Глава 41. Хьюго. 17 марта.

Все постепенно возвращается в нормальное русло.
Медленно, но верно. С каждым днем потихоньку становится все нормальнее и нормальнее, и пусть все никогда не станет полностью нормальным, теперь хоть не будет настолько странно. Потихоньку все возвращается к обычной рутине.
Мама больше не проводит дни напролет в своей комнате. Она тише, чем обычно и не полностью в порядке, но ей становится лучше. Это хорошо, потому что без нее дом просто разваливался. Роуз пыталась взять все на себя, но она в этом хренова. Она решила, что они со Скорпиусом будут готовить, а мы с Лэндоном убирать. Вот только проблема в том, что мы все в этом ужасны. Не думаю, что Скорпиус хоть раз в жизни включал духовку, а Роуз готовит даже еще хуже, чем мама (и это о многом говорит, уж поверьте). Лэндон совершенно бесполезен, когда дело доходит до уборки, а я все еще не привык использовать магию для домашних дел, так что мы все провалились, и дома полный бардак. Роуз, во всяком случае, хорошо удается раздавать приказы, так что хоть об этом кто-то позаботился.
Но все равно хорошо, что мама вернулась, чтобы привести все в порядок (хотя еда все еще просто кошмарна).
И она снова начала работать. Не целый день или надолго, но иногда она туда ходит. Она права: Земля не перестала вращаться, и жизнь продолжается и все такое. Думаю, хорошо, что она вернулась к работе, потому что это помогает ей отвлечься. Ей не очень хорошо, когда у нее слишком много времени на то, чтобы думать, а в последнее время это было часто.
Я возвращаюсь в школу, и, уверен, Роуз и Скорпиус тоже скоро уедут. Им пора возвращаться к их собственным жизням (хотя в настоящий момент я не уверен, где место этих настоящих жизней). И когда мы все уедем, останутся только мама и Лэндон. И тогда у нее будет очень много времени на то, чтобы думать.
Лэндону тоже нелегко придется, когда все уедут. Думаю, он привык к тому, что вокруг люди, хоть и привык, что большую часть жизни прожил, словно единственный ребенок. Он по-настоящему привязался к Скорпиусу, что одновременно и забавно, и грустно. Забавно, потому что видно, что Скорпиус понятия не имеет, как вести себя с детьми, и он постоянно из-за этого в напряжении. Но это и грустно, потому что Лэндон очень крепко к нему привязался, и он очень расстроится, когда Скорпиус наконец уедет. Для него Скорпиус словно старший брат, которого у него никогда не было… Только вот у него был я, но его это никогда не волновало.
Я готов ехать, и сейчас я просто сижу и жду, когда мама вернется с работы. Она сказала, что идет туда только на пару часов закончить какую-то неотложную бумажную работу. Она должна вернуться с минуты на минуту. Роуз и Скорпиус забрали Лэндона на ланч, так что я здесь один, и я не могу поверить, как по-настоящему странно это чувствовать.
Я сказал маме правду. Наконец-то. Ну, мы с Роуз ей сказали. Я действительно по-настоящему благодарен, что Роуз была рядом, и она предложила самой сказать большую часть всего. Я не знал на самом деле, как мне следовало это говорить, и Роуз намного лучше справляется со всеми этими штучками с признаниями (у нее было много практики), так что я просто сидел там и ждал, пока она закончит.
Мама восприняла это не так плохо, как я думал. Я думал, она будет в ярости, зла и совершенно спятит. Но нет. Она просто сидела там и несколько секунд ничего не говорила, а потом покачала головой:
– Это было очень мило, то, что ты для нее сделал.
А потом она спросила, что я хочу, и я наконец признался, что не хочу продолжать притворяться, что ребенок мой и отвечать за это и все такое. Я не против помогать ей (если смогу), но я не готов быть отцом, особенно не моему ребенку.
Мама поняла и сказала, что со всем разберется. Она довольно хорошо умеет разбираться с таким вот дерьмом. У нее хорошо получается вытаскивать людей из неприятностей (потому что она выросла вместе с папой и дядей Гарри), так что она просто немного подумала и составила план. И план этот включал встречу с родителями Марии.
Я не пошел. Я хотел, потому что думал, что должен увидеть Марию и объяснить ей все. Я пытался написать ей все в письме, но не получалось, чтобы это прозвучало правильно, и я не мог ведь просто написать ей в записке, что разрываю договор, ведь так? Не мог.
Так что я отправил свою мамочку рассказать ей это вместо меня.
Великолепно.
Как оказалось, это прошло лучше, чем я представлял. Мария уже сказала родителям правду, и мама сказала, они вели себя так, словно этого ожидали. Уверен, то, что у мамы важный пост, и то, что мой отец только умер, тоже оказало влияние, но никто из них не был груб по отношению ко мне и все такое. Они просто сказали, что разберутся, и поблагодарили ее за то, что пришла с ними поговорить.
И на этом все, полагаю.
Я имею в виду, конечно, нам все еще придется иметь дело с тем, что все это было вынесено на публику, тем более, что газеты любят выворачивать настоящие истории наизнанку. Но все равно, думаю, мы разберемся с этим, когда до этого дойдет дело. Вы ведь знаете, через несколько месяцев ребенок родится. Ох, нет, я не хочу об этом сейчас думать.
Достаточно проблем с тем, что я возвращаюсь в школу. Прошло две недели, как я уехал, и мне не особенно хочется возвращаться. Конечно, я и так не слишком обожаю учебу, и уж тем более мне не хочется ехать в то место, где все будут меня разглядывать и жалеть. Не говоря уже о Лили и Аманде и всем остальном.
Это просто нечестно, что я наконец рассказал правду, но мне все равно приходится иметь дело со всем этим дерьмом. Аманда меня ненавидит. А почему бы ей и не ненавидеть? Я обвинил ее в чем-то, даже не попытавшись обдумать другие возможные варианты. Я дни проводил, пытаясь придумать, что ей сказать, чтобы хоть немного оправдаться, но ничего в голову не пришло. И еще Лили… Я действительно пытаюсь набраться смелости простить ее, но сейчас мне намного легче ее ненавидеть. Я пытаюсь не делать этого, потому что я знаю, что так не принято в моей семье. Но это трудно, и пока у меня это плохо получается.
Кстати о семье, мама появляется, как раз когда я начинаю волноваться, придет ли она вообще. Мои вещи уже все упакованы, и я сижу у камина.
– Уже уезжаешь?
Я киваю:
– Да, надо пойти в библиотеку и попытаться наверстать пропущенное.
Это вранье. Я точно не пойду в библиотеку. Причина, по которой я еду сейчас, в том, что сейчас в общей гостиной никого нет и все разошлись по своим делам в замке или снаружи. И это значит, что меньше людей будут на меня пялиться, будто я какой-то урод. И конечно же, надо как можно старательнее избегать разглядываний. Но маме этого не нужно знать, потому что это только добавит ей волнений. В конце концов, для нее библиотека всегда хорошее оправдание. Она точно не будет меня от этого удерживать.
– Мне следовало прийти пораньше, – с сожалением говорит она. – Мы могли пообедать.
– Все нормально, – говорю я ей, желая, чтобы она не так сильно волновалась.
– Я могу тебе что-нибудь приготовить, – она встает. – Это недолго.
– Я в порядке, – снова говорю я. А потом еще раз вру. – Я уже поел.
Она хмурится и выглядит взволнованной. На ее лбу морщина в середине лба, какой не было две недели назад. А в остальном она выглядит все так же. Она просто сильно устала, и ее глаза несколько тусклые.
– Ты уверен, что готов вернуться?
Нет, я не уверен. Я не готов вернуться туда, где на меня будут пялиться еще больше, чем раньше. Я не хочу возвращаться и выслушивать неискренние сочувствия и видеть их жалеющие взгляды. Я хотел бы просто сдать ПАУК и покончить с этим. Но я не могу, потому что сейчас нет никаких шансов, что я смогу сдать экзамен. Ну, отлично, всегда же можно помечтать.
– Я в порядке, – заверяю я ее, зная, что ей нужно слышать это так же часто, как и мне, чтобы в это поверить.
Мама кивает и ничего больше не говорит, хотя я вижу, что ей приходиться чуть ли не прикусить для этого язык.
– Будь осторожен, хорошо? – тихо просит она. Она начала говорить это теперь, когда кто-нибудь уходит. Не знаю, осознает ли она сама, что это делает, но я все же ей потакаю:
– Буду.
– И напиши мне, если я тебе понадоблюсь, – продолжает она. – Ты можешь вернуться домой, если захочешь.
Это не правда. Может быть, сейчас она не хочет, чтобы я уходил, но она точно не позволит мне оставить школу, пока я полностью не закончу учебу. Но это хорошее предложение, так что я оставляю все так и просто киваю.
Мама грустно смотрит на меня, а потом протягивает мне руки. Я обнимаю ее и позволяю ей немного чересчур тесно меня обхватить. Я не жалуюсь и не пытаюсь отстраниться, когда она гладит меня по волосам. Ей нужно хоть за что-то держаться, и сейчас это я, так что пусть так и будет.
Наконец спустя, как показалось, час она отстраняется и держит меня на расстоянии вытянутых рук.
– Я люблю тебя, – серьезно говорит она, и я просто киваю.
– Я тоже тебя люблю.
– И все будет хорошо, – обещает она, хотя, конечно, она не может этого знать. Я не говорю об этом. Хорошо, что она по крайней мере пытается меня ободрить. – Мы обо всем позаботимся.
Я снова киваю.
Она немного колеблется, а потом тихо вздыхает.
– Просто будь осторожен, Хьюго, – снова серьезно говорит на меня она.
– Буду.
И тогда мама кивает и пытается изобразить смелую улыбку, хотя она не касается ее глаз. Мы прощаемся, и я вступаю в пламя и направляюсь назад в Хогвартс, назад в жизнь, которую я оставил две недели назад, когда все было приблизительно нормально (не считая истории с ребенком, конечно).
Невилл тут, в своем кабинете, когда я приезжаю, и он улыбается и пытается быть вежливым. Это странно, вообще-то, потому что я знаю, что, когда он на меня смотрит, он видит Аманду и какой я был с ней сволочью. Он говорит мне о каких-то мелких изменениях, которые случились, пока меня не было, а потом отпускает меня.
Я был прав, что общая гостиная будет в основном пуста. Здесь крутится несколько человек, в основном студенты помладше. Они все пялятся на меня, совсем как я и представлял, но никто ничего не говорит и не подходит с выдавленными соболезнованиями. Я предпочитаю тишину.
Но для начала я хочу пойти в спальню, распаковать вещи и, может, посидеть там в одиночестве, собраться с мыслями. Я прохожу мимо группы студентов, собравшихся в гостиной, и иду к лестнице. Не хочу ни с кем разговаривать.
И конечно, судьба тут же дает мне по яйцам, потому что я едва ли не сталкиваюсь с тем человеком, которого хотел бы избегать до самого выпуска.
Аманда в коридоре, ее книги разбросаны по нижним ступеням лестницы в девчоночье крыло. Она всегда говорила, что это ее любимое место для учебы, потому что тут не так шумно, как в гостиной, и не так занудно, как в библиотеке. Особенно она любит бывать здесь днем, когда меньше народу, шатающегося туда-сюда из спален и обратно. И конечно же, я столкнулся прямо с ней.
Она видит меня, прежде чем я успеваю сделать что-нибудь глупое, например, спрятаться. Я не знаю, куда бы я все равно делся, потому что с этого места мало куда можно пойти, а лестница в крыло парней прямо рядом с девчоночьей, так что прятаться было бы бессмысленно.
Я не знаю, что сказать, потому что знаю, что все, что бы я ни сказал, будет глупо и плохо. Я знаю, что она знает правду о Лили, потому что, как оказалось, вся школа знает. Думаю, Роксана об этом как следует позаботилась. И так как я не мог сказать ничего осмысленного, я просто пробормотал:
– Привет.
– Ты вернулся, – вяло отмечает она очевидное, едва поднимая взгляд от книги, хотя я вижу, что она очень старается вести себя нормальнее, чем она чувствует.
– Только что, – не знаю, что еще сказать, и вокруг нас тяжело повисает тишина. Аманда продолжает заниматься, а я не знаю, то ли мне следует просто уйти и подняться наверх, то ли повести себя как мужчина и попробовать как-нибудь извиниться.
Но мне не приходится, потому что она внезапно прерывает мои размышления:
– Мне жаль, что это случилось с твоим папой, – и опять она не смотрит на меня, но я слышу по голосу, что она говорит искренне. От этого мне только хуже.
– Ты не пришла на похороны, – теперь я отмечаю очевидное. Это то, что я сразу заметил и о чем старался не думать. Мне это не очень удавалось.
– Ты не хотел, чтобы я приходила.
– Хотел, – сразу же отвечаю я, и наконец она смотрит на меня. Ее глаза темнее обычного, и ее взгляд застает меня врасплох. Я повторяюсь, но на этот раз тише и более нервно. – Хотел…
Аманда ничего не говорит. Не знаю, верит она мне или нет, но она просто смотрит на меня своими темно-голубыми глазами с очень серьезным выражением. Ее светлые волосы собраны на затылке в бесформенный пучок, и она не похожа на человека, которому хочется, чтобы ему мешали.
– Ты очень нравилась моему папе, – глупо говорю я. Не знаю, что я делаю, и все это совершенно не соответствует тем сотням сценариев, что я сочинял последние две недели.
– Мне жаль, – повторяет она, и ее голос тих и безэмоционален. – Не могу себе представить, каково это.
Конечно, не может. Ее родители живы и здоровы. Ее папа, наверное, даже в нескольких десятках метров от нее. Она может пойти к нему в любой час дня. Он каждый вечер желает ей спокойной ночи, и он всегда здесь, когда он ей нужен. Мой отец мертв. Мой отец никогда не пожелает мне или кому бы то ни было еще спокойной ночи. Он никогда не будет рядом, когда мне понадобится, чтобы посоветовать мне, что делать. Он никогда не будет рядом с Роуз, Лэндоном или мамой. Он никогда не будят рядом ни с кем, потому что он мертв. Так что нет, она не может представить.
Я не говорю ей этого.
– Спасибо, – бормочу я.
Аманда смотрит на меня, и я знаю, она ждет, что я скажу что-то мудрое, что смоет все это дерьмо. И я знаю, что она знает, что этого не будет. У меня нет таких мудрых слов наготове. Я не знаю ничего, что может стереть хотя бы часть всего этого дерьма. Я совершенно бесполезен, и она это знает.
– Почему ты мне не сказала? – спрашиваю я, не думая. Это скорее автоматическая реакция, потому что это был единственный вопрос, который я смог сформулировать, когда начался весь этот бардак. – Ты должна была мне сказать.
Но Аманда лишь приподнимает брови:
– Зачем? – холодно спрашивает она. – Какая была бы разница?
Она знает, о чем я говорю. Она знает, что я спрашиваю, почему она не сказала мне, что она не писала в газету. Я не могу этого понять.
– Я бы тебе поверил.
– Если бы ты мне доверял, ты бы с самого начала не поверил.
Ого.
Я все время слышал о том, что слова могут резать, словно нож, но раньше я никогда не понимал этого выражения. Теперь же я точно знаю, что оно значит. Слова Аманды были острыми, как лезвие, когда они звенели в моих ушах. Я не отвечаю, потому что а что можно на это сказать? Я не могу сказать ей, что это неправда, потому что, конечно же, это правда. Я поверил, ведь так? Я прочитал письмо и слепо ему поверил, не имея никаких доказательств.
– Аманда… – я чувствую, как моя шея начинает гореть, и мне просто хочется пойти наверх и сдохнуть. Ну, или, не знаю, спрятаться до конца семестра. В самом крайнем случае.
– Неважно, Хьюго, – ровно говорит она. Она даже не кажется сердитой. Она просто выглядит усталой. – Теперь все знают.
– Я знаю… - я не знаю, что еще сказать. Мне просто стыдно.
– И Лили на грани нервного срыва.
– На хрен Лили, – это срывается раньше, чем я это осознаю, но мне плевать. Это идеальное выражение, чтобы выразить мои чувства.
Но Аманда не жаждет разделить со мной эту реакцию. Она смотрит мимо меня на стену за моей головой.
– Она твоя кузина.
Она права, конечно. Но это ничего не меняет. Раз уж моя кузина – злобная, мерзкая сука, то таковой и останется. И это не значит, что ее нельзя так называть. Но я этого не говорю. Аманда соскальзывает по стене вниз на пол.
– Прости, – говорю я, и я говорю не о Лили.
Она ничего не отвечает и не смотрит на меня. Мне дерьмово, и мне очень хочется пойти прилечь.
– Я хотел, чтобы ты пришла, – тихо говорю я. – Ты была мне там нужна.
– А мне было нужно, чтобы ты мне доверял, – она начинает собирать книги и встает.
– Прости! – я начинаю отчаиваться и знаю, что выгляжу жалким придурком. Но мне плевать. Какое это имеет значение? – Я сделал ошибку… Ты мой лучший друг!
Она останавливается, и ее глаза увлажняются. Но она не плачет, и не думаю, что заплачет.
– И это все, что я есть, – тихо говорит она. – И ничего другого не будет.
Я знаю, о чем она говорит. Что бы ни могло случиться раньше, теперь этого не произойдет. Я не могу ее винить за это. Я даже не могу из-за этого расстроиться. Я даже не думаю, что меня волнует, что могло бы быть что-то еще. Мне сейчас не нужно ничего еще. Я понимаю, как странно и ненормально для семнадцатилетнего парня это звучит, но это правда.
Мне просто нужен друг.
Это тупо, потому что я не непопулярный. Я нормально лажу с другими с моего курса, и у меня полно «друзей», но только Аманде я всегда по-настоящему доверял. Я не такой умный, как моя сестра, но я намного наблюдательнее. Я знаю, что единственная причина того, что многие люди хотят быть со мной друзьями, в том, что они думают, что круто общаться со «знаменитостями». Конечно, я не настолько знаменит, но мои родители очевидно известны, и это делает важным и меня. Не думаю, что Роуз когда-либо полностью это осознавала, а может и осознавала, но ей было плевать. В любом случае, у нее было намного больше друзей, которым она, кажется, доверяла больше, чем мне когда-либо.
Но Аманду я знаю, сколько себя помню. Я доверяю ей так же, как любому члену своей семьи (чего, как оказалось, должно было бы быть поменьше). Но я знаю, что она не из тех, кто хочет болтаться со мной только потому, что моя мама – министр магии, или потому, что думают, что я помогу им познакомиться с Гарри Поттером. Так что нет никакого смысла в том, чтобы ей не доверять, когда она мне нужна.
– Прости меня, пожалуйста, – снова говорю я на этот раз намного тише. Она смотрит на меня, и в ее взгляде нет гнева или печали. Это что-то среднее. Наверное, сожаление.
Она слишком хорошая. Она имеет все права обругать меня, ненавидеть меня, но она этого не делает. Вместо этого она извиняется.
– Прости, что не пришла, – она на секунду останавливается и нервно прикусывает губу. – Я правда думала, что ты не хочешь меня там видеть…
– Я хотел, – честно говорю я ей. Это правда. Я хотел видеть ее больше всех. Я по-идиотски продолжал оглядываться, надеясь, что она придет, но она не пришла. И было еще хуже, когда рядом были ее родители, потому что я знаю, как неловко все это должно было для них быть. Они действительно хорошие друзья с моей мамой, но они, наверное, думали, что я полнейшая сволочь. И ее папа поскандалил с моим, когда все это началось. И я даже не знаю, помирились ли они после этого. Но все равно больше всего я хотел, чтобы Аманда пришла. Хоть ненадолго. – Я хотел.
И тогда она делает что-то совершенно для нее нехарактерное и удивительное. Она меня обнимает. Она обычно не из тех, кто любит обниматься, но мне это не кажется странно. После всех тех многих людей, что обнимали меня последние две недели, я, наверное, стал уже профессионалом в странностях. Но этот раз совсем другой, и я чувствую, что это действительно что-то значит. И я чувствую, как мои глаза увлажняются, прежде чем я успеваю себя остановить. Но я не позволяю себе расплакаться.
– Не знаю, почему ты меня не ненавидишь, – заторможено бормочу я поверх ее плеча.
И Аманда вздыхает и наконец отстраняется.
– Потому что ты лучший человек, которого я знаю, – просто говорит она. – И я знаю, что ты все вернул бы назад, если бы смог.
Она не улыбается мне и не кажется чем-то особенно довольной. Но она говорит правду. Она знает, что я никогда не причинил бы ей боль намеренно. Это была ошибка, и пусть это была самая огромная гребаная ошибка, что я мог бы совершить, это все равно ошибка. Она не отказывает мне в этом.
Все еще ненормально, и она не простила меня на сто процентов. Но, по крайней мере, мы разговариваем, и это что-то значит. Может быть, это не все, но хоть что-то.
И, может быть, когда-нибудь все будет хорошо.
В конечном итоге.