Теперь в мыслях только она.
Я сделаю всё, что она захочет.
Эдвард Каллен

- Мне так жаль, что у тебя ничего не складывается с книгой.

И не сложится, думаю я, потому что всё это уже лишено прежнего для меня значения, и мне почти плевать. Я хочу прокричать ей в лицо, что даже не могу вспомнить день, когда меня волновали мои стихи, и был ли вообще такой период в моей жизни, и что, если бы не материальная нужда, я бы больше не переступил порог ни одного издательства, но вместо этого отвечаю:

- Возможно, моё время ещё просто не пришло, но настанет чуть позже. Может быть, через год или два, - сам я в это уже нисколько не верю, но её просто обязан успокоить, ведь она… Она – человек, благодаря которому я вообще есть.

Мы с мамой стоим на улице у входа в ресторан, скоро мы разойдемся в разные стороны, потому что ей нужно забрать Элис из школы, и я благодарен тому факту, что моя тринадцатилетняя сестра сейчас не здесь. Я и сам спешу, но мне было бы очень сложно придумать правдоподобную причину, по которой я должен как можно скорее вернуться домой, едва прошёл час после того, как мы встретились. Голова почти ничего не соображает, чтобы солгать так, чтобы объяснение прозвучало честно. Поэтому да, я чрезвычайно рад такому стечению обстоятельств, из-за которых не придётся врать женщине, благодаря которой я пришёл в этот мир. Она обнимает меня, и мне приходится сделать то же самое в ответ. То, что я согласился с ней пообедать – это исключительно вынужденная мера. Конечно, родители больше времени и заботы уделяют сестре, чем мне, и так и должно быть, учитывая нашу с ней разницу в возрасте и то, что я уже довольно давно не живу с ними, но мама всё равно находит возможность, чтобы позвонить или даже прийти в гости. Она же установила правило, что мы обязаны встречаться как можно чаще. Начни я ссылаться на дела и несуществующую занятость, мама просто нанесла бы нам визит, возможно, даже неожиданный, без предупреждения и предварительного звонка, чтобы убедиться, что у нас с Беллой всё в порядке. Но этого никак нельзя допустить. Больше нельзя. Мама не должна видеть то, что вижу я, когда, наконец, возвращаюсь домой. Слои пыли, скопившейся за три недели, в течение которых никто в квартире не убирался, повсюду раскиданный мусор, оставшийся там, где и ему случилось возникнуть, много немытых тарелок не только на кухне, но и в других комнатах, грязные полы, уже использованные и ещё стерильные шприцы в упаковках. Видя все эти напоминания о том, во что мы превратили, казалось бы, ещё вчера благополучную и успешную жизнь, я снова понимаю, что мне неприятно здесь находиться, дышать застоявшимся воздухом с отвратительными запахами в нём, но я так же знаю, что скоро позабуду про эти свои ощущения. На два-три дня, если повезёт продержаться, но это лучше, чем продолжать смотреть на последствия запущенного процесса, который уже не удастся повернуть вспять.

Я запираю дверь, когда в кармане джинсов снова вибрирует телефон. У меня нет никакого желания тянуться за ним, к тому же это бессмысленно, учитывая, что я уже дома. Ни к чему смотреть содержание пришедшего сообщения, потому что я и так знаю, от кого оно, и что в нём только одно короткое слово с требованием поторопиться. Меня не было не так уж и долго, но за полтора часа я слышал вибрацию раз шесть, не меньше, но достал телефон лишь однажды, проигнорировав все последующие оповещающие сигналы. Оказываются, они могут быть ужасно раздражающими иногда, а я и не подозревал об этом до сегодняшнего дня. Впрочем, я и Беллу никогда не ожидал увидеть такой нетерпеливой, но в последнее время она именно такая, и с ней стало трудно. Мама спрашивала про неё и просила передать ей привет, но я, конечно, не сделаю этого. Мне совсем не хочется знакомиться с Беллой в гневе. Не сомневаюсь, что она уже вся измучилась в ожидании. Но я не собираюсь звать её, намеренно тихо в квартиру я не заходил, и Белла определённо должна была меня слышать, когда захочет, тогда и появится передо мной, а я слишком сильно хочу пить, поэтому, осторожно переступая через пустые бутылки от воды, иду на кухню. И почти вздрагиваю, когда вижу Беллу сидящей за столом лицом к дверному проёму. Лицом ко мне. Выглядит она убийственно спокойной, и я задумываюсь, может быть, она плюнула на меня, не стала ждать или не смогла дождаться моего возвращения, но её вопрос рассеивает мои подозрения.

- Где ты был? – она явно злится, не вставая со стула, и это хорошо, на самом деле более чем просто хорошо. В нашей ситуации приветствуются любые эмоции, даже отрицательные. Вот когда на смену им придут полное безразличие и равнодушие ко всему вокруг, вот тогда всё станет плохо. А пока мы ещё живём, но вряд ли у нас есть перспективы и будущее. Возможно, у меня и нет того года, о котором я говорил маме, не говоря уже о двух. Наиболее вероятно, и я допускаю такую мысль, что я умру задолго до обозначенных сроков. Мы оба умрём. И я, и Белла. Умрём вместе. Мне кажется, это неизбежный для нас конец. Рано или поздно это случится.

За всё приходится платить, даже за удовольствие, веселье и эйфорию, которые должны были быть однократными. Мы и не знали, а что именно приняли, но нам стало так хорошо после этого, и поэтому задавать вопросы расхотелось. Мы подумали, что ничего не случится, если иногда позволять себе несколько затяжек, и мы были уверены, что всегда сможем остановиться, прекратить, забыть и вернуться к здоровой жизни. Но только позже на своём собственном опыте мы поняли, что достаточно одного раза, чтобы подсесть на тяжёлые наркотики вроде героина, который мы так бездумно попробовали, а завязать почти невозможно. Но смерть, в отличие от освобождения от ощутимого пагубного влияния, вполне реальна, и иногда, когда ко мне возвращается способность мыслить, я чувствую, что она, быть может, уже нависла над нами.

- Ты знаешь, где я был. Я говорил тебе, куда ухожу.

- Неужели нужно было отсутствовать так долго?

- Я не просил и не заставлял меня ждать, - отвечаю я, стараясь не думать над её словами и не позволять им вызвать мою злость, и одновременно пытаюсь найти хотя бы один чистый стакан. Но это всё равно, что искать иголку в стоге сена, и я захлопываю дверцу шкафчика, в который заглядывал, и пью прямо из-под крана. Разумеется, это не впервые.

Помыв руки, я выпрямляюсь и чувствую движение позади, и инстинктивно напрягаюсь. Белла стала немного непредсказуемой, и теперь мне часто не по себе, когда я не вижу, что она делает, как сейчас, но она просто прижимается ко мне и сцепляет свои руки в замок у меня на животе. Её лицо утыкается в клетчатую рубашку, чуть ли не единственную мою вещь, не нуждающуюся в срочной стирке, и я едва разбираю то, что Белла говорит скорее ткани, чем мне:

- Я никогда не буду делать это без тебя. Только вместе, помнишь?

Лучше бы нам вообще не делать этого больше, думаю я, но для такого рода озарений уже поздно, позднее просто некуда, мы прочно увязли, и с каждым разом нас засасывает всё глубже. Скорее всего, нам не вырваться, не всплыть на поверхность, поэтому я проглатываю все слова, что крутятся в мыслях, и ничего не говорю, потому что это ничего не даст. Мы уже сделали свой выбор, и принятое нами решение не из тех, что легко и без всякого ущерба можно отменить, оно сопряжено с колоссальными по силе действия разрушающими последствиями. Это лишь вопрос времени, когда с нами будет покончено. Возможно, будет не так болезненно, если принять неизбежность этого, смириться и просто продолжать делать то, чему уже не получится противостоять. Белла берёт меня за руку, и я следую за ней к столу в центре кухни. Даже если я откажусь сейчас, постараюсь продержаться без подпитки ещё немного, самое большее, что я выиграю, это день. Так или иначе, я всё равно продолжу, так какой смысл испытывать себя, пытаться победить то, что непобедимо? Его нет, и это последняя здравая мысль, посетившая мою голову перед тем, как я начинаю заполнять шприц, наблюдая за тем, как Белла рядом делает то же самое.

Мы одновременно втыкаем иголки в кожу и одновременно пускаем в свои вены яд, но не пройдет много времени прежде, чем мы перестанем считать его таковым. С каждым разом наркотик действует всё быстрее, мой разум отключается, и я искренне наслаждаюсь тем, что перестаю беспокоиться о вещах, более мне неподвластных, тревожиться о внутреннем состоянии Беллы и изменениях в ней, и переживать о том, что, возможно, втянул её в то, из чего она не сможет выбраться. Я будто оказываюсь в другом мире, в котором нет никаких проблем, где ничто не отравляет мысли, и где не нужно думать о жизни и о том, какое будущее тебя ждёт. В этой вселенной всё окрашено в радужные тона, в ней нет места унынию, тоске, страданиям и боли, и Белла здесь преображается, она снова улыбается, чего больше не происходит в реальном мире, и она нежная, внимательная, заботливая и любящая, одним словом, такая, какой перестала быть в реальности. Только здесь, в нашем вымышленном мире, она сбрасывает броню, которой отгородилась, и становится моей Зефиркой, той Беллой, что нуждается во мне и хочет меня даже больше, чем прежде. Даже в своём состоянии, заставившем мой разум помутиться, я способен осознать, что, возможно, своими желаниями и потребностями она больше не управляет, как и я, быть может, уже не совсем я, но я всё ещё люблю её. Люблю и, как бы сильно в глубине души мне этого не хотелось, не могу противостоять ей и тому влиянию, которым она обладает надо мной. Моё сердце, несомненно, в её власти, и я… Я хочу Беллу всегда, но про её чувства ко мне больше не могу так сказать, поэтому можно ли винить меня в том, что я не отталкиваю её, хотя, возможно, и должен?

Когда мы только встретились, она мгновенно стала всем, о чём я в то время думал. То же самое я ощущаю и сейчас. Теперь в мыслях только она. Я сделаю всё, что она захочет. Даже если это неправильно, безрассудно, опасно и нужно остановить любой ценой. Даже если Белла не в себе, не может ясно мыслить и не осознаёт своих действий, желаний и потребностей. Я и сам недалеко от неё ушел, я податлив и покорен тем, что сейчас вместе с кровью разносится по всему моему организму, так кто я такой, чтобы осуждать другого человека? Между нами стёрты все различия, теперь мы равны, равны потому, что главная потребность у нас теперь одна на двоих. Мы ощущаем одно и то же, мы словно сообщники, совершившие преступление, с той лишь разницей, что мы причинили зло не кому-то постороннему и неизвестному, а причиняем его самим себе изо дня в день, снова и снова. При этом нам кажется, что в нас просыпается жизнь, но это иллюзия, это нереально. На самом деле это замкнутый круг, из которого нет выхода, и завтра нас может и не быть. Любой день может стать последним. Эта мысль мгновенно убивает моё настроение, Белла продолжает меня целовать, будто и не замечает, что я перестал ей отвечать, но в конечном итоге прекращает и отодвигается. Не знаю, когда, но в какое-то мгновение она оказалась у меня на коленях, и я, ощущая тепло её тела, думаю, что ни за что не прервал бы такой момент, возникни он между нами всего месяц назад, но теперь всё иначе. Я другой. Возможно, мы оба другие. Я, ничего не говоря, снимаю её со своих колен и ухожу в гостиную, где сажусь на диван в надежде побыть наедине с собой какое-то время. Но, должно быть, теперь это недостижимая для меня роскошь, потому что Белла садится рядом. Но этим дело не ограничивается.

По незнанию я положил левую руку на диван рядом со своей ногой и даже не подумал, что, если мне не хочется физического контакта, это необязательно говорит о том, что и Белла того же мнения. Её рука сжимает мою, и я борюсь с собой, стараюсь даже не шевелиться, чтобы не дать ей понять, что на самом деле я не настолько горю желанием держаться подальше, как это может показаться на первый взгляд. Только у меня нет сил, постоянно носить маску, или, может быть, я просто жалок, но, в конце концов, я проигрываю и, возможно, проклинаю себя, когда сдержанность подводит меня, и я обнимаю Беллу прежде, чем осознаю свои будущие действия. Плевать, что она давно не мыла волосы и перестала любить зефир, я утыкаюсь в них носом, и там, где сердце, возникает мучительная боль, не дающая сделать вдох, от мысли, что она может умереть из-за меня, но я даже не знаю, как себя спасти. Если с ней что-то случится, я никогда себя не прощу. Я и так, скорее всего, умру, но без неё и часа не проживу. Я уйду сам, а не буду ждать, когда придёт мой черёд. Но страшно мне не за себя, а за неё, и я крепче сжимаю вокруг её тела свои руки, будто надеясь, что мои объятия спасут её, что их достаточно, чтобы она осталась жить.

- Белла?

- Да?

- Ты не боишься умереть?

- Что за ерунда, Эдвард? Не говори глупостей.

Она даже не задумывается, что нам грозит, и что нас ждёт, и мне хочется проникнуть в её мысли, в её голову, чтобы понять, правда ли она такая глупая или просто тоже носит маску, с которой, в отличие от меня, сроднилась и потому не снимает. Нынешняя Белла со мной ничем не поделится, она как будто захлопнула дверь перед моим носом, но хуже всего не то, что я не могу пробиться через возведённые ею стены. Гораздо ужаснее то, что я даже не хочу пытаться создать в них брешь из опасения, что потеряю её раньше, чем в случае смерти. Белла может просто бросить меня, и я даже не буду знать, где она, и что с ней. Для меня это не вариант. Я не могу позволить ей уйти.

- Это не глупости. Больше всего на свете я боюсь тебя потерять. Всего один миг, и кого-то из нас не станет. Ты это понимаешь? То, что мы делаем… это очень опасно.

- Тогда выход только один… умереть вместе.

- Ты вообще слушала меня?

- Да, слушала.

- Но ты слышала хоть слово из того, что я сказал? Белла, нам следует остановиться.

- Я не хочу. Не сейчас.

- Но мы должны бросить.

Едва я произношу это, она тут же начинает вырываться. Я удерживаю её, но мои силы не безграничны, и я понимаю, что не могу ей помочь, если она не признаёт сам факт того, что мы не просто в затруднительном положении, а в ситуации, способной лишить нас жизни, и не слышит моих доводов, насмехаясь над моими вполне обоснованными страхами. Руки опускаются сами собой, и в прямом, и в переносном смысле, и, не сдерживая больше ничем, Белла убегает в спальню, громко захлопывая за собой дверь. Я остаюсь один, чего так хотел совсем недавно, но больше не хочу, и понимаю, что мне, скорее всего, придётся отступить хотя бы на время. Ещё один неудачный разговор, и Белла может не просто уйти в другую комнату, а навсегда выйти за дверь квартиры. Но я не могу так рисковать.

Предыдущая глава || Следующая глава