Возможно, я бессознательно жаждала дать Эдварду повод поревновать, или не хотела заканчивать этот полный дружбы день домашним одиночеством, а может быть, просто соскучилась, но так или иначе, заходящее красно-золотое, гриффиндорское солнце застало меня за рулем пикапа, на пустынной дороге, ведущей от Форкса к резервации квилетов.

После того, как мы с Джейкобом снова начали разговаривать, я ездила в Ла Пуш всего пару раз. В основном мы общались по телефону и иногда перебрасывались веселыми и совершенно невинными смс-ками, которые я почему-то всегда воровато стирала, едва прочитав.

Вырваться из тесного маленького Форкса на песчаные и лесные просторы, пахнущие морем и грозовой свежестью, было удивительно приятно - почти так же приятно, как надеть старые джинсы, мятую рубашку и теннисные туфли вместо каблуков и платьев, в которые я себя наряжала все последнее время. Выйдя из машины возле дома Джейка и громко хлопнув дверью, я почувствовала себя так, словно приехала в отпуск, и, шагая по посыпанной гравием дорожке к крыльцу, принялась тихонько напевать себе под нос:

- В моих туфлях до сих пор остался песок, и я не могу избавиться от мыслей о тебе...

Джейк появился из-за угла дома, безуспешно пытаясь стереть с рук следы машинного масла - видимо, снова наплевал на уроки и собирал у себя в гараже нечто, достойное международного автофорума. Я остановилась, прищурилась от лившегося поверх крыши горячего закатного света и улыбнулась.

- Ну что, Энакин Скайуокер, собрал себе звездолет?

- А то! - весело ответил он и широко улыбнулся. - Идем, покажу!

В прохладном полумраке его гаража мы пили колу и любовались шикарным черно-серебряным байком - тем, на котором Джейк отвез меня к Элис на концерт, но теперь «доведенным до ума», усовершенствованным, дополненным какими-то хитрыми наворотами и, похоже, уже умеющим не только ездить, но и по меньшей мере летать. Джейк с плохо сдерживаемым мальчишеским самодовольством описывал все придуманные им усовершенствования, а я слушала его с мягкой одобряющей гордостью, как мама слушает доклад сына-гения на научной конференции, мало что понимая, но все равно чрезвычайно гордясь.

- ... так что теперь можно с места рвануть сразу с такой скоростью, что с сидения чуть не сносит, - договорил Джейк, похлопав свое детище по рулю, как любимого коня - по шее, и я, поддавшись внезапному вдохновенному порыву, поднялась на ноги и воскликнула:

- Все отлично, но... Кое-чего все-таки не хватает.

Джейк азартно прищурился.

- Ну-ка?

Я отставила недопитую банку колы на перевернутую коробку и потерла руки.

- Нам понадобится, бумага, скотч и ножик. И краска.

Мы здорово повеселились, сначала придумывая узор, потом рисуя его на бумаге и по очереди пытаясь аккуратно вырезать его ножиком для бумаги, лезвием и кухонными ножницами, наклеивая получившийся у нас трафарет на мотоцикл и закрашивая его серебряной краской из балончика. Затем, увидев получившуюся у нас импрессионистскую размазню, мы принялись исправлять ее с помощью кисточек, наши вымазанные серебром руки то и дело встречались на банке с растворителем и тряпке, о которую мы вытирали кисточки, я то и дело чихала от заполнивших гараж едких лако-красочных запахов, Джейк неутомимо повторял «будь здорова», последние солнечные лучи слепили глаза сквозь открытую дверь, и мне было так удивительно хорошо...

- А что, футуристично! - воскликнула я, оглядев получившиеся у нас неопределенные волнисто-заостренные узоры, тянувшиеся по всему корпусу мотоцикла.

- Да уж. А это что такое? - Джейк указал на результат мои получасовых усилий, красовавшийся в самом центре композиции, у руля.

- Это волк! - оскорбленно воскликнула я. - Волчья голова! Помнишь, ты мне в больнице подарил игрушечного волка? Ну и вот я как бы... возвращаю долг!.. Что, непохоже?..

- На волка? - фыркнул Джейк, с трудом сдерживая смех. - По-моему больше смахивает на магистра Йоду!

Я шлепнула его по плечу измазанной красками тряпкой и рассмеялась.

- Вот и отлично! Тогда дорисуем ему световой меч и звезды вокруг и назовем твой байк «Тысячелетним соколом».

- А на нем что, был нарисован Йода?

- Нет, зато название из «Звездных войн»!

Для рисования звезд понадобилась тонкая кисточка, у нас ее не было, и в итоге я отрезала прядку своих волос и привязала ее к зубочистке, изумленный моей жертвенностью Джейк пообещал «вечно хранить этот локон в медальоне у самого сердца», а звезды получились отличные.

Мы уселись у дверей гаража, напротив нашего «Тысячелетнего сокола», чокнулись ледяными банками с колой и долго молчали, глядя то на нарисованные нами звезды, то на те, которые на потемнвшем вечернем небе нарисовал кто-то другой. Неожиданно мне вспомнился вчерашний разговор с Эдвардом о призваниях и талантах, и я спросила:

- Чем бы ты хотел заниматься всю жизнь?

Джейкоб покосился на меня и, должно быть, что-то увидел в моем лице, потому что не стал шутить и прикалываться (хотя мог бы) и ответил серьезно:

- Ты про работу? Не знаю, как-то не задумывался.

- Как это? - на фоне всеобщей лихорадочной одержимости собеседованиями, экзаменами и выбором учебно-рабочего пути подобное безразличие выглядело немыслимым.

Джейкоб долго молчал прежде, чем ответить.

- Просто... Я уже давно понял, что планировать и загадывать на будущее нет смысла. Живи как живется, а будущее само собой сложится.

- Но... - начала было я, но Джейк оборвал меня на полуслове.

- Моя мама много чего планировала - найти другую работу, научиться готовить рататуй, родить дочку, побывать в Европе, внукам имена придумать. Папа собирался научиться ездить верхом и полазать по горам в Аппалачах. Восемь лет назад они попали в автокатастрофу. Мама умерла, папа полупарализован. Такого они не планировали, - он криво улыбнулся, - а оно все равно случилось.

Его слова не стали для меня неожиданностью - Чарли рассказывал мне об этой трагедии, и я тогда еще удивилась, как же по-разному люди реагируют на одинаковые удары судьбы: Джейк все равно остался солнцем, даже после такого чудовищного урагана, а в жизни Розали, потерявшей отца, до сих пор не кончаются сумерки. Но одно дело - слышать, как об этом говорит Чарли, и совсем другое - как об этом говорит Джейк. Мне стало холодно, и возможно поэтому - или потому, что я не знала, как выразить свое неловкое и грустное сочувствие словами, - я взяла Джейка за руку.

Так мы просидели еще несколько минут, а затем он сказал прежним своим легкомысленным, веселым тоном:

- Какая, по большому счету разница, кем работать? На это ведь всего-то восемь часов в день тратится, так что любить это дело совсем не обязательно.

Я вымученно улыбнулась, жалея, что не могу относиться к этому так, как он.

- Да, все так, но... - Я покачала головой, и тут меня как будто прорвало. Вся паника, незнание, куда и зачем я иду, что ждет меня в будущем и чего я бы сама хотела там ждать, все так и не высказанные Эдварду страхи - все это захлестнуло меня и вырвалось, наконец, на волю. - Джейк, я не знаю. И в этом весь ужас! Я не знаю ничего даже про саму себя, не говоря уже о жизни, и о мире, и... Не знаю, кто я, зачем я, чего я хочу от себя, не имею ни малейшего понятия о том, что мне делать дальше, а времени на то, чтобы понять, уже ведь и нет! Как будто меня гонят вперед, приставив к затылку пистолет, и я иду куда-то, ничего от страха не соображая, просто потому что иначе нельзя, иначе смерть!.. Но куда, черт возьми, я иду? И зачем? Может, лучше уже остановиться и получить пулю? Может это не так страшно, как то, что впереди?

- Брось, Белла, - немного пренебрежительно, но не обидно ответил Джейкоб, когда у меня закончилось дыхание и я была вынуждена замолчать. - Так все люди в нашем возрасте думают, а потом вспоминают все это с улыбкой - мол, какие мы были придурки, что всего на свете боялись, а оказалось, что ничего страшного-то и не было!..

Его слова, правильные, наверное, почему-то только разъярили меня. Слишком часто я слышала подобное, слишком уж много людей вокруг считали себя умнее и правильнее меня, проживали свои умные и правильные жизни, заставляя меня со всем моим душевным хаосом и непониманием чувствовать себя отребьем, неправильной, больной.

- Тебе легко говорить! - крикнула я. - Вам всем легко говорить, потому что это не ваша проблема и не ваша жизнь! А я... Со стороны всем кажется, что у меня идеальная жизнь: идеальные родители, идеальная учеба, идеальное поведение, идеальный бойфренд - все идеально, мне не на что пожаловаться, я просто с жиру бешусь, когда говорю, что мне плохо. И мне стыдно за то, что я смею быть чем-то недовольной, но я не могу прекратить быть недовольной! У меня есть все, но мне это не нужно, а что нужно - я не знаю, потому что никогда не пыталась это понимать, никогда не думала об этом, просто плыла по течению, а теперь оказалось, что у меня атрофировалась эта способность, отмерли плавники. И дальше нужно плыть самой, но я не умею плавать!..

Я слушала себя как будто со стороны, как маленький ребенок - сказку, и почему-то только теперь ощутила то, о чем говорила, до конца, до предела. И только тогда мне стало по-настоящему страшно, как если бы я действительно тонула, прямо сейчас, безнадежно захлебывалась в равнодушных соленых волнах и уже понимала, что неминуемо погибну. Этой воды было столько во мне, что я заплакала. Разрыдалась даже, впервые прилюдно, не в мягких объятиях одеяла и с успокаивающим голосом Дайдо в ушах. Это было ужасно, стыдно, но при этом яростно приятно.

Джейк обнял меня, неуверенно погладил по спине, пробормотал что-то успокаивающее, а я сидела неподвижно, как манекен, обливаясь неукротимыми слезами и безмолвно ненавидя весь мир за то, что все кругом так или иначе живут, а я только существую.

- Я чувствую себя бракованной, - жалобно пробормотала я, не поднимая головы от его плеча. - Я постоянно жду от себя чего-то - и никогда не могу этого дождаться. Жду эмоций, жду поступков, жду чего-то яркого, незабываемого, такого, что доказало бы мне, что я живу не зря, но этого нет!.. Знаешь, каково это - быть своим собственным главным разочарованием?

- Да жизнь вообще одно большое, сплошное разочарование! - вдруг воскликнул Джейкоб, заставив меня вздрогнуть и поднять голову. В его голосе было столько обиженной, горестной злости, что я не поверила бы, что это говорит он, тот солнечный парень с индейским пером в волосах, который однажды убедил меня, что жить могут даже вампиры, если бы не видела, как шевелятся его губы. - Во всем, Белла! Это бесконечная идиотская погоня за счастьем, которое каждый раз оказывается у тебя за спиной. В детстве мечтаешь стать взрослым - и что оказывается? Что нет в этом ни черта хорошего, нет той сказочной свободы, о которой так мечтаешь, что деньги не с неба падают, и что самому все за себя решать совсем не такой уж и кайф, и выясняется, что счастье было как раз там, в детстве, а вовсе не сейчас! Мечтаешь о том, как закончишь школу и вырвешься на волю, в чудесную и счастливую вольную жизнь - и снова все оказывается не так, просто из школьной клетки ты пересаживаешься в университетскую или офисную. Мечтаешь, как наконец поцелуешь девушку, в которую почти год влюблен, целуешь - и ничего не чувствуешь! Всю свою жизнь смотришь на небо и ждешь фейерверка - ослепительного, потрясающего, такого, чтобы дух захватило от его красоты! - но ракета бракованая, и не будет на небе никаких волшебных звезд. Только хлопок сбывшегося желания - и пустота.

Пораженная его неожиданной вспышкой, я молча смотрела на него, ни о чем не думая, кроме того, как же много людей вокргу меня предпочитают носить маску и никогда не позволяют никому увидеть их истиное лицо - порой грустное, искаженное от страха или залитое слезами. А затем оказалось, что из всей тирады Джейка я восприняла только одну фразу - про девушку, в которую он был почти год влюблен. Эти слова вызвали во мне непонятное, нелепое разочарование. Значит, я вовсе не нравилась ему никогда...

- А кто эта девушка? - услышала я вдруг свой собственный голос.

Джейк бросил на меня мрачный, тяжелый взгляд, потом вдруг изнеможенно вздохнул и просто сказал:

- Ты.

Кажется, даже ветер за приоткрытой дверью гаража перестал дуть - так тихо вдруг сделалось вокруг. В моей голове с оглушающим гулом рассыпались фейерверки перепутанных и нелепых мыслей: «Так все-таки это я, я все-таки нравилась ему!», «Какая мне разница?», «Что теперь делать, что сказать?»...

- Но... - это было единственным, что мне удалось из себя выдавить. Справившись с собой, я попыталась не то придать происходящему хотя бы оттенок разумности, не то обратить все в шутку и спросила: - А когда это мы с тобой целовались?

Я не успела договорить, не успела даже понять, что происходит - во мне самой, вокруг меня... Джейк вдруг оказался слишком близко, так что я увидела голубые блики холодного вечернего света в его черных глазах, и на секунду мне стало так же страшно, как в тот день, когда я встретила его впервые, когда приняла за преступника и думала, что он - это последнее, что я вижу в своей жизни. А потом он поцеловал меня.

Я не успела отстраниться, не успела даже закрыть глаза, как будто замороженная, внутри меня все замерло, ожидая чего-то, и на секунду я снова испугалась - того, что Джейкоб меня убьет или заколдует этим поцелуем, отнимет у меня память о том, что я не хотела этого, что я не люблю его... Но ничего этого не произошло. Я не почувствовала ничего - ни внезапного счастья, ни головокружения, полета, одновременно пробуждения и сна, которые ощущала, когда меня целовал Эдвард. Только неловкое, смущающее ощущение чужих губ на моих. Для меня это не было поцелуем, потому что поцелуи - это совсем, совсем другое. Наверное, поэтому я не дала Джейку пощечину и не велела ему отныне держаться от меня подальше, когда он отстранился, глядя на меня каким-то ищущим взглядом, будто и сам ожидал, что что-то во мне переменилось.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, ни слова не говоря, и я думала о том, что понимаю теперь его слова о фейерверках. Вернее о том разочаровании, когда ты ждешь их, а их нет.

- Вот поэтому я исказал, что ничего не почувствовал. Потому что знал, что чего хочу - того не почувствую точно, - сказал Джейк, глядя себе под ноги. А я вдруг поняла, что не могу с ним разговаривать. Хочу, но не могу. И не смогу теперь. Пять минут назад я была его другом, с которым вместе можно поговорить обо всем на свете и над всем этим светом посмеяться. А теперь я - «девушка, в которую он влюблен почти год». Я не хотела выступать в этой роли, я не хотела быть этой девушкой. Теперь я поняла это, наконец. И не смогла сделать ничего, кроме как просто сбежать от него.



На следующий день была назначена фотосессия для выпускного альбома и запись дурацких придуманных Джессикой «напутствий», но мне было не до выбора наряда и придумывания заумных афоризмов. Сейчас я бы с радостью поменялась местами с Розали и отсиделась в тихой больничной палате. Памятуя о том, что в прошлый раз мои мечты о больничной койке сбылись как по заказу, я бы не удивилась, если бы попала в аварию по пути в школу, тем более что шел такой ливень, что видимость была почти нулевой, но каким-то чудом мне все же удалось добраться до школьной парковки без приключений. Элис ждала меня у входа, прячась под навесом, и тоже была явно не в духе, однако все-таки нашла в себе силы на создание подходящего к случаю образа - изумительного сочетания широкой зеленой блузы в стиле двадцатых, яркой помады и угловатых, жестких локонов как у актрис немого кино с узкими черными джинсами и гламурными лаковыми туфлями на сногсшибательном каблуке.

- Придумала, что будешь говорить? - спросила я у нее, когда мы направились к дверям спортзала, где все должны были собраться для фотографирования.

- Не знаю, - устало потерев виски, откликнулась Элис. - Скажу какую-нибудь банальную ерунду из серии «делайте что хотите и плюйте на тех, кому это не нравится».

Я вспомнила про вчерашний визит подруги к Джасперу, но не успела спросить ее о том, как все прошло - подошла разряженнаяв пух и прах Джессика и велела Элис, как первой в алфавитном списке, идти к фотографу.

Так и пошло: Джессика оглашала фамилию по своему списку, названный человек спускался с трибун и несколько минут позировал в искусно созданной фотографом атмосфере идеального освещения и безукоризненных ракурсов, затем усаживался на стул и с видом диктора новостей или Опры излагал то, что сумел измыслить для своего напутствия, а потом мог быть свободен. Надо отдать Джессике должное - при всей ее стервозности организатором она оказалась отличным, все происходило четко, быстро и слаженно. Но я все равно успела порядком заскучать прежде, чем она добралась по списку до буквы «С».

- Белла, вперед, - скомандовала Джессика, щелчком пальцев велев мне подойти, и я, немного нервничая, направилась было к ней, но тут путь мне преградила Виктория. Ее губы кривила не предвещающая ничего хорошего улыбка, взгляд так и сиял злорадным торжеством.

- Погоди-ка, твое напутствие у нас уже есть, - заявила она.

Я непонимающе нахмурилась, и злобные искры загорелись в ее глазах еще ярче.

- Ты разве не помнишь? - наигранно изумилась она. - «Лучше любить одну женщину как женщину, чем поклоняться нескольким как иконам»... И еще ты говорила что-то насчет того, что хорошие девочки всегда влюбляются в плохих мальчиков... Таких, как Джаспер, навпример. Нет, не припоминаешь?

Где-то на краю сознания словно включилась тревожная сигнализация - я когда-то и правда говорила что-то подобное, я рассказывала о своей глупой влюбленности, я... Я говорила обо всем этом подругам на прошлом нашем девичнике - и о Джаспере, и об Эдварде, о своих сомнениях и неуверенности... Но... Она-то откуда могла узнать об этом?

- Неужели не помнишь? - с напускным сожалением спросила Виктория. - Хорошо, что всегда можно послушать еще раз, правда?

Она подошла к ноутбуку, проецировавшему на большой экран уже записанные видео, чтобы недовольные своими прическами, макияжем или поведением в кадре могли сразу приказать Эрику стереть их напутствия и записать их заново. Щелкнула мышкой, и я вдруг увидела на экране свою гостиную - темную и нечеткую, но все равно отлично узнаваемую, расплывчатое светлое пятно телевизионного экрана, и в его голубоватом свете - свое собственное лицо, снятое как-то странно, снизу и сбоку, а рядом - четкий профиль Элис и растрепанные волосы Розали, заслонявшие половину экрана. Меня как будто заморозило, я никак не могла понять, что происходит, что все это значит, и тут по залу разнесся голос Розали, до потрескивающего шума усиленный динамиками компьютера:

- Ты иногда меня просто поражаешь, Белла! Почему ты такая умная в учебе и такая дура во всем остальном? Да всем кругом видно, как Эдвард тебя обожает, сдувает с тебя пылинки и...

Понимание обрушилось на меня с убийственной мощью взорвавшейся ядерной бомбы. Наш прошлый девичник, розовая камера Элис в руках Розали и то, как она наугад нажимала какие-то кнопки, говоря: «Надо было записать твою тираду на видео, Белла! Как здесь включается видеозапись?». Эта камера стояла на журнальном столике весь тот вечер - включенная, записывая все, что мы тогда говорили. Потом Элис забыла ее где-то. И Виктория ее нашла.

Я беспомощно поискала взглядом Элис, но той не было в зале. А все, кто был, жадно смотрели на экран и на меня, и слушали мой безжалостно гремящий в динамиках голос, затихавший только для того, чтобы смениться голосами Розали или Элис и их секретами вместо моих:

- ... он... не хочет ничего... больше, чем просто поцелуи, не хочет... меня.

- ... с такой, что я его тоже обожала!

- Чем реже мы с Эмметом видимся, тем, похоже, только лучше.

- ... от запаха мяты у меня теперь всегда сердце так колотится, как той ночью, когда...

- ... я сама пригласила его на танец, а он даже не ответил.

- Вы с Джаспером встречались всего часа два, но тебя же это не остановило! Как тогда назвать твои замашки?

- ... ты, кажется, говорила, что он сказал, что готов на тебе жениться?

Это было как в ночном кошмаре - когда нужно бежать, спасаться от чего-то смертельно страшного, неумолимо догоняющего тебя, но ты не можешь шевельнуть и пальцем. Я была сейчас в этом кошмаре, парализованная и бессильная, я просто стояла и смотрела. И слушала.

Все мои маленькие тайны, все смешные и грустные желания и мысли, все секреты, все, чего я стеснялась, чего боялась, о чем мечтала и в чем никому и никогда не призналась бы - все, что было в моей жизни личного, только моего, теперь было выставленно напоказ, вытащено на посмешище. Я чувствовала себя прогоняемой сквозь строй, избиваемой взглядами, ухмылками, издевательскими вопросами и смехом. На секунду я поймала взгляд Эдварда, но не поняла, что за чувства в нем были, и ощутила его как очередной удар: он ведь все это слышал!.. А в следующую секунду Эдвард захлопнул крышку ноутбука перед лицом широко улыбавшейся Виктории и ударил ее по щеке. Мой записанный голос обовался, и мне показалось, что от звука этой пощечины у меня заложило уши. Я заметила пятна злого румянца у Эдварда на щеках - такие же, как след от его удара на щеке его сестры. Ни с того ни с сего вспоминились слова мистера Обри, учителя истории, о том, что Александр Македонский выбирал в первые ряды своего войска тех воинов, кто рядом с опасностью и угрозой краснел, - как Эдвард, а не бледнел - как я. Я понимала, что нужно сейчас засмеяться вместе со всеми, обратить все это в шутку, не дать им понять, как я ранена, не позволить им учуять запах крови и разорвать меня на куски, потому что жизнь - это джунгли. Джунгли и разочарование. Но я не смогла. Сознание не выдержало этих побоев, этого унижения. Не понимая, что делаю и что чувствую, я как будто видела себя со стороны. Вот я стою, как статуя. Вот я поворачиваюсь. И бегу прочь.

Как обычно, буду очень рада узнать ваше мнение на Форуме