Ϟ
Я не решаюсь,
Не решаюсь написать это:
Когда ты умрешь.
© Пабло Неруда «Умершая»

Lily

— Знаешь, иногда я готова вспарывать собственную кожу, чтобы больше никогда не видеть этот мир, не погружаться в ту грязь, которой он замаран. Я хочу сделать шаг с любого моста, упасть в ледяную воду и сделать самый последний вздох, набрав полные легкие обжигающего холода – и больше никогда не стараться выглядеть живой.
— Ты не можешь.
— Я знаю, что я не могу. Я не могу оставить Гарри одного, не могу бросить Джеймса. Но одновременно я не могу терпеть.
— Но ведь всегда есть выход, как и сейчас.
— Вот как? Очередной совет? Я больше не буду причинять себе физическую боль, чтобы вытеснить моральную. Это слишком по-детски, а теперь я выросла.
— О нет, я веду речь не об увечьях.
— О чем же?
— Бумага.
— Вот как?
— Она никогда не предаст тебя, дорогая. Она вберет в себя любую твою слезу, любое страдание, любую муку, любую боль. И никому не выдаст твои секреты. Знаю, что у тебя никогда не хватало воли вести дневник или нечто подобное; но я и не прошу тебя вести летопись всей твоей жизни. Всего лишь выплесни свою боль – и она чернилами будет литься на бумагу, пока не исчезнет. Я иногда пишу письма в никуда, а затем сжигаю их на ветру. Пишу письма им всем; и Курту, и Эмме, и Питу, и Марлин, и Фабиану, и Гидеону, и Эдгару, и Бенджи, и Доркас…

Мой отец. Строгий и отталкивающий. Умер от рака легких, находившись на самой тяжелой стадии. Его с мамой комната закрыта на несколько замков. Она больше туда не заходит, ведь там умирал, задыхаясь собственной кровью, человек, которого она любила. Человек, ненавидевший магию, человек, которого я смогла простить тогда, когда это ему было не нужно. Человек, вместе с мамой даривший мне детство, которое кончилось.
Пит Коллинз. Убит компанией пьяного Малфоя в Лютном переулке. Смешной, немного глуповатый, добрый парень, с которым я так и не сходила на свидание, который нечаянно перевернул на нашей свадьбе оставшийся свадебный торт, чем вызвал бурный всплеск эмоций у Джеймса. Парень, был готовый принять любого человека под свое крылышко. Единственный мужчина, выучившийся на целителя.
Марлин МакКиннон. Вместе со всей своей семьей погибла от руки Пожирателей. Марлин, которая впервые обратила внимание на Курта Кокса, выбиравшая вместе с нами белое платье на свою собственную свадьбу. Несколькими часами позже я увидела его окрашенным в отвратительный цвет крови, оставшийся на ткани после схватки. Марлин, глупо, неуклюже шутившая и любившая рассуждать о философии и политике. Марлин, которая больше никогда не произнесет свою коронную фразу «неужели это совсем не смешно?»
Курт Кокс. Парень-шкаф, спасавший каждого человека на своем пути. Замечательный друг и удивительный брат – брат, бросившийся между своей сестрой и Убивающим заклятьем. Друг, последний взгляд которого встретился с моим. Курт, заступившийся за меня перед Малфоем, Курт, никогда ни с кем не встречавшийся. Курт, влюбившийся в таинственную улыбку Марлин и ее золотистые волосы с первого взгляда. Курт, подхвативший меня на руки на моей собственной свадьбе, и прокрутивший меня в воздухе пару десятков раз. Курт, лукавые глаза которого теперь равнодушно взирают на людей с портрета на кладбище.
Доркас Медоуз. Убита Пожирателями. Маленькая, худенькая, тоненькая, подарившая Гарри его вторую миниатюрную метлу. Доркас, готовая принять в объятия своих бледных и крохотных, как у паука, ручек любого человека с любой бедой. Доркас, оббегавшая все магазины Косого переулка в поисках кактуса в свою коллекцию. Сириус заказал его заграницей специально для нее. До сих пор я вижу перед глазами картину – нелепый горшок с некрасивым кактусом в его руках, когда он медленно приближался к дому, над которым раскрывала пасть Черная метка.
Эмма Брайт. Загадочная девушка, девушка-лучик, как казалось мне раньше, девушка, неизвестно зачем отпихнувшая меня от себя. Я помню то, как она вечно выдувала розовые пузыри из жвачки, накручивала локоны на пальцы и таинственно улыбалась. Девушка, бывшая влюбленная в Северуса в то время, когда ни одна женщина не одарила его этим чувством. Однажды ее нашли лежащей в ванне, полной склизкой, красной воды, окрашенной тошнотворным цветом крови. Левая рука была разрезана от запястья и самого локтя. Я мельком видела нереалистично белое ее лицо, когда сотрудники обычной больницы погружали Эмму в машину. Больше на ее мертвых губах не покажется насмешливая улыбка и ярко-розовые жвачные пузыри.
Фабиан и Гидеон Пруэтты. Похожие друг на друга в каждой вещи. Людям часто казалось, что они – близнецы. Эти братья всегда были готовы прийти на помощь, поддержать за локоть, сказать пару утешительных слов. Они были опорой молодой семьи Уизли и опорой Джеймса. Они никогда не выпивали, только вечный чай с зелеными листочками мелисы. Коробка с оставшейся мелиссой все еще лежит у нас в шкафу. Мы все ее ненавидим. Но выбросить я не могу. Мне вспоминается Фабиан, хлебающий чай из дурацкой фарфоровой чашки, и Гидеон, таскающий пирожные из корзины со сладостями. Их убили Пожиратели, унося этих солнечных людей из тусклого мира.

Я захлопнула небольшую книгу в тисненой обложке и отбросила ее от себя, будто бы этот тонкий дневник был чудовищем, мерзким, таким, что к нему нельзя прикоснуться. Однако ее страницы действительно дышали гнусным, скверным ядом, сочившимся из каждой буквы. Все те люди, жившие на вклеенных фотографиях, жившие и дышавшие моими воспоминаниями, больше не существовали в реальности. Жизнь будто бы устроила гонку на выживание – и в ней проигрывали все, проигрывали и больше никогда не могли принять в ней участие. Сначала никто не мог понять – как это? Что значит – умер? Никто из них не мог умереть; ни братья Пруэтты, ни Марлин, ни Курт, ни Доркас… никто. Иногда я ждала, что дверной звонок раздражающей трелью отзовется в воздухе на прикосновение пальца любого из них; что я открою дверь и почувствую объятия смеявшейся Марлин и добродушного Курта, пущу на свою кухню Фабиона и Гидеона, чтобы те пили мой чай. Холодный или горячий – неважно, главное, с неприятно пахнущей мелиссой. Но ничего этого не было. И не могло быть. Раньше от осознания этого факта подкатывала тошнота к горлу, и слезы жгли уголки глаз, и там, в груди, что-то больно горело, словно каленым железом. А сейчас, когда я раз за разом опускала неживые венки из неживых цветов на могилы неживых людей, оставалось лишь переживать это. Джеймс часто это говорил. «Мы переживем»; «Не плачь, прошу тебя, мы это переживем»; «Ничего с нами не случится, мы переживем это». Что ж, приходилось слушаться единственного совета, который он давал.
— Один, два, три, четыре, — сказала я в пустоту, по механической привычке отсчитывая секунды. До чего – и сама не знала. Иногда до того момента, как любимый человек возвращается с работы. Иногда до прерывания сна Гарри, чтобы воздух разрывался голосом сына, и тишина лопалась на миллионы обрывков. А иногда до ухода гостей из дома, чтобы больше не приходилось притворяться живой.
Профета потерлась о мою ногу, как всегда, чрезвычайно изящно, поднимая на меня взгляд ярко-зеленых глаз. «Глаза ну точь-в-точь как у тебя», – сказал Курт, извлекая еще котенка из своей бездонной сумки. Сколько же времени назад это случилось? Всего-навсего год, а кажется, что с тех пор пролетела целая вечность, и теперь я – немощная, ни на что не способная старуха. Почти рассеяно я пропустила сквозь пальцы шелковистую шерсть. «Назови ее Профетой», – настаивала Марлин. «Отвратительное имя». «Хорошее имя. Пророк по-итальянски. Пусть будет хранить тебя и твоих несносных домочадцев», – встрял Сириус, с диким порывом хохота прижимая к себе расшалившегося Гарри. «Вечно ты со своей Италией носишься». «На самом деле я – Сириано Блэкадино, в этом мой секрет, только молчи».
— Сто двадцать шесть, сто двадцать семь, сто двадцать восемь… — Я бросила быстрый взгляд в окно. За ним была черная, беспроглядная пустота раннего осеннего утра, и ветер чуть трепал унылые, тусклые верхушки деревьев. Их ветки чуть касались окна, словно тонкие ломаные пальцы смерти, и царапали стекло. На них не было ни единого листочка – только голая пустота. С приходом и нарастающей силой Темного Лорда природа словно решила, что лучше всего стоит скрыться, и из-за ее ухода мир окрасился в серые и черные цвета.
— Двести девяносто три, двести девяносто четыре, двести девяносто пять, двести девяносто шесть… — Темный Лорд… Я не боялась этого имени и не верила в него, покуда оно не начало забирать у меня все то, что я так любила. Друзей. Свободу. Спокойствие. Ощущение безопасности. Даже родителей. Отца отобрала болезнь, а маму – обстоятельства, создал которые этот человек. И человек ли он? Самый последний раз я видела свою собственную мать садящейся на поезд. Я в первый раз применила заклятье Забвения – слабое, правда, но этого хватило, чтобы самая дорогая мне женщина стала уверенной в том, что ее зовут Катарина Пэванс (имя моей бабушки и фамилия, которой нарек меня Джеймс в первый день нашей встречи – что может быть удачней?). Катарина Пэванс считает всем своим долгом найти любовь всей своей жизни и родить этому человеку детей. Денег, что выделил ей мой олень, вполне хватит на мирное и счастливое существование. Существование без волшебного мира, любимой дочери, смешливого внука и неподражаемого зятя, которые постоянно подвергаются опасности. «Так для всех будет лучше», – прошептала Мэри мне на ухо, наблюдая за уходящим поездом. И, уверена, была права.
— Пятьсот восемь, пятьсот девять… — О да, так для всех было лучше. Джеймс был нужен Темному Лорду – об этом шептались все члены Ордена, прекрасно зная, что этот человек любит крайности. Либо ты соглашаешься служить ему, либо умираешь. И я знала, каковым будет выбор Джеймса; знала, каковым будет и мой. Лучше умереть, чем предать друзей и самых близких. Дамблодор прекрасно это понимал и позаботился о надежной защите; Годрикова впадина – весьма неприметная деревня на карте, какой бы славой не обладал тот человек, чье имя она носила. Совсем недалеко отсюда выстраивались в ряд люди Грюма, мракоборцы, готовые охранять этот район и все к нему примыкающие. Хранителем нашей Тайны назначили Хвостика, и Джеймс был доволен этим выбором, как мог. Хотя Питер не так много общался с нами в последнее время, он искренне любил Гарри, трепля мальчугана за щеки, и не появлялся у нас в гостях без какой-либо забавной историйки. Эти «историйки» происходили с ним довольно часто (или же не происходили, но Хвостик иногда любил приврать, красочно приукрашивая любую деталь), и он обожал их пересказывать, вытянув ноги у камина. Добрый дядюшка Питер. Гарри даже выучил его имя, правда, не данное при рождении, а мародерскую кличку. К остальным он обращался без прозвищ; Сириуса он весьма мило звал Сирей.
— Семьсот тридцать шесть, семьсот тридцать семь… — Неожиданно я сбилась из счета – из тостера с громким, оглушительным звуком вылетел поджаренная булочка, и рука дернулась к лежащей рядом волшебной палочке. Привычка всех мракоборцев, въевшаяся в мозг. «Никогда не оставляйте волшебную палочку в другой комнате», – каркал Грюм. «Вы же не оставляете позади свои руки или голову. Это – продолжение вашей кисти, и хорошенько это запомните, молокососы. Ваша кисть. Она всегда с вами, верно?». Это было самое первое занятие в школе Аврората. Сириус еще дернул уголком губы и выдохнул мне в ухо: «Кисть всегда с нами, ровно как и нога, да?». Он указал взглядом на деревянную лапу, торчащую из-под мантии Грозного Глаза. Тот это увидел – и, уверена, услышал. Грюм вообще замечал все.
В тот же миг громко и пронзительно прозвенел звонок. Профета, забыв о своей превосходной грациозности, пулей бросилась к входной двери. Джеймса она обожала и даже поначалу царапалась, когда я пыталась прилечь к нему в объятия. Она вообще проявляла истинную ревность, кусая и шипя на всякого, кто подходил к моему мужу. Это было в ее детстве – и до сих пор собственническое чувство не оставило ее. Просто поразительно, как какое-то животное может быть настолько умным.
Я звякала многочисленными замками, отпирая дверь. На их количестве настояли все наши друзья упорно и хором, принося по небольшой задвижке или же замку, самолично приделывая их в самые непредсказуемые точки. Наша дверь смотрелась воистину по-идиотски – со всеми этими средствами защиты, заколдованными и маггловскими.
— Лили.
— Джеймс.
— Гарри?
— Спит.
— Ты?
— Все как прежде. Работа?
— Все как прежде.
Подобный обмен репликами стал нашей традицией, нашим ритуалом, да и паролем в том числе. Мы бросались краткими словами, приносившими облегчение душе – облегчение, что все так, как прежде – а значит, хорошо. Он резко шагнул ко мне и крепко обнял, зарываясь носом в волосы.
— Тебя опять задержали на ночном дежурстве.
— Неспокойное время, солнышко, ты же знаешь. Мракоборцы нужны на каждом углу. А Пожирателей куда больше, чем нас.
— Ты умеешь обнадеживать, — прошептала я, утыкаясь лицом в его рубашку, от которой веяло корицей и мятой. Такой родной запах – запах, приносящий мне чувство некоторого спокойствия, гармонии, чувства, что когда я окутана в этот аромат, как в кокон, ничего плохого не произойдет.
— О, это одна из моих лучших способностей. Необычная толерантность и чуткость. — Он гладил меня по спине. — Ты опять не спала всю ночь?
— Я не могу.
— Не можешь? Что, Профета опять проявляла свои лучшие тиранические качества? Меня же не было дома. — Я подняла голову. Его глаза смеялись.
— Дело не в этом исчадии ада.
— Полегче с выпадами в сторону моих преданных фанаток! — Я не смогла сдержать смех, и он просиял. — Так-то лучше, солнышко. Обожаю, когда ты улыбаешься.
— Что ты будешь есть?
— Какие варианты?
— Я нажарила тостов, но могу быстро приготовить что-нибудь и…
— Не стоит. Лучше поспи.
— Нет.
— И как я мог забыть, что имею дело с Лили Эванс?
— Поттер.
— Нет, Эванс. Лили Поттер очень милая и отзывчивая девушка. Она никогда не упрямится и слушает своего мужа во всем, о чем бы он ее не просил. Она спит по ночам и не насилует собственный мозг, без движения сидя на кухне часами. Почему ты так на меня смотришь – думаешь, я не знаю, чем ты там занимаешься, женщина?
— Я никогда не знавала никакой Лили Поттер. Судя по всему, Лили Поттер какая-то мужская угодница без собственной точки зрения. И ей чужды человеческие волнения и…
— Желание сидеть на кухне часами. Я уловил ход твоих мыслей. — Я тихо захихикала.
— Именно. Тосты с клубничным джемом, я угадала?
— Я настолько предсказуем? — Его взгляд натолкнулся на лежащую на полу книгу. Ее переплет нелепо выгнулся, и несколько страниц смялись. Пожалуй, я слишком зло ее отбросила. — Только не говори, что ты опять…
— Я ведь не все время сижу на кухне без дела.
— Это не смешно, — он покачал головой, захлопывая ее. — Это вовсе не смешно, Лили!
— Она – единственное, что помогает мне сохранить рассудок. — Хорошее настроение улетучилось, как тонкий дымок под порывами жестокого ветра.
— Нет, не единственное, — прорычал Джеймс, — и, клянусь, я убью Макдональд за эту идею! Я ненавижу эту книгу!
— Я тоже ее ненавижу!
— Я ненавижу, когда ты в нее пишешь или читаешь ее!
— А я ненавижу то, что я читаю и пишу!
— И зачем она тебе нужна? Похорони ее вместе с ними, Лили!
— Я – не – могу!
— Почему?! — он сорвался на крик, и в ту же секунду из комнаты Гарри послышался грозный крик, отдаленно напомнивший мне слово «папа». Морщинки в уголках глаз Джеймса мгновенно разгладились, и он быстро взял меня за руку.
— Давай не будем ссориться из-за этого. Хорошо?
— Извини. — Я закусила губу. — Не хочу ссориться с тобой.
— Я тоже не хочу этого. А теперь давай пойдем к моему сыну, чтобы он вновь мог дергать меня за ресницы.
— Он не дергает тебя за ресницы!
— Это только ты так думаешь.
— Гарри – самый добрый мальчуган во всей Вселенной.
— О да, несомненно. И кроткий.
— И кроткий.
— Это был сарказм. Он тиран. И расчетливый тиран. Он хочет, чтобы ты его защищала от моих слов и думала, что это клевета – и вуаля, удалось!
— Замолчи, — я улыбнулась. Странное сегодня у меня было настроение.
— Вот мой Гарри, — проворковал Джеймс мгновенно, лишь вступив в детскую. — Мой ты красивый паренек. Все девушки будут у твоих ног. Ты ведь пойдешь в свою маму и папу сексуальностью, да? — Я закатила глаза.
— Ему нельзя такое говорить.
— Ему можно такое говорить.
— Ты воспитываешь в нем росточки нарциссизма.
— Думаешь, он понимает, что я говорю? — Джеймс обезоруживающе улыбнулся.
— Он привыкнет к этим словам, как и ты, и будет похож больше на Малфоев, чем на Поттеров. Ручаюсь, они воспитывают детей именно так.
— Что ж, это весомый аргумент. — Я потрепала мужа по лохматой макушке. До чего он мило выглядел с по-домашнему закатанными рукавами, съехавшими на кончик носа очками, взлохмаченной шевелюрой. Гарри что-то отчаянно верещал, вцепившись в указательный отцовский палец, и я беспрестанно улыбалась. До чего они были похожи – и отец, и сын, с одинаковыми непослушными вихрами, острыми коленками и мягкими чертами лица. Только глаза у него были мои – миндалевидные, приятного зеленого цвета… как у Профеты. Замечая несомненное сходство Джеймса и Гарри, я часто вспоминала тот сон. Неужели я увижу Гарри эдаким взрослым парнем, обнимающим рыжеволосую девушку? И со странным шрамом на лбу? Именно он не давал мне покоя, ведь сынок, хоть и отличался тягой к приключениям, очень редко резался или ударялся. По крайней мере, лоб он не царапал уж точно. Возможно, это впереди – хотя какой смысл в том, чтобы искать оправдания вымышленному шраму? Это был всего лишь Сон, хоть он и предрек нашего сына и подарил ему имя. Желание назвать новорожденного правильным именем пришла в голову практически сразу — после поттеровской идеи фикс наречь ребенка Максимилианом. Сириус, помнится, минут пятнадцать катался по полу, давясь от смеха. Мой вариант удовлетворил его… в отличие от варианта обиженного Джеймса.
— Как я его люблю, — сказал Джеймс, с нежностью смотря на сына. — Он уже играет в квиддич, как Бог! Я отдам его в спортивную секцию и ты меня не остановишь.
— О, я даже не буду пытаться.
Он засмеялся.
— Вот и правильно.

~ - ~

— Мерлин, кого к нам занесло? — возмутился Джеймс, не убирая руку с моей талии. Еще минуту назад по телу разливалось блаженное состояние счастья — весь прочий мир не имел значения, когда губы мужа соприкасались с моими, и его пальцы очерчивали узоры на моей спине. — Впрочем, мне все равно, нас нет дома. — Он вновь поцеловал меня, соприкасаясь своим языком с моим, и одновременно со мной застонал.
— Джеймс, — прошептала я, покрывая короткими поцелуями его щеку и вдыхая свежий аромат мяты. — Это важно. Слышишь, как звонят? Кто-то нажал пальцем на кнопку и не отпускает ее.
— Ну и пусть, — он потянулся ко мне опять, но мне пришлось со смехом его оттолкнуть.
— Когда этот посетитель уйдет, ты от меня не скроешься.
— Не сказать, чтобы я была особенно против. — Я спустилась с его коленок, одернула домашний сарафан и поспешила в прихожую. Факт неожиданного появления неожиданного гостя меня вовсе не радовал. Я так давно не чувствовала вкус губ Джеймса и его потрясающий аромат мяты, что меня разрывало на куски. Я не могла без него – ни физически, ни духовно, – и полностью зависела.
И вновь повторилась процедура с открыванием замков, щелканьем цепочек и задвижек.
— Ты, — сказала я. И сделала шаг назад.
Ремус.
Милый, добрый, мудрый, верный и такой родной Ремус, точно огромная добродушная собака. Он изменился. И мы все боялись за него, и в то же время его самого – до мурашек, рассыпавшихся по коже. Почему это происходило? Почему друзья, всегда любившие его, державшиеся за него, повторявшие, что он прежде всего человек, а не оборотень, начали бояться его? О, причина была проще некуда. Он потерял контроль, и до сих пор та картина являлась мне во снах, обагренная кровью и сгустками крови.
Я помнила далекую битву мракоборцев, когда еще не был зачат Гарри, когда я выторговала разрешение сражаться по-настоящему, когда я чувствовала за своей спиной крепкую спину Джеймса, и мы бились плечом к плечу, рука к руке, ослепленные вспышками заклинаний, оглушенные шорохом мантий и десятков подошв. Где-то вдалеке, Сириус, обращенный в черного, как и та ночь, пса, кусался и выл, и драл людей когтями, и злобно лаял, и метался, будто в пламени, и снова выл – только от боли. Еще дальше Ремус что-то кричал, срывая горло и голос, кричал заклинания или же слова предупреждения – мы не знали, не слышали, не понимали.
А потом из-за черной тучи показалась круглая, светлая, непривычно яркая для темного мира луна, как сырная головка, мерцающая таинственным серебристым светом. Я не придала этому особого значения, пока Джеймс рядом со мной не оглушительно заорал имя Люпина и бросился туда, ближе к нему, на ходу превращаясь в стройного тонконогого оленя. Я бросилась вслед за ним, по отпечаткам копыт в сырой черной земле, уворачиваясь от вспышек заклятий, и затем…
Огромный серый волк стоял на задних лапах, будто человек; он рычал так грозно, что стыла кровь в жилах, размахиваясь крупными лапами, хлеща воздух когтями размером с мою кисть. Люпин. Это был Люпин – родной, безобидный, которого я так хорошо знала когда-то. Я не верила в то, что это был он. Гибкий черный пес скулил, жалобно и протяжно, наскакивая на это колоссальное животное, преданно лизал оборотня, привлекая внимание. Тот успокаивался; я застыла в немом изумлении, смешивавшемся с ужасом и восторженностью, наблюдая за тем, как оборотень прикрывает глаза, и как олень шумно его обнюхивает. А за какую-то секунду изменилось абсолютно все.
Алая вспышка – это Пожиратель метнул оглушающее заклинание в оборотня. Только вот тому было все равно. Поле брани огласилось громогласным рыком, и одной лапой Люпин ( это не может быть он) отбросил двух своих преданных друзей. Пес громко завизжал, рухнувший на землю; я слышала мерзкий хруст его ребер. Еще удар – и олень, поднимавшийся было с земли, опираясь на тонкие стройные ноги, отлетел на десяток метров, падая с оглушающим ударом. Затем раздался рваный, хлюпавший свист, и голова Пожирателя с длинными волосами, орошая воздух сотнями красных брызг, упала к моим ногам. Я не понимала, что было дальше, – меня вывернуло наизнанку, и багровая трава покрылась следами рвоты. После этого последовал резкий удар тяжелой лапой по ребрам, кислород из моих легких улетучился, и на какой-то ужасный миг казалось, что я не помню, как дышать – перед глазами все поплыло, и я рухнула на замаранную землю лицом.
Первый и последний раз, когда я сражалась. Первый и последний раз, когда Ремус потерял контроль.
С тех пор он редко виделся со мной – встречая меня в Аврорате, он быстро кивал и еще быстрей отворачивался. Он чувствовал вину передо мной… ровно как и я. В этом разрыве я сыграла не последнюю роль – он тогда навестил меня в больнице Святого Мунго, меня и Сириуса, с глазами, будто у брошенного котенка, а я вскрикнула и заползла в угол широкой кровати, нелепо закрываясь одеялом. Страх перед ним был куда сильней чувства жалости и любви. Люпин стоял и просто смотрел на меня. А потом хлопнул дверью. Я показала ему, что такой Ремус мне не нужен – показала то, чего он всегда больше всего боялся. Мне было очень стыдно перед ним, но что-либо изменить у меня не было шанса. Он даже не пришел посмотреть на новорожденного Гарри. И та связь, что существовала между нами, была безнадежно разорвана. И как я знала, Ремус Люпин был не из тех людей, что готовы склеивать осколки разбитого стакана воедино, лишь бы воссоздать его подобие.
А сейчас он стоял напротив меня, и за его спиной лились потоки сильного дождя, будто бы погода рыдала из-за его возвращения.
— Я, — отозвался Ремус. В его руках непривычно ярким цветом алела роза – пылающее пятно на фоне серости остального мира. И в пальцах был зажат белоснежный конверт.
— Привет.
— Лили, — в его голосе звучала такая боль, что меня затошнило. Он был надломленным, хриплым, и в нем сочилось нечто острое, жгучее, словно слезы. — Ты нужна мне. Прямо сейчас.
— Проходи, — прошептала я и распахнула дверь шире. Он просочился в проход, стараясь не докасываться до меня, и, точно ребенок, цепляясь за розу и конверт. — Что произошло?
Он покачал головой.
— Я не смогу рассказать. Не смогу. Просто… просто читай. — Он небрежно всучил мне в пальцы конверт – я чувствовала, как дрожит его рука.
— Что случилось, Луни? — Джеймс шагнул к нему и крепко обнял за плечи. — Что случилось?
— Читай, — эхом повторил тот свои слова в ответ. Джеймс, сильно придерживая его, повел на кухню. Душа подпрыгивало к горлу; почему он выглядит так, будто чья-то жестокая рука разорвала ему грудь и вытащила сердце изнутри? Я безумно нервничала, и дрожь распространялась по моему телу. Трижды я пыталась вытащить сложенный листок бумаги из конверта – и трижды дрожь в запотевших пальцах меня подводила.
— Ремус, — произнесла я тонким голосом, — кто-то погиб?
— Читай, — он помотал головой. — Читай, я не могу этого сказать, я просто… просто выпрыгну из окна и… — Он резко выдохнул.
— Давай я помогу, — рука Джеймса обвила мою талию, и это придало мне сил, как и всегда придавало. Подвижные пальцы одним легким движением извлекли листок, развернули, и я впилась взглядом в строчки.