Свобода… Что это короткое слово значит для каждого из нас? Где та грань, где кончается наша собственная свобода и начинается принуждение других лиц? Как не пропустить эту грань в погоне за мечтой? Свобода - это, когда ты убежал из дома без шарфа? А, может быть, когда, наконец, словно оперившийся птенец, вылетел из родительского гнезда? А может, когда ты первый раз выстрелил в человека, смотря ему прямо в глаза? Где та черта, которую мы не можем перейти?

Осень медленно, но верно перетекала в зиму. На дворе еще был ноябрь, но холод, казалось, уже сковал все вокруг. Деревья, пожухлая трава, дома, даже люди, все, как будто бы были припорошены первым снегом. Снег все падал и падал, будто бы своим белым покрывалом пытался скрыть ту мерзость, что сделали иноземцы с нашим городом, нашей страной, нашим общим домом. Мы больше не были свободны в своем Отечестве. Словно вернулся вдруг феодальный век, когда почти никто не мог похвастаться тем, что был свободен. Теперь, как в далекие века, мы накрепко были привязаны к месту жительства, никто не смел выехать из города, не предупредив оккупационное начальство. Мы должны отчитываться о каждом своем шаге, мы должны были подчиняться их правилам, работать на них, а они только брали – деньги, теплую одежду, домашний скот в пригороде, все, что можно было отнять, они уже отняли, но только не нашу гордость, только не ее.

От серой формы рябило в глазах. Тупые, скуластые, гладко выбритые почти до синевы лица, казавшиеся одинаковыми, больше походили на балаганную маску – маску смерти.

Вечером, сразу после комендантского часа, отключали электричество, поэтому я бродила в потемках, то и дело, натыкаясь на разобранную на кусочки мебель для растопки камина. Дров не было, точнее не было денег на них. Мама после смерти отца не смогла дальше работать, это горе подкосило ее, сломало, она бесцельно бродила по дому, словно призрак, почти не говорила, не отвечала на вопросы, не смеялась, первое время нам с Софи казалось, что она тронулась умом. Возможно, так и было, мы все сейчас сходили с ума. Мы с сестрой перебивались, как могли, три дня в неделю я работала санитаркой в больнице, Софи продавала своих ангелов у церкви – они больше не улыбались, это были ангелы скорби. Как ни странно, но даже в такое время людям нужен был Бог, ангелы Софи хорошо расходились, что не давало нам умереть с голоду.

Привычными, уже заученными движениями, я развела огонь в камине. Деревяшка, бывшая когда-то шкафом для книг отца, была сухая и быстро занялась, весело потрескивая. Я протянула озябшие руки к огню. Он не опалял, а приятно согревал, я устроилась поудобнее и вытянула ноги, чтобы согреть и их. Приятная истома разлилась по телу. Захотелось спать, но в постели, которая находилась на другой стороне комнаты, наверное, было еще холодно, а я так не хотела терять это сладкое ощущение неги и тепла. Языки пламени быстро пожирали сухое отполированное дерево, я пошарила рукой сзади себя и, схватив что-то, уже было кинула это в огонь, но рука сама собой остановилась. В моих ладонях была та самая кукла, которую отец с матерью подарили почти два года назад на Рождество Софи. Я помню свою детскую истерику по поводу красивейшего синего платья из тафты, что я разорвала, и которое пришлось, потом выкинуть. Я так хотела эту куклу, а сейчас, этот кусочек фарфора с прикрепленными к нему золотистыми локонами, что он вызывал во мне? Злость? Да, пожалуй. Я злилась на себя, потому, что тогда я отвергла своего отца из-за игрушки, которая не так уж была мне нужна, я не сказала «прости», а потом отца не стало. А эта чертова кукла смотрела на меня своими странными синими глазами, и мне было страшно, правда, очень страшно, она напоминала мне лик смерти. Будто она была виновата во всех наших несчастьях. Без промедления я кинула ее в огонь. Пламя заплясало над несчастной игрушкой свой поминальный танец. Увы! Никто не справит по тебе тризну. Прощай, детство! Война сделала нас всех взрослее…

В углу зашевелились. Я попыталась собой заслонить яркий огонь, горевший в камине. Но что может сделать четырнадцатилетняя девчонка? Еще и худая, словно скелет.
- Что случилось, Бель? – сонный голос Софи.
- Ничего, - тихо успокоила я сестру, - спи…
Шлеп…Шлеп… Почти невесомые шажки босыми ногами по полу. И вот, совсем тонкая, словно веточка, рука Софи, нежно обнимает меня за плечи.
- Зачем ты встала? – не оборачиваясь, спросила я ее.
- Мне показалось тебе грустно… - лишь шепот в мои волосы над ухом, мы обе боялись разбудить маму.
- Одень что-нибудь на ноги, - я все еще была старшей сестрой, хотя за последние месяцы, казалось, наша небольшая разница в возрасте стерлась, что поделаешь, война, оккупация…
- Я сейчас, - рука исчезла, и стало как-то пусто, будто где-то внутри меня взяли и выключили свет. Через пару минут Софи вернулась, мне было приятно, что она рядом, спокойнее, ведь мы все еще сестры, все еще рядом, все еще семья. Ее ладошка была теплой и приятно согревала мои озябшие пальцы, хоть пару минут назад я почти засунула их в огонь, они так и не согрелись. Может, эта зима уже заморозила меня всю? Вытравив все мои чувства и эмоции, лишив силы воли, желания жить. Я, словно щепка, плыла по течению, не сопротивляясь, будто бы свет во мне угас, и я следовала за младшей сестрой, словно та была моей свечой, не позволяющей заблудиться в лабиринте жизни.
- Расскажи мне… - в ее зрачках отражался огонь, она сама словно горела изнутри.
- Что? – не понимала я.
- Просто, расскажи, что тебя тревожит… - ее пальцы еще сильнее сжали мою ладонь.
- Ничего, Софи, ничего, просто ложись спать… - Господи, я так устала! На меня так неожиданно все свалилось: смерть папы, забота о почти сумасшедшей матери, Софи, совсем еще ребенок, хоть и изо всех сил старается помочь. Я не была готова ко всем этим переменам, я просто хотела покоя, вот и все…
- Я жду тебя, - тихо обронила она, дело в том, что мы обе спали на широкой кровати вместе, чтобы было легче согреться в такой холод, как сейчас. Чуточку помедлив, я отправилась вслед за ней и забылась тревожным, чутким сном без сновидений.

На следующий день, возвращаясь со смены в госпитале, уставшая и разбитая, я остановилась у дверей небольшого прихода, где Софи продавала своих ангелов.
- Как дела? – почти весело спросила я ее.
Софи, словно нахохлившейся воробышек, закутанная в пальтишко и старую шаль матери, сидела на ступеньках церкви. Перед ней на небольшом деревянном ящике, накрытом вчерашней газетой, стояли скорбные фигурки ангелов, плачущие, простирающие руки к небу, просящие, наконец, даровать нам свободу.
- Не очень сегодня, - пожаловалась мне она, - с утра холодно, почти никого не было на проповеди…
- Ясно, - я покачала головой, запасы продуктов почти иссякли, а моя зарплата только в конце месяца, эх, я так надеялась на то, что ангелы нам помогут, но похоже даже Бог отвернулся от нас.
- Ничего, - попыталась улыбнуться я, - у нас есть еще немного фасоли, сварим суп? - я представила обжигающую жидкость, стекающую по моему пищеводу, и жадно сглотнула слюну, со вчерашнего вечера я почти ничего не ела. Да и порядком замерзла, пальто, купленное в позапрошлом году, было явно мне мало, я едва могла застегнуть его на пуговицы.
- Пойдем домой, а? – подмигнула я сестре. Она собиралась было кивнуть, но ее испуганные глаза смотрели куда-то поверх меня, расширившись от ужаса. Я оглянулась. Трое высоких мужчин в серой военной форме приближались прямо к нам. Один из них, самый высокий, подошел к нам, ткнул носком сапога в деревянный ящик, сказал что-то на своем будто бы шипящем языке. Софи нахмурилась, я переместилась поближе к сестре, чтобы в случае необходимости закрыть ее своим телом. Человек в добротной серой шинели с отворотами, на которых виднелись знаки отличия – три звезды и две полосы, в блестящих начищенных сапогах, в теплых кожаных перчатках, скрывающих его руки, смотрел на нас пронзительными недобрыми синими глазами, его гладко выбритый подбородок дернулся и он зашелся хохотом. Я вздрогнула, но не подвинулась ни на дюйм. Молодой мужчина, все еще продолжая смеяться, пнул ящик, ангелы словно живые, подпрыгнули и с легким стуком упали на мостовую, тонкая глина лопнула и раскрошилась, Софи ахнула и присела на колени, как будто бы она могла исправить хоть что-то.
Я со злостью смотрела в холодные голубые глаза. Его кривой рот все еще ухмылялся. В руки он сгреб газету, на которой стояли наши ангелы, и потряс ею в воздухе, что-то сказал на своем наречии. По-видимому, угрожая. Я не отводила взгляда, вдруг, вторая рука в точно такой же черной перчатке легла на плечо человека. Другой мужчина, чуть ниже ростом, тоже молодой, что-то сказал первому; конечно, я не поняла ни слова, но его голос был очень глубоким, с приятным бархатным оттенком, он звучал почти музыкально, если бы не лающие слова этого чудовищного языка, на котором они говорили. Первый, поправив фуражку и светлые волосы, выбившиеся из-под нее, резко развернулся на носках и прошагал обратно к верзиле, дожидавшемуся на достаточном расстоянии и не заинтересованном в нашем маленьком приключении. Они медленно продолжали двигаться вперед, уже не обращая на нас внимания. А этот, второй, все так же стоял, не двигаясь с места, внимательно рассматривая меня. У него были необыкновенного цвета зеленые глаза.
- Простите, мадмуазель, что мой товарищ разбил ваших ангелов, просто впредь постарайтесь не ставить что-то на лицо нашего фюрера, - тут я поняла, почему тот первый взбесился, ангелы Софи стояли на портрете их сумасшедшего вождя, которому они все поклонялись, - это может выйти вам боком, - мужчина говорил на французском, почти без акцента, проскальзывали лишь едва уловимые резкие интонации, так портившие изящный слог. Я все еще молчала. Молодой человек порылся в кармане и неловко сунул мне в руку несколько банкнот:
- Вот, возьмите, здесь немного, но боюсь, больше у меня нет, - он улыбнулся, его строгое лицо с четко выдающимися скулами, вдруг стало совсем мальчишеским, наверное, он очень молод. Нахмурившись, я протянула деньги обратно:
- Нет, - скривилась я, - нам не надо…
- Еще как надо, - ловкая ручка Софи выхватила у меня бумажки, - спасибо, месье! – она протянула ему почти целую фигурку ангела, у него не было лишь крыльев.
Мужчина улыбнулся, засунул в карман шинели фигурку и через несколько мгновений присоединился к своим спутникам.
- Они же враги! – зашипела я на сестру.
Софи легко пожала плечами:
- Зато мы не умрем на этой неделе с голоду! – ее улыбка была широкой и очень настоящей.