Карета остановилась у ворот монастыря. Возница заискивающе осведомился, надолго ли они здесь остановятся. Эдвард передернулся, представив, что ему придется заночевать здесь - и решительно заявил, что ровно столько времени, сколько потребуется на отдых лошадям, и ни минутой больше. Уверенно направился к покоям настоятеля, отмахнувшись от сопровождавшего монаха. Недолго переговорив с настоятелем, побрел в сторону монастырского кладбища. Каждый шаг давался с огромным трудом, ноги словно отказывались нести его к гнетущему месту.
Неловко опустившись на колени у простого каменного надгробия, Эдвард долго молился. А может, и не молился. К кому он обращался - к Богу, к своей душе, к тому, кто покоился под тяжелой плитой - кто знает?.. Любопытствующие монахи издалека глазели на странного гостя - скорбная коленопреклоненная фигура, стиснутые руки, беззвучно шевелящиеся губы... Подошедший отец настоятель разогнал лентяев, постоял, размышляя, покачал головой и направился по своим делам.
Солнце уже начинало клониться к вечеру, когда загадочный гость вновь возник на пороге кельи настоятеля. Негромко поблагодарив святого отца, попросил проводить его до ворот. Настоятель охотно исполнил его нетрудную просьбу. Он был стар и мудр, и, хоть сам испытывал жгучий интерес, чувствовал, что сейчас не стоит задавать никаких вопросов. Стоя у ворот, старик, повинуясь необъяснимому порыву, вдруг цепко взял гостя за руку; пристально взглянул в покрасневшие глаза и перекрестил, не говоря ни слова. Странник так же молча поклонился, поцеловал бледную сморщенную старческую руку и отбыл прочь - в сторону Вольтерры.
Настоятель долго глядел вслед пыльному хвосту на дороге, погрузившись в раздумья... Очнувшись, очень удивился, обнаружив в руке тяжелый кошель со знакомой монограммой. Ошарашенно выдохнул, пораженный догадкой - неужели этот гость и есть тот самый щедрый неизвестный пожертвователь? Надо же, на протяжении стольких десятилетий... Хотя нет, не может быть, слишком молод. Решил, что со временем непременно разберется с этой странной головоломкой, а теперь нужно поспешить все подробно записать - память уж не та, подводит память-то...

***
- ...Триста лет. Триста лет я жил не нужной мне жизнью и мечтал о смерти...
Голос Эдварда дрожал и срывался. Он, склонив голову, стоял в огромном высоком зале; толстые каменные стены без окон, казалось, сдавливали его, как пыточный пресс; потолок терялся во тьме. Пламя нескольких свечей давало едва достаточно света, чтобы различить во мраке три фигуры в черных одеяниях с накинутыми капюшонами.
- Я не мог завести семью, я терял друзей, у меня не было дома. Я скитался по дальним странам, чтобы вновь объявиться на родине - под чужим именем, через много лет. У меня не осталось ничего, что я мог бы сохранить, что было бы ценным для меня. Я богат - и я нищ, ибо в золоте нет мне счастья. Неужели наказания сроком в триста лет недостаточно, чтобы смыть мою вину?
- Чего ты хочешь, Эдвард? - прошелестел неслышный голос, одна из фигур чуть пошевелилась.
Эдвард судорожно сглотнул, облизал пересохшие губы.
- Я... я прошу отсрочки.
- Почему? Ты сам много раз молил о смерти, так радуйся же - твой час настал.
- Я встретил женщину. Я... полюбил ее. Я полюбил первый раз в жизни.
- У тебя было много женщин, Эдвард. И достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах.
Он выдохнул бессильно:
- Я молю вас...
- Ты сам говорил, что бессмертие - хуже, чем смерть.
- Да, я говорил так. Ведь жить бессмертным без счастья - горше, чем смертным, но счастливым.
- Ты противоречишь сам себе... Ты все-таки решил, что бессмертие - это благо для тебя?
Эдвард трясущейся рукой вытер липкий пот с лица.
- Я не прошу бессмертия... Я лишь прошу смертной жизни.
- Твое время вышло.
Фигуры в капюшонах качнулись и бесшумно поплыли над полом - прочь от него.
Он отчаянно закричал им в спины:
- Прожить три века и не обрести счастья - не слишком ли сурова кара за один проступок?
Тени замерли, повернулись к нему.
- Ты так ничего и не понял, Эдвард. Твои триста лет прошли впустую. Ты напрасно отбывал свое наказание, ты не искупил свой грех. Твое время вышло.
Эдвард рухнул на колени, закрыв лицо руками, глухо простонал сквозь пальцы:
- Белла... У нее чистая, искренняя, любящая душа... Я обещал ей, что вернусь. Почему она должна страдать за мои прегрешения? За что?...
- Напрасно ты дал такое обещание. Не в твоем праве было решать.
Капюшоны помедлили, чуть повернулись друг к другу. Кивнули.
- Хорошо, Эдвард... Раз ты просишь не за себя - мы дадим тебе время.
Он отнял руки от лица, с надеждой взглянул на тени.
- До конца года. Приводи свои земные дела в порядок, раздавай долги и возвращайся.
Гулко ударил колокол.

***
http://www.youtube.com/watch?v=FQ2yXWi0ppw
R.E.M.-Losing My Religion

Эдвард не помнил, как он оказался в таверне. Лишь смутные ощущения - вот он остался один в пустом темном зале, вот кто-то низенький со свечой поднимает его с колен, тянет за рукав, ведет бесконечными коридорами...
- Еще вина, синьор?
На грубый стол перед ним со стуком опустился кувшин. Эдвард молча кивнул, подвинул опустевший бокал.
Четыре месяца. Триста ненужных лет - и четыре жалких и таких драгоценных месяца. Из которых один уйдет на обратную дорогу. Что он может успеть за это время? Имеет ли право обнадеживать Беллу? Что может дать ей? Короткое счастье? Он сумел бы, он бросил бы к нее ногам все, что имеет. И даже больше. Но что у него есть? Богатство? Презрительно скривился. Любовь? Да, любовь... Но у него нет главного - нет времени. Не будет ли это слишком жестоко - подарить ей все, а потом отнять в один миг, отнять навсегда, разрушить ее счастье... Эдвард представил Беллу - недоумевающую, плачущую, раздавленную... Может, не стоит тогда возвращаться вообще? Остаться здесь и смиренно ждать своего смертного часа... Стиснул в кулаке платок. Нет, он обещал. Он... обещал вернуться и отдать Белле платок. Он не обещал любить ее, быть с ней, провести рядом всю жизнь. Горько усмехнулся - вся его жалкая жизнь умещается сейчас на собственной ладони... Он не обещал ей этого вслух. Сдержался, сумел. Как знал. Как тогда поступить? Объяснить, рассказать ей все, как есть? Разве так будет лучше? Вспомнил ее глаза, шепот: "Я буду ждать тебя..." Конечно, она не испугается, она останется с ним. До конца. А что потом? Забудет ли с легкостью, будет ли жить как прежде, найдет ли силы радоваться жизни - без него? Может, и так, но Эдвард сомневался. Он видел любящих людей - по-настоящему любящих; видел, как один не мог жить без другого; как оставшиеся тихо угасали или уходили вслед за любимым по своей воле, грешным образом, не вынеся разлуки... Не последует ли она за ним?.. Вздрогнул. Стоит ли рисковать? Может, тогда вовсе не нужно давать ей надежду? Встретиться, отдать платок, сделать вид, что ничего не было... Она, конечно, будет недоумевать, обижаться, страдать... Но если увидит, что между ними ничего не осталось, что он равнодушен к ней, что сдержал свое проклятое обещание - но не более... Может, тогда она отвернется от него? И, пережив обиду, обретет свою судьбу и новую любовь - с кем-то другим? Станет ли это лучшей долей для нее?..
Эдвард допил вино, кинул на стол пару монет и оправился в гостиницу. Решив, что обдумает все, как следует, на обратном пути, он ясно и четко понимал одно - он любит Беллу и будет любить ее весь отпущенный ему срок. И он готов заплатить своей и ее болью - за ее будущее счастье. А ему к страданиям не привыкать.