Глава 91

Когда говорят, будто человек похож на живой труп, то подразумевают, что он дошел до крайней стадии. До своего предела. До лимитов своего организма. Судя по больному взгляду Эдварда и его бледному лицу, он зашел значительно дальше. Перешагнул черту и двигается вперед. Следующая ступень вслед за живым трупом – мертвый труп или нечто подобное. Я осторожно провожу рукой по его растрепанным волосам, по мраморной коже лица. Чувствую, как губы Эдварда под моими пальцами складываются в улыбку – чуть усталую, виноватую, и от этой слабой усмешки внутри у меня не просто все переворачивается и, сорвавшись, летит в темную бездну. Внутри у меня ураган подхватывает остывшие хлопья пепла и начинает кружить их в диком непознаваемом танце. Это немного похоже на страх. Но за последние недели я настолько сблизилась со своими кошмарами, что когда они приходят ко мне, я не говорю ничего, кроме «доброй ночи, проходите». Я не просто живу с ними, я с ними срослась. Они стали частью меня, а я частью их. Я больше не отделяю страх от остальных своих чувств. Радость и любовь, нежность и даже страсть имеют горький привкус понимания того, что сегодня все происходит, быть может, в последний раз. Печальные ноты, от которых щемит сердце, вплетаются в мелодию нового дня. Страх утром и вечером. Как постоянная бесконечная линия. Как начало и завершение одной линии.

Страх за себя и за Эдварда. Мы оба в дерьме, вот как это называется. Я могла бы сказать, что мы сильные и справимся. Я могла бы подумать, что лучше в дерьме, но с Эдвардом, чем без проблем и одной. Но я пользуюсь своим правом молчать и не думать. Слова слишком тяжелые, тишина нежнее. И пусть она, как белый плотный саван, падает на нас. Отгораживает от внешнего мира. Мы будем в ней одни. Без кого-то еще. Эдвард и я. Ну еще Луиза.

Дочь мистера Садиста сидит в другой комнате одна. Мрачная. Дуется на целый свет. В каком бы сарае мы ни жили, она каждый раз заказывает у меня или Эдварда – при этом даже не глядя никому из нас в глаза – кисть и банку розовой краски. Столько банок, сколько потребуется на то, чтобы покрасить все стены в лишающий разума бешеный розовый цвет. Однако саму Луизу успокаивает то ли сам цвет, то ли монотонная возня с краской. А может быть, она получает удовольствие, вдыхая резкие химические пары. Как бы там ни было, слегка преобразив свою комнату, Луиза дня на три успокаивается и никого не достает. Не кричит и не ищет демонстративно веревки для того, чтобы повеситься. Иногда, в «хорошие» дни, она даже снисходит до общения. Но говорит в основном с Бри – после скандала в клинике мне пришлось ее забрать. Подумав, я пришла к выводу, что наркоманке будет лучше в обществе двух беглых преступников, чем на улице со своими прежними дружками. Про наркотики я ей ничего не говорю. Не настаиваю на том, чтобы она бросила. Но кажется, Бри и сама решила изменить русло, в котором течет ее жизнь. Присутствие Луизы влияет на несчастную потерянную девочку благотворно. Даже когда они стоят и молча смотрят друг на друга, кажется, что происходит обмен незримыми волнами и передача внутренней силы.

Бри рассказала как-то про свою мать. Мы сидели за столом и пытались уделить достаточно внимания ужину. Но ни у кого разогретая пицца и содовая аппетита не вызывали. Эдвард методично отрезал аккуратные кусочки. Я терзала свою порцию вилкой. А Луиза строила из теста нечто похожее на Эйфелеву башню. Разговор привычно не клеился. Настолько, что мы даже не пытались его начать. Внезапно в острой как нож тишине Бри заговорила. От неожиданности я поперхнулась газировкой. Чем меньше девочка принимала наркотики, тем чаще впадала в уныние и меньше говорила. И практически никогда не открывала рта при Эдварде. Словно боялась его. Или не доверяла. А может быть видела во всех мужчинах угрозу. И вдруг на нас пролился поток откровений. Обрывочные фрагменты, как грязные фантики, что ветер гонит по асфальту, полетели нам прямо в лица. Невозмутимый Эдвард и непробиваемая Луиза были шокированы. Глядя на их бледные физиономии и опущенные плечи, мне было не стыдно за отвисшую челюсть и выпавшую вилку. Точнее, я ее отпустила и она осталась торчать, словно осиновый кол в груди вампира, в вязком тесте. Боясь выдохнуть, я слушала историю жизни Бри. Короткую историю ее убитой жизни.

Она не жаловалась. И не выпрашивала ничего взамен за пережитые страдания. Ни у нас. Ни у судьбы. Ни у Небес. Ей просто захотелось об этом рассказать. Как будто это было классное задание, и она его осилила. В отличие от меня. Я оттянула внезапно сжавший шею свитер – конец осени выдался холодным, а отопления в нашей развалюхе не было, точнее, за него никто не платил, и старые трубы в налете ржавчины оставались холодными. Но от рассказа Бри меня бросило в жар.

Вся ее жизнь делилась на два периода. Две эпохи, сменявшие друг друга, как сезоны года или день и ночь. Эра без отца, а за ней эра отца. Разных отцов. Их в жизни Бри было много. И все шли с уточнением «временный». Как будто были взяты в прокатном салоне. Но по сути, это были части одного чудовища, засунутые в разные оболочки. При всей внешней непохожести отцы обладали тягой к наркотикам, алкоголю, насилию и кражам. Еще до того как Бри стала девушкой, один из них обратил на нее внимание, и просто побои сменились побоями с грязными приставаниями. Мать Бри была не против, а когда была, то во всем винила дочь и жестоко избивала ее. Впрочем, она и до этого ее колотила и поливала потоками ругательств. Когда очередной мудак таял за горизонтом, мать винила дочь и все начиналось сначала.

В двенадцать Бри сбежала. Она знала, что какой бы хреновой ни была жизнь на улице, ее существование с матерью и бесконечной чередой отцов будет еще хуже. К тому же от несбывшихся надежд ее теперь лечили метамфетамин и экстази, а разбитое сердце было прочно склеено героином. Бри было все равно, что нюхать, глотать или курить. Сначала она боялась инъекций, но скоро привыкла к виду крови и выпуклым связкам вен на своих руках, отныне становившихся не кровеносными сосудами, а тонкими проводниками в лучший мир, тропинками, по которым шагает мечта. Правда, каждый шаг этой размашистой походки приходилось оплачивать. Но Бри нравилось то, что теперь она хозяйка своей судьбы. Зависимая от наркотиков, она считала себя свободной от людей. Разве что от барыги, но он мог быть другом, готовым подождать несколько дней или снизить цену на пару долларов.

Это короткая история, довольно банальная. Если не вникать в суть, история тысяч девочек. Она размазывает Луизу по стенке. После ужина она на несколько недель становится еще более мрачной и еще реже говорит. Но потом все возвращается на круги своя. Луиза явно сделала для себя важные выводы, но какие именно я так и не поняла. Может быть, совсем не те, на которые я так надеюсь. Я очень старалась найти признаки улучшения в ее отношениях с Эдвардом, но не вышло. Ничего, кроме сдерживаемой злости и ледяной обиды.

На День Благодарения мы собираемся за праздничным столом. Несмотря на отсутствие видимых поводов для радости, я заставляю себя улыбаться и хотя бы час побыть нормальным человеком. Проникнуться духом торжества, что непросто сделать, находясь на перекрестке, где встречаются злые взгляды Луизы и равнодушное молчание Эдварда. Только Бри выглядит счастливой. После того как она рассказала нам о своем прошлом, настоящее стало для нее менее болезненным. Или же виной всему были косяки, которыми она пыталась заглушить тягу к героину. Уже почти месяц я не видела ее пускающей слюни или смотрящий в стену, а значит, почти месяц Бри не кололась. Правда, я не видела и того, как она справлялась со своей отменой, как выдержала первые дни ужасной ломки.
Я редко бываю вместе с Бри или Луизой. Мне сейчас требуется больше времени на то, чтобы осознать свою новую личность, смириться с новыми условиями и разобраться во всех возникших проблемах. Мне нужно многое обдумать и сделать. А еще я нашла Джейкоба. Как бьющуюся на тонкой леске рыбу, я вытягивала из темных вод повседневности любую информацию о нем. Осторожно и неторопливо. Пока наконец не достала его новый адрес и номер телефона. Несколько раз я бросала трубку после первого или даже десятого гудка, а потом глубоко вдохнула и оставила сообщение.

Сидя за столом, накрытым по случаю Дня Благодарения новой бордовой скатертью, я думаю, что мне сказать бывшему парню, с которым мы были вместе несколько лет, а потом разошлись не хуже, чем молния на модном платье. Заодно нужно сообразить, как сказать Эдварду, что Джейкоб согласился на встречу, поставив условием наш приход вместе. Я и мистер Садист. Разумеется, Джейк обижен или, может быть, даже унижен, и ему хочется набить мне морду. Однако сделать это ему не позволяют правила приличия, поэтому бить он собирается того, кого считает первопричиной всех своих неудобств. Для чего и нужен Эдвард на этой позорной сходке.

- Кто первый? - Бри смотрит на кислое лицо Луизы, потом на мою такую же свежую, как старые трусы, улыбку. Ей должно быть понятно, что поддержки ждать не стоит. Так же, как и любого отклика. В лучшем случае мы покончим с едой без скандалов и мирно разойдемся каждый в свою комнату. В худшем Луиза устроит представление. А, возможно, оно будет не таким уж ужасным и сможет меня повеселить. Теперь я научилась смеяться и над такими вещами тоже. В конце концов, лучше открытая истерика, чем копящиеся в темных углах души недомолвки.

- Ты про что? – вяло спрашивает дочь Эдварда.
- Эй, вы что! Забыли, какой сегодня день? Мы должны поблагодарить Бога за все хорошее, что произошло с нами в этом году.

Тишина и без того густая уплотняется до состояния свежего раствора бетона. Слышно, как Луиза скребет вилкой по пустой тарелке – противный звук вонзается в мозг, но, кажется, он отлично подходит к возникшей ситуации.

- Ааа, ладно, тогда я начну. Я хочу поблагодарить за свою вторую жизнь. За возможность начать сначала, и пусть каждый из вас бывает редкой сволочью, я благодарна, что мы вместе. Каждый из вас подарил мне частицу своего внимания и любви. Тебе, Эдвард, спасибо за то, что уладил все это дерьмо с документами и заплатил копам. Тебе, Белла, за твою поддержку и веру в меня. А Луизу я благодарю за то, что стала моей первой подругой. Любовь – это великая сила. Разве это не круто?
Ее последние слова звучат как бред. Как вопль восторга полоумного шамана. Как крик на границе экстаза. Словно она читала проповедь, и на нее снизошло озарение. Кто бы спорил, любовь – это круто. А еще это, как правило, сплошной кошмар. Боль, жертвы, героические поступки и отключенный мозг. Ни одному из нас любовь не принесла облегчения. За каждую секунду счастья мы страдали годами. Так что любовь не была бескорыстным даром. Любовь превратилась в самую дорогую покупку.
Я не знаю, могу ли с чистым сердцем благодарить высшие силы за свои чувства к Эдварду. К Луизе. К отцу. Это дар или проклятие? В моей любви есть элемент мазохизма. Когда я позволяю им себя мучить. Когда они отвечают тем же, подставляя еще открытые раны и позволяя в них копаться. Любовь – наша общая тюремная камера. Из нее не уйти по собственному желанию, только когда выйдет срок. Можно попытаться сбежать, разобрать пол, сделать подкоп, распилить прутья, подкупить охрану. Но, сбегая, ты все еще остаешься под арестом – ты в розыске и носишь свою тюрьму с собой. Ты не получаешь свободы, только видимость. Тебе не становится легче.

Я это понимаю. И поэтому не пытаюсь ничего изменить. Только время сможет расставить все по местам и внести ясность в наши с Эдвардом отношения. Время определит, когда отворить замки. А может быть, мы повязаны навечно, погружены в чувства, как неосторожные туристы в болото. В болото, которое называется надежда.
- Белла? - Бри толкает меня вбок.

Я делаю страдальческое лицо, давая понять, что какую бы речь я ни произнесла, не стоит верить ни одному слову. Вначале я говорю всякие глупости. Благодарю за рухнувший вчера кусок штукатурки, не свалившийся на голову, за разбитое окно в моей комнате, через которое проникает много свежего воздуха и света. Сарказм сочится между слов, заполняет многозначительные паузы. Но неожиданно, и прежде всего для себя самой, я говорю спасибо за то, что двигаюсь дальше. За то, что не стою на месте и делаю шаги. Может быть, я ошибаюсь, но живу.

На несколько минут над столом повисает тишина. Слышно только, как скрипят ножки старых стульев и трещат свечи, о стекло бьется ветер, швыряющий охапки листьев и раздраженно воющий. Но даже если бы вокруг грохотал водопад или проносились поезда, я не могла не услышать голос Эдварда.
- Спасибо этой жизни за Беллу. Она не спасет меня, но мне приятно будет умереть на ее руках.
Луиза злобно фыркает.

- Я в вашем спектакле не участвую. Пойду лучше посмотрю какой-нибудь испанский сериал.
Она уезжает. Скандал не разгорается. Индейка остается не съеденной. Утром я выброшу ее вместе с пустыми бутылками и смятыми газетами. Я выкину иллюзию нашей счастливой жизни.
Пока все расходятся по разным комнатам, я прибираюсь на кухне. После делаю себе кофе, но, постояв у раковины, выливаю – не могу пить. Внутри как будто больше не осталось места ни для чего. Ни для новых мыслей, ни для глотка кофе, ни для атомов кислорода. Снова, как и при первой встрече с Эдвардом, мне тяжело дышать. Но сейчас это не он находит меня, это я прихожу к нему. Тихой тенью вползаю в большую комнату и молча жду, когда можно будет начать разговор. Времени у нас не так много, но спешить мне не хочется. Спешка в подобных делах не поможет.

Закинув ноги на кофейный столик, Эдвард увлеченно читает книгу. Или делает вид, что увлекся. Он не может и не должен оставаться равнодушным, когда Луиза демонстративно отталкивает его. Когда при свидетелях вонзает в его сердце одну иглу за другой. Но он может казаться. Он хочет выглядеть непричастным. Пустым, как глиняная чашка. Для других.

Я научилась смотреть глубже и не боюсь проникнуть за каменные стены и выставленные барьеры. За защитными укреплениями и несколькими линиями обороны он такой же, как и все мы, просто человек. Самый обычный мужчина. Его можно ранить, даже убить. Ему можно сделать больно. Сколько бы Эдвард ни кривил губы в злобной усмешке и ни кричал судьбе, что она сука и не причинит ему вреда, он и сам в такое не верит. Он играет бога, но не бог и понимает свою роль. Просто его приучили прятать чувства. Сказали, что быть равнодушным лучше, чем открытым. Внушили, что чувства – порождение и продолжение слабости. Поддавшись им, попадаешь в проклятый замкнутый круг. То же самое он сказал своей дочери.

Спустя пару минут Эдвард со вздохом откладывает книгу. Я удивленно таращусь на обложку. Эдвард читает «Инферно Габриеля». Судя по всему, эту книгу он стащил у дочери. Довольно популярная история, я успела ее прочитать, и наверняка Эдвард тоже о ней слышал. Но меня шокирует то, что он решил потратить время на что-то, кроме серьезных работ по философии или истории. Он ведь погружен в психологию и в прошлое, хоть и рвется в будущее. Его не интересует современная культура. Его не интересуют популярные книги.
- Луизы?

Эдвард рассеянно кивает, убирая ноги со стола и потирая ладонями лицо. Говорить ему, что маленькой девочке не рекомендуется читать столь тяжелую прозу, способную задеть и подтолкнуть в бездну, нет смысла. Луиза и без того повидала дерьма в своей жизни, она испытала гораздо больше, чем нормальный ребенок. Ее «любящая» бабушка не против чтобы внучка почитала про Анну Каренину. Так что я со своими предостережениями явно ничего не смогу исправить. В любом случае ей поздно читать про фей и волшебных существ. Фею Луизе заменяет отцовский «Американ экспресс».
- Она оставила ее здесь, наверное, читала днем.

- И как? – я знаю, что пришла поговорить о другом, но начинать разговор о чем-то важном сложно. К тому же, так или иначе, но мы говорим о Луизе, и я на верном пути.

- Быть грешником непросто, кажется, - Эдвард устало улыбается. – Быть раскаявшимся грешником – значит спуститься в ад при жизни. Я не позволяю себе сожалеть. Стоит только начать – и страшный зверь пожрет тебя изнутри. Хорошо, если рядом окажется женщина, способная на сострадание. Однако не каждому такое даровано. Не мне точно.

- Тем не менее, если закрыть глаза и оставлять все как есть, не исправляя ошибок, то сгниешь изнутри. Твои грехи как зараженная рана. Покаяться – значит сделать первый шаг к исцелению. Пройти через огонь, очиститься и в итоге возродиться.
- Мне не пройти через огонь, Белла.

- Значит, ты опускаешь руки? Ты позволишь всему идти так, как оно идет?
- Нет, ты знаешь, я не отступаю, я не из тех, кто разрешает ситуации выйти из-под контроля. Я лишь сказал, что не собираюсь жалеть о сделанном и не стану признавать ни своих прошлых ошибок, ни тех, которые наверняка совершу в будущем. И пускай мои грехи убьют меня, если ценой своей жертвы я смогу спасти и тебя, и Луизу.

- Ты можешь попытаться. Необязательно быть мертвым героем.

- Достаточно и того, что ты сделала. Ты смогла отбросить все, стать пустой и найти новое наполнение, - он взмахивает рукой, отметая мои возражения. – Для меня время упущено.

- Чем хуже ты? – я все еще надеюсь, понимая, что мои мечты похожи на сигаретный дым. Он в тебе, но стоит выдохнуть и дым растворится. Станет частью воздуха, а воспоминание о нем – частью прошлого, застрявшего занозой в твоей голове.

Но Эдвард игнорирует мои слова и молча отворачивается. В этом гнетущем безмолвии, в отсутствии заверений, хотя бы лживых, обреченность и приговор нашему совместному будущему. Что ж, пускай, я попытаюсь вытащить нас сама.

Ранним утром холодно, в доме не светится ни одно окно. Он снова как безглазый инвалид. Как чувак с выбитыми зубами и чёрными провалами, где только можно. В этом доме не хватает одного важного компонента – души. Спрашиваю себя – ее планомерно поглощает темнота или ее вообще здесь не было. И откуда она должна была бы взяться? Нельзя же прийти в «севен илевен¹» и купить своему дому душонку. Ну хоть какую-нибудь, хоть по распродаже.

Поправив платье и застегнув плащ, потуже затягиваю тонкий пояс, жду мистера Садиста. Он с поразительным спокойствием согласился идти со мной. Он не спорил и не спрашивал, на кой хрен мне понадобилась эта встреча и зачем я поднимаю давно сгнивших мертвецов. Но я чувствую, что мертвецы не вполне мертвы и отнюдь не сгнили. Между мной и Джейком осталась незримая связь. Вопросы, которые мы не решили. Он все еще цепляется за меня. Пришло время сжечь последние мосты.
Эдвард оставляет машину в трех кварталах от парка, где должен ждать Джейк. Утро все такое же серое, свет не хочет разгораться, и картина вокруг кажется безрадостной. Мрачные прохожие под низким, похожим на крышку железного ящика, небом. Такие же, как и мы, куклы, живущие в тесном и холодном коробке.

Всю дорогу Эдвард молчит. Его пустой взгляд обращен на покрытую инеем дорогу и на голые стволы деревьев. Руки засунуты в карманы черного пальто, в котором он похож на сериального бандита. Мрачная зловещая фигура, ворвавшаяся в чужое привычное утро. Он кажется лишним в суете будней, не вмещается между пробежками и чашками кофе, прогулками и пропущенными звонками. Чувство непричастности испаряется с поверхности его кожи подобно каплям воды с горячего стекла.

Джейкоб сидит на скамейке. Рядом голуби клюют крошки. Мирная, почти идиллическая картинка. Правда, когда между нами остается меньше двух десятков шагов, я замечаю под глазами Джейкоба синяки и перекошенный воротничок рубашки, застегнутой не на те пуговицы и небрежно торчащей из-под пальто. На лице Джейка читается, скорее, решимость, нежели скорбь или осознание поражения. Он похож не на сломленного человека, а на мужчину, принявшего сложное решение после долгих недель сомнений. Но я не успеваю подумать, какое бы это могло быть решение. И из чего, собственно, Джейкоб выбирал. Не успеваю подумать о тех мечтах, что он отбросил, или планах, которые вынужден был перечеркнуть. Мысли исчезают. Все до одной, оставляя в моей голове пустое пространство. Как черные птицы, покидающие усыпанное снегом поле. Остаются лишь вмятины, белые следы на белом. Следы, которых может быть и нет. Может, я их только придумала. Я вообще перестаю верить в то, что когда-то была живой и моя душа была не пустыней.

Когда до скамейки остается четыре шага, четыре поганых шага, Джейк достает из кармана пальто не ломтик хлеба для голубей, он вытаскивает пистолет. Раньше, чем я успеваю упасть или хоть как-то защитить свою жизнь, спастись, уйти с возможной линии огня, раньше любых моих действий Эдвард оказывается передо мной. Я смотрю в его глаза, поймавшие луч солнца, внезапно прорвавшийся сквозь облачный заслон. А потом сила выстрела толкает его ко мне. И мое тонкое пальто становится теплым и тяжелым от крови.

Если тебе говорят, что мир разбивается, ты думаешь, будто это только оборот речи. Глупые слова. И вообще ты думаешь, что это не про меня. Типа поэтического сравнения. Вот, мол, все теперь распалось, кругом осколки и мне больно, пальцы касаются острой кромки – выступает кровь.
Но в этот раз мой мир натурально разбивается. Разлетается. Между картинками огромные, ничем не заполненные пробелы. Лакуны, в которые проваливается разум. Я ничего не чувствую, не могу вспомнить того, что происходит. Фрагменты, которые я не могу собрать, не понимаю. Просто не знаю, какой стороной один приложить к другому. Что было сначала? Приближающиеся прохожие, тревога на лицах. Женщина прижимает ко рту руку, его черный провал напоминает дырку от пулевого ранения, обведенную ярко-красной краской. Седая старуха, пошатываясь, садится на скамейку и, достав платок, утирает слезы. Рядом почти на уровне моих глаз шевелится куча тел. Крепкие парни в спортивных куртках, таких ярких, что люди, одевшие их, кажутся мультяшными персонажами. Парни прижимают тело третьего человека к покрытому тонкой коркой льда асфальту. Вместе со звуком сирены фрагмент обрывается.

Следующее, что я вижу, хмурое лицо склонившегося ко мне молодого мужчины. Его форменная куртка говорит о том, что он парамедик. Я пытаюсь сосредоточиться на словах, тех словах, что он обращает ко мне. Мне удается доказать ему свою вменяемость и отказаться от таблеток и укола успокоительного. Я даже разжимаю руки и отхожу, поступаю так, как он просит, давая выполнять медикам их работу. В обморок я не падаю, но дальше случается очередной провал, и когда полицейский спрашивает, как меня зовут, я не могу ответить. Я не понимаю, каким образом оказалась в фойе больницы, как села на жесткий стул и когда рядом оказались служители закона. Их двое. Один – с густыми волосами и жесткой щеткой усов – делает вид, что разглядывает различные плакаты на стенах, словно его не очень интересует происходящее. Судя по возрасту, у него большой опыт и он просто понимает, что в первые часы после огромного потрясения вытянуть из меня ничего не получится. Но его молодой коллега еще не наполнил свой жизненный багаж правилами, которые могли бы облегчить работу, и тратит много сил на суету. Он спешит, а в его глазах плохо скрытое возбуждение. Он, конечно, пытается делать вид, будто сочувствует моей трагедии, прикидывается, что случившееся его глубоко потрясло, но на самом деле для него произошедшее не трагедия, а интересная работа и возможность неплохо проявить себя. Мне хочется двинуть ему по морде, сказать, чтобы проявил чуть больше уважения. Впрочем, я понимаю – это бесполезно. Не его вина, что он чёрствый человек. Он с одинаковым выражением говорит об Эдварде и Джейкобе. Один на хирургическом столе, другой за решеткой. Уже сейчас понятно, что Джейка ждет срок. Но меня это мало волнует. Наказание только тогда имеет смысл, когда оно способно уравновесить нанесенный ущерб или причинить равную по силе боль. Оттого что мой бывший парень проведет несколько лет в тюрьме, гордясь своим поступком и осознавая собственную победу, он ничего не потеряет. Разумеется, его свобода будет ограничена, но это малая жертва, и я знаю, что он готов поступиться большим, лишь бы разрушить мою жизнь. Но я понимаю, что сломала жизнь Джейкобу, и не стану мстить. Я не хочу его калечить. Не хочу убивать. Моя жестокость не принесет никакого удовлетворения и не улучшит состояния Эдварда. Месть – не выход, она усложняет твои проблемы. Я не стала любить весь мир, ценить его несовершенства и даже не научилась всех прощать, но в конкретном случае моя вина слишком велика, чтобы перекладывать ее на чужие плечи.

Я пропускаю очередной вопрос полицейского. Тяжело вдохнув, он наконец отходит, дает мне время собраться, подумать, включить свои несчастные мозги. Собрав остатки сил, я именно так и поступаю. Есть вопросы, которые нужно решить. Но взять крепость одним рывком не удается. Мыслительные усилия, как приливные волны – с яростью обрушиваются на скалы, но тут же, рассыпавшись на тысячи мелких брызг, отступают, не в силах сокрушить твердыню. Я отступаю вместе с ними. И тот проблеск, что рождается в голове, вновь теряется во мраке, но чувство чего-то нового и светлого, вызванное им, остается. Я делаю еще несколько рывков. Я должна убежать. И убегу, спасу из этого ада себя. Уведу Эдварда.

Преступный мир не похож на дверь. В него легко войти, но трудно уйти – примерно как выбраться живым из болота. Но уйти можно, даже если думаешь, что увяз намертво. Старое кончается, а новое должно скоро начаться, вместе с новой Беллой или даже не Беллой. Есть тысячи имен и мест, пока что поглощенных туманом настоящего и тьмой будущего.

___________
1 7-Eleven — оператор крупнейшей сети небольших магазинов в восемнадцати странах



Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr