Обязательно слушаем песенку!

В жизни каждого человека бывает время, когда события словно мчатся наперегонки. Когда ты не успеваешь понять, что произошло, а просто знаешь - все изменилось. И больше не будет как прежде. Ты в один миг оказываешься на как будто другой планете, где жизнь течет совершенно по-иному. Точно кто-то провел невидимую черту, которая разрезала жизнь на «до» и «после».
Сейчас я ощущал, как проводилась эта чертова разделяющая линия – сердце раскалывалось надвое, кровоточило и омывало все внутренности багровой болью.
У меня уже случался такой поворот… после смерти Дженни. Я был уверен, что этого больше не произойдет. И, боже, как же ошибался!
Вой сирены скорой помощи казался оглушительным и совершенно чуждым среди мирной тишины Скалистых гор. Машину трясло как в лихорадке, кидало из стороны в сторону – водитель до упора давил на газ, поскольку сейчас каждая минута была на счету. Я же чувствовал себя надломленным внутри и избитым снаружи…
Ио всех сил сжимая холодную ладонь Беллы, я отчаянно, неустанно и упрямо взывал к Богу, судьбе, случаю…Господи, ведь еще минуту назад ее едва смогли вернуть с того света!
«Спаси ее! Спаси ее, и я сделаю все, что Ты захочешь! Все! Верни Беллу! Я не смогу без нее! Только не сегодня! Не так!»
Я долго не желал признавать очевидного – я любил эту женщину, насколько вообще мое израненное и ослабленное сердце могло любить. И, похоже, только сейчас открыл для себя это чувство, его силу и многогранность.
Глядя на неестественно бледное лицо любимой, скрытое под кислородной маской, я заметил запекшуюся кровь на ее губах и шее. Ее слабый, дрожащий пульс рвал меня на куски. Душа попала в тиски вины и боли – она оказалась здесь благодаря мне.
Мой страх, моя ложь, мое упрямство… Моя неопровержимая вина!
На моей совести уже есть одна смерть, и я просто не мог допустить и второй. Не мог!
- Белла, милая, я знаю, ты слышишь меня! Должна слышать и знать… Я так виноват, - прохрипел я таким голосом, словно бы кто-то выталкивал его снизу через горло. – Я люблю тебя! Люблю, БЕЛЛА! Не бросай меня! - умолял я, не стесняясь своих чувств и не обращая внимания на санитара, сидящего напротив.
- Не у одной тебя были тайны. - Глубокий вдох и выдох. Почему-то признаться в этом сейчас было так естественно.
Машину резко занесло вправо, и санитар оперативно среагировал, удержав и носилки, и капельницу, что помогала поддерживать жизнь в моей Белле. Ее пульс повторил скачок машины и вновь стал разрезать меня своим коротким пиканьем, словно скальпелем.
- Я должен был раньше все рассказать… и о болезни, и о Дженни, но был таким… твердолобым, - шептал я, нежно поглаживая прозрачную кожу руки.
- Я думал, что страсть больше не властна над моей жизнью, что боль расставаний осталась в прошлом, но все оказалось по-другому. Мы встретились, и с той первой секунды в аэропорту для меня все изменилось…

*****
Год назад.
На протяжении всего полета я даже не пытался уснуть.
Обжигающее солнце Лос-Анжелеса обнадеживающе помахало мне вслед, а с ним и моя тихая уютная жизнь, и уже через двадцать минут в иллюминаторе можно было наблюдать сплошную завесу из облаков различных форм и размеров. Густые, пушистые, тяжелые, прозрачные, клочьями или же сплошной линией – эти скопления водяного пара привлекали мое внимание еще с малых лет. Каждый раз, пока родители наслаждались сном или просмотром очередного скучного фильма, который так любили предлагать сверхвежливые стюардессы, едва самолет отрывался от земли, я с упоением прилипал к круглому стеклу и творил.
Воздух приобретал для меня свои контуры, образы: порой это были города или сказочные персонажи, или фантастические межгалактические воины, которые прилетели спасать нашу планету, а иногда и такое, что трудно было облачить в слова. Уже тогда я тянулся к художеству, к рисованию: мое воображение было кистью, которая выходила за пределы моего тела и прочного железного борта самолета, небо служило мне холстом, а облака - красками.
Родители не смеялись надо мной, не пытались отвлечь или как-то вразумить, как я того ожидал. Они позволили моему воображению раскрыться, а рукам управлять реальностью. Благодаря им я окончил художественную школу, с радостью посещал частные уроки и мастер-классы, и в итоге начал писать свои картины. Я стал Мейсеном, творцом, который, кажется, всегда жил во мне, но боялся проявить себя.
Сейчас я реализовал себя, имел возможность воплотить любую свою фантазию и при этом показать ее всем – необходимость проводить в полете большую часть времени отпала.
Оставалось либо напиться, чего я не смел себе позволить из-за постоянного приема препаратов, либо уснуть. Оживленный и никогда не спящий эконом-класс не сулил бодрого сна, поэтому я поудобнее устроился в кресле и наблюдал.
В самых первых рядах не умолкал младенец, который то ли боялся, то ли просто привлекал к себе внимание. Внимание всего салона.
Старушка, расположившаяся справа в третьем ряду, решила во что бы то ни стало не отпускать от себя одну из стюардесс. Бедной девушке приходилось скакать вокруг нее, как туземцу перед тотемом. То «мне нужен только настоящий английский чай, а не эти помои», то «курица слишком холодная», то «в моем чемодане фото мужа, и если мы разобьемся, я хочу умирать с ним», то «приоткройте окошко, мне нечем дышать, а вашу дурацкую маску надевайте кому-то помладше», «позовите врача» и так далее, и тому подобное.
В соседнем ряду молодая девушка познавала все прелести турбулентности и скачков давления. Ее лицо меняло оттенки белого, желтого и зеленого, как новогодняя елка. Она тяжело дышала, чертыхалась, когда самолет проваливался в воздушную яму - видимо, в этот момент ее желудок предательски грозил явить свое содержимое миру, - и практически не открывала глаз. Ее руки то крепко сжимали подлокотники кресла, то отчаянно удерживали бумажный пакет, любезно предоставленный стюардессой. Мне было искренне ее жаль, но таблеток от укачивания в моей аптечке точно не числилось.
С соседом тоже очень «повезло». Мексиканец Веласко (по крайней мере, так оно представился) с золотыми зубами, блестящим лысым черепом, противным ореолом дешевого одеколона и очень округлыми формами, жаждал завести знакомство с временным попутчиком. Ему не терпелось поведать мне, что означало его имя, что он держал весь Бекаль (город, расположен в 1017 км на восток от Мехико, столицы Мексики - прим. автора) в своих могучих руках и в данный момент летел за товаром. О деталях мне не хотелось знать, как и самого Веласко, поэтому, когда мы поднялись над землей, и он вырубился, я готов был плясать румбу голышом. Пока не столкнулся с еще одним его талантом.
Не прошло и минуты после провала мексиканца в бездну сна, как его драгоценный (во всех смыслах) рот широко открылся и начал вещать десятую симфонию Бетховена, да еще и так фальшиво, что бедный Людвиг наверняка бы вернулся с того света... с кляпом в руке. Толчки, крики, удары по лицу и животу, плотные подушки и одеяла, которые должны были спасать от холода, не помогли.
Ничего не мешало иерихонской трубе гудеть и сотрясать салон. Со своего вип-места я имел честь бесплатно оценить певческие задатки соседа из первых уст, так сказать, еще и получить обзорную картинку его ротовой полости, которая, собственно, и издавала ужасные звуки.
Признаться, зрелище не для слабонервных.
Поэтому смирившись, я постарался не замечать его завываний и машинальных почесываний паха, видимо, служивших изюминкой его концерта, и вновь переключился на остальных пассажиров.
Но как бы я ни старался не выпускать эмоции наружу, они вторгались в реальность и терзали сознание.
Я был ужасно зол на Элис за … ее очередную выходку. Это ее непрошибаемое упрямство, порой доходящее до безумия.
Почему этот сгусток энергии и непредсказуемости являлся моей РОДНОЙ сестрой? Я люблю Элис, очень люблю, и готов многое ей прощать, но порой она переходила все границы. Как сейчас, например…
Зачем нужно было СЕЙЧАС организовывать эту выставку в Мемфисе? Зачем беспокоить давно спрятанные полотна и перевозить их через полстраны? Ворошить мое прошлое?
Ради чего? Чтобы вытащить меня из уединения? Так оно меня абсолютно устраивало.
Я чувствовал себя комфортно в доме на Малибу, где были лишь чайки и Тихий океан: писал картины, гулял, выходил в море, порой просто бездельничал – жил, как мне хотелось. Я был там, где никто не знал о моей болезни, о нестерпимых болях, о тяжелых мыслях, где на меня не смотрели глазами, полными жалости и слепой надежды. И если бы родные попытались хоть чуть-чуть меня понять, отпустить, они бы не помогли Элис все это организовать.
Выставка. Да кому она сейчас нужна?
Я рисовал не для продажи, не для пузатых ничего не понимающих в искусстве коллекционеров – слава Богу, деньгами наша семья была обеспечена и без моего вмешательства. Я просто писал то, что видел, чувствовал, переживал и пару раз выставлял напоказ лишь для юных художников, чтобы выслушать их, направить, помочь, подсказать. Я помнил себя, когда только-только вышел на эту тропу, и прекрасно понимал, как им сейчас важна была поддержка и понимание не просто профессора в институте, а человека их профиля, который уже проходил через подобное и может дать действительно важный совет.
В Мемфисе выставку организовали якобы для благотворительности – значит, зал будет переполнен теми, кого я презирал. Коллекционерами и напыщенными магнатами, которые стремились заполнить пустоту своего мировоздания модным течением «меценатство» и скупкой мировых шедевров. Я, конечно же, и в мыслях не ставил себя рядом с такими великими мастерами, как Гюго, да Винчи или Айвазовский, но я и не стремился достичь их славы. Она не была моей целью, смыслом моей жизни.
А полотна? В программе Элис угораздило указать те работы, которые давно уже лежали на одном из наших складов в Бостоне, поскольку хранили массу воспоминаний, от которых я изо всех сил убегал.
Дженни.
Целые коллекции я посвящал своему ангелу, ее улыбке, голубым глазам, мягким огненным локонам, чувственным губам, родинке у виска…
Образ любимой внезапно начал приобретать ярко-багровые штрихи, капли, лужицы, образуя безжалостное алое болото…
Сердце тут же оживилось и заныло, оплакивая невосполнимую утрату, запуская во все органы острые когти, садистски вливая в уши едва не позабытый женский смех. Глаза стало жечь, горло как будто невидимый стальной обруч сдавил, провоцируя сердцебиение, грозя задушить. Руки мелко задрожали.
Нет. Я не должен о ней вспоминать.
Сжав подлокотники кресла чуть не до хруста металла, я втянул ноздрями воздух, проглотил твердый ком и резко перевел взгляд к иллюминатору.
Черт возьми, так можно спровоцировать приступ боли!
Зачем испытывать силы и без того ослабленного организма?
Прошлое должно оставаться в прошлом.
Спустя минуту, когда дыхание выровнялось, и сердце, наконец, забилось в привычном ритме, я мысленно вернулся к тому, благодаря кому я сейчас находился на уровне десяти километров над землей…
Я точно знал, что выставкой Элис не ограничится. Такой шанс – братишка на свободе, в большом мегаполисе, где уровень жизни был запредельно высок. Она и здесь подымет на уши всех врачей и заставит их искать выход, которого не было и нет.
Я уже давно не надеялся на помощь «белых халатов» – все их методы лечения, слова, прогнозы и даже выражения лиц были одинаковыми. И глупо уже бороться, дрожать над каждым анализом и надеяться, что вот сейчас произойдет чудо и все вернется на круги своя. Я понимал всю серьезность моего состояния, я принял свою болезнь и ее исход, а вот моя семья - нет.
Каллены с того самого рокового дня не опускали рук и пытались бороться со смертью.
***
Три года назад.
Я спешно шагал по улице, попутно наслаждаясь первыми осенними днями.
Нью-Йорк еще дышал летом. Солнце освещало чистый небосвод и баловало горожан своими ласковыми лучами. Пожелтевшие листья не спеша заполняли мостовые, приятно шелестя под ногами. Воздух пах влагой, травой, теплом и каким-то возбуждением.
Я торопился домой, где меня уже полчаса ждал курьер. Наконец пришли краски из Англии - можно было начинать новую работу, зарисовки которой уже месяцами зрели в моей голове. Цветы в кольце пламени.
Предвкушение было нестерпимым, пальцы аж покалывало от желания прикоснуться к кисти, но боль в ногах, которая длилась уже второй день, замедляла движения, отвлекала, беспокоила, как плохо закрытый кран. Приходилось заставлять себя делать очередной шаг, с усилием переставлять ноги и при этом не толкать случайных прохожих.
Болеутоляющее почему-то имело временный эффект – боль возвращалась, а тратить время на обследование я не собирался. Пройдет само.
Пересекая Лексингтон-авеню, я не заметил велосипедиста, который решил проскочить на желтый - затем толчок, неприятное чувство, будто твои кости выламывает, и мой крик от резкой боли.
Меня отвезли на скорой в ближайшую больницу. Велосипедиста отпустили, поскольку он отделался ссадинами и легким испугом.
Придя в сознание, я надеялся подписать соответствующие бумаги и быстренько удалиться, давая возможность эскулапам перенаправить их драгоценное время на более важных, чем легкомысленный художник, пациентов, но судьба распорядилась иначе.
Вердикт врача тогда намертво пригвоздил меня к больничной койке.
Тромбоз периферических артерий… третья стадия… к сожалению, не операбельна… срок не возможно определить точно… можно пройти курс и продлить «мучения»… список рекомендуемых препаратов…
Я слушал молча, бесстрастно глядя на свои ноги, и понимал, что мое будущее оказалось только что перечеркнуто…
***
Год назад.
Родителей я не собирался посвящать в реалии моего существования, но случай вновь-таки решил все за меня. Врач направил мне буклеты о клиниках и курортах, где мне помогут справиться с симптомами болезни, и настоятельно просил пройти повторный курс анализов. Эта информационная бомба попала в руки к маме и… тут началось то, чего я так боялся.
Обмороки, слезы, упреки, жалость и излишняя забота. Меня сделали центром Вселенной. Солнцем, вокруг которого все крутилось, вертелось, подстраивалось и преклонялось. Тогда у меня возникло острое желание оказаться на необитаемом острове или лучше в другой галактике, ведь все это напрягало, раздражало и съедало оставшееся жизненные силы.
Как и тогда, родные испробовали все и вся, возили меня в различные европейские клиники, добивались аудиенции самых светлых умов современности, хватались за любой предложенный метод лечения, даже нелегальный - тянули меня к жизни всеми возможными средствами. Но каждый курс терапии заканчивался одинаково – спустя какое-то время боли возвращались, тромбы перекрывали кровоток, и я вновь оказывался на больничной койке, где меня ждали новые методы, новые врачи, новые надежды…
Все надоело.
Я понял, что борьба бессмысленна, тщетна, напрасна… Медицина не желала иметь со мной дела, как и религия, впрочем.
Мама от бессилия обратилась к церкви, уповая на высшую силу, на благословение, на покаяние и прощение. Ее вера была непоколебимой, слепой – ее последний шанс, единственный стимул не опускать руки и не позволить мне сделать то же самое. Она знала, что не имела права сдаваться, что ее материнское сердце ни за что не отпустит меня, хоть я и просил об этом.
Я поддался ее уговорам и посещал соборы, монастыри, где усердно исповедовался, искренне просил у распятого креста прощения, не скрывая горьких слез – я знал, что это была кара за Дженни. За то, чему я позволил случиться.
Я просил ее простить меня. За мою глупость, слепоту, неоправданные амбиции, преданную любовь…
Месяцы утекали, а с ними и надежда…
- Не желаете напитки? – в десятый раз за последний час поинтересовалась гиперсексуальная блондинка Ингрид, чей бейджик, как и ее выставленный напоказ третий размер, так часто появлялись на горизонте, что превратились в надоедливую бегущую строку, выключить которую ты не можешь. Похоже, что стюардесс на этот рейс выбирали из рядов манекенщиц. А иначе как еще объяснить такое изобилие длинноногих красоток с фальшивой улыбкой в эконом-классе?
Склонившись над моим сладко сопевшим соседом, который уж точно оценил бы такой увлекательный… обзор, девушка ждала, когда же я отвечу на все ее старания, заигрывания, томный голос и горящий взгляд и поманю в туалет. Ее глаза буквально кричали об этом, а губы ждали поцелуев. Возможно, лет десть назад я бы и повелся на это, но сейчас эта картина скорее вызывала рвотные рефлексы, схожие с теми, что мучили пассажирку впереди, чем желание обладать. Другой бы пустился в отрыв, зная о смертельном диагнозе. Для меня же мир утех казался не больше, чем пустой тратой сил и времени. А его, как я уже точно знал, у меня не так уж и много.
К тому же, мне уже повезло вкусить настоящую женщину, и кидаться на сладко поющих, но бездушных сирен я больше не собирался.
- Спасибо, нет, - вежливо ответил я, глядя девушке прямо в глаза и тем самым давая понять, что все прелести меня не интересовали.
Ингрид ничего не ответила и ни одним мускулом не выдала своих истинных чувств, учтиво откланялась и пошла вглубь салона в поисках новой жертвы, но я интуитивно ощутил ее недовольство и кинжалы, безжалостно запущенные мне в сердце.
Наконец прозвучал сигнал оповещения, командир воздушного судна сообщил о скором приземлении и напомнил о необходимости отключить все имеющиеся электронные приборы. Салон мгновенно превратился в улей, пассажиры не скрывали облегченных возгласов и приятной суеты. Стюардессы поспешно собирали использованные столовые приборы, разбавляя людской гул звоном бокалов и отполированных вилок, приводили кресла в вертикальное положение и проверяли прочность ремней. Рейс прибывал в свой конечный пункт – рабочий персонал самолета предвкушал прелести свободного от пассажиров времени.
Мой «друг» Веласко тоже восстал из «мертвых» и, тут же сбрасывая с глаз сонную пелену, заторопился в туалет, доступ к которому ему перекрывала уже знакомая мне Ингрид, вежливо объясняя ему, что следует занять свое место, поскольку самолет шел на посадку. Веласко поддался напору стюардессы лишь после того, как шлепнул растерянную девушку по попке и сотряс салон своим гортанным смехом.
Я усмехнулся и отвернулся к иллюминатору, готовясь почувствовать твердь земли.
Мелкий дождь поливал Мемфис, намочил взлетные полосы, и сигнальные огни расчертили мокрые плиты светящимися серебряными полосами. Собачья погода - под стать настроению.
Я спустился по трапу, попав под обстрел дождевых капель и встав в длинный хвост, чтобы пройти таможенные формальности, тяжело вздохнул, еще раз вспомнив о любимой сестрице.
Очередь двигалась со скоростью парализованной улитки, и я реально стал бояться, что разделю участь Виктора Наворского (герой американской трагикомедии «Терминал», в исполнении Тома Хэнкса), хоть и не спорю, что жизнь в терминале аэропорта имела свои плюсы. И вот, спустя три использованные жвачки и два десятка объявлений о начале посадки, тучная копия Молли Браун (американская светская дама, филантроп и активист, одна из выживших пассажиров «Титаника». После смерти её стали называть «непотопляемая Молли Браун») наконец выяснила все, что так интересовало ее душеньку и предоставила мне доступ к регистрационному окошку. Я машинально протянул паспорт полицейскому, похоже, уставшему ничуть не меньше меня, получил заветный штамп и сухое пожелание «Приятного отдыха».
Короткий путь через зал, где выдавали багаж, которого у меня, к счастью, не было, и вот я направился к выходу, желая поскорее вырваться из смрадной клоаки аэровокзала, но чудище современности не спешило меня отпускать.
Два широких шага - и я со всех сторон зажат толпой. Казалось, что человеческая волна подхватила меня и уносит куда-то. Боже, и это даже не город-миллионер.
Я расправил плечи, вытянулся (благо, рост позволял), чтобы иметь лучший обзор и, заприметив заветные стеклянные двери, от которых меня отделяли всего лишь пара десятков метров, решительно пошел против бурного людского потока.
Внезапно мне в руки упало нечто невесомое и приятно пахнущее… кажется, жасмином. У этого нечто были изумительные, немного растерянные карие глаза и шелковистые шоколадные пряди. В голове послышался щелчок, который оповещал об особом внимании. Редкий миг, когда ты чувствуешь, что произошла встреча. Необыкновенный миг.
Ее лицо было в нескольких сантиметрах от моего, так что я легко рассмотрел, как заполыхали ее щеки и лоб. По коже побежали мурашки, тело вспыхнуло как спичка, руки непроизвольно сжались вокруг ее локтей, борясь с внутренними демонами. Звуки вмиг затихли - вокруг нас вырос кокон.
Радостный детский крик, прокатившись совсем близко, развеял чары, туман перед глазами рассеялся, и я неохотно отпустил незнакомку, поспешно скрываясь в толпе.
Не оборачиваясь, перешел на бег, уже не беспокоясь о преграждающих путь людях, стараясь обогнать самого себя, свои мысли, внезапно вспыхнувшие чувства и восставшие страхи.
Скорее. Только вперед. Нельзя чувствовать…
Едва я оказался на улице, как на меня обрушилась стена дождя. Я подставил лицо под его косые струи, стекающие за ворот свитера, ощущая, как внутреннее напряжение начинает отступать.
Желтые авто со светящимися шашечками, ровно выстроившись вдоль всей линии аэропорта, монотонно гудели, привлекая внимание вновь прибывших и обещая самые низкие цены и незабываемые экскурсии.
Запрыгнув в первое попавшееся такси, я громко назвал адрес гостиницы и, едва мы тронулись с места, позволил себе обернуться.

*****
Машина резко остановилась, вырывая меня из далеких воспоминаний. Из ниоткуда появились незнакомые люди в белых халатах, распахнули двери, впуская в кабину холодный ветер и снег, подхватили носилки и направились к яркому свету приемного покоя больницы. На ватных ногах я покорно следовал за ними, не желая оставлять Беллу без моей поддержки ни на долю секунды.
Едва мы ступили на белоснежный пол, пропитанный надеждой, стоном больных и слезами опечаленных близких, тревога тут же свернулась клубком у меня в животе. Я чувствовал сухой металлический привкус, возникший в горле и ползущий по языку вверх, но вместо того, чтобы сплюнуть, проглотил его.
- Что у нас? – К носилкам подбежал молодой человек, больше смахивающий на интерна.
- Была остановка дыхания, возможно, внутреннее кровотечение, причины и тяжесть состояния не определены, - отчитался санитар скорой, пробиваясь через переполненный больничный коридор.
- В операционную живо! Приготовить реанимационный набор, сделать снимки, только крайне осторожно, и взять образцы крови, мочи, - окидывая Беллу проницательным, словно рентген, взглядом и касаясь ее запястья, лица, шеи, командовал уверенным голосом «врач-интерн».
При других обстоятельствах я бы не позволил трогать Беллу подобным образом ни одному живому существу, но сейчас понимал, что это нужно. Хоть все же недовольный рык вырвался на свободу. Я не пылал любовью к врачам, но сейчас готов был боготворить каждого, кто мог помочь моей Белле.
Пока мы стремительно двигались по коридору, в голове промелькнула мысль о Марко. Опытный врач, и ему я более или менее доверял. Он бы смог помочь, но, к сожалению, находился за сотни тысяч километров и в данный момент спасал кого-то другого.

*****
Год назад.
Проснулся я, когда за окном уже горели фонари. Электронные часы на тумбочке показывали десять часов вечера – я проспал почти двенадцать часов. Усталости не ощущалось, головная боль прошла, ноги не дрожали, что уже было хорошим знаком. Лишь горло саднило от сильной жажды.
Не включая свет, я подошел к мини-бару, достал бутылку минералки и быстро опустошил ее. Ощутив неожиданный прилив сил, решил им воспользоваться и отправился в душ, чтобы смыть остатки сна и просто насладиться тишиной. Ведь с появлением Элис о ней можно будет забыть. А то, что сестра в скором времени объявиться, я не сомневался.
Зайдя в комнату, чтобы надеть чистую одежду, поскольку халаты, так любезно предоставленные гостиницей, никогда не внушали мне доверия, а лишь вызывали аллергические высыпания, я наткнулся на свой телефон, который беззвучно вытанцовывал на столе, так и сяк стараясь привлечь мое внимание.
Не нужно быть экстрасенсом, чтобы угадать, кто звонил.
Элис готова была терроризировать телефон, пока не сядет батарея или же он сам не трансформируется и не ответит за меня.
Спасения не было. Элис вездесуща.
- Элис, я внимательно тебя слушаю, - произнес я, опускаясь на смятые простыни в ожидании приближающегося звукового штурма.
- Как же ты любезен, братишка, - колко ответила сестрица, уже явно приготовившая забрасывать меня первой порцией нелитературных фраз.
- Я знаю, что твой самолет сел еще утром. Я понимаю, что тебе стоило отдохнуть с дороги, но можно было хотя бы маме сказать, что ты в порядке? – напирала она, явно считавшая, что все козыри у нее в рукаве.
- Элис, если бы что-то произошло, местные СМИ точно уже трубили бы об этом, - спокойно ответил я, хоть и понимал, что доля правды в ее словах была. Как бы я не старался убежать от маминой опеки, не стоило забывать, сколько всего она для меня сделала и еще сделает. Ей было нелегко – не каждый день узнаешь, что переживешь собственного сына, поэтому я не имел права так безрассудно себя вести.
- Да, сестра, мой косяк. Сейчас ей позвоню, - продолжил я, признавая свою ошибку.
- Спасибо, Эдвард. Ты же знаешь, как она ждет любых вестей от тебя. Не подводи ее, - продолжала напутствовать Элис.
- Конечно, чертенок, все понял.
- Отлично, но ты же понимаешь, что выставка была не единственным поводом притащить твой зад сюда? – пошла в наступление младшая сестренка.
- Я не переступлю ни одного порога, отдающего фенолом или спиртом. Надоело быть подопытным кроликом, - возразил я, немного повышая тон.
- Если ты не придешь, я сделаю так, что ОНИ к тебе придут, - так же решительно ответила Элис, стойко вынося мой выпад.
- Нет. Я же сказал, что больше ничего не хочу знать о лечении, китайской медицине и прочей дребедени. Не желаю тратить остаток дней на анализы и томограммы, - отрезал я, вспоминая последний такой визит в центр здоровья в Глазго, где меня едва не поджарили в ренгтенокапсуле и выписали детские витамины собственного производства.
- Повтора Глазго не будет, - обещала Элис. – Просто сделаем пару анализов. Доктор Марко отличный специалист, я его уже просканировала, - не унималась девушка.
Я молчал, не зная, как еще ей объяснить, что терял остатки собственного достоинства, позволяя всяким халатам крутить мной, как им заблагорассудиться, подсовывать мне всевозможные пилюли и травить неизвестными препаратами. Разве я могу называться мужчиной, если буду бояться смерти и отчаянно цепляться за бессильных врачей в надежде на чудо? Как признаться сестре, что уже давно ничего, кроме жалости к себе, не испытывал? Что хотел умереть среди тех вещей, которые мне дороги, а не обмотанный капельницами в компании таких же смертников, как я? Как признаться, что больше всего я не хотел их участия, их бессмысленных рывков в сторону уже потерянной для меня жизни? И что порой меня посещали греховные мысли о суициде?
Правда очень жестока – она могла их добить, поэтому я и молчал.
Элис, видимо, приняла мое молчание за хороший знак:
- Эдвард, я все понимаю, правда, понимаю, но и ты нас пойми. Неужели ты не делал бы то же самое, будь на нашем месте? Не хватался за соломинку? Не искал бы выхода там, где его в принципе не может быть? Не верил до последнего? Мы не можем позволить тебе уйти – ты нам очень дорог. Мы готовы заплатить любую цену за твою жизнь. Любую! - Последние слова сестра говорила, уже надрывно плача.
Конечно, я сдался.
- Не плачь, Эл. Куда мне нужно подъехать? – обреченно спросил я, жалея, что довел сестру до слез. Я причинял своей семье так много душевных мук, что иногда молил о скорой гибели, ведь моя смерть подарила бы им освобождение.
- Томас-стрит 975, больница Святого Джозефа, - проговорила Элис уже ровным голосом. Можно было подумать, что все эти слезы были частью спектакля, искусной игрой талантливой актрисы, который являлась моя сестра. Но я знал свою Элис – с семьей она всегда была откровенной, открытой, настоящей.
- Хорошо, я дам тебе один час, - тут же предупредил я, пока мозг сестры полностью не отключился.
- Спасибо, братишка. Я тебя люблю, - сладко щебетала она.
- И я тебя люблю, чертенок, - искренне ответил я, зная, что потом еще пожалею об этой минуте слабости.

*****
- Ну что ж, мистер Каллен, результаты довольно неплохие, - доктор Уилл Марко был явным представителем медицинской касты, возможно даже предком Гиппократа. Во-первых, весь его вид и удивительная энергетика буквально источала спокойствие и умиротворение. А что еще нужно для нервных или отчаявшихся пациентов?
Во-вторых, если бы я решил нарисовать врача, то точно писал бы его портрет с мистера Марко. Сорок пять-пятьдесят лет, среднего роста, обычного телосложения, прямой нос, широко открытые глаза, ямочка на подбородке и ровный всегда суровый голос. Его волос еще не коснулась седина, но в словах и ярких голубых глазах читалась мудрость. Медицинская карта в его руке смотрелась так же гармонично, как лук в руках Робин Гуда. Я, конечно, не считал его таким же героем-разбойником, хотя, может, он и гонял по больничным коридорам в импровизированном костюме, раздавая волшебные пилюли и выравнивая нестабильное давление.
Мы провели ряд обычных процедур, правда, оборудование было другим, более шумным и громоздким. После чего делали ставки, предполагая дальнейшие варианты поведения медиков. Элис ставила все на то, что этот доктор утрет нос всем предыдущим. Я же остался при своем мнении, но очень хотел ошибиться.
- Я ожидал худшего, - признался доктор, опустив взгляд в медицинскую карту. – Мисс Каллен, наверно, хотела меня напугать? - предположил он, не скрывая улыбку в голосе.
Элис, что стояла чуть ближе к окну, улыбнулась своей голливудской улыбкой, решив оставить вопрос без ответа.
- В любом случае я проведу парочку тестов и проверю свои теории. Пока прошу вас не делать заведомо ложных выводов о состоянии собственного здоровья. Все-таки из нас двоих в белом халате нахожусь я. – Мистер Марко явно дружил с юмором, что тоже, несомненно, было плюсом в его профессии.
- Не нагружать себя пешими прогулками, - продолжал он, обращаясь вновь к притихшей Элис. - Принимать назначенные препараты и просто делать то, что нравится. - Да, таких рекомендаций мне точно еще не давали.
- Думаю, это несложно. Правда, Эдвард? – Сестра явно была довольна собой и ожидала, когда же я, наконец, признаю, что доктор не оказался страшным Бугимэном, и шансы одержать победу все же есть.
Я хотел бросить какую-то колкость, но сдержался.
- Спасибо, мистер Марко. Я свободен? – спросил я, вставая с кушетки.
- Конечно, мистер Каллен. Мои контакты у очаровательной Элис. Звоните в любое время. - Кому было адресована эта просьба, осталось неясным, но общее впечатление от доктора у меня осталось приятное.
Пока он не предлагал мне супердорогих и бесполезных пилюль, не закрывал в процедурной и не терзал мои вены, я готов был его слушаться.
Возможно, на какую-то долю секунды я позволил себе понадеяться…

*****
- Сюда нельзя, - слащавый «халат» выставил вперед руку, нажимая на мою грудную клетку.
Этот тип пытался разлучить меня с Беллой, к которой я прирос, словно плющ к дереву, и которую мог потерять в любую минуту. От перспективы оставить ее одну у меня перехватило дыхание, внутри началась агония. Я бесцеремонно оттолкнул его руку, замечая, что Беллу повезли в неизвестном мне направлении.
Нет. Я потерял ее.
В моей груди разбилась стеклянная стена — стена, о существовании которой я и не подозревал.
Бессильная злость накатила как цунами. Трудно сказать, откуда взялись силы после всего пережитого за последний час, но я был решительно настроен обыскать всю больницу, разобрать ее по кирпичикам, если потребуется, чтобы найти Беллу. Я резко сдвинул стоящую на моем пути преграду в виде санитара и опрометью кинулся обследовать каждую палату, ощущая, как громко и горестно завыло сердце.
Я ее найду. Найду. Не брошу. Никогда. Моя. Белла.
Где-то позади слышались крики и приглушенная ругань, я же, став разъяренным зверем, руководствовался своими чувствами, глазами выискивая знакомые шоколадные локоны. И безрезультатно осмотрев две палаты, неожиданно был поднят над землей и оттащен назад сильными мужскими руками. Я вырывался, рычал, кажется, даже кусался - я всем своим существом слепо рвался назад, там, где осталась моя любовь.
- Да, успокойтесь же, молодой человек! - Впереди выросла крепкая женская фигура, чьи руки покоились на округлых бедрах, олицетворяя собой неприступную Китайскую стену в больничном халате. Не этот голос я сейчас жаждал услышать, не в таких объятьях хотел оказаться – зверь внутри меня продолжал борьбу, понимая, что возможно бой будет проигран. – Да вы тоже нуждаетесь в помощи, - продолжала женщина, смерив меня понимающим взглядом. Я ей кричал: «Да, да, помогите мне вернуться к ней».
- Мальчики, несите его в пятую. - И неизвестные мне «мальчики» повиновались, перемещая меня куда-то в сторону, где скопление людей было сродни муравейнику.
С каждым вздохом я был все дальше и дальше от Беллы, наша связь становилась все тоньше и призрачней – я не желал верить в происходящее, каждая косточка в моем теле стонала от желания оказаться возле моей любимой.
Я помнил, как выкрикивал ее имя, как выл, словно попавший в капкан волк, почуявший свою смерть. Возле меня появились какие-то люди, скрутили, и в следующий миг под кожу проникла игла.
Злость, как и необузданная дрожь, постепенно отступали, в теле ощущалась легкость, мышцы стали вялыми и непослушными. Успокоительное работало полным ходом.
- А теперь можно и поговорить. Представьтесь, пожалуйста. - Справа стояла все та же женщина, что пару минут назад командовала парадом.
- Каллен. Эдвард Каллен. - Мой голос казался мне тихим и очень далеким, как если бы он доносился из-под земли.
- Хорошо, мистер Каллен, с кем из родственников я могу связаться, чтобы сообщить им о вашем местонахождении? – интересовалась медсестра, держа наготове блокнот и забавную ручку с инопланетянином на колпачке.
- Девушка. Белла Свон. Как она? – задал я ответный вопрос, едва заставив себя повернуть голову. Казалось, что мне в голову залили какую-то жидкость, которая мешала мозгам соображать, телу двигаться, а языку воспроизводить звуки.
- Я не знаю. А кто она вам? – Вполне ожидаемый вопрос. Я тот, кто врал, не ценил, оскорбил…
- Я люблю ее, - произнес я, надеясь растопить этот неприступный холодный айсберг.
- Это не аргумент, - отрезала женщина, явно не растроганная моим признанием.
- Прошу, она спасла меня, - настаивал я, чувствуя, что вскоре отключусь.
- Молодой человек, так мне следует сообщать, что вы здесь или нет? – «Ледниковый танкер» не сбавлял оборотов.
Я продиктовал какой-то номер прежде, чем тяжелые веки скрыли от меня настоящее.

*****
- Его состояние стабильное, раны несерьезные, но мы не обнаружили следов болезни, о которой вы говорили. – Я слышал мелодичный голос словно сквозь вату, сначала приглушенный, но становящийся все более и более четким, наплывающий волнами сквозь шум собственного тяжелого дыхания.
- Как это, доктор? Эдварда мучают сильные боли, ходьба для него настоящее испытание. Долгое время никто не мог нам помочь, и теперь вы заявляете, что он здоров? – В голосе сестры - а это точно была Элис - звучали нотки грусти и удивления.
- Мисс Каллен, в мои обязанности не входит шутить над пациентами. Мы несколько раз все проверили: показатели в пределах нормы. В моей практике всякое бывало, и чудеса тоже случались. Похоже, это одно из них, - воодушевленно произнесла ее оппонентка.
- Боже мой! - Элис начала плакать.
- Элис, не переигрывай, – хрипло произнес я, пытаясь открыть глаза.
Сперва перед глазами заплясали разноцветные круги, то и дело толкающие меня в пропасть, но спустя время предметы стали приобретать привычные очертания, звуки стали узнаваемыми, мысли - более ясными. Я оказался там, где чувствовал себя лабораторной крысой – на кушетке, в невменяемом состоянии.
- Ох, Эдвард, как же ты нас напугал! - Сестра мгновенно приникла ко мне, осторожно поглаживая прикрытое покрывалом тело. В ее глазах стояли настоящие слезы, нижняя губа чуть дрожала, но она все равно пыталась изобразить улыбку. Актриса, что тут еще сказать.
- Что с Беллой? – Если мне сейчас не дадут четкий ответ, я разорву все эти провода, которыми опутан, и сам найду ее. И наплевать, что в теле смертельная слабость, в голове чернеющий туман, а за дверью недоброжелательные парни.
Элис напряглась и, отпустив мою ладонь, присела рядом.
- Она жива, - успокоила меня сестра, нервно сжимая собственные руки. Боже, если в мире и существовала высшая сила, то сейчас она преобразилась в эти два слова. Слова, которые подарили самое ценное – надежду. Сердце тут же радостно заплясало румбу.
- Мы очень рады, что вы очнулись, мистер Каллен. - Неизвестный мелодичный голос, что ранее общался с моей сестрой, материализовался в красивую женщину лет тридцати пяти. Тонкие черты лица, вздернутый нос, родинка у правого виска, стильные очки и туго стянутые в пучок волосы невероятного пшеничного оттенка. Женщина поистине дивной красоты, чьи черты на холсте могли бы полноценно раскрыть всю ее утонченность и величие. Поблескивающий бейджик на кристально-белом халате оповещал, что передо мной «доктор Марша Рико». Спасибо, что не та суровая дама, не пустившая меня к Белле. – Как Вы себя чувствуете?
- Я хочу ее увидеть, - настойчиво заявил я, приподнимаясь с целью освободиться от капельницы и других раздражающих меня проводков. Острая боль в темечке тут же предупредила меня – не стоит совершать столь резких движений – я стиснул зубы и попытался дышать реже, но глубже.
- Я бы так не торопилась. - Женщина остановила мою руку и быстро вернула все на место. - Вам нужно успокоиться и отдохнуть. Сейчас сон для вас - лучшее лекарство, - предостерегающе советовала Марша, включая взгляд волчицы.
- Я Марша Рико, буду следить за вашим состоянием. - Ага, очередной надзиратель. Здорово. Я сжал кулаки, пытаясь сдержать гнев, что уже растекался по венам и готовился к взрыву. Что они со мной, как с младенцем, носятся?
- Я в порядке, - процедил я сквозь плотно сжатые губы, стремясь скорее оказаться возле Беллы, увидеть ее, обнять, если удастся, и поговорить. – Мне нужно к Белле, Элис. Понимаешь? Очень нужно! – настаивал я, пытаясь пробить хоть эту бронь. Элис же мягкая, она должна меня понять.
Сестра прикусила губу, явно о чем-то задумавшись, глаза ее забегали по больничной стене. Задумчивый взгляд остановился на моем наверняка не самом живом лице, замер на какое-то время, а потом… Элис мне подмигнула! Крепость пала. В такие мгновения я понимал, за что любил ее до безумия. За поддержку и готовность помочь в любой ситуации. За то, что Элис чувствовала меня, как себя. Родная кровь.
- С этой девушкой мы позже все решим, - отрезал доктор, присаживаясь по другую сторону кушетки, - а сейчас мне нужно, чтобы вы ответили на пару вопросов.
Элис нежно сжала мою руку, безмолвно прося подчиниться и послушать доктора Рико.
Я устало выдохнул и повернулся к Марше, показывая, что готов к сотрудничеству.
- Мистер Каллен, ваша сестра утверждает, что вы болели… простите, болеете окклюзией сосудов и что диагноз вам поставлен уже давно.
- Совершенно верно, - подтвердил я.
- Мистер Каллен, когда был последний приступ?
- Ну, вчера или… еще сегодня. До приезда скорой, - растерянно ответил я, на мгновение вспомнив бледное лицо любимой.
- Поэтому и был произведен вызов? Насколько сильные были боли? Что вы принимали? – Доктор пошла в атаку, не желая испытывать мою покорность.
- Нет, приступ отступил задолго до приезда медиков. Боли? Меня разрывало изнутри, но Белла мне помогла. И я… Она… - Не думал, что говорить это будет так тяжело, так болезненно. - Я боялся за ее жизнь – она, кажется, не дышала. Я позвонил 911, - пояснил я, вновь переживая те события и ощущая нестерпимую вину.
- Я не пил антибиотики, - добавил я, отмечая про себя, что действительно уже очень продолжительное время не нуждался в них. И все из-за Беллы.
- Ясно. - Врач явно была озадачена. Ее брови приподнялись, глаза округлились, она замерла, задумчиво рассматривая ткань подушки над моей головой.
- Мистер Каллен, дело в том, - начала она, попутно заглядывая в карту, - что после сегодняшнего обследования, которое мы обязаны проводить всем вновь поступившим, мы ничего не выявили. Ни тромбов, ни их возможных образований – никаких патологий. Результаты крови тоже оказались идеальны. Вы здоровы, насколько это возможно в вашем возрасте, - резюмировала Марша, поджимая тонкие губы.
Я очень долго ждал этого, прокручивал в голове сотни сценариев чудесного исцеления, но сейчас, услышав и получив, казалось бы, невероятное, не испытывал ничего похожего ни на радость, ни на облегчение. Я понимал, что это не заслуга врачей или церковных пожертвований - моей Белле удалось меня спасти. Но какой ценой? Чем она пожертвовала, чтобы вытащить меня из когтей смерти? Заключила ли она с ней обратную сделку? Я не знал, как это происходило у эмпатов, но чувствовал, что нужно готовиться к худшему.
Возможно ли, что я уже опоздал?
- Доктор, я понимаю ваше смятение, но прошу оставить все догадки и тесты на потом. Сейчас жизнь очень дорогого мне человека висит на волоске. Прошу, я должен попасть к Изабелле Свон. Любыми способами, - взмолился я, обращаясь к доктору, как женщине, мысленно упрашивая ее сердце, ее эмоции взять верх над профессионализмом.
Марша пронзительно на меня посмотрела, кивнула и молча покинула палату.
- Элис, говори мне все. ВСЕ! – теребил я девичью руку, поедаемый собственными догадками.
Сестра поникла, всем своим видом показывая, что хороших вестей не предвидится. Я сглотнул, ощущая, как страх охватывает все тело.
- Мы знаем мало, Эдвард. Нам, лицам, совершенно для нее посторонним, не сообщают многое, но Карлайл смог кое-что разузнать. - Элис опустила взгляд, всхлипнула и прокашлялась. - Ее состояние тяжелое, но стабильное. Врачи опасаются, что имеются не выявленные внутренние кровотечения. Она спит, но довольно тревожно. Все ее тело… - голос Элис сорвался, слезы текли по щекам неудержимым потоком.
- Продолжай, - просипел я, как гулко забилось сердце. Глаза заволокла пелена соленой влаги, изображение расплывалось, но я даже не моргал, пытаясь прочесть на лице сестры то, о чем, возможно, она не договаривала. - Все ее тело в кровоподтеках и гематомах, словно ее переехал грузовик… - Элис прикрыла ладонью рот, не в силах унять накрывшие ее рыдания.
Святые небеса!
Воздух стал казаться плотным и осязаемым, слишком густым, чтобы дышать. Грудную клетку сдавило, глаза, словно обожгло кислотой, а по спине пробежал смертельный холодок.
На ее месте должен быть я! Все то, что сейчас она испытывала, предназначено не для ее хрупкой души. Это моя боль, мой путь… А она… приняла весь удар на себя.
Господи, почему?
Я взвыл, проклиная небеса, мою болезнь, ее дар… Все, что мешало нам быть вместе. Все, что привело нас к данному моменту, где я был снят с креста, а она на него нещадно повешена. Я не готов был расплачиваться за свою жизнь другой жизнью. Не желал принимать такие условия – пусть все вернется назад. Я согласен повторить все свои испытания не один раз, лишь бы Белла не имела к этому никакого отношения.
Может, нам не стоило встречаться?
Если бы я не появился в жизни Беллы, она бы сейчас не боролась за жизнь где-то в этой чертовой белой тюрьме. Возможно, она бы уже была чьей-то женой, матерью, но об этом глупо рассуждать – прошлого уже не изменить. А вот настоящее полностью в моих руках!
- Эдвард, все же ведь будет хорошо? - спросила Элис, поднимая заплаканное лицо, умоляя меня не лишать ее надежды. Вместо красивой приторной лжи, которая обычно звучала в таких случаях, я сказал то, в чем был абсолютно уверен:
- Конечно, Элис, другого исхода я не допущу. - И вновь сжал кулаки, чувствуя, как неведомая сила приказывала мне действовать.
Спустя двадцать минут благодаря усилиям Элис я был избавлен от всех медицинских пут и больничного халата, способного вызвать неконтролируемый рвотный рефлекс. Сестра принесла купленные в ближайшем магазине одежды пуловер, джинсы и ботинки, раздобыла номер палаты, где сейчас лежала Белла и к которой никого не пускали, кроме медперсонала. В ответ Элис настояла, что прежде чем сломя голову нестись через два этажа и припираться с двумя несгибаемыми охранниками, стоило перекинуться парой слов с семьей, которая в полном сборе ожидала в коридоре и имела право «заполучить своего героя на пару минут».
В словах сестры, конечно же, была доля правды - моя семья через многое со мной прошла, и это были их не первые часы ожидания, тревоги и молитв. Забыть о них я не имел никакого морального права, как бы сильна не была моя любовь к Белле и как бы стремительно не бежали часы вперед. Я им многим обязан.
Неведомое чувство тревоги нарастало внутри.
Тишину палаты нарушил тихий, но волнительный стук. Я знал, кто это.
Мама осторожно приоткрыла дверь, осмотрелась и, заметив меня, издала облегченный вздох. Не сдерживая слез, она тут же кинулась мне на шею, шепотом повторяя «Слава богу, мой мальчик, слава богу».
- Я в порядке, мама, - успокаивал я, преодолевая сухость во рту.
- Мы знаем, малыш, мы все знаем, - ответила она, слегка отстранившись и присаживаясь рядом на кровать. – Но как?..
- Это все Белла, - пояснил я, виновато опуская голову. – Она меня спасла. Во всех смыслах, - произнес я и ощутил всю тяжесть правды, мощное давление ее жертвы, ее искренней любви.
Эсми выдержала паузу и, сократив оставшееся между нами расстояние, коснулась плечом моего плеча, безмолвно разделяя мои чувства.
- Элис толком ничего не объяснила, а Розали сказала, что сперва пообщается с тобой, а уж потом раскроет карты, - сказала мама, нежно поглаживая мою щеку. – Это она о чем, сынок?
- Роуз и Эммет здесь? – задал я совершенно глупый вопрос.
- Конечно, Элис им позвонила. Так мне позвать их? – интересовалась мама, заботливо заглядывая в глаза.
Эммет был мне как брат, но вот его благоверная…
Розали МакКартни являлась отличным специалистом в области детской психиатрии, ослепительно красивой женщиной, мудрой женой и заботливой матерью, но еще она имела особые способности. Она была эмпатом, совсем как Белла. Она читала чужие чувства, как книгу, и могла на них повлиять. То есть, могла контролировать поведение людей и их поступки.
Одно время я был глубоко уверен, что она манипулирует кузеном как марионеткой, что Эммет потерял себя, превратился в послушную домашнюю собачку, слепо выполняя ее команды. А затем мы с братом ушли в море, где я смог убедиться в своей ошибке. Мы долго разговаривали и спорили - Эммет уверял, что она, как психолог и как эмпат, лишь оказывала помощь, направляла, не принуждая и не подгоняя пациентов. Попросил дать ей шанс. Я смягчился и позволил ей войти в мою зону комфорта.
Как я и ожидал, однажды ситуация вышла из-под контроля, и Розали попыталась меня успокоить, предотвратить выпад безудержного гнева в ее адрес. А повод для негодования был очень даже значительный.
Розали проболталась, что Дженни якобы просила ее помощи в свои последние дни. Как специалиста. Как эмпата.
Я вмиг вспыхнул. Слова оказали эффект бомбы.
Дженни? Моя Дженни? Прибегала к ее чарам? Зачем?
Что Роуз вбила ей в голову? Зачем она подтолкнула ее на тот опрометчивый шаг? Зачем? Зачем она отняла у меня смысл жизни?
Пелена гнева затуманила разум, ярость завладела телом и готова была крушить все вокруг. Я не желал слышать лживые оправдания и гнилые научные догмы и учения. Я желал выпустить зверя, чье израненное сердце лишь придавало ему сил и жестокости. Правый хук Эммета подействовал отрезвляюще и убедил, что наша с Розали дружба стала невозможной.
Вспоминая все это, я понимал, что новая встреча с Роуз не принесет ничего хорошего. Но не стоило забывать, что она одаренная, как и моя Белла, и что по какой-то причине требовала аудиенции со мной. Возможно, у нее были для меня ответы? Или претензии…
- Да, мама. Пусть заходят, - ответил я, чувствуя, как над головой заносится Дамоклов меч.
Эсми погладила меня по голове, совсем как в детстве, и, оставив легкий поцелуй на лбу, бесшумно вышла.
За дверью послышалась возня, крики и споры.
Спустя минуту дверь открылась и, громко стуча каблуками, в палату вошла Розали. Как всегда безупречная, уверенная в себе, обдающая арктическим холодом и, похоже, на взводе. Приближался новый раунд наших бессмысленных разборок. Да, Роуз, самое время.
Я молчал, предоставляя ей возможность выступить первой.
Она остановилась в паре шагов от меня, как бы устанавливая между нами безопасную дистанцию. Я отчетливо слышал ее глубокие рваные вдохи, которые сигнализировали о том, что внутри айсберга все же скрывался бурлящий огонь.
Я же чувствовал, как ее приход пробудил былые воспоминания, что выползли из тени и начали медленно терзать и плоть и душу.
- Ты, наверное, ждешь от меня извинений? – предположила блондинка, не скрывая в голосе презрения. – Их не будет! Во всем, что произошло с Дженни и сейчас происходит с Беллой, целиком только твоя вина, – зло отчеканила Розали, воинственно сложив руки на груди.
Был ли я готов к таким заявлениям? Да, но на деле оказался беспощадно сбитым с ног мощной волной вины и отголосков допущенных ошибок. Внутри все болезненно сжималось, оказавшись в слишком тяжелых душевных тисках. Слышать о своих ошибках и их фатальных последствиях из уст другого было очень низко и мучительно. Я чувствовал себя горящим углем в печи.
Я не знал, чем ответить. Оправдания мне нет. Не существовало возможностей вернуть все назад, вырвать ненужные листы и переписать свою историю на новый лад. Волшебные палочки активны только в сказках, а машины времени – в фантастических картинах. Жизнь слишком жестока и не дает второго шанса.
Я обречен видеть рядом с любовью смерть.
- Почему? Чем она это заслужила? – допытывалась Роуз уже дрожащим голосом. Боль накрыла и ее.
Я гадал, о ком она сейчас говорила. Возможно, что и об обеих. Теперь почему-то они стали для меня одним целым – моим потерянным счастьем.
- Я не хотел этого, - рыкнул я. - Отговаривал, чтобы она не включала этот свой... ваш дар. Как видишь, она все сделала по-своему, - раздражительно протянул я, вытягиваясь словно струна.
Роуз не шевельнулась, в ее глазах все еще пылал огонь, не способный потушить даже слезы.
- Считаешь, я желал ей смерти? – наступал я, понимая, что не имел права на такие заявления, такой тон, но было поздно. Ярость и бессилие вышли из-за кулис и руководили балом. – Я что угодно отдам, чтобы поменяться с ней местами, - мрачно признался я, кивая головой в сторону, где предположительно лежала моя Белла.
Я так сильно этого желала, что готов был поверить в реальность, где Дьявол предлагал бы мне договор обмена, скрепляемый моей кровью. Будь он даже в обличии самой Розали – я без колебаний подписал бы все. Для благополучия Беллы мне не жалко ни крови, ни души.
Миссис МакКартни не спешила делать ответный ход. Ее ладони отчаянно сжимали предплечья, словно защищаясь от реальности, которая выкинула нас в открытое море без шансов на спасение. На лицо легла тень горя, голубые глаза блестели от слез, а губы были искусаны едва ли не до крови. Меня посетило странное желание подойти и утешить девушку, но вспомнив, что передо мной еще и эмпат, я тут же отсеял эту мысль. Со своими эмоциями она сможет справиться и сама.
Воздух вокруг наполнился тягучим ожиданием, которое буквально разрывало сердца и замедляло время. Словесная дуэль исчерпала наши силы, разрушила возведенные нами стены, привела к исходной точке. И теперь, глядя друг другу в глаза, мы застряли в собственных упреках и бессилии.
В палату кто-то вошел, громко хлопнув дверью. Хлопок встряхнул нас, вытаскивая из тесного вакуума.
- Ну кто так встречает Рождество, братишка? – широкоплечий Эммет мгновенно оживил атмосферу, заполняя комнату своей силой и энергетикой. На его лице сияла улыбка, руки были направлены вперед, но в глазах отчетливо проступала тревога.
И за кого он больше переживал, было трудно понять. Эммет был не из тех людей, кто показывал свои истинные чувства. Он больше викинг, горный воин, который всегда готов к войне, к потерям и боли, и никак не вписывался в жалкую аристократию, к которой относилась его семья.
- Чего вы застыли, как статуи? – интересовался МакКартни, подходя к жене и бережно обнимая ее за плечи.

*****
Мне посчастливилось расти вместе с этим добродушным здоровяком. Тетя Жанин, родная сестра мамы, ожидала близнецов, но что-то пошло не так, и второй ребенок так и не вдохнул жизнь. Эммет Валейтайн Додсон справился за двоих, полностью оправдав свое имя. Малышу хоть и посчастливилось купаться в двойной родительской любви и заботе, но это никак не повлияло на формирование его характера. Хоть мы любили шалить и наградили тетю Жанин седыми волосами, тем не менее, от работы и ответственности мы никогда не увиливали.
Первые семь лет мы росли в графстве Ратленд, в фамильном поместье Додсонов, где отменно учились и грамоте, и труду. Большой скотный двор был и местом детских игрищ, где мы очень любили устраивать рыцарские турниры, и также тяжелой, обязательной и в некотором роде приятной работой. Овцы, лошади, коровы, птица – всем им нужно было уделить массу внимания, и все для того, чтобы потом посмаковать сытный ужин. Мы не жаловались, понимая, что таков цикл жизни.
Помимо работы во дворе, мы совершали покупки с отцом Эммета, мистером Карлом Додсоном. Эти редкие поездки в город были очень ожидаемыми: мы имели возможность услышать последние новости, прикупить материала для очередных игр, возможно, увидеть других детей, прежде всего девчонок, конечно же. В особо холодные зимы мы часто отправлялись в леса за дровами и дичью. Охота делала из нас мужчин, как говорил дядя Карл. Зимняя рыбалка была слишком опасным промыслом для таких юнцов как мы – выбрались всего раз, успев нахвататься впечатлений на всю жизнь.
Да, благодаря графству мы приобрели очень важные жизненные навыки, стали взрослее, дисциплинированнее, мудрее.
Я в восемь лет уехал грызть гранит науки в частной школе искусств в далеких Штатах, с нескрываемой тоской прощаясь с другом, осознавая, что наша следующая встреча будет очень и очень не скоро - Эммет никогда не бросит графство. Все бы так и было, если бы не одно обстоятельство.
Едва у Эммета стали пробиваться усы, тетю Жанин одолела неизвестная болезнь, которая за шесть месяцев погрузила поместье Додсонов в холодный мрак, лишила некогда великую семью огня, жизни. Отец не мог пережить столь скорый уход жены – он очень легко опустил руки, изолировав себя в башне поместья. Сердце Эммета тоже резало на куски, стоило взгляду зацепиться за свежий холмик земли, спрятанный под кровом могучего бука. Поведение отца лишь подливало масло в огонь. Через два года Эммет окончательно попрощался с семейным поместьем и всем, что он с собой нес, и отправился в город, где, обходя стороной зазывающие бары и сомнительных девиц, сразу же занялся делом. Освоил ремесло плотника, затем столяра, архитектора - все крепче запуская свои корни в строительство, в чем благополучно и преуспел.
Сейчас Эммет носил фамилию деда, стал успешным бизнесменом, имея на счету самые знаменитые и неповторимые строения половины Америки, примерным семьянином и таким же хорошим другом. Чтобы пропустить рюмочку-другую, выслушать другу друга или провернуть новую забаву, мы готовы были преодолевать штаты, континенты, часовые пояса. Почтить память Жанин Додсон мы тоже ездили вдвоем, неизменно украшая могилу ее любимыми ирисами.
Он был братом, за которого я готов был отдать жизнь.

*****
Мне хотелось сказать: «Прости, друг», но язык словно прирос к небу.
За что я собственно собирался извиняться?
За наши вечные перебранки, в которых ему доставалось больше всего? За прошлое, которое я не в силах отпустить? За то, что повсюду ищу виновного в своих душевных ранах?
За то, что однажды едва не ударил мать его детей?
- Чего вы застыли, как статуи? – интересовался МакКартни, подходя к жене и бережно обнимая ее за плечи.
Розали ту же прильнула к мужу, втянула воздух и быстро сглотнула.
- Эдвард, ты должен кое-что знать… о Дженни, - произнесла она севшим голосом, хватаясь за руку Эммета, который притих, не понимая, удачный сейчас был момент для его появления или нет.
Я сжал зубы до хруста в челюстях, ощущая, как в груди начало ворочаться нечто горячее, тяжелое, колючее. Попытался что-то сказать, но горло будто сдавило стальным обручем.
Розали смахнула остатки слез и, пытливо глядя в мои глаза, заявила профессиональным тоном:
- У Дженни были кое-какие отклонения, о которых она никому не рассказывала…
_______________________________________________________________________________
Крепкий поцелуй всем моим читателям! Прошу прощения за задержку продолжения, но прошу понять, что моя незаменимая бета Юленька сейчас посвящает почти всем свое время маленькому сынку)))
Уверена, что у Вас будут вопросы - поэтому ОЧЕНЬ хотела бы знать Ваше мнение и любые вопросы на ФОРУМЕ!