Месяц (и еще немного) спустя…

– …и вот мы снова возвращаемся на поле после рекламы! Для тех радиослушателей, которые только что настроили нашу волну, напоминаю, что с вами ваш верный и бессменный спортивный комментатор – Фабиан Пруэтт…
– … а также его блистательный напарник – Гидеон Пруэтт! И мы приветствуем вас в школе чародейства и волшебства Хогвартс, на третьей игре сезона, матч Гриффиндор – Пуффендуй!
После этих слов стадион взорвался аплодисментами, радостными криками и хлопками петард. Школьный оркестр разразился тушем. В клубах разноцветного дыма и целом море пестрых курточек то тут, то там раздавалось львиное рычание или барсучье фырканье. Ученики обливались сливочным пивом, обсыпались орешками и бобами «Берти», хохотали, цеплялись друг за друга, махали флагами и махали игрокам, со свистом проносящимся мимо трибун. Изредка было слышно истеричные вопли шестикурсниц: «Джеймс, Джеймс!». Или «Майлз!», или «Сириус, ты видела, это Сириус!». И над всем этим то и дело золотом разливался гул гонга, возвещающий об очередном голе.
День для матча выдался просто чудесный.
Впервые за долгое время небо над долиной сияло лазурной чистотой и поднялось так высоко, что казалось, будто голоса братьев Пруэтт разносятся далеко над крошечным пестрым стадионом, до самых гор и даже дальше. Солнце светило так ярко, что все с непривычки жмурились и морщили носы, а игроки то и дело закрывались от него рукой. Но даже это не могло испортить того яркого, конфетно-праздничного настроения, которое завладело школой, как только её ученики проснулись и увидели за окном не стену ливня или мокрого снега, а косые лучи первого настоящего тепла.
А сейчас это настроение перекинулось на стадион и схлестнулось в нем, как в чашке.
Игра была ожесточенная.
Пуффендуй был явно настроен на победу и закатывал один мяч за другим. Пуффендуйцы чуть не плакали от радости, гриффиндорцы тоже готовы были разреветься, но по другой причине. Дирк Крессвелл, здорово похудевший и ослабевший после болезни, пропустил уже двадцать голов, в то время как его команда забила всего пять. Ситуация накалялась, Дирк страшно переживал и злился, из-за чего пропускал все новые и новые мячи. К тому же, после двадцатого капитан сделал ему замечание («Черт возьми, Крессвелл, пропустишь еще один, и клянусь, я тебя поимею этой битой! Соберись!»), Крессвелл окончательно распсиховался и чуть было не пропустил двадцать первый. К счастью, ему удалось каким-то чудом перехватить хитрую подачу в самый последний момент, и даже не свалиться с метлы.
– Какой выпад! Ты видел это, Гидеон?! – завопил Фабиан в микрофон, стараясь перекрыть радостный вопль болельщиков со стороны гриффиндорской трибуны. – Вратарь команды Гриффиндора остановил знаменитый крученый Аманды Джексон, охотницы Пуффендуя!
– Да, Фабиан, а тебе известно, что этот прием впервые был использован охотником «Холлихедских гарпий» в тысяча девятьсот… СВЯТЫЕ ЕДИНОРОГИ, БЛАДЖЕР СБИВАЕТ КРЕССВЕЛЛА С МЕТЛЫ! – вдруг заорал Гидеон под всеобщий, оглушительный «а-ах!». Ученики повскакивали со своих мест и навалились на ограждения, чтобы посмотреть, цел ли многострадальный вратарь.
– Вы только посмотрите, какая неудача! – простонал Фабиан. – Вратарь Гриффиндорцев, Дирк Крессвелл выбывает из игры. Он поднимается с земли… да, он в порядке… кажется, ругается и кричит что-то в сторону пуффендуйских загонщиков! Слишком поздно, Дирк! Какая жалость…
– Да, теперь Гриффиндору не видеть победы, Фабиан. Если только ловец команды не поймает снитч до конца матча!
В этот самый момент комментаторской трибуны, ноздря в ноздрю пронеслись два размытых пятна, красное и желтое, так что ветер встрепал комментаторам волосы. Ловцы двух команд вели отчаянную охоту за золотым мячиком, пока загонщики Гриффиндора отгоняли от колец все, что летает, а охотники лихорадочно пытались забить Пуффендую хотя бы еще один мяч.
– В этой игре у него серьезный соперник, Гидеон! – прищелкнул языком Фабиан, следя за тем, как ловцы носятся туда-сюда по стадиону, преследуя снитч. – Реджинальд Стоун обладает просто орлиным зрением!
– В это время мяч устремляется к воротам Гриффиндора! – встрял Гидеон, выхватывая микрофон у брата. Фабиан вцепился в волосы. – Майлз Тринки обходит одного защитника, другого.. уворачивается от бладжера и-и-и…
Стадион вздохнул.
– Да! Охотник Гриффиндора, Сириус Блэк, временно играющий на месте Марлин Маккиннон, отнимает у него квоффл и устремляется к кольцам Пуффендуя! Ну же… давай, Сириу-ус! ДА!
Гидеон с такой радостью влупил в гонг, что он прогудел в два раза громче обычного.
– Черт побери, да, это было красиво! – закричал Фабиан. – Это было потрясающе, счет двадцать – шесть в пользу Пуффендуя! А спонсор нашего радиоэфира – магазин волшебных приколов и шуток «Зонко»! С «Зонко» вы всегда непредсказуемы! Что там со снитчем, Гидеон?
– Поттер и Стоун преследуют снитч и, я не побоюсь этого слова, это решающие минуты матча, Фабиан, решающие минуты, все зависит от них, все зависит от… да что он такое делает?!
Стадион зашумел в два раза громче, потому что в этот самый момент Джеймс Поттер вдруг прервал охоту и направил метлу к гриффиндорским трибунам. Никто даже не успел понять, что к чему, как он подлетел к трибуне, схватился за бортик и закричал:
– Мне нужна моя удача! Эй, где моя удача?!
Под радостный хохот и добродушный свист гриффиндорской трибуны, одна из девушек поднялась со своего места. Улыбаясь, она бодро сбежала по ступенькам, придерживая одной рукой длинную юбку, так что мелькали сапожки и голые коленки, а другой – берет, норовивший сползти с рыжих волос. Очутившись у бортика, Лили Эванс обвила капитана за шею, и они горячо поцеловались на глазах у всей школы, преподавателей и родителей.
Трибуны захлебнулись бурным восторгом, на секунду забыв и про матч, и про счет.
Ведь Джеймс Поттер и Лили Эванс порой не менее яркое представление, чем квиддич.
Джеймс немного увлекся, поэтому, чтобы вернуть его на метлу, Сириус бросил погоню за квоффлом и за шкирку оттащил его от трибун.
Матч возобновился, а Лили, смеясь, помахала Джеймсу на прощание, послала ему сладкий воздушный поцелуй и поспешно вернулась на свое место.
– Это было очень мило! – прокричал ей Ремус, когда Лили снова села на свое место и запустила руку в пакет с орешками в шоколадной глазури, который держал Люпин. – Хотя я помню, на четвертом, пятом и шестом курсе ты почему-то отказывалась это делать!
Лили оторвалась от происходящего на поле и уставилась на Ремуса. Он как ни в чем ни бывало закинул в рот пару орешков. Лили фыркнула и легонько толкнула его локтем в бок, после чего они оба засмеялись.
– Кого ты там высматриваешь?! – закричала Лили Ремусу на ухо, когда увидела, что он опять вытягивает голову, глядя на трибуну преподавателей. Шум стоял невообразимый, общаться можно было только там.
Ремус быстро оглянулся на неё и не нашелся, что ответить. Сказать, кого он искал не мог, потому что вокруг сидела куча одноклассников, но, к счастью, Лили всё поняла и не стала ничего говорить, только широко улыбнулась и взяла Ремуса под руку.
Через несколько минут, под оглушительный гул гонга и шквальный вопль трибун, Джеймс поймал снитч, и Гриффиндор выиграл с перевесом всего в десять очков. Пуффендуйцы приземлились такие злые, словно готовы были перегрызть метлы противников в кучу щепок. Но руки пожали исправно – все-таки игра получилась зрелищная.

После матча Лили ненадолго забежала в раздевалку – лично поздравить Джеймса, а когда вернулась, увидела, что вся их компания так и не ушла со стадиона. Толпа рассасывались медленно, у входа все еще толкалось очень много людей, отовсюду раздавался смех, поздравления и остатки стадионного шума – пищалки, гудки и редкие хлопушки. Маленькая группка гриффиндорцев и парочка залетных с других курсов собрались под трибунами, прямо возле выхода, там, куда не проникали цепкие взгляды преподавателей. Судя по звону бутылок и звонким голосам, они уже начали праздновать. Уром перед игрой Лили слышала краем уха, как Джеймс и Ремус обсуждали какую-то сумку, спрятанную под трибуной. Теперь ясно, что это была за сумка.
Улыбаясь, Лили пригнулась, пролезла под деревянной балкой и присоединилась к своим, как раз в тот момент, когда Ремус достал из сумки еще несколько бутылок со сливочным и обычным пивом. Свет сюда попадал косыми лучиками, пахло деревом и соломой. На одной из балок сидел Питер и доедал остатки попкорна из большого пакета, рядом с ним щебетали какие-то девчонки с шестого курса, с лицами, расписанными красками гриффиндорского флага. Вокруг толпилось еще человек шесть или семь с разных курсов, в центре компании распинались близнецы, а чуть в стороне от них Ремус и Роксана шумно спорили о первенстве факультетов с парочкой заносчивых пуффендуйцев, которым, впрочем, тоже дали по пиву в руки.
– …ей-богу, комментировать матчи с участием Поттера становится всё скучнее и скучнее! – сипло возмущался Гидеон, помахивая полупустой бутылкой. – Хоть бы ради приличия попытался разок кому-нибудь проиграть!
– Эй! – возмутилась Лили, чуть не подавившись сливочным пивом. Она сидела на балке рядом с Ремусом. – Это так ты радуешься победе любимой команды, Гидеон Пруэтт?!
Все добродушно засмеялись.
– Ну, без тебя бы у нас точно ничего не получилось, – негромко заметил Ремус и смешки стали громче. Лили скорчила милую рожицу и дернула Ремуса за длинный помпон, свисающий с шапки.
– Да, Гидди! – Фабиан обхватил брата за плечи. – Хочешь, чтобы мы проиграли, на финальной игре попроси Поттера чмокнуться с тобой!
Поднялся хохот.
– Ой, да пошел ты! – засмеялся осипший Гидеон и высоко поднял свою бутылку. – За Гриффиндор! За победные двести десять очков и чудодейственный поцелуй!
Поднялся хохот, все принялись чокаться сливочным пивом, близнецы зарычали первыми и все по очереди и с разной степенью отдачи подхватили добрую традицию, но тут в их семейное рычание вклинился еще чей-то голос. Ребята осеклись и обернулись.
С ними говорил Генри Мальсибер. Он стоял у выхода, облокотившись одной рукой на высокую балку, а другой упершись в бок. У него за спиной маячила Гринграсс в белом полушубке и еще парочка скользких типов со старших курсов. Все курили.
– …да-да, поздравляю вас, – когда рычание стихло, ленивый, манерный голос слизеринца стал отчетливо слышен. – А если бы Эванс еще и ноги перед ним раздвинула прямо на трибуне, снитч бы сам прилетел. Прямо туда. Ну, на трибуну, я имею в виду.
Слизеринцы заржали. Гидеон и Ремус одновременно выхватили палочки, но Лили перехватила ближнего к ней Ремуса.
– Не надо, Рем! Гид!
Гидеон застыл как вкопанный и, чтобы дать выход эмоциям, сплюнул на землю между собой и слизеринцами. Те издали недружное улюлюканье и презрительно засмеялись, а Мальсибер рассмеялся, глядя на Пруэтта и ласково почмокал губами.
– Мальсибер просто снова размечтался, вот и всё, – Лили смерила слизеринца взглядом, полным отвращения.
– Или он просто заранее ссытся от страха, – добавил Фабиан, нахально откинув голову назад. – Потому что понимает, что с ними будет в финале, да? – и он несколько раз красноречиво ударил себя кулаком по ладони. – Что будет, когда Марлин очнется… и вернется в команду, правда, Мальсибер?
Слизеринцы скорчили рожи, Мальсибер сузил темные глаза.
– Мечтай, уродец, – прорычал он. – А ты, Эванс, отсосешь у меня, после того, как мы вас поимеем, поняла?
Лили фыркнула, отпивая из бутылки и показала Мальсиберу средний палец.
– Запомни это, – Мальсибер щелкнул пальцами, указав на Лили, а потом посмотрел прямо на Роксану. – Эй, Малфой.
Роксана дернулась и резко оглянулась на него. На секунду повисла крайне натянутая пауза, а потом тонкие губы Мальсибера дрогнули в издевательской усмешке.
– Как дела, птичка?
Простой вопрос почему-то подействовал на Роксану как удар хлыста. Она спрыгнула с балки, выхватив палочку, но тут слизеринцы вдруг переполошились и дернули от трибун, а через мгновение и тайное сборище услышало грозный голос мадам Трюк совсем рядом с их гнездышком. Все тут же спрыгнули с удобных балок, похватали свои вещи и бросились наутек, давясь смехом. Роксана убегала с гриффиндорцами, но, прежде чем покинуть трибуну, не выдержала и оглянулась. Мальсибер говорил о чем-то со своими друзьями, торопливо пересекая холм. Словно почувствовав её взгляд, он обернулся на ходу и даже издалека Роксана увидела, как он смеется.

Новости о внезапно найденном лекарстве быстро разлетелись по волшебному миру.
Всего за месяц, добытый Джеймсом образец лекарства разросся до обширных тысячных партий и стал куда доходнее, чем золото, лунные камни или драконья кровь. Его продавали в Косом переулке, спекулировали в Лютном переулке и толкали через объявления в газетах.
За одну порцию этого зелья иные волшебники готовы были продать дом и отдать все свое золото, а кое– кто – и пойти на преступление. Министерство изо всех сил пыталось удержать ситуацию под контролем, но истерия, захватившая общество, била через край. Сообщали даже о смертельных дуэлях за чудодейственный флакон. Однако, даже это не могло испортить радость общества по поводу долгожданного выздоровления. Небо над волшебным миром еще никогда не казалось таким тяжелым и тревожным, как в эти зимние месяцы. Но теперь в тучах наконец-то показался просвет и первые лучи спокойного весеннего солнца упали на уставшие крыши. Мир пропитался ароматами мяты и надежды, почти так же быстро, как пару месяцев назад пропитался кровью и отчаянием. Проклятые приходили в себя, похудевшие, измучанные, но счастливые волшебники и волшебницы заполняли своими снимками передовицы «Пророка», тесня никому не интересные заметки о безрезультатности поисков первоисточника лекарства.
Как только стало ясно, что чума отступила, со всех магазинов сняли табу, вернув свободный доступ к товарам. Школьная администрация перестала так тщательно проверять почту и продукты, вследствие чего в день матча столы в гостиной Гриффиндора просто ломились от всевозможной снеди и напитков – как в старые-добрые времена.
Причин для радостей у факультета не было очень давно, поэтому праздновали так, будто не матч выиграли, а одолели Волан-де-Морта. Музыка до крови из ушей, вопли, контрабандный школьный алкоголь – в общем, всё, как Джеймс любил.
Растянув в руках гигантский гриффиндорский стяг, он вскочил на ближайший стол, под чудовищные басы «Диких сестричек» вскинул багровое знамя над головой и огласил гостиную победоносным рыком. Радостное рукоплещущее море вокруг отозвалось ответным раскатом.
– Что это было?! Я вас не слышу! – заорал Джеймс во всю мощь легких, но его все равно не было слышно в творящемся вокруг безумии. Школьники бесновались, вопили, орали и обливались пивом. Ад, короче говоря. – Я хочу слышать ваш РЕ-Е-ЕВ!
Толпа отозвалась еще одним раскатом, на этот раз громче и яростнее. Глава гриффиндорского прайда удовлетворенно улыбнулся, бросил кому-то стяг и за обе руки втащил на стол свою любимую львицу – смеющуюся Лили с волосами, немножко мокрыми от сливочного пива, как у многих других.
– За Гриффиндор! – проревел Джеймс, одной рукой обнимая Лили, а другой вскинув свой кубок, в который заботливые руки Мародеров намешали жгучую смесь из огневиски, тыквенного сока и бодроперцовой настойки.
Факультет заревел в третий раз, вскидывая кубки. Сделав несколько великанских глотков, Джеймс с размаху бросил недопитый кубок на пол, так что остатки пойла попали на близстоящих (те пришли в буйный восторг), после чего схватил Лили и крепко поцеловал взасос – на радость зрителям.
– Еще немного и она откажется целоваться с тобой наедине, Сохатый! – прокричал Ремус, когда Джеймс оставил Лили танцевать с подружками, а сам подвалил к Мародерам, стоящим у окна, рядом с пивной бочкой. – Придется звать публику, чтобы поцеловать её в нашей спальне!
Мародеры заржали, Джеймс, весь красный и взъерошенный, с очками набекрень, обхватил Ремуса за шею.
– Ды сито ты говорись! – просюсюкал он, притягивая к себе друга и вдруг сделался томно-серьезным. – А может ты ревнуешь, Лунатик?! А? Может ревнуешь? Да ладно, не ревнуй! Ну же, иди сюда, принцесса! – под гогот Сириуса и Питера он навалился на Ремуса широкой капитанской грудью, делая вид, что собирается и его поцеловать взасос.
– Иди в жопу, Сохатый, я еще не настолько пьян, чтобы лизаться со всеми подряд! – Ремус брезгливо увернулся и со смехом оттолкнул от своего лица его слюнявую рожу. Впрочем, Джеймса это только развеселило, он вытер лицо рукавом и другой рукой с кубком обхватил за шею еще и Сириуса.
– Черт возьми, Бродяга! – простонал он и громко икнул. – Как ты подал этот мяч, я чуть с метлы не наебнулся, так переживал! Я тебе прямо по гроб жизни за него буду обязан! – он вдруг вгляделся в толпу слегка пьяным, плавающим взглядом и шумно втянул воздух, поправив очки. – Мерлиновы яйца, это Анжела и Кристен с шестого?
Все Мародеры как по команды повернули головы. Две шестикурсницы прямо во время танцев слились в поцелуе – с языками, руками и всем остальным.
– Когда она успела отрастить такие буфера? – пробормотал Джеймс, лохматя волосы. Сириус усмехнулся в свой кубок, Питер незаметно поправил резинку трусов. – Я в ах…
– Лично меня устраивает и первый размер, спать не так жарко, – Сириус сунул свой кубок Питеру и с улыбкой протиснулся боком в толпу, разглядев в море алых стягов и лохматых грив, единственные на весь Хогвартс белые волосы своей подружки.
Питер по очереди отпил из двух кубков, пританцовывая на месте во все глаза таращась на горячий поцелуй шестикурсниц, собиравший вокруг себя все больше зрителей.
– Слушай, Сохатый, ты еще подрочи на них! – усмехнулся Ремус, наблюдая за Джеймсом.
– А что? – спросил Джеймс, не отрываясь от интересного зрелища.
– Эванс на тебя смотрит, – вздохнул Ремус, махнул Гидеону и Бенджи и отправился к ним вместе с Питером, по пути хлопнув Джеймса по предплечью. – Анжела, конечно, красивая, но, по-моему, она того не стоит, согласен?
– Сравнил! – фыркнул Джеймс ему вслед и все-таки бросил вороватый взгляд на Лили.
Лили болтала с Алисой и еще какими-то девчонками, время от времени поглядывая на Джеймса. Поймав его взгляд, она улыбнулась, да так, что Джеймсу показалось, будто у него в груди разбился старый кувшин с горячим медом.
Вот она, его Лили. Стоит здесь, живая, здоровая, цветущая, как и всегда. И как будто не было тех страшных недель, проведенных у её постели. Теперь это казалось жутким сном, полузабывшимся, истершимся...
В самом деле, Джеймс с трудом мог вспомнить подробности тех кошмарных дней. Как будто его память из жалости над его рассудком, поспешила стереть все самые ужасные детали. Все слилось в одно большое чавкающее болото душераздирающих сцен, бессонных ночей и липкого, ледяного страха. С каким трудом они из него выбирались – теперь совсем не хотелось об этом вспоминать. А вот о чем Джеймс вспоминал довольно часто, так это о том, как впервые встретил Лили в Хогвартсе, после того, как её выпустили из больницы святого Мунго…
В тот день впервые выглянуло солнце – и снег в окрестностях Хогвартса начал таять. Повсюду бежали ручейки, лед трескался под ногами, вода сверкала на солнце, воздух, до этого дня безлико-холодный, наполнился запахами. Джеймс стоял неподалеку от главного выхода, овеваемый весенним, теплым ветерком, шмыгал носом, топтался и курил одну сигарету за другой, закуривал, делал пару затяжек и выбрасывал, чтобы снова полезть за пачкой в карман куртки. Он знал, то Лили должна вернуться в школу именно в этот день, она дважды подтвердила это в письме, написанном немножко корявым почерком.
Но все равно ужасно переживал. А вдруг что-то пошло не так? Её и так продержали там на две недели дольше положенного, вдруг решили подержать еще? Если решат задержать её еще хотя бы на день, он не выдержит, и сам переберется в Мунго, что бы там ни говорила Макгонагалл…
Джеймс как раз затянулся поглубже, когда за изгородью мелькнули две человеческие фигуры. Он замер, во все глаза глядя перед собой, медленно выдыхая дым и все еще держа сигарету у рта.
Лили вошла в ворота школы в сопровождении пухлой, строгой медсестры из Мунго. На Эванс была надета короткая теплая куртка и длинный черный шарф. Из-под короткой шерстяной юбки, больше похожей на обрывки какой-то ткани торчали две тонкие, почти кривые ноги в грубых ботинках и черных колготках. Темная одежда, внезапно ставшая ей велика, бледное личико со следами недавней болезни в виде кругов под глазами, огненно-рыжие волосы, плещущиеся на ветру.
И ярко-красные губы.
Наверное, целую минуту Джеймс просто стоял и пялился на неё. Тяжело дышал и пялился, пока пепел с его сигареты падал в бегущую под ногами воду. А Лили медленно шла от ворот к школе. Так медленно, так тяжело, словно прошагала до этого всю Шотландию и еще парочку стран. Её взгляд был прикован к Джеймсу, губы дрожали.
А потом Лили вдруг сделала странный, нетерпеливый жест руками, хныкнула, подогнув на ходу колени и сорвалась с места.
В этот момент Джеймс тоже очнулся и рванул ей навстречу.
Лед трескался под их ногами, вода брызгала во все стороны, солнце горело в каждой капле и пылало на волосах, выбившихся из-под шарфа. Лили буквально запрыгнула на Джеймса, обвила его руками и ногами в этих смешных тяжелых ботинках. Он покачнулся, но устоял, переступая с места на место и крепко обхватывая Лили руками. Она рыдала так безутешно и бурно, что даже у суровой медсестры, наблюдавшей за ними со стороны, внезапно зачесался нос, так что она поспешно отвернулась и полезла за платком.
Лили цеплялась за Джеймса, как коала, спасенная из лесного пожара, ощупывала трясущимися руками, словно пыталась убедиться, настоящий он Джеймс Поттер, или нет. А он покачивал её из стороны в сторону, неторопливо топтался на месте и жмурился, шепча слова благодарности…
Джеймс улыбнулся Лили в ответ и едва заметно подмигнул, отпивая из своего кубка. Как раз в этот момент пьяный в доску Фабиан что-то напутал с пластинками и вместо грохочущего рока «Диких сестричек», гостиную заполнила нежная баллада в исполнении Биттлз. Раздалось несколько недовольных голосов, даже можно сказать, недовольный гул, но он почти сразу сошел на нет, как только как-то приглушил свет и девчонки потащили парней танцевать. Кто же будет против потискаться в темноте?
Джеймс поставил свой кубок на ближайший стол, подкатил к группке девчонок, где застряла Лили, втянул губы, стараясь побороть улыбку, которая из него так и лезла и, сверкая глазами как Чеширский кот из магловской сказки, увел Лили танцевать.

Джеймс Поттер был не единственным, кого одолели воспоминания прямо в разгар вечеринки.
Роксана остановилась у стола с напитками и попыталась вручную открыть бутылку магловского виски, которое, одному Мерлину известно, как, проникло на праздник, но руки у неё дрожали, и она никак не могла совладать с открывалкой. В конце концов, психанула, выпростала из узкого кармана свою старую черную палочку и срезала пробку, так что она и остатки стекла зазвенели по стоящим на столе бутылкам. Кое-кто из толпы вокруг оглянулся на шум, кто-то окинул слизеринку высокомерным взглядом, но Роксана на них не смотрела.
Её все еще трясло после встречи с этим уродом. Гребанный Мальсибер. Мерзкое животное. Он ведь знал, что она не сможет не отреагировать, он специально её провоцирует?! Чего он хочет добиться? Неужели думает, что она пойдет у него на поводу?!
Конченый ублюдок. Мразь.
Роксана плеснула на дно стакана немного виски, выпила залпом и зажала рот рукой…
После того, как они вернулись в школу утром десятого февраля, её привычная жизнь слетела нахрен с катушек. Разговор с отцом, его признание, всё, что она услышала, перевернуло весь её мир. Роксана была напугана. Напугана и растеряна. Она не знала, что делать и куда кидаться. Ей пришлось вернуться в школу, потому что так было нужно, и этого хотел Абраксас, но спокойствия эти мысли ей не приносили. Все, чем бы она не занималась, вызывало у неё огромное чувство вины. Её отец согласился пожертвовать жизнью и добровольно ожидает смерти, в то время как она занимается всякой ерундой и… как это вообще могло произойти?! Нет, ей надо вернуться домой, вернуться и попытаться все исправить! Неважно, как, но она должна быть там, ведь это правильно!
И как только уверенность в этом «правильно» достигала апогея, Роксана смотрела на Сириуса, который сидел рядом с ней на уроках, в библиотеке, иногда даже спал рядом с ней, и понимала, что если вернется домой во всех смыслах – потеряет его. Сириус никогда её не поймет и вряд ли смирится с её решением. Ведь этот мир уже давно стал для него чужим. Он никогда в этом не признается, но Роксана знала, что он боится его, как огня, как сбежавший из цирка дикий медведь боится своей старой клетки и штыков. Поэтому о возвращении вместе с ним не могло быть и речи. А потерять Сириуса Роксана не могла. Это было все равно, что добровольно отказаться от руки, или ноги.
Тоже самое она чувствовала и по поводу отца. Никогда не думала, что Абраксас Малфой когда-нибудь вызовет у неё подобные чувства, но это было так. И она разрывалась между ними двумя, не зная, не понимая, какую сторону принять.
И именно в таком состоянии её и застал Генри Мальсибер, когда одиннадцатого февраля решил бросить в её сторону какую-то дежурную шуточку. Он никогда не упускал возможности как-то её подначить. Но все дело в том, что до того момента Роксана каким-то образом совершенно забыла о его существовании в такой непосредственной близости от неё. Мальсибер-старший заполнил все её мысли, как одна гигантская грозовая туча, снова и снова она представляла себе, с каким наслаждением бы вогнала свой старый-добрый нож ему прямо в лоб, снова и снова вспоминала его холеное равнодушное лицо и сжимала кулаки.
А тут вдруг его прямой отпрыск сам напомнил о своем существовании.
Роксана даже толком не могла вспомнить, как отреагировала на его тупую шуточку. Все было как в тумане. Позже Сириус рассказал ей, что она снова корчила из себя вейлу, что набросилась на Мальсибера, визжала как чокнутая банши и пыталась выцарапать ему глаза. Наверное, это была правда, потому что под ногтями у неё запеклась кровь. И, судя по шее и щеке Сириуса, не только Мальсибера. Роксане было стыдно. Не перед Мальсибером, а перед Сириусом, потому что она так и не смогла внятно ему объяснить, что на неё нашло. Списала все на месячные. Сириус поверил. Должно быть все еще помнил, как она однажды попыталась вырвать у него сердце. Хорошо хоть не получилось как в тот раз, и этого почти никто не видел, а то дело не закончилась бы простой отсидкой после уроков. Как ни странно Мальсибер тоже не стал жаловаться Слизнорту. Зато сделал кое-что другое.
Он поймал Роксану в гостиной Слизерина после уроков в тот же день. Один, без своей компании, что было уже само по себе необычно, Мальсибер без лишних слов сграбастал её за локоть, зажал рот и уволок в коридоры, ведущие к спальням, туда, где их точно никто не смог бы подслушать. Роксана сопротивлялась, но специально вызвать приступ вейлиного безумия она бы все равно не смогла, так что вместо этого вцепилась зубами в его руку.
– Ай, Малфой, твою мать! – Мальсибер разжал руки, и Роксана попыталась бежать, но он одной рукой схватил её за предплечье и ударил о стену. – Почему ты такая дикая? – он с противным чмокающим звуком засосал кровоточащие ранки на руке. Его лицо выглядело так, словно на него напали бешеные совы. – Я так понимаю… ты уже все знаешь, да?
Роксана молча прожигала его ненавистным взглядом.
– Ну и что планируешь с этим делать? Что Абраксас планирует делать? Он наверняка рассказал тебе о своем плане?
Роксана дернулась, но Мальсибер не дал ей уйти.
– Да ладно тебе, мне просто интересно, как люди выходят из тупика? – Мальсибер сипло, показушно рассмеялся. – Мерлин, ну и дела. Он ведь понимает, что жить ему осталось недолго. Должно быть это тяжело – знать, что папочка готов пожертвовать ради тебя жизнью?
Роксана подняла на него глаза. Мальсибер с жадностью старшего брата-садиста ждал, что она вот-вот заплачет, но так и не дождался. Встретив её прямой, спокойный взгляд, он неприятно усмехнулся.
– Хватит притворяться, Малфой. После сегодняшнего представления, думаешь я поверю, что тебе на него наплевать? – он мазнул пальцем по еще свежему порезу у себя на лице, сунул палец в рот, слизывая кровь, а затем вдруг провел влажным пальцем по щеке Роксаны. Это было так гадко и неожиданно, что парализовало не хуже чар. – Ты, наверное, с ума сходишь, думаешь, как бы ему помочь? Как исправить все то, что ты натворила?
Мальсибер вдруг коротко оглянулся себе за спину и наклонился к её уху.
– Я знаю, как тебе помочь.
– И зачем же такому засранцу понадобилось мне помогать? – процедила Роксана, задирая голову и отворачиваясь, чтобы не слышать запаха его приторного одеколона.
Мальсибер отодвинулся от неё, к нему вернулось серьезное выражение.
– У меня есть причины не хотеть, чтобы твой старик умирал. И очень серьезные. И я расскажу тебе о них, если ты пообещаешь вести себя хорошо.
– Пошел ты, – буркнула Роксана после небольшой паузы и выдернула руку из его пальцев.
Мальсибер закатил глаза.
– Не представляю, зачем такому умному человеку, как Абраксас ставить на карту все ради спасения такой, как ты, ты же позор для любого благородного семейства, – Мальсибер горько вздохнул и потер переносицу. – Дело вот в чем, Малфой. Было время, когда я, и вся наша компания принимали участие в определенного рода сборищах. Наш бывший клуб – лишь одно из них. Во время этих сборищ мы все занимались разными вещами. Некоторые из них вполне можно признать… м-м… незаконными. Если тебе интересно, можешь поинтересоваться у Блэка, он тоже там бывал. Как и твой брат. Люциус присутствовал на одном из собраний, когда я… здорово разошелся, – по его губам расползлась крайне отвратительная улыбка. – Со мной такое бывает, Малфой. Тебе ли не знает, что бывает, когда теряешь над собой контроль, правда? Так вот, когда закрутилась вся эта история с письмами и наши отцы заключили договор, Люциус сообщил мне, что воспоминания о моем проступке хранятся в некоем флаконе, который вскроется в тот самый момент, когда Люциуса Малфоя по каким-либо причинам не станет. А его обязательно не станет, как только люди Темного Лорда начнут охоту. Выходит, мне крайне невыгодна смерть твоего брата, мой отец в скором времени планирует занять пост министра. Высочайшая должность, репутация волшебника, который в неё вступает, должна быть чище слезы единорога. А если вдруг волшебное сообщество узнает, что сын министра магии участвовал в… разных незаконных собраниях, у этого министра могут быть серьезные проблемы. Люди его не примут.
– Ты хочешь сказать, что ваш лорд и спаситель Волан-де-Морт избавится от твоего папаши, как только он станет ему не нужен, – с удовольствием проговорила Роксана.
Мальсибер наморщил лоб.
– В общем-то да. А я, как ни странно, люблю своего отца и вовсе не хочу, чтобы он пострадал из-за меня. Кажется, в этом мы с тобой похожи, птичка. Ты тоже не хочешь, чтобы твой отец умер из-за тебя. У нас с тобой общая цель – не допустить исполнения приговора. Вместе мы могли бы этого добиться.
Пару мгновений Роксана молча смотрела на него, а потом (хотя каждая клеточка её организма сопротивлялась этому), разомкнула презрительно изогнутые губы и спросила:
– Как?
Мальсибер наклонил голову и его темные глаза вдруг стали совсем черными.
– Мы с тобой объявляем нашим семьям, что заключили помолвку. Тайный союз, почти как в книжках, не правда ли, красиво?
Роксана потеряла дар речи от шока, поэтому ничего не смогла ответить. Мальсибера это не трогало, он продолжал говорить:
– Скажем, что дали Обет и всё такое. У наших семей не будет другого выхода, кроме как остановить эту нелепую вражду. Твоему брату станет невыгодно подставлять меня, а у Темного Лорда больше не будет претензий к твоей несговорчивости. Ты будешь обручена и связана обязательствами с одним из преданнейших его сторонников. Всё по закону. И все счастливы.
В коридоре повисла звенящая тишина.
– Ты совсем ебанулся, Мальсибер? – наконец выдохнула Роксана, когда смогла совладать с собой и вернуть себе способность произносить слова и складывать их в предложения.
– Не надо делать из этого трагедию, Малфой, – брюзгливо проговорил Мальсибер. – Это всего лишь сделка. И не думай, что мне так уж этого хочется, или я, упаси Мерлин, питаю к тебе какие-то чувства. Мне на тебя наплевать. Абсолютно. Будь моя воля, я бы пробрался в твою комнату и прикончил тебя во сне, – он окинул её недовольным взглядом. – Но ты все же Малфой. Твоя кровь высоко ценится в нашем мире, пока она течет по твоим жилам, а не по полу. Мой отец немолод и довольно скоро посадит меня на свое место, и я уже сейчас должен учиться смотреть вперед. Он не понимает, что на самом деле уничтожение вашего семейства не принесет никакой пользы. Отец не сможет сам контролировать свои дела, ваши и заниматься волшебным миром. Он не так силен, как думает. Да и как он может сохранить ваши связи, без Люциуса с его умением изворачиваться, без Абраксаса и его хватки у него ничего не выйдет. К тому же, у вас столько золота и влияния на министерство магии Франции – было бы преступлением терять такие ресурсы. Ты заварила эту кашу, создала всем кучу проблем, я же нашел гениальное решение, выход, удобный для всех, – он вскинул ладонь, увидев, что Роксана готова что-то сказать. – Подумай над этим как следует, прежде чем совершить еще одну ошибку. Сомневаюсь, что у тебя получится придумать решение получше, время-то истекает. Очень скоро будет поздно. Но пока у тебя есть время. Подумай, Малфой… Подумай.
С этими словами он оставил её и вернулся к друзьям, а Роксана осталась стоять в темноте. И с тех пор, кажется, так и не выбралась из неё, хотя прошел уже целый месяц. И в течение этого месяца Мальсибер неустанно жалил её напоминаниями о своем предложении, изводил, видя, что она на перепутье. Судя по всему, это доставляло ему удовольствие. Как и то, что Роксана потеряла покой и сон, нагребла целую кучу плохих оценок, схлопотала выговор от Слизнорта.
Трудно описать, какой раздрай творился в её душе. Примерно такой же, какой начался бы в комнате тысячи и тысячи бумаг, начнись там ураган. Ни единого шанса привести всё в порядок. Разве что зажечь спичку и сжечь всё к чертям. И единственное, что еще не давало ей окончательно сойти с ума, так это…
Роксана налила в стакан еще и поднесла к губам, но тут вдруг знакомые руки обняли её со спины.
– Тебе, случайно, компания не нужна? – Сириус отобрал у неё стакан и выпил сам, а когда со стуком поставил стакан на стол, они с Роксаной уже целовались.
– Так эта дрянь кажется вкуснее, – выдохнула она, сжимая воротник Сириуса.
– Да? Я попробую? – Сириус протянул бутылку к её губам, дал Роксане сделать пару глотков, отнял бутылку и быстро слизнул пролившийся остаток. Роксана не выдержала и втянула его язык в рот. Где-то рядом раздался звон бьющегося стекла – кажется Сириус выронил бутылку, когда обнял её.
Да. Сириус. Сириус был её главным средством хотя бы ненадолго забыть о том кошмаре, в который превратилась жизнь. Только рядом с ним её демоны не выдерживали и ненадолго отступали в тень, а боль от их укусов стихала. Раньше это было его привилегией – прижать её к стене в уединенном уголке замка, коридоре или туалете и просто стащить с неё трусы, трахаться с ней всю ночь напролет, до тех пор, пока она не потеряет способность внятно ему отказывать, приставать к ней везде и всюду, ни на минуту не давать забыть о своем желании. Теперь она сама нападала на него при любой удобной возможности. Проще говоря, они трахались как кролики сутки напролет. Секс с Сириусом начисто выметал из головы все, все мысли, все страхи. Позволял забыться. Не думать. Не чувствовать боли, угрызений совести, отчаяния или страха.
Сириус был как обезболивающее зелье, магловский морфий, или наркота. Или всё вместе. Чем невыносимее становилась реальность, тем отчаяннее Роксана повышала дозу. И тем больше напоминала себе Мирона Вогтейла в последние дни его человечности, когда он пил литрами и не мог напиться.
Только на Мирона ей не было наплевать, в отличие от самой себя.

– Ты посмотри, посмотри, что делают! – Бенджи вытянул голову и нагло облизнулся, стоя на коленях в своем кресле и наблюдая за парочкой возле стола с напитками. – Вот это да!
Они с близнецами заняли самые козырные места – прямо напротив камина.
– Он как будто сейчас прямо её и съест! – пролепетал Бенджи и охнул, когда Сириус вдруг поднял свою миниатюрную подружку и усадил на стол перед собой.
– Ух ты черт, если они еще и потрахаются прямо здесь, клянусь, я им заплачу, – Гидеон качнул головой.
– Не-е, Блэк – чистоплюй, никогда он не будет трахаться у всех на виду, – протянул Фабиан, отпивая из своей бутылки.
– И как он только уломал Малфой на секс? – Бенджи плюхнулся обратно в кресло и поймал взгляд друзей. – Нет, я не об этом, я в том смысле, что… они же, Малфои, все такие… такие… – он повел плечами, выгнул губы и растопырил пальцы, словно девица. – Холодные все.
– Я думаю, она бы тебя удивила, – фыркнул Гидеон. – Говорят, у Малфоев кровь вейл.
– Бре-ед! – протянул Фабиан.
– Наверное. Но знаете, что? Мне иногда хочется потрогать её волосы, – протянул Бенджи и пьяно икнул. – Они такие бе-елые…
– Может тебе и волосы Люциуса хочется потрогать? – скривился Фабиан и все заржали.
– Здорово, можно к вам?
Мальчишки оглянулись и шумно приветствовали Ремуса и Питера.
– Классная игра, да? – Фабиан убрал ноги с дивана, уступая место Ремусу. Питер уселся в свободное кресло. – Наши показали хомякам, где нарглы зимуют!
– Барсукам, – вставил Бенджи. – Они – барсуки, – ик – Фабиан.
– Какая теперь разница?! – возмутился Пруэтт и заорал на всю гостиную. – Мы надрали им пушистый зад!
Вся их компания и несколько человек со стороны ответили единодушным радостным ревом, бутылки сомкнулись, расплескивая содержимое.
Они немного пообсуждали матч, когда вдруг услышали рядом отзвуки громкого спора.
– Дирк, ну что ты как маленький? – раздался голос Мэри – и парочка показалась в проеме, ведущем к спальням мальчиков. Мэри уже успела переодеться в джинсы и свитер, на Дирке все еще была спортивная форма. Все так увлеклись праздником, выпивкой и друг другом, что появление с треском проигравшегося вратаря никого не заинтересовало. В начале вечеринки его бы наверняка освистали, Ремус слышал, как некоторые поносили его за отвратительную игру. Хорошо, что все уже успели как следует накачаться медовухой и огневки.
– Дирк, мы можем просто поговорить? – Мэри догнала его и попыталась остановить, но Дирк сердито дернул плечами, сбрасывая её руку, рыкнул «Отстань!» и покинул гостиную.
Мэри устало уронила руки, развернулась, собравшись было уйти, но тут увидела друзей и решила присоединиться к ним.
– Всё нормально? – негромко спросил Ремус, когда она села рядом. Остальные были так увлечены обсуждением матча, что не заметили появления новенького в компании.
– Да, – недовольно буркнула Мэри и схватила одну из немногих закупоренных бутылок со сливочным пивом. Посмотрела на Ремуса и улыбнулась. – Да, ерунда!
– Точно?
Мэри поджала губы, быстро взглянула на болтающих друзей и горячо зашептала:
– После Мунго Дирк ведет себя как капризный ребенок. Не хочет никого слушать, выходит из себя по любому поводу, – она пыталась сорвать пробку, но у неё ничего не получилось. Ремус отобрал у неё бутылку и открыл сам. – Джеймс говорил, что ему еще рано играть, он потерял форму и может завалить матч, но Дирк как всегда решил, что лучше всех знает, что правильно, а что нет. Спасибо, – она приняла у Ремуса бутылку и сделала глоток. – А еще он постоянно срывает злобу на мне, и меня это достало. Мы ссоримся по любому поводу, и всегда я виновата! Почему так? Я ему не бладжер, чтобы постоянно лупить по мне битой!
– Дирк лупит тебя битой?! – вдруг встрял в разговор Бенджи. Странно, что, очнувшись, он услышал именно это.
– Дирк изменился после болезни, Мэри, это нормально, – Ремус бросил в Бенджи подушкой. – Ему сейчас трудно, он побывал одной ногой в могиле и выбрался оттуда. И даже сел на метлу. Дирк – славный парень. И ты ему дорога. Не думай, что он забыл, как ты за него боролась все эти месяцы. Просто дай ему время, он придет в себя.
Мэри смотрела на Ремуса не отрываясь, так, словно ждала приговора. И во время этих слов её глаза заблестели сильнее, но она совладала с собой, быстро облизала губы, шмыгнула носом и взяла Ремуса за руку.
– Спасибо, – прошептала она.
Ремус ободряюще улыбнулся в ответ и пожал её пальцы.
– Кстати, об изменениях! – откуда ни возьмись у них над головами вдруг раздался голос Джеймса, а в следующий миг он и сам бухнулся на диван рядом с Ремусом и обрушил свою капитанскую руку на его плечи. – Наш пай– мальчик тоже сильно изменился в последнее время, никто не заметил?
Ремус цокнул языком и застонал, но компания как обычно с легкостью заглотила наживку и подхватила новую тему.
– Да-да, смотрите-ка, обнаглел и стал еще таинственнее, чем раньше, – Джеймс взлохматил его отросшие волосы. Ремус машинально зачесал назад отросшую челку. Все согласно загудели, засмеялись, вглядываясь в Ремуса пытливыми взглядами. – И все время куда-то исчезает! А куда не говорит. Даже своим лучшим друзьям.
Все засмеялись. Улыбка Мэри вышла несколько натянутой, она сделала глоток из своей бутылки и закашлялась.
Джеймс вдруг ахнул и шлепнул себя по щеке, в ужасе глядя на Ремуса.
– А может у него девушка появилась, а, народ?
Все еще немного посмеялись и поболтали, а потом вернулись к обсуждению игры. Сегодня все разговоры сводились к ней. К тому же, в компании с Джеймсом делать это было намного интереснее. Как и все. Но на Ремуса его появление и его слова произвели обратный эффект. Он отстранился от разговора, сидел рядом со своими друзьями, но был очень и очень далеко от них.
Он думал. Вспоминал.
Вспоминал о том, как трудно ему теперь.
Как трудно ему теперь быть обычным учеником на уроке у Валери Грей.
Как трудно сохранять спокойствие, когда её взгляд случайно падает на него, пока она прогуливается между парт, или вдоль поваленных бревен на поляне. Как трудно ничем себя не выдавать и просто сидеть среди остальных учеников, делать вид, что ты такой же, как они и смотришь на неё их глазами, в то время как сам во всех подробностях вспоминаешь, проведенные с этой женщиной.
Да, это было так. С того самого дня, как он отказался уходить из её кабинета, проводил в нем почти каждую ночь. Столько, сколько было возможно. Они с Валери Грей стали любовниками. Предусмотрительными, как воры. Живущими двумя разными жизнями. Если бы школа узнала правду об их отношениях, разразился бы оглушительный скандал, такой, какого этот замок еще не видал. Поэтому они соблюдали всю возможную осторожность. Днем они бегло, но вежливо здоровались в коридорах, стараясь не встречаться взглядом, на уроках Ремус равнодушно называл Валери «профессор», а она была с ним строга и холодна. Ремус смотрел в конспект и уже совсем не краснел, а волосы Валери Грей были собраны в строгий пучок, а все пуговицы до единой застегнуты. Их не выдавало ничто, ни единая мелочь.
Но день, невыносимый, долгий, мучительный день, этот неподъемный груз минут рано или поздно заканчивался. И наступал долгожданный вечер. Вечером Валери сидела в кресле перед камином, сама не своя. На ней была её великолепная шелковая мантия с птицами, или ирисами, только мантия и больше ничего. Валери мяла в тонких пальцах её пояс и ждала. Ждала, когда раздастся стук в дверь, и войдет её страшный секрет. Её прекрасная, юная тайна. Каждый день она боялась, что Ремус не придет, и бывали дни, когда он действительно не приходил. Но чаще всего стук все же раздавался, и Валери, уверенная в том, что держит под контролем всю свою жизнь, что ей уже не испытать новых эмоций, и никогда не полюбить, бросалась к двери, как шестнадцатилетняя девчонка. Она распахивала дверь и Ремус с порога хватал её в объятия, чтобы не выпускать до самого утра.
В эти часы между ними не было ни пропасти из лет, ни школьной парты. Она была просто женщиной. Его женщиной. Он был… мужчиной. Её мужчиной.
Этого хватило бы всему миру.
Примерно спустя час Ремус под шумок незаметно покинул компанию и гостиную. Время близилось к вечеру, на улице все еще рано темнело. Вопреки заявлению Джеймса, его исчезновение и на этот раз никто не заметил. Ну или почти никто.
Глаза Мэри Макдональд внимательно проследили за тем, как Ремус боком пробирается к выходу из гостиной, в то время как все вокруг шумят и веселятся.
Ремус ушел. Но, даже когда за ним закрылся портретный проем, Мэри еще довольно долго стояла и тревожно смотрела на его изнанку, крепко сжав руки.



Время перевалило за полночь.
В личном кабинете Валери Грей было темно и тихо. Камин, расположенный прямо напротив большой кровати с пологом, вкусно потрескивал свежими дровами. Пол между ним и у кровати закрывала гигантская шкура медведя. На стенах здесь повсюду красовалось оружие для охоты и несколько чучел волшебных тварей. Мех и клыки мешались с деревянными древками луков и кожаными ремешками. А еще книги. Книги и флаконы с настойками из лесных трав и ягод, занимающие все свободные поверхности.
Свет камина скользил по кабинету, выхватывая из мрака изящные изгибы луков, наконечники стрел, гладкие бока склянок и шелковые складки необъятного узорчатые складки необъятного покрывала, наполовину сползшего на пол…
Ремус и Валери в обнимку лежали на теплой постели, слушая, как снова и снова потрескивают в огне поленья.
Ремус почти что дремал, проваливаясь в теплую, мягкую постель, в её кремовые простыни и огромные подушки. Даже в своей родной кровати дома ему не было так удобно лежать, как в этой постели. Валери лежала рядом, опираясь на локоть, и гладила его лицо кончиками пальцев. Её волосы разметались, погрузив Ремуса в тонкий, едва уловимый запах леса. На щеках остывал румянец.
– За какое доброе дело мне тебя послали? – прошептала она, разглядывая его умиротворенное лицо: приоткрытые губы, тонкие скулы и вздрагивающие ресницы под вьющейся, непослушной прядью.
Ремус слабо улыбнулся и произнес, не открывая глаз: «Это мне тебя послали», после чего услышал нежный смешок и представил себе, как она смеется. Ему это понравилось, и он улыбнулся чуть шире.
– Ты уже спишь, – задумчиво проговорила Валери.
– Нет, – Ремус все-таки приоткрыл глаза. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что она рядом и каждый раз, когда он открывал глаза и видел её рядом, это казалось ему чудом. Прекрасным чудом. – Я не могу заснуть…
Он посмотрел на не задёрнутое окно рядом с камином. Валери не могла этого видеть, но Ремус каждой клеточкой чувствовал, как ночь за окном наливается светом почти полной луны.
– В такое время у меня всегда проблемы со сном, – он провел пальцами по её голой спине – снизу– вверх, а другой рукой сжал её пальцы и поднес к губам. – Скоро полнолуние.
– Возможно, я могу тебе помочь, – прошептала Валери. Ремус улыбнулся и потянулся к ней, приподнявшись с подушек. Валери ответила на поцелуй, но, оказалось, что имела она в виду другое.
Поднявшись с постели и завернувшись в простыню, она распахнула все окна и как можно плотнее задернула шторы, чтобы лунный свет не тревожил Ремуса. Как только комнату наполнил свежий, чистый аромат ранней весенней ночи, она вернулась в постель и взбила несколько подушек.
– Ложись, – Валери разместила их поудобнее. – Вот так. А теперь… закрой глаза.
Ремус сделал всё, как она велела, окинув её напоследок добродушным, и совсем слегка насмешливым взглядом.
Валери дождалась, пока он слегка расслабиться и снова коснулась пальцами его лица. Но на сей раз её прикосновения были долгими, но легкими и невесомыми, как перышко. Она рисовала длинные линии над его бровями, гладила лоб и щеки, рисовала на них узоры. В этих прикосновениях было что-то такое, что Ремус и в самом деле почувствовал, как его заполняет сонливость – не мимолетная, сопровождающая бессонницу, а настоящая, глубокая, спокойная…
Он уже почти провалился в сон, когда на границе между сновидением и явью услышал переливы какой-то далекой, тихой песни. Такие теплые и неторопливые – словно воды спокойного лесного озера, подталкивающие края лодки, в которой он спал…
Lay down your head,
And I`ll sing you a lullaby –
Back to the years,
Of loo-li lai-lay;
And I `ll sing you to sleep...
And I`ll sing you tomorrow...
Bless you with love,
For the road that you go…
Он знал, что эту песню ему поет Валери. Но уже не мог совладать со сном и, провалившись в него, видел, как эту же песню ему поет не Валери, а другая женщина, смутно и в то же время бесконечно знакомая. Её глаза были ему знакомы, и её улыбка, и нежная ласка, с которой она ему пела…
May there always be angels,
To watch over you;
To guide you each step of the way;
To guard you and keep you
Safe from all harm;
Loo-li, loo-li, lai-lay.
Свежий воздух заполнил комнату до краев. Ремусу спал, дыша во сне глубоко и ровно, и ему снилось, что он спит на поляне в каком-то летнем лесу. Вокруг него зелена и перешептывалась на ветру трава, над головами неторопливо раскачивались кроны. В просвет между листьями падало брызгами нежное утреннее солнце, а где-то вдалеке бесконечной музыкой переливались древние лесные ручьи…
May there always be angels,
To watch over you;
To guide you each step of the way;
To guard you and keep you
Safe from all harm;
Loo-li, loo-li, lai-lay…*
И где-то среди этой зелени, Ремус точно знал, бродит женщина в длинных светлых одеждах, певшая ему песню. Он слышал её голос и убеждал себя, что еще немного полежит – и пойдет ей навстречу. Совсем немного. Ведь здесь так хорошо…
Ветер ласково шевелит его волосы, грудь наполняет свежий запах трав и земли, ему так мягко и так хорошо. Ведь этот день может длится вечно. И ничто его не нарушит…
Ничто.
Ничто…

Ремус приоткрыл глаза.
Он лежал, вытянув обе руки на пустую, но теплую постель рядом с собой.
Часы на стене показывали два часа ночи.
Валери наклонилась над камином и подкладывала в огонь дрова, придерживая одной рукой длинный рукав своей мантии, расписанной цветами и листьями. Закончив с дровами, она взяла с полки над камином флакон с каким-то зельем и капнула немного в огонь. Пламя выкрасилось в нежные утренние цвета и в кабинете запахло мятой, хвоей и еще какими-то травами. Ремус сонно улыбнулся, наблюдая за Валери. Вот, значит, кто ему снился всё это время.
Огонь вдруг заволновался и затрещал, но Валери вытянула над ним ладонь и прошептала какие-то чары, так что возмущение сошло на нет.
– Я тебя разбудила? – с улыбкой спросила она, не поворачиваясь к постели.
– Нет, – отозвался Ремус. – Но я бы хотел, чтобы ты вернулась ко мне, – он потер глаза, сонно улыбнулся и вытянул руку. – Иди ко мне.
Валери привстала на мысочки, поставила флакон обратно на полку и обернулась к постели, изящно взмахнув рукавом.
– Стой, – хрипло попросил Ремус и Валери остановилась, удивленная. – Сделай так еще раз.
Валери озадаченно нахмурилась и слегка повернула голову, её улыбка стала вопросительной.
– Ну так… как ты сейчас сделала. С флаконом. Ты поставила его, а потом… – Ремус попытался повторить её движение рукой и почувствовал себя медведем.
Валери рассмеялась, когда поняла, чего он хочет, вернулась к полке, снова взяла с неё флакон и поставила его на место.
– Ты такая красивая, – без улыбки проговорил Ремус.
Валери бросила на Ремуса пытливый взгляд, закусила нижнюю губу и исполнила несколько таких же изящных па.
Ремус отбросил одеяло и вскочил. Валери со смехом метнулась в сторону, несколько секунд веселых догонялок по всей комнате, и Ремус крепко обхватил её со спины, сцепил руки в замок у неё на животе и прижал к себе.
– Я поймал тебя, нимфа. Теперь ты моя, – жарко прошептал он в душистые пышные волосы. – Я заберу тебя с собой в мир людей, и ты будешь жить со мной. В моем доме… – он скользнул ладонью по её руке, забираясь под рукав. – Среди людей, как моя жена…
Улыбка Валери поугасла.
– Ты представляешь себе его иногда? Небольшой дом в лесу. Он мог бы быть нашим, – шептал Ремус. – Мы бы охотились, выращивали фрукты, или разводили гиппогрифов. Мы были бы счастливы. У нас была бы семья. Своя семья. Своя маленькая крепость, деревянная, но крепкая, как скала, а еще каменная печь, свежий хлеб и абсолютная свобода. Там бы не было войны. Там нам не надо было бы прятаться.
Валери обернулась к нему, склонила голову набок, погладив Ремуса по щеке.
– Там мы могли бы жить так, как сами захотим. Ни от кого не завися. Скажи, тебе бы хотелось этого?
Он выглядел таким взволнованным и вдохновленным, что у Валери не нашлось сил сказать то, что она уже давно хотела ему сказать. Вместо этого она слабо улыбнулась и сказала:
– Это прекрасно.
Лицо Ремуса озарила счастливая улыбка.
– Значит ты согласна? – неверяще выдохнул он. Казалось, еще секунда – и он прямо из этого кабинета побежит воплощать свои мечты в реальность. И воплотит. Как это удивительно. Неужели и она когда-то умела вот так мечтать, и главное – искренне верить в то, что все эти мечты непременно сбудутся?
– Валери, я… я обещаю, ты не пожалеешь, когда я закончу школу, мы с тобой обязательно уедем, клянусь, это будет…
Он говорил, говорил и говорил, сбиваясь и глотая слова. Почти не слыша его, Валери взяла сияющее лицо Ремуса в ладони и пристально вгляделась в его горящие восторгом глаза, погладила темные круги под ними.
– Боже мой, Люпин…– тихо проговорила она, глядя на него почти с тем же восторгом, только куда более глубоким и страшным. – И что ты только во мне нашел?
Ремус осекся. Счастье в его взгляде слегка померкло и сменилось легким раздражением.
– Опять? – сухо спросил он после секундной паузы и поджал губы.
Валери отступила от него, уронив руки.
– Прости… просто я никак не могу привыкнуть, – она достала из прикроватного столика сигареты, поднесла одну к губам, щелкнула зажигалкой.
Ремус остался стоять посреди спальни.
Валери выдохнула дым куда-то вверх, избегая смотреть в его сторону.
– Ты… такой честный… добрый. Красивый и правильный мальчик, – она струсила пепел и наконец взглянула на него – с досадой и непонятной горечью. – Ты ведь мог выбрать кого угодно, зачем тебе в это впутываться, я не понимаю…
– Валери, зачем ты опять об этом говоришь? – Ремус испуганно вклинился в её слова и стремительно пересек комнату, но на этот раз Валери не дала себя обнять. – Опять эти разговоры? Ну зачем? К чему они, по-твоему ведут?
Валери посмотрела на Ремуса.
– А к чему ведут наши отношения? – её глаза заблестели, дым превратился на губах в те пятнадцать лет, что не давали ей покоя. – Сейчас все хорошо, но неужели ты думаешь, что так будет и дальше? Неужели ты действительно думаешь, что этот "дом", о котором ты говоришь, реален?
– Да конечно реален! – Ремус порывисто, но нежно схватил за предплечья. – Я…
Валери не дала ему договорить.
– И разве твои родители обрадуются, узнав, что их сын выбрал женщину, вдвое старше него?
Ремус раздраженно отступил, откинув голову и вздохнув.
– Подумай, что будет чувствовать твоя мать, когда узнает, что ты спишь с её сверстницей? Как думаешь, она отреагирует? – Валери повысила голос.
Ремус оглянулся.
– Я не знаю, как бы она отреагировала. У меня нет матери, – спокойно ответил он и развел руками. Валери осеклась. – Она умерла, когда я родился.
Повисла небольшая пауза. Валери опустила взгляд и кивнула каким-то своим мыслям.
– Тогда многое становится понятно, – пробормотала она, отворачиваясь и затягиваясь.
– Что становится понятно? – Ремус сжал её плечи. – Валери, я прошу тебя, хватит об этом думать, хватит себя мучать. И меня тоже. Выкинь эти мысли из головы, – Ремус уткнулся лицом в её волосы. – Что мне сделать, чтобы ты об этом не думала?
Валери смежила веки, обернулась к нему и обняла, порывисто и горячо.
– Прости… прости меня, – её руки сжимали его, трогали, мяли. – Я… я сама не своя. Мне все время страшно, что ты исчезнешь куда-то, разлюбишь меня, что я тебя потеряю, – она вдруг сжала его руки и крепко прижала пальцы к губам. – Что же ты делаешь со мной…
Ремус обхватил её лицо ладонями и поцеловал.
Он теперь умел целоваться.
Она его научила.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Уилтшир на Пасхальных каникулах, – проговорил Ремус.
Это было первое, что он сказал за весь час. Все, что было сказано до этого, едва ли подпадало под категорию беседы. Ремус выпалил это, хотя на самом деле думал совсем о другом. Просто мысли о том, чтобы провести каникулы вместе, наедине, вдали от замка и его глаз и ушей, преследовали его круглые сутки.
Валери, мирно дремавшая у него на груди, открыла глаза и приподнялась на локте.
– Что?
Ремус слегка оробел под её хмурым, тревожным взглядом, но продолжил:
– Отец в это время года уходит далеко в лес вместе с остальными охотниками, за пределы графства. Возвращается к середине апреля. Дом будет в нашем распоряжении. Мы тоже сможем выходить в лес, как и здесь, только там не нужно будет ни от кого скрываться. Будем охотиться, гулять, или спать целыми днями.
Валери осторожно отстранилась от него, встала и натянула мантию.
– Что скажешь?
– Прости, я не могу, – резко ответила она и улыбка Ремуса тут же увяла. – В эти каникулы мне нужно будет… у меня будет работа. Я не могу подвести своих людей.
Повисла пауза. Валери подошла к окну и замерла там, убирая какие-то ниточки с края своего широкого рукава.
Ремус тоже не смотрел на неё, смотрел куда-то в сторону и подергивал носом, изо всех сил стараясь взять себя в руки и не возвращаться опять к спорам.
Не вышло.
– А профессор Джекилл…
Валери резко повернула голову.
– …тоже будет среди «твоих людей»?
Валери ничего не ответила и подошла к туалетному столику.
Ремус негромко хохотнул в темноту полога, а потом вдруг резко отбросил одеяло и вскочил.
– Нет, я правда не понимаю, как это?! – выпалил он, натянув штаны. – Как ты можешь так? Ты… проводишь время со мной, мы… – он облизал губы. – Мы с тобой занимаемся любовью, мы – вместе! Я прав? Тогда зачем он сюда приходит? Да что там приходит, он бывает здесь почти каждый день! Вечером, утром, он торчит здесь круглыми сутками, я… я, я даже не могу быть уверен, что он не войдет сюда прямо сейчас! – воскликнул Ремус, указав на запертую дверь, ведущую в кабинет. Валери встала и направилась к нему через спальню. Лицо её было совершенно спокойно, на губах покоилась улыбка, как на картине одного известного магловского художника. Трудно было что-то понять по этой улыбке. – Если ты… если ты любишь его, тогда зачем тебе я? Зачем нужно возиться со мной, когда у тебя и так есть…
Валери обняла его лицо мягкими, душистыми руками. Ремус злился, это луна питала его злость, и он это понимал, но вот так, глядя ей в глаза, просто не мог злиться как следует.
Вся злоба таяла, как снег в Запретном лесу.
Джекилл и его отношения с Валери были самой больной точкой в его жизни. Ремус обожал и боготворил Валери Грей, он даже и не подозревал, что когда-нибудь будет любить кого-нибудь так сильно. Ему до сих пор не верилось, что она отвечает ему взаимностью и каждый день подтверждения этого казался ему погружением в фантастическую сказку. Всех прошлых её поклонников он, по традиции, должен был ненавидеть, и в частности – Джекилла, которому удалось ближе всех приблизиться к этой женщине. Да, он должен был его ненавидеть. Потому что Джекилл, старый друг Валери – его главный соперник.
Но в то же время, доктор Генри Джекилл был одним из его кумиров, одним из тех, кого Ремус очень-очень уважал и на кого так хотел походить. Джекилл поддержал его в один из самых трудных моментов его жизни, он всегда готов был протянуть руку помощи и дать дельный совет. Он был одним из лучших преподавателей, которых Ремус только встречал в своей жизни.
Именно поэтому мысль о том, что этот человек может быть тайной любовью Валери Грей, разрывала его сердце в клочья.
– Валери, скажи… – Ремус умоляюще посмотрел на неё и затряс головой. – Я прошу тебя, пожалуйста, скажи, что между вами ничего нет.
Валери поцеловала его. Легко, почти неслышно.
– Ничего… – шепотом повторяла она, покрывая его лицо летящими, успокаивающими поцелуями. – Ничего нет, мой глупый, ревнивый мальчик… ничего нет…
– Ты любишь его?
– Я люблю тебя… тебя… тебя…
– Но и его тоже, – огромным усилием воли Ремус отстранился.
Они встретились взглядом.
– Да, – нехотя ответила Валери после короткой паузы, честно глядя Ремусу в глаза. – Его тоже.
Ремус смежил веки и покивал.
– Но это другое. Это не та любовь, это… посмотри на меня. Ремус, посмотри на меня, – она слегка приподняла его лицо и Ремус открыл глаза. Валери смотрела на него открыто и прямо. – Между мной и Генри ничего нет. Он дорог мне, как дорог был бы родной брат. Но это другое. Другая любовь.
– Я видел, как он целовал тебя. Как ты целовала его. Совсем не как брата.
Валери опустила руки и вздохнула.
– Если бы я только могла… – она потерла лоб. – В моем прошлом есть много такого, о чем я не могу тебе рассказать. Генри – часть этого прошлого. И я не могу и стану от неё отказываться. Это – часть меня. И мне от неё никуда не деться. Между нами было многое. Со мной происходило многое. Но сейчас я здесь. Я с тобой. И больше мне никуда не хочется. Я хочу, чтобы ты об этом помнил, – она слабо улыбнулась, поглаживая его напряженное лицо. – Ну что же мне сделать, чтобы ты об этом не думал. И верил мне. Я как будто жила в темноте все эти годы, существовала как по инерции, а тут вдруг появился ты и я вспомнила, что есть и другая сторона. Что я все еще могу испытывать чувства, на которые жизнь давным-давно наложила запрет. Я люблю тебя. Возможно даже больше, чем тебя любит твой отец, твоя семья и друзья, – она беспомощно усмехнулась, в её глазах блеснула влага. – А ты сомневаешься в этом.
– Просто я не понимаю, – пробормотал Ремус, стараясь держаться и не поддаваться на ласку, хотя её слова уже давным-давно растопили лед, и вся его злость испарилась. – Не понимаю, как можно любить сразу двоих. Разве это возможно?
Валери улыбнулась и погладила его по щеке, склонив набок голову.
– Ты еще так юн.
Ремус нахмурился.
– Возможно когда-нибудь и ты это поймешь.
Она притянула его к себе.
И больше они ни о чем не говорили до самого утра.

Когда Ремус вернулся в башню Гриффиндора, до рассвета было еще далеко.
Он жутко устал и единственное, чего ему сейчас хотелось – это спать. Он и так почти что спал на ходу и ничего не видел, так что, когда вошел в спальню и увидел у окна чей-то силуэт, так и подскочил.
Роксана оглянулась и струсила пепел с сигареты в приоткрытое окно. На Малфой была надета та же рубашка, в которой Сириус был на вечеринке. Его постель была задернута, как и постель Питера. Кровать Джеймса пустовала.
– Привет, – хрипло сказала она, таким будничным и спокойным тоном, как будто они встретились в коридоре между уроками.
– Привет, – прошептал Ремус, закрыл дверь и прошел к своей кровати. На Малфой он старался не глазеть, потому что на ней, кажется, кроме рубашки ничего не было.
– Который час? – спросила Роксана.
Ремус стянул через голову свой форменный джемпер и удивленно оглянулся, одергивая рубашку.
– Не знаю, наверное… часа четыре, – он хотел переодеться в пижаму и ждал, когда Малфой отвернется, но теперь она, наоборот, глядела на него в упор.
– Бедный Питер, – вдруг сказала она. – Кажется, он один сегодня ни с кем не трахался. Или вообще никогда.
Ремус не нашелся, что на это сказать, поэтому просто пожал плечами, улыбнулся и решил переодеваться за пологом.
Когда он вылез обратно, уже в пижаме, Роксана все еще стояла у окна и курила.
– Ты… не собираешься спать? – спросил он, просто чтобы что-то сказать. Молчание угнетало.
Малфой помолчала немного, глядя в окно, а потом неожиданно спросила:
– У тебя есть родители, Люпин?
Ремус слегка растерялся, но ответил:
– Да, отец.
– И ты любишь его?
Ремус растерялся еще больше.
– Да, конечно, люблю. А почему ты спрашиваешь?
Малфой опять помолчала, разглядывая свою сигарету.
– Ты когда-нибудь делал ему… больно? Огорчал его когда-нибудь?
Ремус повесил одежду на спинку стула и подступил ближе к окну. Он бы не стал отвечать на этот вопрос, тем более Роксане Малфой, но она смотрела на него так, что Ремус просто не смог её отшить. Даже наоборот. Он почувствовал, что должен ей все сказать. Сам не понимал, почему.
– Я… я в детстве как-то раз сломал ему ногу, – проговорил он и поджал губы. – Случайно. Ты… ты ведь знаешь, кто я, верно?
Роксана кивнула. Почти полная луна заливала молоком край их окна.
– Он всегда привязывал меня, когда я превращался. Чтобы я не убежал в деревню и никого не покалечил. В то полнолуние, когда это случилось, я сорвался с привязи. Он пытался остановить меня и… мой дядя поймал меня и вернул в дом до того, как я успел добраться до людей. Но это не вернуло отцу ногу. Он не винит меня, но… я сам не могу себе этого простить.
– Это ужасно, – равнодушно отозвалась Роксана.
– Да… – Ремус покачнулся с носков на пятки, а потом вдруг неожиданно для самого себя взял у Роксаны сигарету, затянулся и закашлялся.
– А если бы у тебя была возможность все исправить… – проговорила она и вскинула на Ремуса осторожный, но очень внимательный взгляд. – Что бы ты сделал? Ты бы пошел ради отца на все?
Ремус пожал плечами.
– Не знаю, как можно исправить такое. Но если бы можно было... Он пошел ради меня на все когда-то. От всего отказался ради меня. Да. Я бы пошел ради него на все, – он вернул сигарету владелице и слегка стушевался, увидев, каким затравленным и жутким взглядом на него смотрит Малфой.
– Ну ладно, я… я пойду спать, – деланно-бодрым тоном сказал Ремус и вернулся к кровати.
Роксана отвернулась, закрыв лицо занавесью волос. Ремус улегся в постель и укрылся, но перед тем, как задернуть полог, еще раз взглянул на Роксану. Она все так же стояла боком к нему, поставив ногу за ногу и обнимая себя рукой. Все так же в её руке дымилась сигарета. Только теперь она плакала.
Но этого Ремус не видел.

---

*Secret Garden – Sleepsong