Большая когтистая лапа махнула прямо перед моим носом.
- Ты что? – возмутилась я. – Сирин, я же тебе помогаю!
В ответ на это громадная птица жалобно испустила мелодичную трель и толкнула меня массивным телом так, что я едва удержалась на ногах. Белый, мирно спавший, свернувшись, в углу, вскочил на лапы и грозно рыкнул, оскалив безупречные белые клыки. Сирин еще раз вскрикнула. По ее человеческому лицу скатились две слезы. Но зато птица замерла, с ужасом глядя на крупного белого волка, позволяя мне заняться тем, чем я и собиралась с самого начала: осмотреть сломанное крыло.
- Где же тебя так угораздило, милая? - грустно пробормотала я, обрезая перья и соединяя разошедшиеся концы плечевой кости. Ответа не последовало, но я и так знала: Сирин не совладала с бурей, упала на дуб и уже пешком добрела до меня, волоча за собой крыло. Впрочем, выглядело все не так и плохо: перелом срастется, перья отрастут, и женщина-птица вновь сможет летать. Правда, на восстановление уйдет несколько недель, а это означает, что зиму она проведет в моем сарае.
Я придавила сломанную кость дощечками, замотала их чистой тряпицей и силой влила в рот Сирин горькое, но чрезвычайно полезное зелье, способствующее сращиванию костей. Птица бросила на меня обиженный взгляд, засунула голову под здоровое крыло, распушила перья и, кажется, собралась спать. Я пожелала ей спокойной ночи, потрепала по шее толщиной в мое бедро и кивнула Белому, все так же стоявшему на страже.
- Пойдем, я закончила.
Волк первым выскочил в приоткрытую мной дверь. Закрывал ее уже ветер. Я еле успела протиснуться сквозь узкую щель, как мощный порыв с силой захлопнул ее, сотрясая не такое и устойчивое строение. С пологой крыши на меня свалился пласт снега, запорашивая непокрытые платком волосы и воротник шубки. Одновременно несомый бураном снег ударил меня в лицо, кусая щеки, нос и губы. Глаза тут же заслезились.
Я подняла воротник, и не обращая внимания, что под шубку с него насыпались фунты холодных снежинок, спрятала руки в рукава, уткнулась носом в мех и побежала к избушке, то и дело соскакивая с протоптанной тропинки в сугроб.
- Белый, где же ты?
Успевший отбежать вперед волк вел себя странно: невзирая на бушующую вокруг метель, он стоял и принюхивался к чему-то. Или прислушивался, чутко поводя настороженными ушами.
Наконец, я добралась до избушки и затопала на крыльце ногами, стряхивая снег с валенок и шубки. Еще немного, и я окажусь в тепле, рядом с жарко натопленной печкой, а на столе ждали крынка с ягодным морсом, мед и напеченные с утра пирожки с грибами.
Подскочивший ко мне Белый рыкнул.
- Ты что?
Еще один рык. Видя, что я не понимаю его, волк легонько ухватил зубами подол шубки и потянул меня в сторону леса.
- Белый, куда? Зачем? Там метель? – жалобно запротестовала я, уже понимая, что что-то случилось, и требуется моя помощь. Волк потянул сильнее и добавил в рычание несколько предупреждающих ноток.
- Дай только мне платок накинуть, - обреченно попросила я. Белый, перебирая лапами от нетерпения, дождался, пока я возьму из сеней платок и теплые рукавицы, и мотнул головой в сторону торчащих из сугроба саней-волокуши. Привыкнув доверять чутью моего верного спутника, я намотала на запястье веревку от них и, тщетно пытаясь спрятать лицо от пронизывающего ветра и снега, поспешила за Белым.
Волк шел впереди, прокладывая дорогу и увязая по брюхо, и поминутно проверял, не отстала ли я. Я шла. Отложила мечты о теплой печке и морсе, тянула за собой сани и торопилась, стараясь не потерять в снежном коловороте пушистый белый хвост.
К счастью, идти пришлось недалеко. Через четверть часа Белый привел меня к оврагу, до которого летом добегал за пару-тройку минут, и, еще раз принюхавшись, начал истово рыть лапами снег. Я бросила сани и присоединилась к нему.
Почти тут же рука наткнулась на нечто холодное и твердое. И одетое. Мы с Белым заработали еще быстрее, добавляя к уже и так вьющимся вокруг нас мириадам снежинок новые вихри.
Мужчина.
Массивный – раза в два шире меня в плечах. Высокий – на голову, если не больше, выше меня. С крепкими руками и небольшой круглой бородкой. И живой - моя бесцеремонно засунутая ему за пазуху рука обнаружила биение сердца.
- Какой ты молодец, Белый, - похвалила я волка. Тот фыркнул, давая понять, что для него это привычное дело, и дернул веревку саней, подтягивая их ко мне. Я с трудом затащила найденыша на волокушу, еще раз искренне поблагодарив Белого. Без саней я никогда в жизни бы не дотащила крупного мужчину до избушки, а оставлять его умирать от холода – не в моих правилах.
Обратная дорога показалась немножко легче, несмотря на тяжелую ношу: то ли ветер стих, то ли изменил направление и теперь подталкивал в спину. Возле дома возникла новая проблема: как затащить так и не пришедшего в сознание незнакомца в избу по пяти ступенькам и через сени? Но мы справились и с этим. Белый уцепился зубами за воротник полушубка и, упираясь всеми четырьмя лапами, помог мне взволочь найденыша в благословенное тепло.
Пару полешек – в печь, шубку – на лавку, воду – в котелок над огнем, платок – с головы, валенки в угол, мясную кашу – Белому – заработал, умница моя, и после всего этого – упасть на колени перед лежащим на половичке незнакомцем. На лавку мы затащить его уже не смогли.
Сердце по-прежнему билось. Белые щеки начинали приобретать розовый цвет и скоро, если судить по собственному опыту, станут малиновыми и начнут щипать. То же самое и с пальцами. Я стащила с найденыша валенки и внимательно осмотрела неожиданно чистые ноги. Нет, отмораживанием тут и не пахнет: теплая обувь и рукавицы избавили меня хотя бы от этой проблемы. Тогда почему же, мил-человек, ты еще не пришел в сознание?
А человек действительно милый. На лице ни рябинки, ни морщинки, ни царапинки, ровный нос, кустистые брови, сходящиеся у переносицы, и волосы цвета предзакатного солнца. Лет двадцать пять на вид. Крепкий и жилистый.
Я сыпанула в кружку пригоршню трав, залила их кипятком, сама вдохнула животворящий аромат и опять присела рядом с найденным мужчиной.
- Ну давай, приходи в себя. Ты же не можешь вечно лежать у меня на полу?
Я подула на ложку, которой зачерпнула настой, и осторожно поднесла к обветренным губам.
- Пей. Ну?
Горячая жидкость частично стекла на бороду, частично проникла внутрь. Мужчина закашлялся, дернулся и открыл глаза. Синие-синие, каким бывает только небо в разгар золотой осени.
Найденыш сжал руку в кулак, сгребая половичок, в его глазах мелькнул испуг, и он резко повернулся ко мне. Как ни странно, мой довольно растрепанный вид и общество белого волка его не встревожили. Страх и напряжение пропали, заместившись удовлетворением.
- Ты, - констатировал мужчина и вновь вознамерился потерять сознание.
- Эй! – возопила я, хватая его за руку.- Не смей! Вернись ко мне!
В чувство найденыша привели не мои испуганные крики – конечно, испуганные, я не могла ни оставить незнакомца валяться на коврике у двери, ни затащить его на лавку – а мокрый и горячий язык Белого. Волк, с интересом наблюдающий за происходящим и попутно выкусывающий льдинки между пальцев, встал, не торопясь подошел к нам и от души вылизал щеки и лоб мужчины.
- Ты, - опять радостно констатировал найденыш, глядя прямо на меня. Может, это такой способ познакомиться?
- Я – Веда.
Мужчина моргнул, нахмурился и посерьезнел.
- Дагмар. Кузнец. Раньше был.
- Так, Дагмар-кузнец… - Я встала и поморщилась: в затекшие ноги вонзились тысячи иголочек. – Давай я помогу тебе перелечь на лавку. На полу, конечно, хорошо, но там лучше.
Дагмар отказался от моей помощи, сам с трудом поднялся с пола, прошел несколько шагов до лавки и тяжело рухнул на нее. Я гостеприимно предложила морс и пирожки. Дагмар только помотал головой, залпом – после некоторого нажима - выпил заваренное зелье и повалился ничком, на этот раз спать. В отвар в том числе входили и снотворные травы. Я заботливо прикрыла могучие плечи стеганым одеялом, устроилась за столом и с аппетитом уничтожила половину пирожков и морса. Завтра надо будет не забыть смазать ему щеки мазью. Узнать, каким буйным ветром занесло ко мне незваного гостя. Потом выпроводить или же подлечить, а потом выпроводить, в зависимости от состояния.
Утром, все утром.
Которое началось со стука. Пока я протирала заспанные глаза и вылезала из-под теплого одеяла, стук повторился еще раз, дверь распахнулась, и в избу вкатился черный взъерошенный комок шерсти с тонкими палочкообразными ручками и ножками.
- Врр. Хрр, - встревоженно сообщил он.
Я мигом посерьезнела и поспешно начала одеваться. Наскоро переплести косу, накинуть вторую рубаху, потеплее, взять дежурную котомку со снадобьями…
- Кто попал? – уточнила по ходу дела я.
- Хрр. Мрр, - пояснил вошедший.
- Сильно пострадала?
- Фрр. Хрр. Трр.
- Ясно.
Я привычно подбросила в печь поленьев - пусть изба без меня прогревается – и замерла, наткнувшись на ошалелый взгляд синих-синих глаз. Отец-Перун, я совсем забыла про Дагмара!
- Кто это? – хрипло спросил мой гость, приподнявшись на локте.
- Ендарь.
- Хрр, - поторопил вышеупомянутый лесной бес.
- Дагмар, я должна идти. Вернусь – объясню.
Я свистнула Белому и выскочила в предутреннюю темноту.
Ветер, к счастью, стих, но снега нападало до… в общем, много. Ленивое зимнее солнце еще и не думало вставать, месяц, наоборот, перетрудился и отправился отдыхать, а звезды зябко кутались в толстые клубящиеся тучи. Нас с Белым спасало лишь острое ночное зрение.
Черный клубок бодро катился по снегу, не проваливаясь. Волк ломился за ним, приминая сугробы. Я замыкала строй, радуясь, что сегодня нам не препятствует пурга.
- Хрр. Мрр, - сообщил ендарь, останавливаясь. На разворошенном снегу лежало и скалило зубы одно из самых красивых лесных существ, какие мне попадались: земляная кошка. Мягкая, бархатная даже на вид золотая шкура в черных пятнышках, кисточки на ушах и ярко-зеленые злые глаза. Странно: эта кошка почти все время проводит под землей, нам, верхним жителям, видны только кисточки ее ушей и иногда глаза. Так что же заставило кошку вылезти наружу?
Кошка не соблаговолила ответить, яростно зашипев и оскалившись.
- Брр. – Ендарь подкатился поближе и показал на лапу кошки, зажатую в капкане.
- Вижу, - проворчала я, осторожно приближаясь к страдалице. Кошка метнулась вперед насколько могла, взмахнув лапой и целясь когтями мне в глаза. Я успела отпрянуть и только поэтому отделалась неглубокой раной на щеке.
- Вот зараза, - от неожиданности выругалась я. Приложенный к щеке снежок быстро окрасился багровым. Кошка утробно рычала, предупреждая, что готова опять напасть.
- Глупая, я же помочь тебе хочу! Белый, придержи ее!
Волк белой стрелой ринулся к кошке, схватил ее за горло и прижал к земле. Зверюга возмущенно шипела, но дернуться опасалась: одно движение, и клыки Белого порвали бы ей артерию.
- Вот так, - удовлетворенно заключила я, наклоняясь к зажатой лапе. Щелчок – стальные зубы раскрылись. Рывок – цепь вырвана из земли. Лязг – капкан отправился в котомку. Потом выброшу в груду таких же около дома. Или отдам Дагмару, он же кузнецом был, кажется… Пусть сделает что-нибудь менее травмирующее и более полезное. Хотя отдаст ведь охотникам, и они снова расставят их по лесу…
Из котомки тем временем появилась лечебная мазь. Я смазала ею пораненную лапу. Даже если кошка потом ее слижет, ничего страшного – внутрь тоже полезно. Хорошо, что кость не перебита, а то пришлось бы тащить зверюгу в сарай на долечивание, а там Сирин, которой вряд ли понравилось бы такое соседство.
- Белый, отпускай ее.
Волк отскочил в сторону. Кошка еще мгновение не двигалась, потом грациозно вскочила на лапы, чуть пошатнулась, задрожала и словно впиталась в землю. На поверхности остались торчать лишь кисточки. Еще секунда – и они двинулись в сторону, зарылись под снег и скрылись из вида.
- Фрр, - заметил ендарь.
- Да, могла бы и спасибо сказать, - согласилась я.
- Грр, - попрощался с нами бес и исчез в предрассветной полутьме. Мы с Белым, не торопясь, отправились домой.
А там нас встретили натопленная печь, горячий травяной настой, подогретые вчерашние пирожки и Дагмар, вполне себе пришедший в себя и даже, кажется, причесавшийся. Увидев рану на моей щеке, он заметно посмурнел.
- Кто это сделал?
- Кошка, - не стала скрывать я, с удовольствием сбрасывая верхнюю одежду.
- Какая кошка?
- Земляная, - терпеливо объяснила я, наклоняясь над ковшиком с водой и изучая свое лицо. Кровь на ране подсохла, стянула кожу, и общий вид умиления не вызвал.
- Как земляная? – удивился Дагмар. – Ее же невозможно увидеть! Она живет только под землей. Смертным не показывается.
Я умылась, приложила к ране чистую тряпицу и села за стол, перебирая зелья в котомке.
- Дагмар, а ты знаешь, кто я?
Кузнец опустился на лавку напротив меня.
- Веда. Лесная ведьма.
- Правильно, ведьма, - подтвердила я, находя, наконец, то, что мне требовалось, и осторожно смазывая рану. – Я занимаюсь тем, что оказываю помощь живущим вокруг существам. Делаю зелье от веснушек для полуденниц. Лечу ревматизм у бродниц. Достаю кость из горла водяного. В общем, помогаю по мере сил всем, кто в этом нуждается. В том числе и вынимаю лапы земляных кошек из капканов, если они в них попадают.
Дагмар кивнул, немного помолчал и спросил:
- А ендарь?
- Лесной бес? Он всегда узнает обо всем первым и, если необходимо, прибегает ко мне и зовет на помощь. Вот, держи. – Я передала Дагмару берестяной коробок с мазью. – Смажь щеки и нос. Боюсь, они вчера слегка обморозились.
Кузнец неловко взял в руки коробок, покрутил его в руках и отложил в сторону. Пришлось лечить его самой. Иногда с мужчинами так же сложно, как и с кошками.
- Кстати, Дагмар, а как ты оказался в моей глуши? Тут на три дня нет ни одного жилья. Только охотники иногда случайно забредают.
- К тебе шел, - просто ответил гость. Я рухнула на табурет, не ожидая такого ответа.
- Ко мне?
Дагмар бережно достал из-за пазухи нечто, при ближайшем рассмотрении очень напоминающее высохший веночек из трав.
- Вот. Это твое.
Ну, может, и мое. Летом я любила плести венки и носить на голове как корону, соревнуясь с летавицами. Но какое отношение это имеет к Дагмару?
- Летом я забрел в лес. За рудой. Случайно увидел тебя, - тяжело, как булыжники, ронял слова гость. – Ты купалась. Я унес венок домой. Все время на него смотрел. Работа из рук валилась. Не выдержал и ушел. Подумал – или найду тебя. Или замерзну. Все равно без тебя не жить.
В глазах его горела такая обреченная привязанность, что я поежилась. Дагмар сильно смахивал на зачарованного, и, по сути, и был им. Кто же наложил на него чары? Не я же. Я его и не видела до вчерашней ночи. Если бы увидела во время купания – никогда бы не забыла эти синие-синие, цвета осеннего неба глаза.
Купания. Русалка. Какая-нибудь из зловредных речных прелестниц, чтоб их отец-Перун покарал! Наверняка их проделки.
- Я не уйду от тебя, - сообщил мне Дагмар без искры сомнения в собственных словах.
Да понятно, что не уйдешь. Просто не сможешь. Даже если и прогоню, ты все равно вернешься, а потом еще и еще раз, пока в один непрекрасный день Белый не учует тебя, и ты замерзнешь в овраге. Я не хочу брать на душу грех смерти ни в чем, собственно, неповинного мужчины. Придется ждать весны, когда сойдет лед и проснутся русалки. Пусть снимают свои чары, и тогда Дагмар вернется в свою деревню.
- Оставайся, - кивнула я. – Лавка вот, печка рядом. С ендарем ты уже знаком. Будет приходить, не удивляйся. Это Белый.
Белый поднял морду и приветственно рыкнул.
- Это волк? – с интересом и без всякого страха уточнил Дагмар.
- Волк. Три лета назад я отобрала крохотного волчонка у разбуянившихся хухликов. Он, видимо, отбился от семьи, белая шкурка не позволила спрятаться в траве, и он еле дышал. У меня как раз недавно погиб мой спутник. Я взяла волчонка, выкормила, и он стал моей семьей. Кстати, за свою жизнь можешь благодарить его – это он учуял тебя во время бурана.
Дагмар подошел к волку, встал на одно колено и почтительно преклонил голову:
- Благодарю тебя, брат.
Белый бережно взял зубами ладонь Дагмара и легко, не до крови сжал ее. Братание состоялось. Я вытерла воображаемые слезы и вернулась к делам насущным, прежде всего к завтраку.
Когда я пошла проверять Сирин, Дагмар увязался за мной. Вернее, не увязался, а сопровождал как само собой разумеющееся. Первым важно шел Белый, принюхиваясь, потом я, а за мной - Дагмар, видимо, прикрывая с тыла.
Сирин встретила незнакомца музыкальной руладой, порозовевшими щеками и полуприкрытыми в истоме глазами. Она даже не отреагировала на мои упреки: за ночь и утро птица умудрилась сорвать повязку и сбить дощечки. И рычать Белому не потребовалось. Дагмар почесал птичке горлышко, перебирая нежные перышки, Сирин положила голову ему на плечо и застыла так, удовлетворенно напевая. Я вновь наложила шины, примотала их покрепче и пропитала повязку горькой полынной настойкой – и для заживления, и для неприятного вкуса, чтобы Сирин больше не вздумалось цепляться в нее зубами.
- Сирин, не трогай больше крыло! Иначе оно не срастется, и ты не сможешь летать.
Птица недовольно курлыкнула и вновь подставилась под руку Дагмара.
- Она больше не будет, - пообещал кузнец, лаская ее. – Умная птичка.
Трель, в которой сквозили согласие и удовольствие, завершила его слова.
- Надо же, - покачала я головой, глядя на такую строптивую со мной Сирин, быстро подчинившуюся незнакомому мужчине. Во мне шевельнулось странное и тягостное ощущение. Мне почему-то было неприятно смотреть на воркующую Сирин, прильнувшую к широкому торсу Дагмара. Неприятно – значит, не буду. Я свистнула Белому и вышла из сарая. Дагмар присоединился к нам, не успели мы отойти и на два шага.
На следующее утро ендарь ворвался вместе с рассветом и сообщил о кашле у лесавок. Я категорически запретила идти вместе со мной гостю. Одно дело – крупная, но, в общем, безобидная женщина-птица. Другое – неуемные детишки лешего и кикиморы, причем мамочка в настоящий момент мирно спит в своем болоте, а изможденный отец редко в состоянии приструнить пострелят. Человек для них – вечный предмет розыгрышей, не всегда безопасных. У меня и так будет достаточно забот, чтобы отловить их по одному и влить в горло подслащенный медом настой. А если придется еще и следить, чтобы они не вцепились в бороду и волосы Дагмару…
Гость неохотно согласился. И правильно. День для меня прошел точно так, как и ожидалось: в беспрерывной погоне за мельтешащими отпрысками лешего, долгих уговорах и в итоге насильственном вливании в них целебного зелья, в попытках понять, кому из лесавок я уже дала порцию, а кому – нет, в повязывании на них тряпочек, чтобы пометить облеченных, и потом обреченном понимании, что бесенята просто-напросто обмениваются ими.
Домой я вернулась усталая, оглушенная писком и визгом, исцарапанная мелкими острыми коготками и липкая от проливавшегося настоя. Хотелось лечь, есть, пить, умыться, переодеться, смазать ноющие царапины, закрыть глаза и прислушаться к благословенной тишине – и все это одновременно. Но я точно помнила, что в печке оставалось лишь немного каши на дне чугунка, и ее наверняка доел Дагмар, так что сначала необходимо быстро соорудить что-нибудь нам троим на ужин.
Из открывшейся двери на нас пахнуло таким вкусным запахом тушеного мяса, что у меня потекли слюнки, а Белый встал на пороге и долго, с наслаждением принюхивался.
- Заяц, - уронил Дагмар. – С овощами, какие нашел. И парой травок.
Скорее, не парой, я пятком – оценила я, распробовав мясо. Тимьян, розмарин, дикий чеснок, петрушка и что-то еще из моих запасов. Очень вкусно, очень сытно и очень неожиданно.
- Спасибо, - искренне поблагодарила я, облизав ложку и борясь с желанием вылизать миску, как Белый.
- Не за что, - пробурчал Дагмар, протягивая мне коробок с мазью. – Намажь свои царапины. Завтра я пойду с тобой.
Я не смогла его отговорить. Он просто не слушал, оделся, при полном одобрении Белого спустился во двор, подождал, пока я выйду, и занял привычное место в аръергарде процессии.
Мне не пришлось спасать его от лесавок. Первая же парочка, вознамерившаяся прыгнуть на голову Дагмару, получила увесистый щелчок в лоб и предупреждение, что так будет с каждым. После чего вся банда уселась вокруг кузнеца и упоенно слушала, как он короткими рублеными фразами пересказывает им одну из человеческих сказок про рябую курочку. Мне оставалось только брать их по одному, вливать в горло зелье и сажать на место. Леший завороженно наблюдал за происходящим и, прощаясь, уважительно пожал гостю руку.
Второе потрясение ожидало меня в сарае. За вчерашний день Дагмар не только успел приготовить нам еду, но и законопатил щели. Теперь в сарае не дуло, и Сирин блаженствовала, распушив перья и мелодично напевая. С повязкой на крыле все обстояло превосходно, она не сместилась, птица ее не трогала, и единственное, что испортило мне настроение – это вид женской головки, примостившейся на плече Дагмара. Это не уменьшило моей благодарности.
- Спасибо, - еще раз поблагодарила я, когда мы вышли наружу в густеющие сумерки. Дагмар бережно сжал мою ладонь.
- Не за что.
Мне начинало нравиться его присутствие в моей жизни. Он сопровождал меня к лесавкам каждый день, пока они не выздоровели, и пострелята мигом обретали благовоспитанность, завидев его. Дагмар вел мужские беседы с лешим на темы, понятные только им одним. Крепко держал анцибала, пока я убирала из его спины занозы и смазывала царапины. Отправлялся вместе с Белым на охоту, пока я хлопотала дома, и возвращался всегда с добычей. Волк полностью признал его и считал равным себе.
Мне больше не приходилось колоть дрова для печки и бани. Приготовленная еда уничтожалась в тот же день здоровым мужским аппетитом, и мне не приходилось по три дня доедать одни и те же ватрушки. Плохо закрывающаяся дверь теперь висела ровно и не скрипела, чем изрядно удивила ворвавшегося с очередным сообщением ендаря.
Мы встретили Солнцеворот огромным костром во дворе и горячей медовухой. Сирин, высунувшись из сарая, пела о приближающейся весне. Белый самозабвенно выл на повисшую в небе полную луну, а мы с Дагмаром, держась за руки, обходили вокруг огня положенные двенадцать кругов. Жаркая мужская ладонь согревала мою руку, наши плечи соприкасались, и сердце сладко замирало от предчувствия чего-то странного, незнакомого и томительно-радостного.
Дни понемногу, на воробьиный скок, прибавлялись, но ночи все еще надолго укутывали мир черным покрывалом. Впервые в своей жизни я проводила их в обществе теплого, живого существа, обладающего членораздельной речью. Правда, сам Дагмар разговаривал мало и скупо, зато спрашивал и слушал. Слушал внимательно, погружаясь в мою жизнь. Его интересовало все: и почему кикимора оставляет лесавок на всю зиму отцу, и почему Сирин только поет, а не говорит, хотя рот у нее человеческий, и почему анцибал говорить может, но исключительно нецензурно…
Я привыкла к Дагмару. К его присутствию рядом, коротким рубленым фразам, зачарованному блеску в глазах, когда я расчесываю по утрам свою длинную косу в руку толщиной, цвета меда. Привыкла, что всегда есть на кого опереться и кого попросить сделать что-нибудь трудновыполнимое для женщины. И все чаще у меня появлялись непривычные желания: отбросить с его лба прилипшую прядь волос, прижаться головой к плечу, как каждый вечер проделывала Сирин, провести пальцами по запрятанным в бороде губам и заглянуть в синие-синие, цвета осеннего неба глаза, чтобы увидеть там горящий огонек нежности, благоговения и нескрываемой страсти…
Я гнала от себя эти мысли. Зима подходила к концу. Скоро закончатся лютеньские метели, придет березеньская оттепель, вылезут подснежники, а потом вскроется лед на реке и проснутся русалки. Одна из них снимет наложенные чары, и Дагмар уйдет. Уйдет к своим, к людям. Найдет себе хорошенькую статную девицу, женится, и она подарит ему детей с волосами цвета закатного солнца.
А я… я останусь в лесу. С Белым, Сирин, лешим, лесавками, анцибалом и полуденницами, и доживу свой век одна, как и положено лесной ведьме. Но это потом. Пока надо брать от жизни все, что она предлагает.
Я отбрасывала в сторону грустные мысли и рассказывала Дагмару что-нибудь веселое, например, как бродница нашла оброненное путником зеркальце и доводила им русалок, пуская солнечных зайчиков. Дагмар слушал, одобрительно хмыкал, что-то вырезал из деревяшки, а в синих-синих глазах плескалась озорная усмешка. Словно бы он знал что-то такое, чего еще не знала я.
Умрун пришел глухой ночью, на исходе лютеня. Первым о его появлении узнал, конечно, ендарь, который ворвался в нашу избушку и истошно заверещал:
- Урр! Урр! Врр!
Меня словно сорвало ветром с кровати. Белый тоже вскочил на лапы и протяжно завыл. В ответ донеслось нечто среднее между ревом, воплем и хриплой нечленораздельной речью – звук, который, услышав, не забудешь уже никогда. Голос умруна.
Единственного представителя нежити, которого я на дух не переносила и боялась до дрожи в коленках. Ходячая смерть, не брезгующая ничем – от крохотных пташек до лосей и медведей. Разумеется, люди и нежить тоже входят в их рацион. Твари особенно ценят сладкую человеческую кровь, но не побрезгуют и лесными жителями вроде лешего или ендаря. Мне приходилось уже иметь с ними дело три года назад. Именно тогда погиб мой предыдущий волк.
Умруна очень сложно убить – для этого надо отрубить ему голову и сжечь останки. Подобраться к нему сложно: когти на длинных, свисающих до колен руках ядовиты. Малейшая царапина от них причиняет мучительную боль, гноится и плохо поддается лечению. Я знала это по собственному опыту. К этому еще добавляются острые как иглы зубы, скользкая маслянистая кожа, выскальзывающая из рук при попытке схватить, и двухметровый рост. Правда, на них действует полынная настойка – а ее, к несчастью, у меня осталось очень мало из-за Сирин, и холодное железо – но, чтобы заставить тварь хотя бы замедлиться, требуется не меньше пяти ударов.
Умрун взвыл еще раз.
По коже пробежал мороз. Мне показалось, что тварь не одна.
- Сколько их?
- Трр! Урр! Трр! – заверещал ендарь, излучая красными глазами дикий страх.
Трое. Отец-Перун, за что нам такое испытание? С другой стороны, они давно не появлялись. Леший рассказывал, что в былые годы их появлялось до десятка за лето, и два – зимой. А сейчас – благодать. Три года ни одной бездушной твари.
Истошно заверещала в сарае Сирин, почуяв бредущую к ней смерть. Я выскочила из дома, зажав в одной руке горшочек с остатками полынной настойки, а в другой – большой охотничий нож. Белый рванулся за мной.
Полынь полетела в ближайшего умруна. Пока он выл и раздирал лицо когтями, мы с волком ринулись мимо него к сараю, к двери которого плелась вторая тварь. Белому удалось наскочить на его спину и повалить ничком на снег, разрывая горло. На умруна это не действовало. Он попытался встать, размахивая руками и стараясь задеть волка. Но тут подоспела я, оседлала жилистую скользкую спину и с размаха вонзила в нее нож. Раз, другой, третий… пока не заболела рука, а тварь перестала шевелиться и бессильно распростерлась на снегу. На какое-то время умрун обезврежен. Потом он придет в себя, но до этого времени мы успеем отрубить его голову и сжечь труп.
Надеюсь.
Воздух прорезал жалобный визг Белого. Я вскочила и обернулась – волк наседал на полынного умруна. Кожа на его лице свисала грязными клочьями, но это не мешало твари реветь, скалить зубы и ловить волка. А чуть дальше… Я до боли прикусила губу. Дагмар дрался с оставшимся умруном. Одна когтистая рука, отрубленная прихваченным кузнецом колуном, валялась неподалеку и то сжималась, то разжималась. Когти старались вонзиться в человеческую ногу. На плече Дагмара рубаха окрасилась багровым, и пятно быстро расширялось. На боку ткань тоже разошлась, но, кажется, коготь не задел тела.
- Голову! – заорала я изо всех сил. – Целься ему в голову! Ах ты тварь!
Полынный умрун отбросил Белого в сторону, располосовав ему бок. Волк, взрыкнув, дернулся и замер, заливая белый сугроб горячей кровью. С криком я бросилась на тварь, втыкая нож в глазницу, из которой брызнула темно-багровая пенистая жидкость, обжигающая кожу.
- Вот тебе! – выкрикнула я, с силой выдергивая нож и вновь втыкая его в плечо умруна. И тут же прыгнула вбок, уворачиваясь от атаки когтистой руки. Мы плясали в смертельном танце. Я била ножом туда, куда могла дотянуться, и изгибалась, уклоняясь от ответных ударов.
Пару раз умрун задел меня, и ранки невыносимо жгли. Снег холодил босые ноги, жар сражения опалял тело, пот заливал глаза, а ярость и тоска, заполняющие душу, выплескивались наружу, придавая силы усталым рукам.
- Отойди! – Меня отбросило к сараю. Мое место заняла фигура в багрово-белой рубахе. Колун опустился на голову умруна, раскалывая ее как переспелую тыкву.
Я дрожащей рукой вытерла пот. Кажется, все.
Нет.
Недобитый мною умрун захрипел, поднялся и неожиданно резко рванулся ко мне, метясь когтями в горло. Шмяк! С противным чавкающим звуком Дагмар вонзил колун в голову последней твари. Вот теперь действительно все.
- Дагмар, тащи дрова. Их нужно сжечь, - скомандовала я, кидаясь к Белому. Волк неподвижно лежал, но грудь его еле-еле вздымалась. Он еще жив. И будет жить.
- Потерпи, малыш, все будет хорошо, - шептала я, протирая рану снегом. Да, глубокая. Да, потеря крови. Но внутренние органы не повреждены. Зашить, наложить заживляющее зелье и ждать, пока молодой сильный организм восстановится.
- Дагмар! Принеси мою котомку! Дагмар!
Молчание. На трясущихся ослабевших ногах я повернулась, боясь того, что увижу, и уже понимая, что именно произошло. Дагмар лежал навзничь возле убитого им умруна, глядя в небо пустыми синими-синими глазами. Рубаха на его груди, залитая кровью, разошлась, обнажая располосованную когтями грудь. По бороде цвета закатного солнца текла тонкая багровая струйка. Скорбно заголосила Сирин.
- Замолчи! – рявкнула я на нее, видя то, что не заметила глупая птица. Дагмар дышал, как и Белый. И если с такой раной он смог выстоять на ногах и убить трех чудовищ, неужели он позволит себе после этого умереть?
- Живи, милый, - прошептала я, наклонившись над Дагмаром, стерла кровь и прикоснулась своими губами к его, вдыхая в него свои чувства, свои желания и свою жизнь. – Только живи. А с остальным мы справимся. Ендарь!
Крутившийся неподалеку черный комок подкатился ко мне и замер, выжидательно глядя.
- Бегом к лешему! Я одна не смогу затащить их домой! Нужна его помощь. Быстрее!
Ендарь умчался в лес, а я занялась самыми неотложными делами. Костер – он и согреет Дагмара и Белого, и уничтожит останки тварей. Смыть кровь, осмотреть на предмет более серьезных повреждений, зашить раны, накрыть теплым. Найти все зелья, мази и настои, которые могут помочь, и сообразить, где сейчас достать ту же полынь. Влить, смазать, забинтовать и ждать, пока они придут в чувство.
Леший появился так быстро, словно бежал всю дорогу. Так, наверное, оно и было. Он с неодобрением посмотрел на огромный костер, плюнул на несгоревшие еще трупы, и помог мне отнести в дом сначала Дагмара, а потом и волка. Я устроила их с максимальными удобствами, поблагодарила лешего и отпустила его к лесавкам, а потом села на крыльце и разрыдалась.
Громко, навзрыд, закрывая руками лицо. Надеясь, что в слезах уйдут боль, тоска, сожаление и то теплое пушистое чувство, наличие которого я так тщательно скрывала от самой себя.
Ничего никуда не делось, но мне стало немного легче.
Белый пришел в себя на второй день. Дагмар – на третий. Они пролежали еще долго, пылая лихорадочным жаром или дрожа от озноба. Леший лично приволок нам бочонок лучшего липового меда. Ендарь заглядывал каждый день, интересуясь состоянием здоровья раненых. Анцибал притащил ведерко страшно целебных водорослей со своего болота и не уходил, пока я не наложила их на раны. Водоросли, кстати, помогли и сняли воспаление. Сирин выходила днем из своего сарая, устраивалась под окном и пела грустные песни, способствующие, по ее мнению, выздоровлению.
Мужчины выздоравливали. К середине березеня я уже точно могла сказать, что кризис миновал, и теперь надо только дождаться полного восстановления сил. Белый уже выходил из дома и ел так, что за ушами трещало. Дагмар садился и понемногу перемещался по избе. Я сняла швы. Раны зарубцевались, оставив после себя безобразные шрамы. Дагмар презрительно пожал плечами, увидев их, и больше не обращал внимания.
Наконец, наступил день, когда он вышел из дома, отобрал у меня колун – тщательно отмытый от всех следов умрунов – и наколол дров на день. Тем вечером я села на крыльцо – одна – и подставила лицо ласковому весеннему солнышку. Тренькала в кустах синица, предвещая скорый приход тепла. По щекам ползли слезы. На душе было гадко и тяжело.
Я больше всего хотела, чтобы Дагмар остался со мной навсегда – и в то же время понимала, что это невозможно. Человек не может жить в окружении бесов и лесных духов. В сражении с умрунами он выжил не иначе как благоволением Перуна. В следующий раз ему может так не повезти, а я…я не хочу его хоронить. Дагмара надо отпустить.
Да, он будет сопротивляться – чары-то еще действуют. Но, может, если мне твердо выразить свою позицию – что я не хочу его видеть… Он какое-то время проведет в деревне, а там вскроется река и проснутся русалки. Дагмар очень быстро забудет про меня. Все образуется. Почти все – потому что я не хочу его отпускать…
Солнце медленно катилось за верхушки осин. Где-то далеко леший созывал расшалившихся лесавок. По щекам все текли слезы, не собираясь заканчиваться.
Пришел Белый, улегся рядом и положил морду мне на колени. Я рассеянно почесала его за ухом. Завтра мы вновь останемся вдвоем. Ну, если не считать Сирин, но и она скоро улетит.
Завтра. Уже завтра.
- Тебе пора уходить, - ровно сообщила я после завтрака, собрав нервы в кулак.
- Чего у нас не хватает? – осведомился Дагмар, потянувшись за теплой рубахой.
- Ты не понял, Дагмар, - покачала я головой. – Тебе пора домой. Ты загостился.
Дагмар встал и медленно подошел ко мне.
- Я не уйду.
- Послушай меня. Ты должен жить с людьми, в деревне, найти себе жену, воспитывать с ней детей...
- Я не уйду, - роняя слова, отрубил Дагмар. В его глазах разгорался упрямый огонек зачарованности.
- Дагмар, - устало выдохнула я, теребя кончик косы. – Тебя здесь держат только чары. Снять их – и ты забудешь меня.
- Какие чары?
- Которые наложила русалка, пока ты за мной подглядывал.
- Там не было русалок.
- Ты мог их не заметить, - терпеливо разъяснила я и тоже встала, прямо перед ним, почти касаясь его исполосованной шрамами груди. – Поверь, я знаю, о чем говорю.
- А я знаю себя, - угрюмо сообщил Дагмар. – Это не чары.
- А что же? – ехидно поинтересовалась я.
- Вот что.
Мужская ладонь легла мне на спину, притягивая поближе. Крепкие пальцы перышком прошлись по лбу, бровям, щеке.
- Люди называют это «любовь», - услышала я. Огонек в синих-синих, цвета осеннего неба глазах, ярко пылал. Я почувствовала, как меня затягивает в водоворот чувств, и решимость тает на глазах.
- Белый, ну скажи ему! – взмолилась я из последних усилий. Волк приподнял морду, зевнул и улегся поудобнее, отвернувшись от меня.
- Я никуда не уйду, - повторил Дагмар. – Голубка моя.
Два последних слова сорвали сжатую пружину. Я вырвалась из объятий Дагмара.
- Тогда уйду я!
Шубка на плечи, валенки на ноги, хлопок двери – и я побежала к реке, проламывая наст. Весна уже совсем рядом. Лед истончился. Его можно пробить и разбудить русалок. Ничего, проснутся чуть пораньше. Меня тоже, бывает, будят по ночам, если дело срочное. У меня очень срочное.
Я бежала, не разбирая дороги, увязая в осевшем березеньском снегу. Коса растрепалась, выбившиеся пряди лезли в глаза, и так заполненные слезами из-за душивших меня тоски, злости и обиды. Обиды в первую очередь на Белого. Почему он, такой преданный друг, поддержал не меня, а Дагмара? Из-за мужской солидарности или он чувствовал, что я неправа? А я могу быть неправа?
Щелк!
В первое мгновение я не поняла, что случилось, почему моя правая нога внезапно брызнула болью и застряла, и по инерции продолжила бежать. Лодыжка заболела еще сильнее, не сдвинулась с места, что-то лязгнуло, и я упала на четвереньки.
Щелк!
Теперь левую руку пронзила такая боль, что в глазах потемнело, а из груди вырвался истошный крик. Отец-Перун! Я могла бы и менее болезненным путем узнать о своей неправоте!
Я убрала со лба мешающие смотреть волосы и оценила обстановку. Плохо. Очень плохо. Будь прокляты охотники, расставляющие повсюду свои капканы! Стоило мне пошевелить застрявшей между страшных острых зубьев рукой, как половину тела заломило, и я чуть не свалилась в обморок. Осторожно, стараясь не делать резких движений, нащупала пружину и попыталась нажать.
Безрезультатно. То ли пружина заржавела, то ли была слишком тугой, то ли мне просто не хватало сил. Очень неудобно давить на капкан, опираясь только на одно колено и зажатую в зубьях руку, когда вторая нога при этом вытянута, напряжена и тоже болит, правда, меньше, потому что на ней валенок.
Я попробовала освободить хотя бы лодыжку, вытянув ее, но та запротестовала, отозвавшись болевой волной. Пришлось извернуться так, чтобы она минимально напоминала о себе, и изо всех оставшихся сил надавить на пружину. Я давила, давила и давила, пока из ладони не начала сочиться кровь, а из глаз не брызнули слезы. Тело бессильно опустилось. Я в отчаянии сжала снег и всхлипнула.
Земляной кошке тогда повезло: у нее была я. Правда, у меня есть Белый и Дагмар. Они придут и помогут мне. Дагмар разожмет капканы, поднимет меня, и я уже никогда не отпущу его. Просто не смогу. Если это действительно чары, то они действуют и на меня. Во мне пылает тот же самый огонь, что и в кузнеце.
Люди называют его «любовь».
Из тучи, нависшей над лесом, полетели вниз белые крупинки, может быть, последние в этом году. Я сжалась как могла, сохраняя тепло и ожидая своего мужчину.
Я не успела ни замерзнуть, ни припорошиться снегом. Дагмар пришел. Точнее, сначала прибежал Белый, радостно прорычал и полез вылизывать мне лицо. После него появился Дагмар. Он без особых усилий разжал железные зубья, вернее, просто разломал их надвое, поднял меня на руки и отнес домой, за все это время не произнеся ни единого слова. Уже позже, перебинтовав мне руки и напоив горячим травяным отваром, он отошел к окну и глухо проговорил.
- Я уйду завтра. Если хочешь.
- Нет. – Я поставила кружку и подхромала к нему, для устойчивости уцепившись за его широкие плечи. – Не хочу.
В синих-синих глазах цвета осеннего неба разгорался огонек, но теперь я уже не боялась раствориться в нем. Наоборот, только приветствовала это.
- Я никуда и никогда не отпущу тебя.
Белый протяжно зевнул и отвернулся, не желая смотреть, как Дагмар целует меня.

Дверь распахнулась, стукнув о стену.
- Мрр! Брр! Дрр! – заверещал ендарь.
- Отец-Перун! – вырвалось у меня. Обхватив одной рукой выступающий вперед живот, я заторопилась наружу. – Демид! Немедленно отпусти!
Двухлетний карапуз с волосами цвета закатного солнца упоенно выдергивал из земли торчащие из нее кисточки ушей. Сердито посмотрев на меня синими-синими глазами, он исчерпывающе сообщил:
- Кися!
- Я знаю, что кошка! Отпусти ее немедленно!
Демид неохотно выпустил из цепких пальчиков кошачье ухо. Из-под земли донеслось возмущенное шипение, и кисточки скрылись под травой. Ребенок обиженно заревел.
Вздохнув, я присела рядом с ним и прижала к себе, шепча что-то утешительное и оглядываясь вокруг. Мой средний сын четырех лет от роду носился по двору за лесавками. Или они за ним. В общей круговерти понять было невозможно.
За ребятней пристально наблюдал Белый, устроившись в тени чубушника. Он следил, чтобы буйные отпрыски лешего и кикиморы случайно не задели Данилу ручками-веточками.
Добрыня, старший шестилетний сын пытался залезть на спину Сирин, соскальзывая вниз по гладким перьям и начиная все заново. Птица мужественно сидела и не шевелилась, но чувствовалось, что терпение ее на исходе, и она вот-вот расправит крылья и взмоет над лесом.
Дагмар вместе с лешим орудовали топорами, сооружая пристройку к избе. В этой нам становилось тесно, учитывая скорое появление еще одного малыша.
- Отец-Перун, пусть на этот раз будет девочка, - попросила я, подняв глаза к небу.
Ребенок внутри протестующе пнул меня ножкой.