Ты же знаешь, как я слаб перед тобой. Я снова, не знаю, в какой по счёту раз за последние дни, прокручиваю в голове слова Эдварда, потому что просто не могу перестать. Прежде мне никогда не приходилось сомневаться в том, что когда ты любишь кого-то, то становишься сильнее, ведь в твоей жизни появляется человек, ради которого ты готов на всё, но теперь я больше не уверена в правдивости своих суждений. Возможно ли, что на самом деле любовь делает нас уязвимыми, заставляя нести ответственность за кого-то ещё, не только за самих себя, и в конечном итоге лишь разрушает всё хорошее, что было? Мне кажется, что между нами с Эдвардом теперь всё обстоит именно так. Я определённо усложняю его жизнь, и я не могу сердиться на него за то, что он спрятал наркотики, делающие меня совсем невыносимой иногда, но и себя я презираю недостаточно для того, чтобы жалеть о выбранном способе, получить то, что мне было необходимо, ведь иногда все средства хороши. Эдвард пытался сдерживаться, но в конце концов я увидела, что он, и правда, слаб, когда дело касается меня, и я не могу винить его за то, что ему, наверное, захотелось доказать самому себе, что я всё же не имею над ним власти. Иначе как ещё объяснить последовавшие вслед за моим озарением немного грубые действия с его стороны? Тем не менее, всё это неважно, учитывая, что, пусть всё и было лишь ради его удовольствия, я тоже всецело наслаждалась происходящим, каждой секундой, его пальцами в моих волосах, удерживающими мою голову, и некоторой агрессивностью, проявленной Эдвардом. Даже в гневе, которого я не могла не ощущать, он был прекрасен и нежен, и на протяжении всех трёх дней он помогал мне с картиной. Я знаю, что не справилась бы без него, и во многом лишь благодаря ему сейчас я сижу перед завершённой картиной. Она первая за долгое время, но, скорее всего, на ней всё и закончится, не успев толком и начаться, и, придя к такой мысли, я осознаю, что горжусь собой. Это фактически забытое ощущение, и потому я счастлива, чувствовать подобные эмоции снова, даже если они не продлятся долго, даже если Эдвард не гордится мной. Он делился своим мнением, когда я спрашивала, и в большинстве случаев, соглашаясь с ним, я вносила необходимые поправки в картину, но я до сих пор чувствую некоторую напряжённость между нами после того, что было. Сейчас не самое подходящее время для выяснения отношений, ведь мне уже совсем скоро нужно выезжать к заказчику, но, когда Эдвард входит в комнату, чтобы помочь с упаковкой картины, у меня не выходит просто заняться делом в тишине, без всяких неуместных сейчас слов и неудобных вопросов.

- Ты гордишься мной? Хотя бы немного?

Эдвард, удерживая картину вертикально, обматывает её прозрачной плёнкой, гарантирующей отсутствие повреждений при доставке и позволяющей произвести оценку моих трудов без распаковки, но прекращает свои действия из-за моей неспособности промолчать, когда стоило бы это сделать. Я жду ответа, но начинаю подозревать, что Эдвард оставит его при себе, чтобы не выдать своих истинных чувств, и эта мысль глубоко расстраивает меня, заставляя отказаться от его помощи, если ему даже просто поговорить со мной в тягость. Раньше же я как-то справлялась с упаковкой своих же картин, значит, справлюсь и сейчас.

- Я закончу с ней сама, - я пытаюсь забрать полотно из рук Эдварда, но он слишком крепко держит его, да только я не сдаюсь. Мне нужно, чтобы его не было здесь, когда я расплачусь. Но мои нервы не выдерживают гораздо раньше, и, должно быть, со стороны я выгляжу омерзительно. Слишком много слёз в последнее время. В такие моменты я сама себе противна, а он так вообще наверняка презирает меня и не понимает, за что когда-то полюбил. Но его руки оказываются на моём теле, не давая уйти, и, внезапно обессилев, я позволяю ему прижать меня ближе. Его дыхание немного затруднено, его сердце учащённо бьется, и мне нужно успокоить его, но всё снова наоборот.

- Конечно, я горжусь тобой, Белла, - шепчет Эдвард, а я, ощущая его дыхание в своих волосах и его руки внизу своей спины, начинаю, что в принципе уже вошло в привычку, извиняться перед ним. Проще никогда не делать что-то, о чём впоследствии можешь пожалеть, но я больше не различаю, что хорошо, а что плохо. Лишь после того, как всё сделано, я могу оценить свой поступок, но тогда уже поздно что-либо менять.

Эдвард предлагает поехать на встречу вместе, но я отказываюсь. Я, конечно, переживаю, что вернусь ни с чем, но меня не нужно сопровождать, как какого-то маленького ребенка, и хотя я была бы рада поддержке, знаю, что клиент просто не поймёт, если я приеду не одна на фактически деловую встречу, пусть она и пройдёт в ресторане, где он обедает каждый день. Клиент ждёт меня у бара, официантка провожает нас к уединенному столику, и по пути я чувствую на себя взгляды других людей, но быстро понимаю, что смотрят они не на меня, а на человека, которого даже мысленно своим спутником я назвать не могу. Он ни от кого не зависит, скорее такие, как я, многим обязаны ему, люди, которые работают на него и ежесекундно обеспечивают рост его благосостояния, пока он в соответствии со своими возможностями пользуется правом отлучиться по своим делам. Не знаю, насколько точно возросли доходы его компании за то время, что он здесь находится, но, как мне кажется, речь вполне может идти о сотнях тысяч долларов. Наверняка в его распоряжении не один автомобиль, и даже если какой-то из них значительно дешевле остальных, то мы с Эдвардом и на него никогда в жизни не заработаем. Никаких поэм и картин не будет достаточно, чтобы хотя бы немного по уровню жизни приблизиться к клиенту, которого мне невероятно повезло заполучить. Он старше нас с Эдвардом лет на десять, не больше, но и через тридцать лет, которых, впрочем, у меня может и не быть, мне не суждено стать частью мира, которому он принадлежит. Не то чтобы я хочу, просто констатирую факты.

- Хочешь чего-нибудь? - спрашивает он, когда мы садимся за стол, но я лишь качаю головой, отказываясь от предложения. Я знаю, что мне не пришлось бы платить за обед, ведь я здесь по инициативе клиента, пригласившего меня сюда, но дело совсем не в этом. Я не голодна, но даже если бы и была, из-за волнения ничего не смогла бы съесть, но я заказываю воду. Только лишь для того, чтобы у него точно не возникло причин начать подозрительно на меня смотреть.

Я достаю картину и протягиваю её ему, она большая, но не слишком, он держит полотно на расстоянии вытянутой руки, и я знаю, что сейчас решается моя судьба. Наконец, он, приставив картину к стене, поворачивается ко мне:

- Ты очень талантливая девушка, Белла.

Я и прежде слышала такие слова в свой адрес, но это было довольно давно, и, наверное, поэтому сейчас я и смущаюсь. Внезапно мой стакан становится очень даже интересным, судя по тому, как пристально я на него смотрю.

- Ну, что вы... Мне кажется, вы преувеличиваете, - всё ещё не глядя на клиента, тихо отвечаю я.

- Посмотри на меня, - его голос требовательный, наверное, именно таким человек, сидящий напротив меня, и раздаёт приказы своим сотрудникам, но я не работаю на него и не обязана подчиняться, и всё же поступаю так, как велено. Наверное, он не привык к отказам и никогда не сталкивался с ними, и вполне возможно, что в его словаре и вовсе нет такого слова. - У тебя очень уставшие глаза. Как долго ты работала над портретом? Сколько времени тебе потребовалось?

- Я закончила сегодня рано утром.

- Отличная работа, и прекрасно подобранные оттенки. Я в восторге.

Он всем доволен, и это всё, что мне нужно было услышать. Внешне я остаюсь собранной и серьёзной, но глубоко внутри меня переполняют эмоции. Даже если мои картины в будущем никому не понадобятся, а я сама перестану существовать, в эту минуту я всё ещё на что-то способна, а моё творчество нужно, даже если речь только об одном человеке.

- Спасибо.

- Я заплачу за срочность, как и обещал.

Он оплачивает счёт, а после рассчитывается и со мной, я встаю, и он тоже, и я застываю от неожиданности, когда прежде, чем взять картину, он обнимает меня. Это длится всего мгновение, и всё не так, как с Эдвардом, нет до такой степени близкого контакта, но всё же я ошеломлена, сначала его действиями, а чуть позже и словами:

- Я хочу, чтобы ты запомнила одну вещь. Если тебе когда-нибудь срочно понадобятся деньги, просто позвони.

Мы вместе покидаем заведение и выходим на улицу, и я смотрю, как водитель открывает заднюю дверцу автомобиля перед человеком, которого я вряд ли когда-нибудь ещё увижу. Его машина, и правда, шикарна, как и я предполагала, но сейчас я думаю уже о совсем других вещах. О том, что у меня появились деньги, и о том, что я могу приобрести дозу. Прощаясь, клиент посоветовал мне отдохнуть и поспать, но он не знает, что в моей ситуации сон давно не помощник. А вот наркотики точно окажут правильное воздействие. Они и расслабят меня, и взбодрят, а именно это мне и нужно сейчас.

По возвращении домой я, разумеется, уже под кайфом, мне почему-то жарко, и, снимая сапоги и куртку, я думаю только о том, как бы поскорее добраться до комнаты и скинуть с себя и брюки с джемпером. Сразу после становится легче дышать, но не настолько, чтобы накинуть на себя хотя бы халат, и на мне только нижнее бельё, когда я забираюсь к Эдварду, сидящему в кресле, на колени, и его руки смыкаются у меня на талии, как раз там, где я и хотела их почувствовать.

- Ты даже не представляешь, что произошло, любимый.

- Ты, я вижу, в настроении.

- Более чем.

- И что же произошло?

- Он одобрил мою картину, а без тебя у меня ничего не получилось бы. Ты мне очень помог, и я хочу тебя прямо сейчас.

- Белла, ты опять за своё? Ты под кайфом, я же вижу.

Эдвард вздыхает, и следующее, что я чувствую, это то, как его руки отодвигают меня, а он встаёт и, отвернувшись, отходит к окну. Наверное, ему просто тяжело, и он держится из последних сил, поэтому и реагирует на меня так. Но я почти на сто процентов уверена, что нет ничего, что нельзя исправить с помощью дозы, и что она определённо улучшит его настроение.

Я подхожу к Эдварду и встаю перед ним, прислонившись к стене рядом с окном. Мне определенно есть чем его порадовать.

- Ты очень бледный. Но ничего, родной. Я кое-что тебе принесла.

Я достаю из-под лямки бюстгальтера маленький пакетик с остатками порошка, но Эдварду его вполне хватит.

- Я оставила тебе половину. Хочешь сейчас? Тебе сделать?

- Пока нет. Сопротивляться всё труднее, но я ещё держусь.

- Тогда иди ко мне. Я хочу тебя немедленно.

- Я не люблю, когда ты в таком состоянии, Белла, - говорит Эдвард, он явно осторожничает со мной, но я знаю, что делать, чтобы добиться желаемого.

- Ты не любишь меня больше?

- Белла... Ты же знаешь, что это не так.

- Тогда почему ты не хочешь, чтобы мне было хорошо?

- Мне кажется, у тебя с этим и без меня всё в порядке.

- Но мне будет ещё лучше.

Я вижу, что он начинает колебаться, и, чтобы точно разрешить ситуацию в свою пользу, заведя руки за спину, расстёгиваю бюстгальтер. Стянув лямки, я снимаю его и отбрасываю прочь, даже не глядя, где он в конечном итоге оказывается. Это не имеет значения, я найду его позже, а сейчас важно лишь то, каким взглядом смотрит на меня Эдвард. В его глазах жажда обладания, и я всё ещё желанна для него. Он подхватывает меня на руки и относит на диван, накрывая моё тело своим, я избавляю Эдварда от футболки, и мы соприкасаемся кожа к коже. Но мне этого недостаточно, и я знаю, что и ему тоже, потому что чувствую, как влияю на него. Но мы в равном положении, ведь он делает со мной то же, что и я с ним. Наверное, мы одинаково слабы друг перед другом.

Эдвард проводит рукой по моему телу, нежно, неторопливо и даже слишком медленно, но это больше не для меня, ведь мне нужно совсем другое, эмоции, пламя и страсть, чтобы он перестал так много думать и просто взял то, что я хочу ему дать. Бесспорно, я нуждаюсь в нём, но только не для того, чтобы он опустошил себя и, возможно, даже растворился во мне без остатка, а сам остался ни с чем. Мне нужно, чтобы всё было взаимно, я не хочу только брать, но вся уже изнемогаю от желания и почти теряю терпение, когда Эдвард, приподнявшись, наконец, начинает спускать свои штаны вниз, я ему помогаю, мои движения немного неловкие, но лихорадочные, да и он не уступает мне в этом. Я думаю, что ему тяжело не моргать, но его глаза, не отрываясь, смотрят в мои, когда Эдвард одним резким толчком проникает в меня, полностью заполняя собой, и мне нравится, что он явно потерял последние крупицы контроля.

Я хочу видеть Эдварда, то, как меняется выражение его лица, пока он двигается во мне всё быстрее и жёстче, без слов понимая, что именно в этом я и нуждаюсь, но ощущения переполняют меня, и я не выдерживаю. Мои глаза закрываются, будто сами по себе, когда Эдвард, окончательно теряя самообладание, совершает очередной сильный толчок, и тут я чувствую, что куда-то уплываю. Я могу думать лишь о грядущем удовольствии, ни на что другое мои мысли просто не распространяются, но когда у меня начинает кружиться голова, я понимаю, что в ближайшее мгновение потеряю сознание, и что нет ни единой возможности как-то этому помешать.



Я не вру. Всё сказанное мною от первого до последнего слова является правдой. Теперь я знаю, что можно любить человека, но в какие-то моменты не желать физических проявлений существующих чувств, ничего из того, без чего я раньше просто не представлял себе наших с Беллой отношений. Я не потерял способность гордиться ею и действительно восхищаюсь её несомненным талантом и тем, чего она неожиданно достигла в творчестве, несмотря на то, что мы стоим на краю пропасти, но мне трудно видеть, что в некотором смысле Белле я больше не нужен. Для неё отныне не проблема употреблять без меня и даже не дома. Я понимаю, что она вольна распоряжаться деньгами, которые сама и заработала, по своему усмотрению и в то же мгновение, когда они оказались у неё в руках, и, как следствие, я не могу винить её за то, что именно так она и поступила. Но мне истинно больно видеть, что Белла вернулась домой уже в состоянии наркотического опьянения. Ей не нужно ни моё разрешение, ни тем более благословение, учитывая, что я и сам едва держусь и нуждаюсь в дозе, просто, как быть с тем, что Белла больше не считает себя обязанной отвечать за свои слова и исполнять свои обещания? Тем не менее, мои мысли в одно мгновение поменяли своё направление, когда она в одном нижнем белье забралась ко мне на колени, и всё становится только хуже после того, как она заканчивает делиться новостями, в чём, впрочем, нет особой необходимости, ведь всё обрело ясность, едва Белла появилась передо мной. Она смогла порадовать себя лишь потому, что продала картину и выручила за неё неплохие деньги.

Я отталкиваю Беллу и, поднявшись, отхожу к окну, но ей не нужен поводок, чтобы держать меня на привязи. Белла предлагает мне дозу и саму себя, и если от первого я нахожу в себе силы отказаться, то в другом снова оказываюсь побеждённым. Неважно, как сильно я пытаюсь этого избежать, каждый раз всё повторяется, и в конечном итоге и сейчас, вопреки всем моим стараниям, мы оказываемся обнажёнными, тесно соединёнными, ослеплёнными страстью и растворяющимися друг в друге. Раньше я считал это судьбой, но теперь думаю, что, возможно, это какой-то злой рок или проклятие, ведь нет ничего хорошего в том, что ты не можешь остановиться и потому продолжаешь делать то, что уже давно должно было прекратиться. Но я всё ещё люблю, и я могу сколько угодно пытаться быть безучастным, но правда в том, что мне по-прежнему хорошо с Беллой, как бы она ни обращалась со мной в остальное время. Я не могу игнорировать желание, охватывающее меня снова и снова, когда она оказывается слишком близко, разрушая все стены, что я возвёл. Я почти на пределе, но, когда ощущений становится слишком много для нас обоих, и я поднимаю свой взгляд, чтобы посмотреть на Беллу, оказывается, что в какой-то момент она перестала реагировать на меня. Этого вполне достаточно, чтобы у меня исчезло всякое желание, и, приподнявшись, я поднимаю Беллу и в этот раз не задаюсь вопросом, что происходит, и не забочусь о том, чтобы быть нежным. Наверное, это слишком, но без всякого промедления я начинаю бить её по щекам, они неестественно горячие, а она сама раскрасневшаяся, и от страха я покрываюсь холодным потом. Паника - не самое подходящее слово, чтобы описать мои чувства, его вполне хватило в первый раз, но теперь, когда история повторилась, чего в глубине души я и опасался, я не думаю, что возможно найти определение моим ощущениям. Мои руки уже немного устали и от необходимости держать Беллу, и от попыток привести её в чувство, но она всё ещё без сознания, и я начинаю думать про душ. Мне страшно, что если и он не поможет, то придётся вызывать скорую помощь. Преимущественно мы пользуемся душевой кабиной, но у нас есть и ванная, и с Беллой в своих объятиях я опускаюсь именно туда, потому что сомневаюсь, что смогу удерживать свою Зефирку в вертикальном положении и при этом регулировать температуру падающих на нас сверху водяных потоков. Я прижимаю Беллу к себе и поливаю её водой, и удивляюсь тому, что моё сердце не разрывается на части от облегчения и остаётся там, где ему и положено находиться, когда Белла, медленно открывая глаза, наконец, возвращается в реальность и ко мне. Вокруг нас продолжает шуметь вода, в которой уже нет необходимости, но я не могу и не хочу двигаться, чтобы закрыть краны, вместо этого предпочитая обнять Беллу сильнее и вдыхать запах её мокрых волос. Но она внезапно и довольно болезненным толчком отталкивает меня прежде, чем выбраться из ванной и замотаться в полотенце, это заставляет и меня сделать то же самое, потому что я осознаю вероятность скорого бегства Беллы. Она ударила меня, но, разумеется, внутри, там, где это не видно, я страдаю несоизмеримо больше, чем снаружи, а её дальнейшие слова ощущаются так, будто в меня воткнули нож.

- Что ты наделал?

- Возможно, спас твою жизнь. Казалось, что ты была без сознания целую вечность.

- Вот только не надо драматизировать, Эдвард! Ты всё испортил, обломал мне весь кайф. Ненавижу тебя за это!

Белла близка к тому, чтобы выйти, но я не могу этого допустить, пока она не выслушает меня и не поймёт, что с ней происходило, и до какой степени я был напуган, и потому я перехватываю свою девушку уже у двери, успевая за ручку подтянуть её к себе и закрыть. Всё, что происходит... это больше не ерунда и не шутки.

- Ты не всерьёз. Ты не ненавидишь меня.

- Ошибаешься. Я серьёзна, как никогда. Не подходи ко мне больше, - шепчет Белла, прежде ей приходилось умолять меня о разных вещах, но сейчас она не просит, а требует. Её слова не относятся к числу тех, что можно легко и быстро забыть, но благодаря тому, как они были сказаны, во мне, пожалуй, впервые просыпается желание постоять за себя и не показать Белле, что ей в очередной раз удалось задеть меня за живое. Будучи без сознания, она казалась мне беззащитной и нуждающейся в помощи, но теперь я вижу, какая Белла на самом деле. Как результат, с моего языка удивительно легко слетает, возможно, не совсем правда:

- Не больно-то и хотелось. Ты больше не та Зефирка, которую я хочу.

- Ну и прекрасно. Я сама могу справиться со своим удовольствием. Не думай, что мне ещё никогда не приходилось этого делать.

Я хочу что-то ответить, лишь бы за ней не осталось последнее слово, но осознаю, что говорить больше нечего. Всё разрушено, и ничего уже не поправить. Можно сделать только хуже, но я не уверен, что это затронет нас в равной мере. Мне кажется, что в глазах Беллы влажный блеск, как будто она борется со слезами, идущими изнутри, но спустя всего одно мгновение, потребовавшееся ей, чтобы моргнуть, я уже не вижу никаких признаков силой подавляемого расстройства и решаю, что мне просто привиделось то, что в глубине души я хотел увидеть. Между нами воцаряется осязаемая тишина, и я едва дышу, совсем не зная, как буду делать это дальше, когда смотрю на спину удаляющейся от меня Беллы. Я хотел, чтобы она почувствовала, каково это, когда человек, без которого ты не можешь жить, причиняет тебе боль, но, возможно, я сделал больно лишь себе. Что ж, так тому и быть.

Предыдущая глава || Следующая глава