери в спальню голова грифона ожила и заговорила голосом Блейза:
– Драко! Ты здесь? Открой немедленно своему другу! Хватит жить, как медведь в берлоге! Ты не в России!.. Открывай, поговорить надо.
Парень нехотя поднялся с кровати и вышел из спальни навстречу заходящему в гостиную другу.
– Привет, мученик! У меня есть новость, которая совсем тебя развеселит…
Драко пожал плечами и махнул рукой в строну своей спальни.
– Нет-нет-нет!!! Не буду я к тебе в спальню ходить! Слишком интимно. – Блейз был, как обычно, неуместно бодр. – Я за гостиную!
Блондин тяжело посмотрел на друга, желая, видимо, испепелить его взглядом. Забини и бровью не повел:
– Не напрягайся. Грейнджер в библиотеке. Я только что оттуда. Сидит, уткнувшись в гору литературы, думаю, она там до конца февраля.

При упоминании фамилии гриффиндорки Драко напрягся, стараясь подавить ярость на друга, посмевшего упомянуть ее.
– Ты лучше угости своего старого друга чем-то хорошим! Пожалуй, твоим любимым гренадином, только водичкой разбавь, а то у меня от сладкого зубы сводит, – сказал Блейз и мило улыбнулся. Он ведь не знал, что для Малфоя гренадин теперь больная тема. Но, не желая открывать подробности, Драко, стиснув зубы, отправился в спальню, где в дальнем углу комнаты валялась полупустая бутылка с сиропом.

Пока друг отсутствовал, Блейз с безмятежным видом опустился на диван. Облокотившись на одну из подушек, он нахмурился, услышав странный глухой хруст. Попрыгав немного, он понял, что хруст доносится из-за его спины. Забини развернулся и, пошарив рукой за подушкой, выудил на свет темно-фиолетовую помятую папку. С интересом открыв ее, он замер в удивлении… так вот они! Много же их… Слизеринец с восторженным интересом рассматривал рисунки, изображавшие обнаженную девушку, в которой без труда угадывалась Грейнджер. «А у Драко твердая рука. Он просто истинный художник… так изобразить. Мерлин, неужто у этой замухрышки такое тело? Или же это фантазия Малфоя? Да нет, не похоже… она, точно она…» Забини уже практически забыл, что возбуждало и вдохновляло его ранее в женщинах, и, разглядывая рисунки, он испытывал скорее творческое и эстетическое удовольствие.
Вошел блондин и нагнулся, устанавливая стаканы с гренадином и с простой водой на столик. Он поднял глаза на Блейза и замер, увидев, что у него в руках…

– Она невероятно красива! – сказал Забини, не отрывая взгляда от работ. – Драко, да ты счастливец, такая… Эй, стой!
Внезапно резким движением Малфой выхватил из рук друга папку и рисунки и, грубо скомкав их в руке, стремительно направился к камину. Блейз вскочил на ноги, намереваясь остановить это варварство, обхватил друга вокруг талии, прижав по бокам его руки, и постарался развернуть его подальше от камина, чтобы тот не смог бросить пергаменты в огонь…
– Тихо! Тихо-тихо… – приговаривал он. – Успокойся! Не надо этого делать! Не жги их, они ни в чем не виновны… Да успокойся же ты! – Слизеринец все пытался вырваться из рук и рычал от злости. Ярость бушевала в нем. Опять эти проклятые рисунки! Он же обещал, что спалит их!
– Блейз, пусти немедленно!!!
– Я пущу! Пущу, только тогда, когда ты успокоишься. Сядь и выслушай меня. Блейз дурного не посоветует, а расскажет тебе нечто очень интересное!

Прошла минута яростных вырываний, уговоров и размышлений. В конечном итоге Драко сдался, расслабившись в руках Забини. Тот ловко выхватил из его руки рисунки и, спрятав их за спину подальше от друга, повел рукой в сторону кресла, приглашая присесть. Парень нехотя согласился и сел в кресло, бросая яростные взгляды на слизеринца. Тот безмятежно присел на диван, положив рядом с собой папку.

– Хочу тебе с невероятной радостью сообщить, что твоя ярость и гнев на бедную гриффиндорку совершенно беспочвенны и неоправданы! – продекламировал Блейз в радужной манере. Реакция Драко была нулевой. Только слегка приподнялась бровь, язвительно выспрашивая, что за чушь он городит.
– Поясняю для тупых. Между мерзким Поттером – ты ведь так любишь его называть? – и гриффиндоркой ничего не было, нет и не будет! Дядя Блейз провел рекогносцировку, проанализировал ситуацию и сделал несколько выводов. Это привело его к ясному и четкому результату: Грейнджер чиста перед тобой как слеза и ждет твоего внимания, словно пустыня дождя!

Торжественный тон Забини начинал раздражать Драко еще больше, чем тема разговора. Какого мантикора он несет эту чушь?
– Что за бред? – грубо спросил он.
Забини надулся, ему хотелось, чтоб его друг как можно скорее дошел до истины и, приняв ее, перестал так хмуриться.
– Это не бред! Это правда! Сладкая правда! – пропел он. – Я случайно подслушал разговор Поттера и Уизли в туалете. Ни дать ни взять счастливое совпадение. Они обсуждали то, что произошло между Поттером и Грейнджер…
– Я и без тебя знаю, что произошло между ними!!! – Малфой не выдержал и сорвался на крик, призванный устрашить друга, но тот не обратил на него никакого внимания и безмятежно продолжил.
– В том-то и дело, что не знаешь! Как оказалось, Поттер втрескался в девушку и решил перейти к серьезным действиям, а она его решительно оттолкнула, давая тем самым понять, что сердце ее занято… угадай, кем?!
– Наверное, Уизли!
– Ответ неправильный! Грейнджер по уши влюблена в тебя, – Блейз объяснял это как маленькому. Драко с безразличным видом смотрел на него. – Разве ты не видишь, как она чахнет?.. Да ты, похоже, от своей ревности вообще ничего не видишь!
Махнув рукой, Забини откинулся на диван и отвернулся от Драко.

В платиновой голове бушевало Трафальгарское сражение. Одна часть, жаждущая спасения, цеплялась за эту новость, как за спасательный круг, желая, чтобы та оказалась правдой. Тогда бы все вернулось на круги своя, и жизнь вновь приобрела бы вкус гренадина и гвоздики. Но была и другая часть – обиженная и гневная, не желающая сдавать свои позиции, уверенная в своей правоте и низком предательстве гриффиндорки.

Забини с тревогой посмотрел на друга – все было тяжелее, чем ему казалось. Нужно время, чтобы он понял все и поверил. Пусть думает, а он уж постарается подтолкнуть его к единственно правильному решению. Чувствуя себя сводником, Блейз отхлебнул немного из стакана и тут же поморщился: как можно пить эту приторно-сладкую гадость? Он, сволочь, даже водой не разбавил, как просили. Поставив стакан обратно на столик, слизеринец обратился к другу:

– В общем, так. Новость я тебе сообщил! Можешь не сомневаться, она правдива. Я еще раз повторюсь: гриффиндорка ни в чем не виновата, это ты все понапридумывал себе. Ты поразмышляй над этим хорошенько и действуй! Дело за тобой. Прими то, что вы друг без друга не можете! И хватит артачиться, как жеребец на объезде… Она, кстати, тоже та еще кобылка!.. Короче, все! До завтра!.. И да, еще! Пожалуйста, я тебя ОЧЕНЬ прошу, не жги их! Тебе потом будет жаль!

Блейз встал и, оставив лежать папку с рисунками на диване, отправился к выходу. Обернувшись по пути, он печально покачал головой. Драко сидел все в той же позе, что и десять минут назад, невидяще смотря перед собой. Руки были напряженно сцеплены в замок, а локти покоились на подлокотниках кресла. Идеально чистый лоб нахмурился, губы сомкнулись в тонкую линию, а ресницы нервно подрагивали.