Глава 18. Роуз, полукровка

Чистокровные.
Ведьма или волшебник, родившиеся в полностью магической семье. Никаких следов магловской крови в родословной. Мой отец.
Маглорожденные.
Ведьма или волшебник, родившиеся в магловской семье. Оба родителя маглы, и нет известных близких магических родственников. Моя мать.
Полукровные.
Ведьма или волшебник, родившиеся в семье со смесью магловской и магической крови. Я.
Вот, кто я. Полукровка, в общем, дворняжка. Одна часть моей семьи полностью магловская, и я даже большинство из них не знаю. Я регулярно вижу только бабушку с дедушкой, и то не так уж ужасно часто. Вся остальная часть маминой семьи где-то далеко, и они не знают, что мама – ведьма. Я уверена, они думают, что она бухгалтер или типа того, и они определенно не в курсе, что она выставила свою кандидатуру на самый высокий пост в стране. Другая моя семья полностью магическая. И я знаю их всех, возможно, слишком хорошо. Это раздражает, вообще-то.
Нас очень много, и в толпе моих кузенов очень легко затеряться. Я где-то посередине - не считаюсь одной из старших, но и не среди малышей. Я не из красивых (дурацкие вейлы) и не из смешных. Ну да, я «умная», но кого это волнует. Я просто посередине. И иначе никогда не было, поэтому я не расстраиваюсь. Ни капельки. Это просто чертовски раздражает.
А еще примем к сведению, что я не слишком лажу с кузенами, кроме Ала, конечно. Я не имею в виду старших - Виктуар и Доминик - они нормальные. И те, что чуть младше, тоже не плохи, Роксана вообще классная. Но остальные большей частью кучка избалованных гаденышей, который обожают каждый день превращать мою жизнь в ад.
А больше всех – Джеймс Сириус Поттер.
Мы с Джеймсом никогда не были милы друг с другом. Большинство моих детских воспоминаний, связанных с ним, включают в себя брошенных на меня жуков и такое сильное дерганье волос, что начинали литься слезы. С возрастом лучше не стало, мы все еще ссоримся, все еще ненавидим друг друга и все еще превращаем жизнь друг друга в ад. Больше всего это связано с тем, что наши семьи настолько близки, что мы больше как брат и сестра, чем просто кузены. Его родители – мои крестные, а мои родители – его. Так что да, у нас братско-сестринская связь и ничего больше.
Удивлена ли я, что он ударил Мэддокса Харрингтона по лицу за то, что тот назвал меня психованной стервой? Неособенно. Такие мы с Джеймсом. Мы семья, неважно, что мы ссоримся. Он не позволит какому-то говнюку просто стоять и оскорблять меня. Конечно, для всех было бы намного лучше, если бы эта драка случилась не в тот вечер, когда мой дядя прогуливался по коридорам (всем, кроме Мэддокса, конечно, тот был бы мертв).
И теперь у нас проблемы.

Большие проблемы, как я понимаю, хотя мы все еще живы. Джеймс выглядит злым на весь мир, и дядя Гарри оставил нас на несколько минут (наверное, распеться, ведь ему предстоит орать на нас несколько часов). Я тоже зла, но трудно на этом сосредоточиться, потому что все, о чем я думаю, это боль у меня в руке. Я не думала, что разобью свою руку, когда рассекала этому козлу губу. Я никогда еще раньше никого не била. Пусть я не в ладах с большинством своей семьи, в основном наши ссоры – это крики, оскорбления и иногда легкие тычки, пока кто-нибудь не появляется и не разнимает нас. Честно, я не понимаю, что на меня нашло. Я никогда так раньше не реагировала ни на что. Но услышав, как кто-то сказал такое о моей маме, ну, я не знаю, это просто меня довело.
– Не поможешь? – спросила я, обратившись к Джеймсу, который сидел на столе посреди пустого класса, куда нас втолкнул его отец. Он приподнимает брови, и я поднимаю кровоточащую руку. – Это моя рабочая рука, и я боюсь залечивать раны, держа палочку в другой руке, – объяснила я.
Джеймс закатил глаза, но все же двинулся ко мне. Я встала и подошла к нему, протягивая руку, чтобы он мог ее осмотреть. Джеймс рассматривает ее с секунду, прежде чем вытащить свою палочку и пробормотать простое залечивающее заклинание. Раны моментально затянулись, и хоть еще и побаливает, уже начинает становиться лучше.
– Спасибо, – сказала я. Интересно, он знает, как трудно мне это ему говорить? – И спасибо, что заступился за меня, - быстро пробормотала я, почти надеясь, что Джеймс не слышит.
Но, полагаю, слышит, потому что он равнодушно пожимает плечами:
– Ему не стоит лезть к девчонкам.
Джеймс сказал это - сыграл картой «беспомощная девочка» - но это не совсем правда. Он не стал бы драться из-за какой-нибудь случайной девчонки. Во всей школе он набил бы морду кому-нибудь только из-за Лили и меня. Конечно, я не указываю на это, уверена, ему будет легче, если он решит, что заступился за меня только потому, что я маленькая беззащитная девочка, а не потому, что где-то в глубине души он за меня волнуется. Так что я это так и оставила.
– Почему ты не сказала мне о том, как он назвал твою мать? – вдруг спросил Джеймс, глядя на меня. Я присела на стул за партой перед ним.
– Я была слишком зла, чтобы что-то сказать, – пожала я плечами. – Никто еще мне такого не говорил.
– Ну, если бы ты сказала, я бы ему не только нос сломал.
Не сомневаюсь. Джеймс действительно сильный, это удивительно, конечно, потому что его папа довольно маленький. Но большинство маминых братьев (включая моего отца) довольно крупные, высокие и несколько мускулистые. Джеймс высокий (выше меня, во всяком случае, а я определенно высока для девочки), и, учитывая тот факт, что он не заботится ни о чем, кроме квиддича, он определенно не тощий. Так что я уверена, если бы была необходимость или желание, он мог бы нанести чьему-нибудь лицу приличный ущерб. Он бы, наверное, это и сделал, если бы не явился его отец и все не испортил.
Кстати об этом, кто-то идет, и да, это он. Дядя Гарри вернулся и выглядит таким же взбешенным как раньше, когда закрывает за собой дверь и холодно смотрит на нас. Я оглянулась на Джеймса, который безучастно смотрел прямо перед собой.
– Я дам вам шанс объясниться, – сказал дядя Гарри очень явно наигранно спокойным голосом.
Я снова оглянулась на Джеймса, но тот не выглядит заинтересованным в самозащите. Он просто сидит и ничего не говорит. Я не знаю, может, это намек, чтобы я начала первой, или я должна поступить как он и тоже ничего не говорить.
– Роуз?
А? Я подняла голову и увидела, что дядя Гарри выжидающе смотрит на меня. Подозреваю, это значит, что я должна начать первой. Может, мне поступить как Джеймс и просто уставиться вникуда?
– Роуз!
Ну, хорошо, наверное, нет.
– Эм, – я несколько раз моргнула, пытаясь выглядеть настолько запутавшейся, насколько можно. – Я… Я просто разозлилась.
– Ты просто разозлилась? – поторил он, приподняв брови.
– Он говорил действительно ужасные вещи…
– Он говорил действительно ужасные вещи?
– Он так и будет продолжать, – вмешался Джеймс. – Будет повторять все, что ты сказала, в виде вопросов.
Не могу сказать, что это вызвало ну совсем уж плохую реакцию. Один хороший эффект это все-таки произвело, потому что теперь дядя Гарри мной уже не заинтересован.
– Окажи себе услугу и закрой рот, – незамедлительно сказал он, обернувшись к Джеймсу, которого это ни капли не впечатлило.
– А что? – невинно спросил он. – Я просто сказал ей, что ты делаешь. Это то, что ты делаешь.
– Я не знаю, какого черта с тобой не так, – с недоверием сказал дядя Гарри, – но меня от этого уже тошнит.
– Со мной все в порядке, – отвечает Джеймс совершенно изумленно. – Я просто говорю правду.
– Ты неконтролируем!
Джеймс фыркнул, по-настоящему фыркнул. Если бы и было подходящее время исчезнуть, то оно настало прямо сейчас. К сожалению, мне всего лишь пятнадцать, а уроки аппарации начнуться только на шестом курсе.
– Что тут, черт возьми, смешного? – требовательно спросил дядя Гарри, и Джеймс закатил глаза.
– А что ты от меня хотел, па? – спросил он. – Я должен был стоять, позволяя этому идиоту обзывать ее сукой или что там еще пришло бы ему в голову?
– Нет ничего плохого в том, чтобы заступаться за других, но когда ты начинаешь избивать и ломать людям носы, вот тут да, это проблема!
– Ну, извини, – говорит Джеймс, и даже глухой услышит, что он вовсе не извиняется. – Извини, что я вспылил и позволил своему гневу взять вверх, извини, что я не гребанно идеальный.
– Никто не заставляет тебя быть идеальным.
Но Джеймс лишь трясет головой в явном неверии:
– Ты ждешь этого от меня всю жизнь. Весь гребаный мир этого ждет.
Дядя Гарри скрестил руки на груди и сузил глаза.
– Тебе действительно следует покончить с собой. Мне жаль, что у тебя такая трудная жизнь.
И тут Джеймс взорвался. Вместо того, чтобы говорить с сарказмом и недоверием, он действительно повышает голос до очень, очень небезопасного тона.
– Ты даже не понимаешь, какая у меня жизнь, потому что тебе всегда было наплевать!
– Джеймс, ты должен…
– Что я должен, пап? Я должен сидеть здесь, заткнув рот, и делать вид, что ты будто бы действительно имеешь хоть малейшее представление о том, что творится в моей жизни? Тебе легко стоять здесь и говорить, что я должен или как я должен был поступить. Ты даже не представляешь, каково это – быть твоим сыном? Каково это быть семнадцатилетним сыном Гарри Поттера.
Окей, теперь серьезно. Я уже говорила, что хочу исчезнуть, так вот, теперь я точно хочу исчезнуть. Думаю, они забыли, что я тоже нахожусь здесь.
Дядя Гарри выглядит взбешенным, и он стучит по парте перед Джеймсом. Джеймс даже не вздрагивает, но я думаю, что сейчас все станет совсем по-настоящему плохо. Интересно, я смогу незаметно выскользнуть за дверь?
– Ты не имеешь понятия, каково быть семнадцатилетним и быть Гарри Поттером, – глаза дяди Гарри сверкают как никогда раньше. Я видела его злым, конечно, но никогда – таким. – Ты такой испорченный маленький мерзавец! Ты не понимаешь, как легко тебе все досталось и скольким люди пожертвовали ради тебя! Ради вас обоих! – о, отлично, он вспомнил, что я здесь. Он расстреливает меня взглядом, будто я Джеймс или типа того, а затем продолжает свою тираду. – Вы оба получили все, что хочет любой ребенок! Вам не нужно беспокоиться ни о чем! А вы сидите здесь и ноете из-за всякой херни, потому что вы не понимаете, что такое настоящие проблемы!
– И чья в этом вина? – отвечает Джеймс, его глаза так же сверкают, как у его отца. – Чья вина в том, что у нас нет об этом никакого представления? Ты никогда не заботился о том, чтобы рассказать нам это, так что не стой здесь и не выделывайся, потому что все, что мы знаем, мы узнали из книг!
– Мы пытались вас защитить!
– Тогда не злись из-за того, что мы знаем только то, что ты хотел, чтобы мы знали.
Я с ним согласна. Я хотела сказать это вслух, но не успела, потому что его отец выпалил почти мгновенно.
– Мы не хотели, чтобы вы выросли избалованными негодяями, думающими, что весь мир им должен только за то, что они соблаговолили проснуться утром! Может, вы попытаетесь быть благодарными за все, что у вас есть, и за то, сколь многим мы пожертвовали ради того, чтобы вы росли в безопасности.
– Ну, извини, пап, – с иронией сказал Джеймс, вставая. – Извини, что я такое хреновое для тебя разочарование, но тебе не придется беспокоиться об этом в конце года, тогда-то ты от меня, наконец, избавишься. Может, это, наконец, сделает тебя счастливее.
Ну, я эксперт в драматизировании, но даже я должна признаться, что Джеймс уж совсем завернул. Ужасно то, что он сам этого не понял. Выглядит так, будто он серьезен и действительно верит всему, что говорит. Если бы он не был таким идиотом, мне даже стало бы его жаль.
Еще раз расстреляв отца взглядом, он взял свою палочку со стола и пошел к двери.
– Даже не думай! – приказал дядя Гарри. – Вернись и сядь!
Но Джеймс ушел. Думаю, ему наплевать на то, что он, наверное, вырыл себе могилу, в которой его закопают в любую минуту. Джеймс выходит из комнаты и исчезает в коридоре. Его отец с яростью посмотрел ему вслед, и я подумала, что он может пойти за ним и притащить Джеймса назад за волосы. Но он этого не сделал. Вместо этого дядя Гарри поворачивается ко мне, его глаза все еще опасно горят.
– Я вызову твоего отца, – выпаливает он. – У твоей матери и так полно проблем и без этой идиотской глупости.
– Как и всегда, – шепчу я себе под нос. Но он услышал. Я вскрикиваю, когда он хватает меня за руку и сдергивает со стула. На секунду мне кажется, что он меня ударит, и я думаю, как это будет нечестно, ведь это Джеймс его так разозлил.
Конечно, он меня не бьет. Он никогда меня не бил. Вместо этого он немного меня встряхивает и говорит:
– Вырасти, Роуз! Весь долбаный мир не вращается вокруг одной тебя!
Я серьезно никогда не видела его раньше таким злым, он выглядит так, будто сейчас взорвется. Это страшно.
– Из… извини, – наконец выдохнула я, хотя понятия не имею, за что прошу прощения. Мне просто стало нехорошо. Я даже не могу на него смотреть, потому что не могу видеть, как он на меня смотрит.
Он еще держит меня за руку и не отпускает.
– Ты не можешь срываться очертя голову, когда слышишь то, чего не хочешь слышать, – продолжает он, и его голос кажется чуть менее резким, чем раньше, но все еще ни капли не дружелюбным. – Люди всегда будут говорить о тебе что-то, и они будут говорить о твоей семье и твоих друзях, и тебе надо научиться это игнорировать. Ты не можешь бить всех подряд только потому, что они негодяи, – он останавливается на секунду, а потом, подумав, добавляет: – Ты совсем как твой отец.
Я не знаю почему, но я начала трястись. Не так, чтобы было видно, но так, что я заметила, естественно, ведь это я. Дядя Гарри все еще держит мою руку, и он сжимает ее так сильно, что это больно. Я чувствую, что хочу или расплакаться, или блевануть, и, наконец, мое тело решает за меня, потому что у меня на глазах появляются слезы. Дядя Гарри заметил и сжал руку еще сильнее.
– Даже не пытайся, – серьезно сказал он. – Я не твоя мать, можешь рыдать, сколько хочешь, мне плевать.
– Больно, – тихо говорю я, смаргивая слезы и пытаясь их остановить, а затем смотрю на его руку, которой он продолжает сдавливать мое предплечье.
Дядя Гарри отпускает меня и ничего не говорит, когда я тру то место, за которое он меня держал. Я не буду плакать. Я не буду плакать.
– Извини, – тихо говорю я снова, заикаясь. Я все еще не хочу смотреть ему в глаза. – И это была моя вина. Джеймс просто обо мне заботится.
– Тебе не нужно извиняться за Джеймса. Он сам за себя отвечает, как и ты, – на этот раз его голос намного спокойнее, но все еще не звучит так, будто он особенно мною доволен. Нет, он скорее кажется раздраженным. – Роуз, тебе надо начать думать.
Рука все еще болит. Уверена, на ней будут синяки. Я тру ее и киваю, но ничего не говорю.
– Послушай, Роуз, – сказал он, взяв меня за плечи на этот раз очень нежно и заставив взглянуть на себя. – Я люблю тебя, вот почему я не хочу, чтобы ты влипала в истории. Ты это знаешь, верно?
Ненавижу, когда взрослые это делают. Заставляют чувствовать себя охрененно виноватыми. У меня нет выбора, я смотрю на него, и его глаза не такие злые, как несколько секунд назад. Я киваю, но едва заметно.
– Ты и Джеймс, и все вы… Все, что мы хотим, это быть уверенными, что у вас есть все, что вам нужно. И чтобы у вас все было хорошо.
Я уже слышала эту лекцию. Звучит как письмо, что мама прислала мне несколько недель назад. Слушать это, оказывается, еще хуже. Я ничего не говорю, потому что не знаю, что могу сказать. Так что я просто смотрю на него, и он, наконец, качает головой:
– Иди в постель. Ты выглядишь так, будто сейчас свалишься.
Меня немного тошнит, и я не совсем уверена, что меня сейчас не вырвет прямо ему на ботинки.
– Разве ты не собираешься вызвать моего папу?
Он качает головой.
– Тебе надо поспать. Разберемся с этим завтра, – он отпускает меня и отступает на шаг. Может, завтра он забудет, что меня нужно наказать. Вряд ли, но я имею право надеяться.
Я ухожу, больше не подстрекая его ни на что. Я устала от всего этого. В голове что-то пульсирует, рука болит, и костяшки пальцев все еще ноют. Я даже не поняла, что прошла так далеко, пока не останавилась прямо у двери-портрета. Толстая Леди смотрит на меня и качает головой
– Ты плохо выглядишь.
Я не обращаю на нее внимания и просто говорю пароль:
– Биллингсворт.
Так как у нее нет выбора, она громко вздыхает и открывает мне проход. Уже довольно поздно, так что внизу немного народу. Несколько человек посмотрели на меня, когда я вошла, но никто особо внимания не обратил. Но я заметила, как Ал немедленно вскочил, и я знаю, что он ждет меня. Он один за столом, пытался делать вид, что занимается, и я иду к нему, чувствуя себя немного больной.
– Что случилось? – сразу же спросил он.
– Я подралась с Мэддоксом Харрингтоном, – вяло ответила я.
– Это я знаю, – нетерпеливо сказал он. – Но что случилось?
– Он назвал мою маму грязнокровкой, и я разолилась. Я ударила его. А потом пришел Джеймс, и Мэддокс назвал меня психованной стервой, так что Джеймс его тоже ударил. А потом появился твой отец, и утащил нас с Джеймсом, и наорал на нас. А потом они с Джеймсом серьезно поссорились. И теперь Джеймс в большой беде, – я сказала все это быстро, пытаясь донести главное. Ал приободрился в конце и кажется тайно довольным.
– Ну и хорошо, – сказал он ровно. – И надеюсь, он оттуда не вылезет.
Серьезно? Серьезно?
Я изумленно смотрю на него. Конечно, он не может быть серьзен. Но, похоже, все-таки да.
– Он заступился за меня! – с недоверием сказала я.
Ал отворачивается, но потом пожимает плечами.
– Мне плевать, как он попал в беду, пока он там.
– И я тоже буду в беде, когда завтра узнают мои родители! Это тебя тоже радует?
– Конечно, нет, – говорит Ал, закатывая глаза. – Но ты не мерзкий ублюдок вроде Джеймса.
– Он получил из-за меня! – повторила я, все еще не веря ему. – Он не мерзкий ублюдок!
Ал пристально смотрит на меня, а я не могу поверить, что мы вообще об этом говорим.
– И что? Теперь ты на его стороне?
Я уверена, что моя челюсть упала прямо на пол.
– Почему я должна выбирать стороны? – выкрикиваю я. – Мне не пять лет, и я не влезаю в вашу глупую маленькую ссору.
– Она не глупая! – кричит он мне. – Ты знаешь, что он мне сделал.
– И я знаю, что ты сделал ему. Теперь вы квиты. Так что избавь меня от этого!
– Не могу поверить, – говорит он, в шоке качая головой. – Он защитил тебя от какого-то идиота, один раз, и все, ты его лучший друг?
– Тебя даже не волнует, что Мэддокс сказал о моей матери? – требовательно спросила я, чувствуя, как мое лицо горит, и я становлюсь все злее и злее.
– Конечно, волнует, но это не имеет к этому отношения.
– Это имеет прямое отношение, – усмехаюсь я. Мне никогда не хотелось его ударить так сильно, как сейчас, но я не могу устроить две драки за один вечер. – Я рада, что ты такой заботливый.
– Ой, хватит драматизировать, – он снова закатывает глаза, и я сплетаю пальцы, чтобы не сорвать с него очки и не врезать ему по лица.
– Знаешь, что? – резко спросила я. – Я рада видеть, что тебя на самом деле волнует. Теперь я знаю, кому ты лгал.
Ал изумленно смотрит на меня.
– А я рад, что знаю, кому лгала ты!
– Прочь с дороги! – командую я, специально врезаясь в него, когда прохожу мимо.
– Не стоит быть такой сукой по отношению ко мне, только потому, что ты зла на себя, – злобно бросает он мне в спину.
Я поворачиваюсь и толкаю его так сильно, что он падает прямо на парту.
– Не смей звать меня сукой.
Он выпрямляется и толкает меня. Я физически сдерживаю себя от того, чтобы сделать с ним что-нибудь еще. Вместо этого я смотрю на него и говорю:
– Почему бы тебе не сбегать и найти папочку? Ты единственный, кого он любит, потому что только ты слишком труслив, чтобы ему противоречить.
И не добавляя больше ни слова, я иду по лестнице в женские спальни.
Какого хрена сейчас произошло?