Наспех брошенное заклинание, чтобы нас никто не услышал, щелчок дверного замка. В голове полный кавардак, а руки самовольно поднимаются вверх по её бедру.

Грейнджер…

Ты сейчас не сможешь меня остановить. Я причиню тебе боль. Но это ничего не меняет…

Ты по-прежнему в этой ловушке, зажатая моим телом и стеной. Я тоже в ловушке, хотя меня никто не держит… А знаешь, что сейчас самое отвратительное? Мне хочется, чтобы меня держали… Хочется почувствовать твои руки на моих плечах, ощутить, что ты тоже нуждаешься в этом.

— Просто обними, Грейнджер, — голос стал хриплым.

В ответ она лишь испуганно смотрит на меня, явно размышляя о том, что ей следует сделать. Гриффиндорка не идет навстречу, но и не отталкивает. Слегка приоткрытые опухшие губы, бешеные, испуганные глаза, беспорядочная копна растрепанных волос. И биение сердца. Сумасшедший ритм доносится даже до моих ушей. Что с тобой, Грейнджер? Ты настолько напугана? Или ты настолько хочешь этого? Не имеет значения. Когда зашли слишком далеко, назад уже не вернуться.

Мне не следовало касаться тебя… Не следовало затевать всю эту сумасшедшую игру, но я не смог сдержаться. Слышишь?! Я не смог сдержаться!

Разрываясь между тем, чтобы не ударить, и тем, чтобы коснуться каждого сантиметра её тела своими губами, я по-прежнему смотрю на гриффиндорку. Кто бы мог подумать, что однажды мы окажемся так близко друг к другу, а, Грейнджер? Никто. И, тем не менее, мы оба знаем, что так закончиться не может.

Всего лишь один рывок вперед, чтобы вновь сократить ненужное расстояние. Гриффиндорка испуганно хватает воздух ртом, прежде чем мои губы впиваются в её шею. Лихорадочное дыхание, темнота в глазах, а рука уже скользит вверх по её бедру. Мягкая, привлекательная кожа, биение пораженного сердца, запах волос. Я ничего не могу изменить, Грейнджер. И ты тоже, я знаю.

Пальцы её рук на несколько секунд замирают в моих волосах. Она сдалась. Тоже, как и я. С губ гриффиндорки срывается едва уловимый вздох, когда моя рука касается внутренней стороны её бедра. Это лишь сильнее обостряет ноющую боль внизу живота. Слышать её дыхание, чувствовать, как поднимается и опускается грудь, как податливо выгибается тело навстречу моим прикосновениям — всё, всё это пожирает изнутри, лишая рассудка.

Притягивая её к себе как можно ближе, пытаюсь дойти до кровати. Мягкое постельное белье, запах новых тканей, тепло лежащего рядом пледа — сейчас всё ничто по сравнению с ней. Одним резким движением оказываюсь сверху, не в силах оторваться от её губ. Сладкие, опьяняющие, податливые… Я ненавижу тебя, Грейнджер.

Я хочу тебя, гриффиндорка.

Черт возьми…

Всего на секунду оторваться от её губ, чтобы только избавиться от ненужной одежды. Обнажая белоснежную кожу плоского живота, губы самовольно тянутся попробовать её на вкус. Нежная, мягкая… На её коже появляются мурашки, когда мой язык проводит мокрую дорожку от пупка вверх, по груди, облизывая и целуя каждый миллиметр её тела. Пальцы Грейнджер торопливо расстегивают мою рубашку и прикасаются ко мне. Несколько секунд она просто проводит взглядом по обнаженной коже моей груди и живота, затем притягивает за шею еще ближе к себе. Прикосновения становятся более грубыми, более резкими и требовательными.

Ты тоже поняла, что нам не выбраться, да, Грейнджер?.. Только вот непонятно — радоваться мне этому или нет.

***

Я даже не удивляюсь тому, что наутро проснулся один. Именно этого я и ожидал от тебя, гриффиндорка. Интересно только, спала ли ты ночью рядом или перебежала на диван в гостиной? Не знаю. В любом случае, я проснулся один, хотя ты засыпала со мной.

Поворачиваю голову, рассматривая комнату Грейнджер. Банальные бежевые тона, комфорт и удобство. Ничего лишнего из мебели, зато беспорядок на столе: стопки бумажек, несколько перьев, под стулом валяется, очевидно, пустая чернильница. Ты как всегда в своем репертуаре, Грейнджер — забываешь обо всем на свете, касаясь белого пергамента. Ничего не изменилось. Впрочем, я этому даже не удивляюсь. На прикроватной тумбочке прозрачный стакан с какой-то мутноватой шипучей жидкостью. Надо же, гриффиндорка, ты даже позаботилась о том, чтобы меня не мучило похмелье.

Выпив очередную гадкую микстуру и приведя себя в нормальный вид, выхожу на кухню.

Ну, надо же — голубоглазая уже состряпала завтрак. Не шедевр, конечно, но получше, чем моя подгорелая яичница.

— Доброе утро, — фраза, лишенная эмоций. Такая же пустая и незначительная, как моя жизнь.

Дочь гриффиндорки слегка повернула голову в мою сторону, не отходя от раковины:

— И тебе.

В каждом её движении можно распознать породу Грейнджеров — сосредоточенность, спокойствие и невозмутимость. Самостоятельная Роза ничем не напоминает ленивых и взбалмошных Уизли. Впрочем, её брат полностью это компенсирует.

Я прислонился к стене и сложил руки на груди, наблюдая за голубоглазой. Всё это выходило само собой. Она просто притягивала взгляд. Так же можно смотреть на умеющего летать пуделя — странно, необычно, но завораживает. Есть что-то в этой девчонке. То ли схожесть с собственным сыном, то ли факт, что она является дочерью Грейнджер… Но, так или иначе, голубоглазая будет выделяться среди учеников Хогвартса. Как и её мать.

Гриффиндорка.

Гордая, отважная, непоколебимая… Ты сломалась сегодня ночью, когда я прикоснулся к твоим губам. Не такая уж сильная, верно?.. И у меня не получилось остановиться. Бесполезно теперь что-то менять. Содеянного не вернуть, но самое ужасное в том, что я не знаю, хотел бы изменить вчерашнюю ночь или нет. От этого тошнит. Да, ты просто человек, Грейнджер. Жалкая, ничтожная, ни черта не стоящая грязно…

Нет. Просто не хочу ассоциировать это слово с тобой, хотя в нем заключается вся твоя сущность. Вся, до последней капли, до последнего вздоха. Мне плевать на грязнокровок, но ты… Ты. Порой мне кажется, что твое место среди них оказалось совершенно случайно. Простая нелепость. Ведь, родись ты от волшебников, всё могло сложиться иначе. Волан-де-Морт считал бы тебя лакомым кусочком, даю гарантию. Но ты ведь никогда бы не перешла на неправильную сторону, верно? Конечно. А я перешел. Почти перешагнул. Вот только эту приставку «почти» заметить очень трудно. Даже мне самому. Что сейчас? Застрял где-то посередине между безразличием и безразличием. Глупо, да? Плохие, хорошие — эти понятия ничерта не стоят, когда теряешь самых важных… самых необходимых людей.

Вряд ли мы способны измениться. Может, лишь немного — стать сильнее или слабее, но не более. Вчера мы стали слабее, Грейнджер. Мы оба сдались. Всего лишь ночь, которая значит так много и в то же время не значит ничего. Что будет? Вряд ли ты вернешься из больницы и кинешься мне на шею со словами: «Любимый, я дома!» Нет, ты умнее этого. По крайней мере, выше. Предугадать поведение самого ненавистного врага детства не так уж и трудно. Ты достаточно сообразительна, чтобы понять — вчера мы сорвались, нуждаясь в чьей-то … защите. Доказать себе, что еще жив. Это ведь требуется не только мне, верно, гриффиндорка? Вся твоя жизнь распределена по минутам, а толку-то… Погибший муж, редкие встречи с его семьей, отдельная квартира, беспокойный сын и стремительно взрослеющая дочь — всё, что ты имеешь. Не так много, чтобы называться счастливой. По крайней мере, я не вижу этого. Сутками напролет торчишь в госпитале, помогая людям, которые через год тебя даже не вспомнят. Без всякой выгоды, довольствуясь лишь целью. В этом вся ты, Грейнджер.

Звук льющейся воды отвлек меня от мыслей.

— Что ты делаешь?

— Мою фрукты, — голубоглазая подняла над головой два яблока, по-прежнему не поворачиваясь в мою сторону, — чтобы их нарезать.

Девчонка стряхнула капли с рук и взяла нож. Через секунду яблоко упало на пол, а из пальца голубоглазой начала сочиться кровь.

— Аккуратнее надо быть! — я не собирался на неё кричать, но это вышло само собой.

— Что случилось? — в комнату влетел Хьюго, очевидно, услышавший мой голос.

— Всё в порядке, я просто порезалась, — Роза пожала плечами, стараясь не заплакать.

— А почему ты полезалась? — брат подошел к сестре, взглядом изучая её рану. — Больно?

Он потянулся к Розе, но она отскочила от него и сузила глаза.

— Конечно, больно! А ты решил сделать еще больнее?!

— Нет, я плосто хотел подуть на твой палец, как мама делает, — Хьюго виновато посмотрел на меня, словно оправдываясь.

Почему-то стало жаль этого рыжего мальчишку:

— Не кричи на него, сама виновата. Могла бы попросить помочь. Но нет — тебе ведь нужно показаться взрослой…

Роза как-то неоднозначно покачала головой и вышла из комнаты, задев Хьюго плечом.

— Больно же! — обиженно протянул рыжий.

— Мне тоже, — не оборачиваясь, прошептала голубоглазая.

Несколько секунд я просто смотрел ей вслед, пытаясь понять, с чего вдруг робкая и разумная Роза повела себя так… по-детски.

— Она холосая, — Хьюго незаметно подошел ко мне, — ну, почти. Только вледная немного.

— Да, я заметил, — ухмылка самовольно растеклась по губам.

— Хочешь, скажу тебе секлет, Длако Малфой? — рыжий хитро улыбнулся. — Ты только нагнись, я тебе на ушко плошепчу.

Когда мы с Хьюго оказались на одном уровне, он приставил к своему рту ладошки и приблизился ко мне:

— Не лугайся на Розу, а то ты ей пелестанешь нлавится.

— И что с того? — я не смог удержаться от издевки.

— Как что? Тогда ты не сможешь стать нашим папой. А ты ведь хочешь им быть, велно?

Я повернулся к Хьюго. Голубые глаза в ожидании смотрели прямо на меня. Такие чистые, по-детски наивные.

— Хочешь?

И что можно ответить? «Нет, мне абсолютно наплевать на тебя, Розу и вашу мать. Она сама приютила меня в доме, поэтому я до сих пор тут торчу»?

— Конечно, хочу.

Хьюго широко улыбнулся, как способны улыбаться лишь искренне счастливые дети. Он резко рванул вперед, скрещивая руки за моей шеей.

Я не знал, как отреагировать. Обнять его в ответ было чем-то… запретным. Чем-то, на что я не имел никакого права. Пока что. Слева послышалось едва различимое:

— И я хочу.

В этот момент он тихо хихикнул и выбежал из кухни.

Этот маленький, ничего не смыслящий человечек с помощью двух фраз изменил столько, сколько Грейнджер не удалось со своими монологами. И от этого чертовски паршиво…

***

Характерный щелчок, шуршание вещей. Она уже вернулась. Даже интересно, что сейчас будет. Я бы с удовольствием посмотрел этот фильм о двух идиотах, совершивших ошибку прошлой ночью, если бы сам не являлся одним из главных героев.

Грейнджер появилась в проеме кухни. Несколько секунд молчания, потом сухое:

— Привет.

Отвечать даже бессмысленно. Это всего лишь пустое слово, которое не выражает ничего, но заменяет огромный монолог нотаций и угрызений совести, которыми, я уверен, гриффиндорка мучается до сих пор.

Надо же, даже ничего не сказала о том, что мне сейчас вредно курить.

Табачный дым медленно заполняет легкие, проскальзывая по всему нутру, согревая горло. Сладковато-горький вкус отпечатывается во рту. Губы выпускают сероватую пелену. Некий способ успокоиться. Всего лишь самообман. Ничерта он не помогает, но хотя бы создает видимость. Лучше, чем ничего. Впрочем, других вариантов у меня нет.

— Знаешь, твой муженек курил неплохие сигареты, — сказано с натяжкой, кое-где проскальзывает издевка, и мне это даже нравится.

Гриффиндорка лишь пожимает плечами в ответ:

— Тебе виднее.

— Неужели это всё? — чувствую, как ухмылка касается моих губ. — А где же нечто вроде: «Малфой, немедленно выкинь эту дрянь и не смей прикасаться к вещам Рона!»?

— Лучше не начинай, — она устало закрывает глаза, прислоняя голову к стене.

— Почему? Ты ведь сама когда-то говорила, что мне следует возвращаться к жизни, Грейнджер.

— Просто замолчи, — её грудь начинает судорожно опускаться и подниматься.

— Что с тобой, гриффиндорка? Тяжелый денек?

Задеть её как угодно, лишь бы причинить боль. Не знаю, зачем мне всё это. Просто острое чувство, острая потребность исковеркать всю ее гребаную жизнь, как она однажды исковеркала мою. Око за око, верно? Бред. Полный бред — всё, что твориться вокруг, начиная от рыжеволосого мальчишки и заканчивая вчерашней ночью. Всё это пустота, которая затягивает глубже и глубже, мешая вернуться в свои серые мысли, разбавляя поток убеждений и принципов, если они еще остались.

— Да заткнись ты уже наконец! — Грейнджер резко выкрикивает эту фразу и открывает глаза.

Глаза, которые уже покраснели от слез. Мокрые дорожки появляются на щеках. Гриффиндорка начинает оседать на пол, съезжая вниз по стене. В следующий момент мои руки уже держат ее плечи.

— Уйди, Малфой… Прошу тебя, просто уйди… — её голос снижается до шепота.

— Что случилось, Грейнджер?! — плевать на ненависть, плевать на ошибки — это все будет позже, а сейчас один на один с её слезами, ведь иначе не выйдет.

— Пожалуйста… — она отворачивает лицо в сторону, пытаясь не смотреть мне в глаза, — просто оставь меня одну, пожалуйста…

— Что, черт возьми, случилось?! Лучше не выводи меня, гриффиндорка! Ты сама знаешь, чем это может кончиться! — последняя фраза самовольно срывается с языка.

— Я не смогу спасти его! Понимаешь?! Я не смогу спасти его! Через несколько дней он просто умрет у меня на руках… — Грейнджер снова срывается на крик.

Её ноги вновь подкашиваются, и она теряет равновесие, но мои руки очередной раз не позволяют ей упасть.

— Кого спасти? Пациента? — гриффиндорка ничего не говорит, глаза закрыты, а бешеный стук сердца доносится даже до моих ушей. — Грейнджер, ты чего…

Ей снова не хватает воздуха, мне снова не хватает слов. Просто беру её на руки, стараясь не думать о том, что за бред твориться сейчас, и несу до спальни.

Через несколько секунд Грейнджер лежит на своей кровати, поджав колени к груди. Так по-детски, так беззащитно и слабо… Не знаю, что держит меня рядом с ней.

— Драко, — её голос охрип от слез, — не уходи. Просто полежи рядом. Или посиди. Только не уходи.

Она даже не смотрит на меня, когда произносит все эти слова. Так даже лучше. По крайней мере, я бы не смог посмотреть в ответ.

Грейнджер пододвигается, освобождая мне место рядом. Уйти или остаться? Уйти. По всем правилам, параметрам и принципам. Уйти. Здесь ничего не должно держать. Никакой жалости, никаких опасений, никакого беспокойства. Так должно быть. Но, тем не менее, не получается. Что-то притягивает к ней. Именно сейчас. Может, потому, что никогда прежде не видел гриффиндорку в таком состоянии. Может, по другим причинам, о которых я не хочу думать. Ни сейчас, ни когда-либо. Просто остаться. Это ничего не изменит. Я надеюсь.

Ложусь рядом. Грейнджер еле слышно выдыхает. Мне трудно. Ей еще труднее. Раньше бы просто прошел мимо, а сейчас… Сейчас немного иначе.

— Я боюсь потерять его… — шепот гриффиндорки отвлекает меня от мыслей.

— Это ведь всего лишь пациент, — я осторожно провожу рукой по её волосам, пытаясь не сделать чего-нибудь лишнего, — таких у тебя тысячи, но не всех удастся спасти. И это нормально.

— Нет, — надо же, у неё еще есть силы возражать… хотя, это же Грейнджер… — он не должен умереть. Никто не должен умирать, понимаешь?

— Понимаю. Но не всегда получается так, как хочешь ты.

Гриффиндорка ничего не говорит. На секунду перевожу галаза на ее лицо: бессмысленный взгляд направлен куда-то вглубь комнаты, руки сжаты в кулаки, на щеках слезы. Черт возьми, Грейнджер, что ты делаешь со мной…

— Не плачь. От этого легче никому не станет.

— Тебе то что…

И вправду, какая мне разница? Это ведь всего лишь Грейнджер. Занудная зубрилка, магглорожденная, истинная гриффиндорка с вечным упрямством, гордостью, силой и разумом. Её слезы ничего не стоят. Ничего.

Ничего.

И, тем не менее, от них выворачивает наизнанку. Внутри что-то скребет, царапая самую сущность, словно надоедливая муха, жалящая как пчела. Острие впивается в сердце снова и снова. Такое чувство, что этот непонятный яд пропитал меня насквозь, медленно убивая изнутри. Всё, что угодно — лишь бы не видеть ее слез. Просто не находится рядом. Быть как можно дальше. И что вместо этого? Лежим на одной кровати, моя рука гладит её волосы, пальцы гриффиндорки едва заметно сжимают край моей рубашки. Ненавижу всё это…

И нуждаюсь больше, чем когда-либо.

Что-то меняется. Необъяснимо и безвозвратно меняется. От этого погано. Мысли о Грейнджер и её семье вызывают тошноту. Так было и будет всегда. Так просто должно быть, но… Но вместе с отвращением теперь чувствуется что-то еще. Что-то, от чего рушится реальность.

---