Лучи восходящего солнца вызолотили шлемы и наконечники копий построившегося для битвы войска. Не дождавшись условного сигнала от лазутчиков графа Гримстона, Людовик, вознеся молитвы об успехе начатого, велел готовиться к бою. Пусть ворота Дамаска остались закрыты — немало крепостей пали от смелого штурма, вовсе без коварных ухищрений. Если Господу будет угодно — Дамаск падет до заката. А Господу это, без сомнения, угодно. Иначе воинство Христово не смогло бы дойти сюда.

Охватывая осажденный город широким полукругом, воины христианских королей в последний раз проверяли оружие, осматривали лестницы, пересчитывали стрелы и болты, камни к требушетам, да ждали приказа. А когда зазвучали трубы, пехота медленной тяжелой волной покатилась к стенам, закрываясь от меткости сарацинских лучников большими дощатыми щитами. Оставленные чуть позади требушеты забрасывали в город камни и куски древесных стволов — топорам нашлось где разгуляться по цветущим садам окрест Дамаска. За спинами пеших воинов гарцевала рыцарская конница, ветерок порывами разворачивал знамена, вздувал попоны на конским боках и колыхал отмеченные символом Креста плащи. Поблескивала золотая корона на шлеме Людовика. Балдуин Иерусалимский не столь явно подчеркивал свой титул, да и в первые ряды сражающихся не стремился — он прекрасно понимал, что еще слишком молод, чтобы тягаться в воинских делах с пришедшими из Европы вождям. Балдуин был умен. Так что его стяг возвышался чуть поодаль, своего короля окружила не слишком многочисленная свита, а основные силы иерусалимского войска шли плечом к плечу с французскими и немецкими братьями по оружию.

Алира напряженно сидела в седле, сжимая одной рукой поводья и перебирая пальцами другой по рукояти меча. Легконогий конь золотистой масти, которого дал ей Адор, приплясывал, готовый рвануть вперед по первому движению. Сама она так сильно в схватку не рвалась. Взгляд скользил от стен, к которым подкатывалось людское море, через редкую череду требушетов, снующей вокруг них прислуги, задержался на медленно ползущем к городским воротам таране — и обратился к фигуре Ричарда. Адор возглавлял их небольшой отряд, позади него замерли двое верховых оруженосцев, один держал воздетым к небу длинное копье. Вся первая линия конницы графа Гримстона, две дюжины рыцарей, были вооружены копьями. Людовик распорядился, чтобы они готовились атаковать, если удастся пробить ворота. Он не сомневался, что рано или поздно под ударами тяжелого заостренного ствола засовы поддадутся. И тогда язычники будут сметены с лица земли.

Владению копьем Алира не обучалась, и потому ей предстояло держаться позади, прикрывая рыцарей. Осажденные продолжали сыпать дождем стрелы, лить кипяток, сбрасывать на головы наступающих камни. Воины Креста, добравшись до стен, ставили лестницы и карабкались вверх, прикрывая головы щитами. Защитники Дамаска отталкивали лестницы длинными шестами — и те заваливались назад, придавливая к земле всех, кто не успел спрыгнуть или отбежать прочь. И было таких лестниц десятки и десятки.

Где-то в городе с грохотом обвалилось здание — требушеты продолжали делать свое дело. Потом над полем боя раздался первый тяжкий гулкий удар — таран качнулся на цепях и врезался в массивные окованные железом створки. Над тараном соорудили навес из досок, укрытых шкурами — и этот навес уже весь истыкан стрелами и копьями. На некоторых стрелах тлела и гасла зажженная солома.

Солнце заливало поле сражения ярким светом, не оставляя ни капли тени. Алира щурилась от блеска стали. Дышалось тяжело, кольчуга и шлем успели нагреться, и девушка плеснула на плечи и голову воды из фляги. Послышалось негромкое короткое шипение. Словно масло на сковороде. В аду.

Отогнать непрошеную мысль оказалось непросто. Сейчас, в вынужденном бездействии перед лицом предстоящей опасности, в душе Алиры с новой силой ожили страхи. Страх потерять возлюбленного. Страх умереть самой. Страх не испытать больше счастья быть рядом с ним, быть в его объятиях. Она сильнее сжала меч. Подобные мысли перед боем не принесут пользы. Но сейчас Алира особенно остро понимала, как страшно потерять то, что есть. По губам скользнула невеселая усмешка — такой страх вернулся в ее жизнь недавно. В Никее. После того, как она стала просыпаться, положив голову Ричарду на грудь. Любовь принесла с собой слабость и трусость. Но даже ради силы и храбрости, сто крат большей, чем прежде, Алира бы от нее не отказалась.

Мысли прервал рев трубы, надрывный и внезапный. По рядам всадников пошло движение. Воины задних рядов приподнимались на стременах, пытаясь рассмотреть причину изменения плана. Но над полем боя висела пыль, застилавшая зрение. До них доносился только шум схватки — и лошадиное ржание. А Ричард, верный слову возглавить отряд, пока граф Гримстон держится подле Людовика и делится с ним своими мыслями так, чтобы король потом решил, будто сам додумался до того или иного решения, уже принял от оруженосца копье и поднял его над головой. Солнце заблестело в гранях наконечника.

— Братья мои, пробил час сдержать клятву до конца биться за наше святое дело! Враг осмелился на вылазку. Он хочет уничтожить наши орудия, хочет смять и растоптать нашу пехоту. Не позволим ему торжествовать победу!

Несколько десятков глоток подхватили клич «Не позволим! Смерть безбожникам!»

Ричард коснулся шпорами конских боков. С востока, прикрывая спину слепящим солнцем, скакал вражеский отряд. Сколько человек там было, разглядеть не удалось, но трубачи сыграли предупреждение, и теперь следовало действовать. Он не сомневался, что конечной целью вылазки станет таран. Но и остальным пешим воинам, сотнями толпившимся под неприступными стенами, встреча с летящей во весь опор сарацинской конницей не сулил ничего хорошего. Как будто мало по их душу сыпалось стрел и булыжников.

Многоголосый гомон возвестил, что бой разгорелся с новой силой. Единственное, что Ричард мог сделать сейчас, — это внять отчаянному зову трубы и пустить свой отряд наперерез атакующим. Сшибка под стенами мало походила бы на привычный рыцарский поединок, таков уж оказался этот поход. Каждый шаг не верен. Коням непросто будет разогнаться по изрытой арыками земле. Но приказ уже дан.

Первый ряд послал коней шагом, тут же поднимая в рысь и срываясь на галоп. Под ударами массивных подков задрожала земля. Копья слаженно опустились, выискивая жертву. Только в это недолгое как вздох мгновение, до стычки, до рокового столкновения, когда копья затрещат, ломаясь округлые щиты, а кони запляшут на задних ногах, отпрянув от удара, только сейчас Ричард мог вернуться мыслями к той, что неслась во весь опор за ним следом. Мог взмолиться всем святым заступникам о ее спасении в грядущей схватке.

Сарацинские наездники мчались вдоль изгиба стены во весь опор. Выбравшись из города каким-то тайным лазом, калиткой — или просто выехав через южные ворота. Объединенным войскам христианских правителей не хватило сил замкнуть кольцо вокруг Дамаска. Они надеялись на силу оружия, веры и натиска воинов, которым уже нечего терять. Им противостояло войско, защищавшее свои дома, своих родных и свои святыни. Битва обещала быть жестокой.

Прищурившись, чтобы солнце не так сильно жгло глаза, Ричард всматривался в окутанные пылью вражеские силуэты. Ближе и ближе. Свистели сабли, пели тетивы. Его отряд настигал их прежде, чем они добрались до тарана. Ричард разглядел тонкий узор на сбруе ближайшего к нему коня, разглядел цветастую тесьму в светлой гриве — и две силы сошлись в треске копий, звоне клинков и криках раненых.

Пронзив первого противника копьем, Ричард отпустил древко, не тратя время на то, чтобы высвободить острие из человеческой плоти. Он обнажил меч на всем скаку, встречая следующего врага, рубя и проносясь дальше. Но скорость постепенно угасала, и скоро порыв иссякнет, уступая место безжалостной схватке, в которой не останется чести и изящества.

Щит на левой руке, запястье обернуто поводьями, конь выдрессирован и повинуется малейшему движению… Из родных краев Ричард привез двух скакунов, но первого потерял еще под Дорилеем. Сейчас от проворства коня зависела жизнь наездника. Но Ричард был уверен в своем боевом товарище. Он вырвался вперед с первых мгновений боя. Раз или два в коротких передышках между ударами Ричард позволял себе оглянуться. Атака его всадников сбила сарацинский отряд с пути, остановила их скачку, связала боем. Теперь эта коварная вылазка едва ли увенчается успехом. Если Господу будет угодно, они даже заставят уцелевших сарацин искать спасения в бегстве. И смогут прорваться в Дамаск на плечах отступающих… Если не упустить шанс.

Ричард давно понял, что Господь не станет вмешиваться в каждое дело, которое затевают во славу Его. И потому человек должен сам думать, бороться и глядеть в оба. Ричард устал от этого похода. Но повернуть назад, когда зашли так далеко, было бы малодушием. Он не мог предать клятв, данных графу Волку, данных святой Церкви. И потому Адор рубился с остервенением и яростью, не обращая внимание на заливающий глаза пот и брызги крови, летевшие в лицо. Против кривой юркой сабли, против длинного неумолимого копья. Только от стрел было мечом не защититься, но от этой напасти Бог пока миловал. Правда, милость оказалась недолгой…

Свист осыпавшихся со стены смертоносных жал Ричард услышал до того, как железные наконечники начали ударяться о доспехи. Он успел пригнуться за щит, и заметил, как десяток-другой стрел вонзились в землю, в тела коней — но никто из рыцарей не был ранен. Только вот отыскать взглядом Алиру не вышло. Ряды смешались, стоило сойтись с врагом на длину клинка.

Господи, убереги ее, молю тебя. Позволь нам выбраться из этого ада живыми…

Стрела на излете ударила в кромку щита. Лучники за парапетом не боялись бить туда, где сражались их братья по вере, уверенные в своей меткости. Или за луки взялись оставшиеся в живых участники вылазки… Ричард не вздрогнул, только ниже опустил голову, защищая лицо. Меч был замазан кровью по самую рукоять. Кажется, дело шло к передышке — уцелевшие сарацины пытались собраться вместе и отступить, но не к воротам. Похоже, на вылазку пошли те, кто сознательно выбрал умереть под родными стенами, и возвращаться в случае неудачи не собирался.

Ричард обернулся, подзывая оруженосца. Мартин должен был быть где-то неподалеку. Должен был…

Воин на золотистом коне, в паре десятков шагов позади, выронил меч и потянулся рукой к шее. Из-под подбородка торчала стрела. Сердце Ричарда замерло под ребрами, не завершив удар. Кровь, казалось, остановилась в жилах. Он помнил этого коня. Он знал этого всадника.

— Алира… — хотелось вскрикнуть, но получился хриплый шепот, который сам рыцарь расслышал с трудом.

Едва осознавая, что делает, Ричард круто развернул коня и ударил шпорами. Алира медленно клонилась с седла. Другие воины продолжали сражаться, надеясь добить остатки решившихся на вылазку храбрецов, но Ричард больше не думал о битве. Он видел только сгорбленную фигуру, вот-вот готовую упасть на землю, прямо под копыта.

Адор успел осадить коня прямо перед мордой золотистого, так что тот чуть не шарахнулся в сторону, и, бросив поводья, подхватил Алиру на руки. Должно быть, последним осознанным усилием она смогла высвободить ноги из стремян, и теперь Ричард сумел втянуть ее на спину своего коня. Руки дрожали. По древку стрелы одна за другой бежали капли крови, она уже успела залить кольчугу, до черноты пропитать котту, она скапливалась между стальными колечками и казалась на солнце невыносимо алой.

Первым порывом Ричарда было во весь опор скакать в лагерь. Пусть рыцари сами добивают тех, кого смогут. Пусть сражаются, убивают или погибают. Его сердце требовало мчаться вперед, искать помощь, искать да хоть отца Густава — или потребовать внимания королевского лекаря. Но рассудок шептал, что уже слишком поздно. Одной рукой придерживая Алиру за плечи, другой Ричард очень осторожно стащил с ее головы шлем, позволил ему упасть на землю, затем стянул кольчужный капюшон и кожаный подшлемник. Высвободились спутанные, слипшиеся от пота светлые волосы. Шнурок с косы слетел, и теперь пряди в беспорядке свисали на плечи, мараясь в крови… Касаться стрелы было нельзя. Вот лекарь бы… нет, лекарь уже ничего бы не сделал. Адор воевал слишком долго, слишком часто видел подступающую к раненым смерть, чтобы не узнать ее теперь.

Алира еще дышала, очень часто и со свистом. По лицу расползалась бледность, губы слились по цвету с кожей. Горло Ричарда перехватило болью.

— Любимая… — прошептал он, прижимая девушку к груди. Ее голова лежала на сгибе локтя, а тело казалось легким, словно доспехи, плоть и кости ничего больше не весили.

Из груди Алиры вырвался глухой стон, она задрожала, закашлялась и захрипела. Ричард с великой осторожностью, стараясь не задеть торчащую под подбородком стрелу, спустился с седла и опустился на колени, бережно укладывая девушку на землю. . Алира снова застонала. И Ричард осознал, что из его горла тоже рвется не то стон, не то вой. Она угасала, стремительно и неотвратимо. А он мог только смотреть на ее агонию — и умирать вместе с ней от всепоглощающей боли, заполнившей грудь.

Земля была потоптана подковами, испятнана кровью, в нескольких шагах лежал мертвый сарацин. Кажется, Ричард сам его прикончил — вечность назад. Тогда еще была надежда пережить этот бой, закончить поход и вернуться в родной замок, приведя в его древние стены новую хранительницу семейного очага, обрести тихое счастье в объятиях возлюбленной. А теперь она умирала у него на руках.

— Алира, любовь моя, не оставляй меня, — словно в бреду шептал рыцарь, обнимая девушку и баюкая ее голову. Задыхаясь от горя, он сбросил шлем — тот давил на лоб. Но горячий воздух был неподвижен. Веко обожгла слеза. Когда он последний раз плакал? Когда хоронил жену и ребенка? Или еще раньше, над могилой матери? Он не помнил. Но слезы жгли глаза изнутри, словно расплавленный металл, словно яд.

— Свет души моей…

Бледные веки Алиры задрожали и поднялись. В глазах уже витала смертная муть, но рассудок еще оставался ясен. Она узнала склонившегося над ней возлюбленного. Ее рука со второй попытки дотянулась до его виска и скользнула вдоль щеки, чуть царапая кольчужной рукавицей. Ричард стиснул запястье, судорожно вздохнул, сдернул кольчугу и прижал натруженные пальцы к губам.

— Алира, прошу тебя, не надо. Как же я буду жить без тебя!

На бледном лбу умирающей выступила испарина. Ее губы шевелились, но выговорить слова сил уже не осталось. Ричард исступленно целовал холодеющую ладонь, гладил волосы, не отводя взгляда от искаженного страданием лица.

Почему его не оказалось рядом. Почему он не смог закрыть ее своим щитом, да хоть своим телом. Он сильный, он бы поправился.

— Любимая, не умирай!

Ричард понимал, что просить бессмысленно. Просто слова сами собой ползли с языка, не давая снова завыть, зарычать от горечи и отчаяния. Алира смотрела на него, смотрела неотрывно и жадно, хотя предсмертная мука уже проступала сквозь ее черты. Дыхание становилось слабело, становясь поверхностным и еле слышимым. Ричард целовал ее щеки, ноздри, лоб, подбородок. Коснулся губами губ — и скорее ощутил, чем расслышал шепот: «Я люблю тебя». Из ее прекрасных глаз, голубовато-серых из-за отразившегося в них выжженного неба, скатились на впалые щеки несколько прозрачных слезинок, горько-соленых на вкус.

«Люблю» — выдохнула Алира еще раз, а потом по телу прошла последняя судорога, и взгляд остановился. Ричард опустил голову на окровавленную грудь возлюбленной, закрыл глаза — и заплакал.

Боль от случайного движения пронзила тело и выдернула из блаженного забытья. Нейда с трудом пошевелилась, шипя сквозь зубы, и перекатилась на бок. Так рубцы, оставленные кнутом, хоть частью оказались скрыты от солнца, обжигавшего иссеченную кожу, словно языки пламени. Спина ощущалась как сплошное месиво, и пятна крови на земле, между прутьями клетки, подтверждали, что ощущения верны. Запястья саднило от веревок — с рассвета Нейда висела на деревянной раме, кажется, специально для нее сколоченной кем-то из пленителей, по спине гулял кнут, а перед глазами стоял спокойный и задумчивый Нарбек, раз за разом повторяя одни и те же вопросы.

— Почему ты так упряма, женщина? — в его голосе мерещилось даже сожаление. Сожаление о том, что третий день они не могут узнать то, что хотят.

— Почему вы так жестоки? — скривила разбитые губы Нейда. В глазах стояли невольные слезы, но силы воли пока хватало, чтобы не сморгнуть их случайно и не позволить мучителям восторжествовать.

— Ты нас вынуждаешь, — пожал плечами Нарбек. — Вы нам враги. Вы пришли, куда вас никто не звал. С огнем и мечом. Мы всего лишь защищаем наши дома и наши семьи.

— А мы следуем за нашими вождями, — выдохнула Нейда. — И защищаем тех, кто нуждается в нашей защите.

— Ваши вожди ошибаются. А здесь вам защищать некого. Ты избрала ложных кумиров. Одумайся — и сохранишь жизнь.

— Жизнь, купленная ценой предательства, мне не нужна.

— Это не ваша земля. Расскажи то, что мы хотим знать, и клянусь тебе именем Пророка, я отпущу тебя, — Нарбек подошел почти вплотную. Его ухоженные пальцы сомкнулись на ее подбородке. — Ну же, скажи! Скажи, сколько человек охраняют покой Волчьего графа. Скажи, как можно обойти посты.

— Не скажу, — Нейда почти рассмеялась, хрипло, на грани безумия. — Ты напрасно тратишь время, язычник. Иди, возвращайся в Дамаск — там осталась твоя семья, а город наверняка уже в наших руках.

Ей хотелось верить в то, что она говорила. Хотелось верить, что бойня на стенах все же оказалась не совсем напрасной. А потом мысли смыла волна боли, когда ассасин выплеснул на окровавленную спину ведро подсоленной воды.

Не единожды сознание готово было померкнуть и дать измученному телу желанную передышку — и каждый раз Нарбек замечал ее закатывающиеся глаза и останавливал палача. Кошмар длился вечность. Кнут — соль, кнут — соль, кнут — соль… В конце концов однако Нарбек не уследил — и наступило долгожданное забытье.

Глядя на безвольно обвисшее на веревках полуобнаженное тело, седоволосый ассасин мрачно хмурился и качал головой. Пленницу окатили водой. Неровно обрезанные черные волосы налипли на лицо, скрывая черты. С губ сорвался стон. Но глаза не открылись. Ассасин снова поднял с земли кнут, но Нарбек тронул его за плечо.

— Погоди, позволь мне кое-что попробовать.

Седой покосился на пленницу, потом взглянул на своего переводчика и кивнул. Бесчувственное тело сняли с рамы и отволокли в клетку. Нарбек вышел со двора. Возвратился он не один. И вскоре после его возвращения Нейда со стоном пришла в себя.

Первое, что она увидела, была плошка воды, стоящая у самых прутьев. Достаточно близко, чтобы дотянуться. Жажда давно перешла за грань терпения. Время от времени ассасины давали ей воду, боясь, наверное, что иначе упрямая пленница умрет, так и не рассказав ничего стоящего. Вот еды почти не было. Когда-то — возможно, вчера, — в клетку бросили пресную лепешку. Голод и отчаяние пересилили гордость, и Нейда проглотила подачку, сжавшись на решетчатом полу, будто собака. Но от слабости голова кружилась и в глазах временами все равно темнело. Впрочем, Нейде порой казалось, что смерть, пусть и тяжелая смерть от истощения, станет лучшим исходом этого мучительного заключения.

— Если ты не в силах удержать пиалу, я могу помочь, — раздался мягкий голос, и только сейчас Нейда увидела, что сбоку от клетки прямо на земле сидит на коленях женщина в длинном синем покрывале, густо расшитом золотыми нитями, которые поблескивали на солнце от каждого ее движения. Складки ткани скрывали фигуру, волосы, даже часть лица. Но голос… голос Нейда не узнать не могла.

— Лиона!.. — перед изумлением отступила даже боль, когда девушка приподнялась, опершись на руки. — Как… как ты тут оказалась?! Откуда? Что…

Вопросов больше, чем можно выговорить потрескавшимися жесткими губами.

— Тише-тише, — Лиона придвинулась ближе, не боясь запачкать дорогое покрывало в смешанной с кровью пыли. Она протянула руку, подняла пиалу и между прутьями клетки поднесла тонкий фарфор к лицу Нейды. Но та не могла сделать ни глотка, глядя на восставшую из мертвых. Пиала стукнулась о зубы — и Нейда вздрогнула от этого звука.

— Ты выжила в пустыне, — пробормотала она.

— Аллах велик, он уберег меня, — в ушах Лионы покачивались серьги, и блики от золота дрожали на щеке. На запястье руки, державшей пиалу, свились воедино несколько золотых браслетов.

— Аллах? — Нейда вскинула голову и тут же скривилась. — Лиона, о чем ты? Что с тобой произошло? Это не ты, я… я тебя не узнаю.

— Я просто изменилась, Нейда. Увидела свои заблуждения и прозрела. Мне хорошо и спокойно на душе. Веришь? Я обрела мир и счастье. Ты тоже можешь их обрести.

— Как ты могла… — выдохнула Нейда и усилием воли отвернулась от пиалы. — Как ты могла предать нас? Тебя пытали? Тебе угрожали смертью? Что с тобой сделали?

— Мне никто не причинял боли, — тон Лионы чуточку похолодел.

— Тогда почему, черт тебя побери, почему ты стала одной из них?! — Нейде хотелось кричать. Мысль о том, что Лиона, верная, искренняя, преданная делу Лиона, готовившаяся принять постриг, сражавшаяся с именем Спасителя на устах, — сидит по другую сторону решетки в сарацинском покрывале, сводила с ума и обрушивала на землю небеса.

— Потому что они приняли меня. Я больше не одинока.

— А как же мы с Алирой! — голос все же сорвался на крик, хриплый и надсадный. — Как же твои товарищи по оружию! Как же клятвы и обеты?

— Ложные кумиры, — губы Лионы сжались в тонкую линию. — Я заблуждалась. И проливала кровь напрасно. Все вы проливали. Но спасти душу еще не поздно, Нейда. Одумайся. К чему упрямство? Расскажи то, что просит Нарбек. Расскажи и будешь свободна. Все закончится. Нарбек всегда держит слово. Я ручаюсь за него. Он самый лучший человек, которого я когда-либо знала. Когда ты ответишь на их вопросы, я попрошу — и он позаботится о тебе, потому что ты моя подруга.

— Нет, Лиона, — закрывая глаза, помотала головой Нейда. — Я тебе не подруга. Больше нет. Ты предала нашу дружбу.

— Я хочу тебе помочь, — Лиона протянула руку и легко коснулась плеча пленницы. Сил увернуться от прикосновения у Нейды не было, хотя дыхание перехватило от отвращения. Звякнули браслеты. Словно погребальный колокол по прежней жизни.

— Не нужна мне помощь изменницы. Ступай к своим хозяевам и передай им, что они могут замучить меня до смерти, я ничего им не скажу.

— Они мне не хозяева! — глаза Лионы полыхнули гневом. — Хозяином мнил себя Гримстон, рубивший головы безоружным и готовый ради власти и богатства повергнуть мир в хаос.

— Слишком громкие слова, — на Нейду навалилась невыносимая усталость. Пустота заполнила сердце. Воистину, легче было бы выдержать неподвижный взгляд мертвеца, чем смотреть на живую подругу, оказавшуюся… в стане врага. Добровольно. Убежденно. Всей душой.

— Ты же видишь, как со мной обходятся твои… не знаю, кто они тебе. И знать не желаю. Если тебе кажется, что они справедливее Волка — твое дело. Верь им. А меня избавь от своего присутствия. Я не хочу тебя видеть. Спаси меня хотя бы от этой пытки.