Ты спросил меня, что бы я делала, если бы ты погиб, как бы себя чувствовала и что испытывала. Знаешь, мне хотелось ответить тебе в ту же самую секунду. Сказать что-то конкретное и определённое по поводу всего и сразу. Но даже сейчас я не думаю, что обладаю правильными словами. Я не знаю, что было бы со мной. В смысле я знаю, чего бы ждали от меня окружающие, что мне необходимо было бы делать, но все эти вещи совершала бы и решала не я, а всего лишь моя оболочка. Словно отделившаяся от тела часть меня, которая ещё была бы способна реагировать и существовать. Но истинная «я», та «я», что лишилась единственного человека, рядом с которым и для кого ей хотелось быть настоящей, умерла бы в тот же миг вместе с тобой. Потеряв тебя там, откуда не возвращаются. Я бы чувствовала лишь пустоту, дыру и смерть. В той точке, где обычно бьётся сердце, да и в каждой клеточке организма тоже. Я уже ощущаю это. Прямо сейчас. И не только. Скорее минуту за минутой. День за днём. Неделю за неделей. Иногда я так и слышу в своей голове твой голос. То, как он говорит мне, что всё это исключительно мой выбор, а значит, и моя вина. Что ты не обязан ни быть со мной, ни даже присматривать или спрашивать про меня, когда я сама отказалась от всего этого. Он абсолютно прав. И он покрывает меня ранами. Открытыми и кровоточащими. Всё увеличивает и увеличивает их количество на моей коже и по всему телу. И это тоже ожидаемо.

Ты, наверное, сейчас удивлён. Если, конечно, вообще читаешь это. Удивлён и не веришь, что я так откровенна и в некотором роде честна по сравнению с тем, как со мной всё было раньше, да и для меня самой это всё ещё за гранью. Но я стараюсь не думать об этом слишком сильно. Иначе испугаюсь и не смогу ни продолжить, ни закончить. А я ведь... хожу к психологу. Меня отвела… Розали. Сказала, что понимает, но всё равно не понимает. Я и сама далека от этого. Спросила, действительно ли я хочу не быть спасённой. Но я не хочу. Тем не менее, у меня бывают разные дни. Когда я говорю и… говорю, и не могу остановиться, и ей не надо звонить мне снова и снова, чтобы убедиться, что я помню про сеанс и пойду. Но гораздо чаще ей приходится приезжать и ехать вместе со мной, и сидеть снаружи, иногда даже вместе с мальчиками, пока, находясь внутри, я оказываюсь не в состоянии сказать ни слова, будто знание того, что люди, которых я знаю лично, находятся в двух шагах от меня, стопорит мой рассудок мыслью, что я могу быть услышанной.

Как ты знаешь, мне трудно даются слова, особенно в разговоре с незнакомым и посторонним человеком, и здесь ничего не изменилось, но я... пытаюсь. Я учусь принятию того, что всё равно не могу изменить. Того, что сделала и совершила с тобой и с собой, и с нашими детьми. С нашей семьёй. Того, что мне не под силу исправить. Осознанию, что я проживу с этим до конца своих дней. Но пониманию того, что и это, вероятно, можно простить. Что однажды я прощу сама себя. Смогу осознать, что ещё и дала жизнь, а не только её отняла. Не забуду и не перестану вспоминать, но окажусь в состоянии двигаться дальше. Так же, как простил меня ты и в результате не стоишь на месте, а смотришь только вперёд. Может быть, мы сможем делать это вместе. Не сейчас и не завтра, и даже не через неделю, месяц или год, но в один прекрасный день.

Я продала квартиру. Теперь мне как бы негде жить. Родители не в счёт. Я не собираюсь жить с ними вечно. Меня вполне устроит твой диван. Или даже коврик под дверью. Что угодно, лишь бы увидеть Александра. Обнять его и больше никогда не отпускать. Разве что только после того, как он станет слишком взрослым. Я говорю это не потому, что мои родители не видят собственного внука, и не потому, что это, вероятно, единственный способ быть с тобой. Всё дело лишь в любви. В том, как я люблю его и... тебя. Я потеряла уже слишком много времени. Не хочу терять ещё больше.

Я не обещаю, что будет просто, и что я смогу всегда быть открытой лицом к лицу, но гарантирую сохранить этот способ. При необходимости использовать его и разговаривать с тобой хотя бы так.

Я пишу всё это, даже зная, что ты, возможно, и не придёшь, и не прочтёшь, а просто сразу выкинешь этот конверт в урну, едва я только отвернусь. Я пойму, если ты это сделаешь. Но мне всё равно. Соответствующей вероятности меня не остановить. Я не стану молчать только лишь из-за мысли, что всё окажется в мусоре. Просто больше не могу… Могла, но теперь… теперь это закончилось.

Ты сказал, что ненавидишь меня. Может быть, так оно и есть, и я заслуживаю всё то, что получаю сейчас и ещё могу получить, но я также знаю и то, что есть вероятность того, что ты, возможно, ненавидишь лишь то, что твои ощущения на самом деле полностью другие. Я едва справляюсь с чувством беспомощности и невозможности противостоять почти уверенности, что ничего у меня не выйдет. Что любви не всегда достаточно. Что я только дам ложную надежду, но не оправдаю её... снова. Что мне никогда не стать той матерью, которой ты хотел бы, чтобы я была с самого начала. Я ненавижу то, что я уже не такая, и чаще, чем иногда, ненавижу... себя. Своё тело. Быть в нём. Быть собой. Быть не тем человеком, каким меня делал ты.

Это под моей кожей и разъедает душу. Словно яд, который уже не высосать, и это лишь вопрос времени, когда он распространится по всему организму и убьёт. Я ненавижу то, как он может повлиять на тебя, и не только. Но я люблю тебя, Эдвард Каллен. Я признаю, что любила недостаточно, мало, даже вполовину не так, как ты того заслуживаешь, но теперь я хочу любить тебя больше. Я уже так люблю. И всегда буду. Мы сделали друг другу всякое, то, что многие не могут себе и представить, но я навсегда твоя. Неважно, как всё сложится, я никогда не буду ни с кем другим. Лучше потратить остаток жизни на то, чтобы ты впустил меня обратно, чем перестать пытаться и просто сдаться. Я не думаю, что отступлю. Ни с Александром, ни с тобой.

Если ты чувствуешь хоть что-то из этого, приезжай на наше с тобой место. Завтра. В двенадцать часов дня. Я буду тебя очень ждать. Столько, сколько потребуется. До тех пор, пока ты не придёшь.

Твоя Белла.

Я перечитываю свои же собственные слова, сидя за столиком около окна со стаканом воды, к которой точно знаю, что не притронусь. В голове слишком много мыслей и эмоций, чтобы думать о напитках или еде. Я написала всё, что чувствовала, в двух экземплярах. Чтобы, даже если Эдвард... не придёт, помнить всё, что я бы сказала ему вслух, если бы только могла, и не сходить с намеченного на бумаге пути в надежде, что, может быть, однажды... Я не знаю, что буду делать, если он не появится. Если это автоматически подтвердит, что он, вероятно, не чувствует более ничего, и между нами всё уже давным-давно кончено. Если мне никогда не будет дано добровольного шанса увидеть своего ребёнка, и я буду вынуждена за него бороться. Через пять минут всё станет ясно. Но, скорее всего, нет. У меня нет веры, что он придёт. А значит, мне придётся что-то делать. Действительно сражаться за тех, кого я хочу. А я ведь не позволяла себе думать об этом до нынешнего момента. Мой единственный план заключается в словах. В словах, на которые я сделала ставку, в надежде, что они проникнут в Эдварда и напомнят ему всё, что он, я знаю, точно пытался забыть. Может, ему это даже удалось.

Но тогда мне не помогут и тысячи страниц. Эти слова, целые фразы, которые прежняя Белла никогда бы не произнесла ни вслух, ни посредством ручки и листа бумаги, единственный козырь, что есть у женщины, которой я становлюсь. Кроме них, я ничем не обладаю. Я могу только и дальше стараться стать другой, лучшей версией самой себя, но это всё. Чувства не купить и не создать. Они либо есть, либо нет. Либо я пробудила их ото сна, либо состарюсь и поседею на этом самом месте. Но... в чём смысл? Иногда его совершенно нет. Просто человек решил не приходить. Особенно учитывая, что сегодня он уже наверняка другой, не такой, каким был вчера, когда взял конверт и убрал его в карман. В тот момент он ещё не был чемпионом. Но теперь они все являются ими. Вся команда. Наверняка они гуляли допоздна. И теперь он просто спит или заботится о малыше, от которого я отказалась пять месяцев и тринадцать дней назад, уставший, но счастливый. Не помнящий обо мне или забывший сразу после прочтения письма. Если он вообще его открывал. Я упустила своё время. Время, когда он ещё мог бы прийти. И я не том, что сейчас уже полдень.

Я оставляю деньги за воду, так и оставшуюся словно незамеченной, и встаю, возвращая сумку на локтевой сгиб, держа исписанный лист у пустого и давно плоского живота, всё ещё ощущающегося неправильным из-за тоски и потери жажды к жизни, когда случайный взгляд в окно ускоряет моё сердцебиение и мгновенно высушивает уже начавшие зарождаться слёзы.

Эдвард не собирается заходить внутрь. Но, держа ребёнка прижатым к себе, пусть я пока и не вижу лица нашего мальчика, смотрит на меня нежным, любящим и зовущим взглядом.

Я отвечаю на него улыбкой. Она впервые за очень долгий срок проявляется на моих губах.

Предыдущая глава