Часть 1. Четверг и все, что было до...

Драко поссорился с Гермионой, когда никаких сил не стало пить оборотку.

И очень об этом жалел — оборвался великий роман! Он всегда был к ней неравнодушен. Собственно, его сексуальная жизнь началась, когда Грейнджер на третьем курсе дала ему пощечину, и он принялся мечтать, что бы еще она могла учинить, если ее как следует довести. Например, отшлепать его прямо в Большом зале, у всех на виду, включая вечно околачивающихся рядом Поттера и Уизли. Он вздохнул, вспоминая. Эта конкретная картинка всегда срабатывала, каким бы усталым или поглощенным делами он ни был.

Они наткнулись друг на друга через год после войны в весьма сомнительном заведении: «Визжащем черепе» на Дрянь-аллее. Оба топили горе в старом огденском лучшего качества.

Драко пил, потому что его мать только что бросила отца и ушла к другому. И не просто к другому, а к Уизли. К Перси Уизли. Виной всему, понятное дело, были ее тайные непристойные склонности, и Скитер угрожала расписать всю правду на первой странице «Пророка». А это значило, что Люциусу Малфою предстояло выложить больше галеонов, чем он нынче мог себе позволить. У отца всегда портилось настроение из-за денежных неприятностей, что делало пребывание с ним в одном доме тяжелым испытанием. Поэтому Драко сбежал.

Грейнджер топила горе в виски, потому что наконец-то порвала с Уизелом. Перед ней на стойке были выстроены в ряд четыре стопки, и она опрокидывала одну за другой с научной точностью, постоянно сверяясь с таблицей, в которой была учтена степень усвояемости алкоголя в сочетании с основными типами зелий, магически подогнанная под вес ее тела.

Он подумал, что напиваться таким образом — мелочно и тупо, и так ей и заявил.

И добавил (раз уж она магглорожденная): «До такого могли додуматься только магглы!». Магглы вечно бессмысленно пялятся в разные расписания.

И услышал в ответ: он может сколько угодно упражняться в издевательствах над магглами, но она намерена напиться в хлам. И не хочет впоследствии блевать или страдать от алкогольного отравления организма. Если подумать, решение задачи «как напиться в хлам без негативных последствий» выводится из принципов прикладной токсикологии, но, так сказать, вывернутых наизнанку.

Он не понял, о чем это она.

А раз не понял, мог бы прекратить лыбиться и заняться преодолением своего невежества.

Он уже был достаточно пьян, чтобы заинтересоваться, и согласился попробовать — исключительно из желания поддержать дружбу между Домами, почтения к послевоенным властям и безумного любопытства.

В результате случилась самая научная и великолепная пьянка в его жизни. В процессе он утратил все сдерживающие центры и рассказал ей о своих подростковых фантазиях: о том, как она «преподает ему урок». Тихий голосок откуда-то с околоземной орбиты шептал ему, что, возможно, наутро он пожалеет о своей откровенности. Он не стал его слушать, потому что тот был очевидно не прав, и изложил Грейнджер в мельчайших подробностях все свои тайные желания.

Она, прищурившись, поинтересовалась:

— Хочешь сказать, что вел себя как законченный расист и придурок, чтобы привлечь мое внимание?

— Не совсем так, Грейнджер. Есть еще чистокровные обычаи, правила поведения и все такое.

И он сделал размашистый жест, каким-то образом объединивший Метку на его левом предплечье, сомнительный паб (прибежище для тех, кого не пускали в «Кабанью голову») и собственную безупречную мантию, сохранявшую весь положенный Пожирателю смерти шик. Он был в черном с серебром и отдельными штрихами зеленого, как и подобает истинному слизеринцу. По мнению Драко, такой вид никогда не мог выйти из моды.

— Как насчет убийства Дамблдора?

— Это в свободное от учебы время. Можешь назвать полевой практикой. Знаешь, Грейнджер, мир вращается не только вокруг тебя.

Она нахмурилась, и, будь Драко трезв, он бы тут же убрался. К счастью, он был пьян. В следующий момент, к его безграничному изумлению, она стала томным зловещим голосом и с обилием подробностей рассказывать, что бы ей хотелось проделать с ним.

Оказалось, они очень подходят друг другу, несмотря на разницу в происхождении, воспитании и политических убеждениях.

Ему нравилось, когда его связывают и шлепают; ее заводила мысль о том, чтобы связать его и отшлепать. Именно его. Оказаться в сексуальном пантеоне Грейнджер в роли Плохого Мальчика, Который Явно Нуждается В Том, Чтобы Ему Преподали Урок — в этом было что-то очень романтичное и возбуждающее.

Он впитывал каждое ее слово.

Оказалось, что дома у нее имеется целая коллекция роскошных приспособлений для связывания, включая набор хогвартских школьных галстуков. Правда, слизеринского у нее не было. Не желает ли он сделать пожертвование? Или, еще лучше, временно одолжить свой экземпляр? И если да, то не хочется ли ему в качестве добровольца принять участие в практических испытаниях нового дополнения к ее коллекции?

Драко хотел, еще как! Совсем позабыв, что аппарация в пьяном виде грозит расщеплением, он рванулся в Манор, чтобы торопливо порыться в школьном сундуке, и был вполне вознагражден блеском, появившимся в глазах Гермионы, когда она увидела его с серебристо-зеленой шелковой лентой в руках.

И более чем вознагражден, когда она схватила его за руку и потащила из «Визжащего черепа» в переулок, предназначенный для аппарации (а также для других неотложных дел — если у кого-то нет сил терпеть).

А уж когда она отвесила ему основательный шлепок по заду (в качестве залога), прежде чем притянуть к себе и аппарировать вместе с ним в ее квартиру!

Они не вылезали из кровати несколько дней, и еще несколько дней он не мог нормально сидеть. Так завязался их безумный роман.

Неприятности начались, когда выяснилось, что Грейнджер с ума сходит по чистокровным традициям и обожает сплетни. Нет, она рассуждала о шпионаже или изучении оппозиции, но на самом деле речь шла о сплетнях. Работая в Министерстве, все время слышишь истории о самых разных людях, и среди них постоянно фигурировал отец Драко. Деликатно выражаясь, у Люциуса Малфоя была вполне определенная репутация. Драко, разумеется, об этом отлично знал, но доказательств ни у кого не было, а сам он не собирался тратить время на опровержение оскорбительной чепухи.

Что при общении с Гермионой оказалось грубой тактической ошибкой.

(Да, он думал о ней как о Гермионе, хотя она настаивала, чтобы в постели он называл ее «Грейнджер».)

Само собой, как чистокровный волшебник, он не имел ни малейшего намерения обсуждать причуды отца с посторонним человеком, тем более грязнокровкой. Да, он называл ее так (но только в постели!) — потому что это было неотъемлемой частью игры в «плохого слизеринца». В результате Гермиона дала волю своему воображению, а оставлять его на воле было очень глупо. Потому что у нее имелось творческое и изобретательное воображение, а в придачу — доступ в отличные библиотеки по обе стороны «Дырявого котла».

Так что каждую пятницу вечером Драко приходилось пить оборотку, чтобы изображать отца в ходе продолжительных оргий со все более сложными сценариями и экзотическими приспособлениями. Его попытки объяснить, что отец совсем не такой, что он — брюзга и зануда, отравляющий сыну жизнь нотациями о важности прилежной учебы и хороших отметок в аттестате, не имели ни малейшего успеха. Если уж его отец из кожи вон лез, чтобы угодить Темному Властелину и устроить избиение магглорожденных, почему сын не имеет права как следует насладиться плодами этого тяжкого труда?

И нет, отец никогда его пальцем не тронул.

И тем более никогда не бил знаменитой тростью с головой змеи.

Да, его отец — домашний тиран, но выражается это в культивировании чувства вины и стыда, с периодическими намеками на лишение наследства; типичное такое тиранство в римском стиле, предназначенное для неудачных наследников знатных родов. Судя по словам Гермионы, маггловская аристократия в этом отношении ничем не отличалась от магической.

Беда была в том, что у Малфоев имелась незавидная репутация лжецов. Некий далекий предок, решив бросить окружающим вызов, принял соответствующее фамильное прозвище. Это случилось задолго до того, как его потомки пристроились в придворные некроманты к Вильгельму Ублюдку и вместе с ним пересекли Ла-Манш. Из-за тяжелого груза этой семейной репутации Гермиона не верила ни единому слову Драко.

И ее ничуть не заботило, что от еженедельных доз Оборотного зелья ему становилось плохо — такая уж она была эгоистичная и бесчувственная! И с каждой неделей ему становилось все труднее воровать волоски с отцовского трюмо. Он боялся, что рано или поздно его застигнут на месте преступления.

Да, секс был великолепен. Если бы не ее нелепое увлечение Люциусом! Самого Драко она словно вообще не видела.

Еще сильнее его задевала мысль, что невыносимо занудный отец считается более развратным, чем он сам. В конце концов в один роковой четверг они поругались и он сорвался:

— Слушай, Гермиона, почему бы тебе не перейти на оригинал? Похоже, я тебе не слишком интересен.

К глубочайшему сожалению, она поймала его на слове.