Глава 31. Скорпиус. 2 марта.

– А теперь слушай ты, пидор. Даже не вздумай выйти и все, нахер, проебать, понял? Не хочу, чтобы ты опозорил меня и всю команду. Доходит?
Колл выжидающе смотрит на меня, и я киваю, пытаясь подавить болезненное чувство, нарастающее в моем животе. Даже не помню, чтобы я когда-нибудь в жизни так нервничал. Ну, по крайней мере, не из-за чего-то, имеющего отношения к квиддичу. Квиддич всегда был тем, в чем мне все само давалось природой. Даже если во всем остальном я дерьмо, я всегда достаточно хорош на квиддичном поле. И с каждым годом это все легче и легче.
Но теперь я вовсе не уверен, что вообще хорош в этом.
Но я киваю, сглатывая комок у себя в горле и изо всех сил пытаясь скрыть ужасную нервозность, охватившую каждый сантиметр моего тела. Это просмотр на позицию ловца английской сборной, и благодаря какому-то безумному повороту судьбы я в итоге получил вызов. Я не думаю на самом деле, что вообще смогу попасть в команду, но даже быть вызванным на просмотр уже кажется нереальным. Несколько ребят из моей команды тоже получили приглашения на просмотры этого года, но это неудивительно, думаю, учитывая, что мы в двух матчах от полного сезона без поражений. Но это все равно безумие. Невероятно.
– И не думай, что все эти дрочеры там наверху не попытаются тебе показать, потому что они попытаются, – выплевывает Колл. Посторонний человек мог бы подумать, что он злится из-за чего-то, но я уже давно понял, что у него просто такое лицо. Он не злится: он просто очень резкий человек и может показаться злобным.
Я снова киваю.
– Верно, – бормочу я, хватая стакан воды рядом со мной, и опустошаю его. – Они постараются мне показать.
– Да, постараются, – продолжает Колл. – И не думай, что они не ждут, что ты облажаешься! Они кончат себе прямо в штаны от одной только мысли, что ты можешь облажаться, помни это!
Точно.
Прямо в штаны.
– Малфой!
Я резко поднимаю голову при звуке своего имени и вижу, что один из координаторов стоит у раздевалки со списком в руках. Он ловит мой взгляд и делает рукой странный жест, который, как он думает, я понимаю.
– Тебя на палубу, – переводит Колл. А потом шлепает меня по затылку в очень не колловской манере. – Все будет в порядке, парень. У тебя природный дар.
Ха. Это в первый раз. Обычно он говорит мне, что я кусок говна и мой единственный шанс поймать снитч, только если тот присядет попить чайку прямо мне на хер (серьезно, именно так он однажды и сказал). Но я знаю, что лучше не переспрашивать, когда тебя подбадривают. Мне нужна вся поддержка, какая только возможна. И, кроме того, мне так нехорошо, что у меня нет сил на что-нибудь еще кроме кивка.
Дверь в раздевалку снова открывается, и входят два парня, возбужденно переговариваясь о чем-то, написанном в газете. Я пытаюсь не отвлекаться, потому что мне надо сконцентрироваться, но это трудно. О чем бы они там не сплетничали, это должно быть интересно, потому что они говорят быстро и громко.
– Кто бы это не сделал, ему бы лучше продолжать прятаться, иначе им точно пиздец!
– Скорее, они просто трупы. Что за идиот думает, что может убить Уизли и просто уйти?
Это привлекает мое внимание, конечно, и я перестаю пытаться их игнорировать. Моя голова разворачивается в их сторону – они сидят на скамье на другом конце комнаты, склонившись над газетой.
– Особенно именно такого Уизли? У них не единого шанса.
Я чувствую, как тошнота в желудке сменяется на что-то более острое и заметное. Дыхание ускоряется, и я чувствую, что глаз начинает дергаться.
– Малфой… – зовет меня Колл, когда я встаю. Он их тоже слышал, конечно, и он точно знает, что пришло мне в голову. Он действительно выглядит обеспокоенным, но я не обращаю внимания.
Я иду к парням и даже не удосуживаюсь ничего ни сказать, ни спросить, просто забираю газету и переворачиваю ее. Новостная шапка мерцает передо мной, словно какой-то злобный напев или что-то вроде. Мне стыдно признаться, но я испытал облегчение, когда оказалось, что это не то, что я подумал. И, в то же время, это почти так же ужасно.
– Что ты делаешь? – спрашивает один из ребят, у которых я отобрал газету. – Отвали! – он пытается вернуть ее назад, но я поворачиваюсь к нему спиной, не обращая на них обоих внимания.
РОН УИЗЛИ УБИТ.
Три слова.
Я пытаюсь быстро просмотреть статью, но это бессмысленно. Я не могу ее осмыслить, и вообще, это неважно. Заголовок сказал все.
Мне стыдно за то, что я испытал облегчение. Это эгоистично, учитывая, что я уверен: Роуз предпочла бы быть мертвой, чем читать эту статью. Но не я. Что бы я сделал, если бы…
Роуз.
– Слушай, тебе надо сосредоточиться, – Колл становится передо мной и отбирает газету. Я смотрю на него, как сквозь туман, и вижу, что он начинает беспокоиться. – Ты поволнуешься об этом позже.
– Мне надо идти.
Я даже не думаю дважды, прежде чем сказать это. Я хватаю свои вещи и начинаю стягивать с себя квиддичную форму.
– Малфой, не будь идиотом. Подумай о своем будущем.
Мне не надо о нем думать. Я уже знаю, где мое будущее. И даже если из этого ничего не выйдет, я все равно должен быть там. Я начинаю запихивать все в свою сумку и перебрасываю ее через плечо, доставая палочку.
– Они не дадут тебе второго шанса.
– Мне плевать! – почти выкрикиваю я, и Колл выглядит шокированным моей прямотой.
Он ничего больше не говорит, лишь легко вздыхает и качает головой. Он думает, что я идиот, знаю, но мне плевать. Мне плевать на все кроме того, что я должен быть там. С ней. Я должен ее увидеть и убедиться, что она в порядке.

Чтобы добраться туда с помощью аппарации нужно не больше нескольких минут. Хотя я даже не знаю на самом деле, смогу ли я туда аппарировать, потому что к их дому применены самые серьезные меры безопасности, и только некоторым определенным людям разрешено туда аппарировать или переходить через каминную сеть. Я был одним из этих людей, но теперь… Теперь я не знаю. Но я пытаюсь, и это срабатывает – оказывается, Роуз еще не подумала о том, чтобы запретить мне появляться у нее дома. Но, когда я туда прихожу, я немного удивлен. Не знаю, чего я ждал, но, думаю, в ее доме должно было быть полно народу, полный беспорядок, но ничего этого нет. Здесь тихо. Я иду в комнату Роуз, и она пуста. Может быть, пуст и весь дом. Может, Роуз даже нет дома. Может быть, в газете была утка.
Но я отказываюсь от этой теории, когда открывается дверь позади меня, и я оборачиваюсь и вижу, как она выходит из ванной. Еще только час пополудни, но она в пижаме, и ее волосы мокрые. Наверное, она только из душа, судя по ее виду. И я вижу по ее лицу и по красным глазам, что газета не соврала.
Она не замечает меня сразу и, только когда совсем входит в спальню, видит, что я стою здесь. Она останавливается и просто смотрит на меня по-настоящему долго. Это будет неловко. Мы не виделись два месяца. Наверное, она меня ненавидит. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут ее глаза наполняются слезами, и она начинает немного трястись.
– Ты в порядке? – глупый вопрос, знаю, но я не знаю, что еще сказать.
Вместо того чтобы кивнуть, или пожать плечами, или еще что-нибудь, как поступили бы многие в такой ситуации, Роуз безмолвно качает головой, и слезы выступают в уголках ее глаз. Она выглядит, как маленькая девочка, когда стоит здесь, и я даже не знаю, кто сделал первый шаг, но теперь ее лицо прижато к моей груди, а ее руки так плотно обернуты вокруг моей талии, что я почти думаю, что могу задохнуться. Но это неважно. Она рыдает громкими, глубокими рыданиями, от которых все ее тело содрогается, как в конвульсиях. Но это тоже неважно. Главное, что она здесь. Собственной персоной, во плоти.
И, мать вашу, я по ней скучал.
Роуз для меня все, хочу я это признать или нет. Она для меня все. Возможно, потому что я так много лет своей жизни был на ней помешан, но она мне нужна. А я нужен ей. И это все, что имеет значение.
Она продолжает плакать, и каждый раз, когда она издает новое рыдание, она пытается прижаться ко мне еще ближе. Я держу ее и позволяю плакать. Я не знаю, что еще делать, но чувствую, что тут нельзя ничего сделать. Это то, что ей сейчас нужно, и, каким-то образом, то, что нужно мне. Те несколько секунд, которые прошли до того, как я смог взять в руки газету, были самыми страшными в моей жизни. Это ужасно, конечно, и отвратительно: испытать облегчение при виде заголовка вместо горя. Но она в порядке. И она здесь. И я не думаю, что я когда-нибудь еще ее отпущу.
Я не знаю, сколько мы здесь стоим, пока она наконец не поднимает взгляд и не смотрит на меня. Она босая, поэтому сейчас я немного выше. На ее мокром лице следы слез, а глаза такие красные, что белого цвета на белках почти не видно.
– Я не знала, придешь ли ты…
Она все еще держит меня за талию, но я поднимаю руки и подношу их к ее щекам, стирая слезы, которые еще катятся. Она на секунду закрывает глаза, когда мои пальцы скользят по ее лицу, и, когда открывает, мне самому хочется заплакать.
– Я бы никогда не оставил тебя одну.
И это правда. Я опускаю голову, чтобы поцеловать ее в лоб, а потом снова обнимаю ее, положив одну руку ей на волосы, когда она снова кладет мне голову на грудь. Я слышу каждый ее вздох, и хотя она больше не рыдает громко, она все еще издает тихие плачущие звуки, и ее тело непроизвольно вздрагивает. Но я продолжаю держать ее и тереблю ее волосы, пока она наконец не отстраняется и не ведет меня к кровати, на которую мы неуклюже падаем.
У Роуз куча подушек. У изголовья кровати сгружено по крайней мере десять, и мы лежим, расположившись на них. Роуз снова кладет голову мне на грудь, а я обвиваю ее руками. Я чувствую непреодолимое желание защитить ее.
– Я хотела, чтобы ты пришел, – тихо говорит она, не поднимая головы. – Но я не знала…
– Роуз, – обрываю я ее. – Я здесь.
Больше ничего не нужно было говорить, и некоторое время мы молчим. Но потом она вдруг поднимает глаза и говорит:
– О господи. Ты должен быть на просмотре.
Я вопросительно приподнимаю брови:
– Откуда ты это вообще…
– Я читала, – простой ответ, и она смотрит мне в глаза, когда двигается, чтобы сесть. – Тебе нужно идти…
Но я притягиваю ее назад.
– Я остаюсь с тобой.
Она продолжает смотреть мне в глаза, не отрываясь, когда кладет голову на подушку. А потом она поднимает руку и нежно проводит по моим волосам. На секунду мне кажется, что она собирается меня поцеловать. Но она этого не делает. Вместо этого ее нижняя губа начинает дрожать, и новые слезы собираются в уголках ее глаз.
– Скорпиус, прости, – отчаянно шепчет она. – Я не должна была отказывать… Я…
– Ш-ш… - я прикладываю палец к ее губам и держу его там, пока она не замолкает. – Все нормально.
Но она горестно качает головой.
– Я не хочу тебя потерять.
– Я здесь, хорошо? – мягко говорю я, и так совершенно естественно это чувствовать: обнять ее и притянуть к себе поближе.
– Не уходи, – едва слышно, когда она зарывается лицом мне в шею.
Сама мысль, что я могу уйти от нее, абсурдна. Не могу поверить, что был вдали от нее так долго. Почему я вообще ее отпускал?
Мы лежим так еще некоторое время, и, наконец, она успокаивается до такой степени, что я почти думаю, что она заснула. Ее дыхание выравнивается, она перестает плакать. Я продолжаю нежно перебирать ее волосы, думая, что она действительно уснула, но она внезапно почти неслышно бормочет.
– Почему это случилось?
Что я должен был сказать? У меня нет для нее ответа. Я не могу в это поверить, не то, что найти в этом смысл.
– Что случилось? – мягко спрашиваю я, осознавая, что я даже представления не имею, как это произошло, не говоря уж о том, что я не могу сказать ей, почему это случилось.
Она не поднимается и не смотрит на меня или что-то вроде, просто продолжает говорить дрожащим, едва понятным голосом.
– Кто-то его убил. Я не знаю, почему…
– Где твоя мама?
– Я не знаю, – она делает долго сдерживаемый выдох, и я чувствую это на своей шее. – Наверное, понесла Лэндона к бабушке с дедушкой.
– Хьюго?
– Я не знаю.
Я притягиваю ее ближе, и она сворачивается клубочком рядом со мной. Мы ничего больше не говорим, и эта тишина каким-то образом успокаивает. Роуз в конце концов засыпает, и я просто лежу рядом с ней, давая ей отдохнуть. Она красива, когда спит – она всегда прекрасна, но, когда она спит, ее ресницы совершенно потрясающе дрожат, а грудь ровно и спокойно поднимается и опускается.
Я не могу представить, как она себя чувствует.
Как такое могло случиться? Такие вещи не должны происходить. Нельзя хоронить родителей, пока вы еще дети. А Роуз не самый уравновешенный человек, которого я знаю, поэтому, уверен, для нее это будет еще хуже. Я не игнорирую вину, которую ощущаю, потому что я отлично понимаю, что не делал ее жизнь легче в последнее время. На самом деле я был полным придурком и, наверное, причинил ей большую боль, чем хотел.
Но я не мог остановиться: я был так зол. И я просто чувствовал себя преданным – преданным из-за того, что я практически бросил к ее ногам все, а она буквально наплевала на это. Но я знаю, что и сам напортачил. Я не должен был так ее об этом спрашивать, и я должен был прикладывать больше усилий раньше. У нас с Роуз уже давно все было не очень хорошо, но я не обращал на это столько внимания, сколько должен был. Я позволил другим вещам стать важнее ее, а я никогда не должен был этого делать. Она – самая важная часть моей жизни и была таковой уже очень давно. Я не должен был позволять всему этому дерьму и другим людям встать между нами.
Я бы хотел вернуть все это и сделать так, будто ничего не произошло. Один простой факт, что Роуз не была уверена, что я приду, заставляет меня чувствовать себя полнейшим мудаком. Но что еще она могла подумать? Она написала мне ровно три письма после той ужасной ночи с предложением и разрывом, и я проигнорировал их все. Я читал их и выбрасывал. И я видел по ее письмам, что она была несчастна и подавлена. И это было по моей вине. Но мне было плевать, то есть мне не было плевать, но я ничего не делал, потому что мне тоже было плохо, и я хотел, чтобы она чувствовала то же, что я.
Но это было глупо.
И все это сейчас кажется таким бессмысленным. Глупая маленькая ссора ничего не значит, когда речь заходит о по-настоящему важных в жизни вещах, верно? Ее отец умер. Все остальное неважно. Я больше ее не оставлю. Я буду заботиться о ней и прослежу, чтобы она была в порядке, и я никогда не позволю чему-нибудь случиться с ней. Я не могу ее потерять. Я почти потерял ее, и я не позволю этому произойти снова.

Она спит уже долго, а я просто лежу рядом с ней и смотрю на нее. Наконец в комнате начинает темнеть, когда садится солнце, но я остаюсь с ней и не делаю попыток ее разбудить или что-то вроде. Ей нужно отдохнуть. Но это утомительно, знаете? Я имею в виду, смотреть, как другой человек спит. Через несколько часов я позволяю своим глазам закрыться, но спустя, как мне показалось, несколько секунд они открываются снова, потому что звук открывающейся двери будит меня.
Мы больше не одни в комнате. Ее мать стоит на пороге, и свет из коридора тускло освещает спальню. Миссис Уизли выглядит вымотанной и изможденной, когда ловит мой взгляд. На секунду я беспокоюсь. Те несколько раз, когда меня ловили в комнате Роуз без разрешения, заканчивались не слишком хорошо, хотя в последний раз это было пару лет назад. Теперь мы взрослые и совершеннолетние, но, уверен, для родителей мы все еще дети. Может ее мать разозлится, что я лежу в постели ее дочери, не говоря уже о том, что я пришел в ее дом без предупреждения и приглашения. И, конечно, потому что, уверен, она отлично знает, что мы с Роуз не очень хорошо ладили в последнее время.
Но она ни о чем из этого не упоминает, просто смотрит мне в глаза еще несколько секунд, а потом спрашивает:
– Она спит?
Я киваю, следя за тем, чтобы не потревожить Роуз.
Ее мать тоже кивает:
– Хорошо, – медленно говорит она. – Ей нужно отдохнуть.
Она смотрит несколько секунд на Роуз, а потом тихо выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Я слышу ее шаги, ведущие к лестнице. С секунду я просто остаюсь на месте и смотрю на Роуз, которая мирно спит. Она ни разу не шевельнулась с тех пор, как заснула. Так осторожно, как только можно, я убираю ее руку со своей талии и опускаю ее, чтобы встать.
Когда я спускаюсь вниз, я нахожу ее мать на кухне. Она одна, и я не уверен на сто процентов, что я делаю и почему вообще вышел из спальни – не то что бы я мог что-то конкретное сказать ее матери – что-нибудь, что могло бы ей помочь – но я все равно встаю на пороге и смотрю, как она роется в шкафчике и, наконец, находит кофе.
– Нужна помощь? – спрашиваю я, чувствуя себя немного неуютно и не в своей тарелке.
Она оглядывается на меня, очевидно, только сейчас заметив мое присутствие. Но качает головой и начинает готовить кофе магловским способом. Она многое делает по-магловски, как я заметил. Это странно, хотя, наверное, это потому, что она маглорожденная. Но все равно странно, что министр магии выбирает для стольких занятий не магические способы.
– Как Роуз? – спрашивает она, продолжая возиться с кофеваркой. Понятия не имею, что она делает.
– Она в порядке, – тихо говорю я, переступая с ноги на ногу. – Она не знает, что произошло.
– Ей никто еще не сказал, – быстро говорит она, так, словно сообщает, что за окном дождь или что-то вроде. Я ничего не отвечаю, просто жду, что она прояснит хоть немного, и она это делает. – Проклятье предназначалось Алу.
Мне нечего на это сказать. Я стою там, где стоял, шокированный донельзя. Это переводит все на совершенно новый уровень, и у меня ощущение, что Роуз нехорошо на это отреагирует, когда узнает. Миссис Уизли заканчивает с кофе и достает себе кружку.
– Хочешь? – спрашивает она, не глядя на меня.
– Пожалуйста, – бормочу я, и она наполняет нам по чашке кофе. Протягивает мне одну, а потом садится за кухонный стол. Стоя я чувствую себя неловко, поэтому присоединяюсь к ней.
– Мне очень жаль, – тихо говорю я. – Даже не могу представить, как Вы себя чувствуете… – это глупо, да. Но я не знаю, что еще сказать. Я никогда не знал, что говорить в таких ситуациях.
Она просто кивает. Определенно, она не ждет от меня каких-то речей.
– Спасибо, – она медленно отпивает кофе. – И спасибо, что пришел. Я собиралась тебя вызвать, но меня отвлекли.
– Я пришел, как только услышал, – говорю я, делая глоток из своей кружки. Я не очень люблю кофе, поэтому я к нему не привык. – Я о ней позабочусь, – добавляю я, опуская глаза и глядя на стол.
– Знаю.
– Я не знал, захочет ли она, чтобы я пришел, – признаюсь я, чувствуя новую волну вины.
– Ты ей нужен, – миссис Уизли кажется где-то очень далеко, как будто она говорит не со мной.
– Я не хотел причинять ей боль… – я знаю, что она в курсе всей истории, и уверен: она видела, как я расстроил ее дочь.
– Мы всегда причиняем боль тем, кого любим, – я поднимаю на нее взгляд и вижу, что теперь она смотрит перед собой. Она выглядит очень усталой, но ее глаза не красные, а на щеках нет следов слез. Я ожидал, что она будет выглядеть, как Роуз, но нет. И она не плачет сейчас. Возможно, она в шоке. Но внезапно она поднимает глаза и смотрит на меня.
– Роуз сильная, – ровно говорит она. – Но иногда она думает, что она сильнее, чем есть.
Меня поражает, насколько справедливо это замечание. Я никогда не слышал более точного описания Роуз раньше, но, думаю, я не должен удивляться: в конце концов, она ее мать. Интересно, сможет ли моя мать сказать обо мне что-то настолько же невероятно верное. Несколько сомневаюсь. Но миссис Уизли права – у Роуз есть привычка притворяться, что многие вещи для нее не так трудны, как они могут быть на самом деле. Она делает перед всеми вид, что совершенно непобедима, но на самом деле под этой маской она очень ранима.
– Ну, я позабочусь о ней, – снова говорю я, и кажется, что это единственная помощь, которую я могу оказать. Но это правда. Я сделаю для нее все.
– Вы в порядке? – наконец спрашиваю я. – Где Лэндон?
– У моей золовки, – она обхватывает ладонями кружку и подносит ее к своим губам. – Хьюго с моей матерью, – отвечает она на мой следующий вопрос до того, как я его задаю.
– Вам нужно, чтобы я что-нибудь сделал? – спрашиваю я, стараясь предложить хоть какую-то помощь и быть хоть чуточку полезным.
Но она лишь качает головой и слабо мне улыбается:
– Нет, но спасибо за предложение.
Эта улыбка настолько грустная, что, кажется, она сейчас вызовет слезы. Я вижу, что она изо всех сил старается притворяться, что все нормально.
– Вы выглядите усталой, – говорю я и снова смотрю на стол.
– Я в порядке, – она делает еще глоток кофе, на этот раз побольше. – Мне нельзя уставать, столько нужно сделать.
– Я могу помочь…
Я снова предлагаю помощь, но она снова улыбается мне натянутой улыбкой и качает головой:
– Я справлюсь. Ты просто позаботься о Роуз, хорошо?
Я хмурюсь, но все же киваю:
– Хорошо.
– Она очень тебя любит, – говорит она ни с того ни с сего. – Ты для нее все.
Если бы я был Уизли, я бы сейчас покраснел. Но я не Уизли, и мои щеки не загораются с легкостью. Так что я просто киваю и продолжаю пялиться на крышку стола.
– Она не восприняла это легко, – продолжает она. – Я очень о ней волнуюсь… – ее голос на секунду затихает, и она задумчиво отпивает из кружки. – Но ей всегда было лучше рядом с тобой… Ты действительно ей так помог. Даже больше, чем ты сам думаешь.
– Я ее люблю…
Миссис Уизли просто кивает:
– Я знаю. И спасибо тебе за это, – добавляет она секунду спустя. – Это значит больше, чем я могу выразить словами.
Это странно. Мы никогда вот так по душам не беседовали, и, честно, я раньше не был даже уверен, что вообще нравлюсь ее родителям. Конечно, ее мать всегда была со мной вежлива, но я знаю, что, когда она смотрит на меня, она видит моего отца. Я знаю, что так же было и с ее отцом. Они прилагали усилия, но я знаю, им трудно было меня принять. Не то что бы мои родители прыгали от радости при виде Роуз, но они никогда не устраивали таких проблем, каких мой дед, например, хотел бы. Но все равно, это приятно.
– Если вам что-то понадобится, – снова говорю я в основном потому, что не знаю, что сказать, – просто дайте мне знать…
Она снова улыбается, хотя в ее глазах не отражаются никакие эмоции.
– Конечно.
– Я пойду, посмотрю, как там Роуз, – это звучит менее вызывающе, чем, например, сказать, что я иду наверх, в спальню Роуз. Пусть мы и старше и даже в этой ситуации, мне все равно неудобно говорить ее матери, что я иду наверх, в спальню.
Но она даже близко об этом не думает. Она просто кивает и качает головой, когда я собираюсь отнести кружку к раковине.
– Я этим займусь, – но потом она встает в ту же секунду, что и я, и я смотрю на нее и задаюсь вопросом: что она собирается сделать.
И тогда она меня обнимает.
Это… мило. Моя собственная мать не из тех, кто любит обниматься. Не то что бы меня игнорировали, или третировали, или оскорбляли, нет, ничего такого, но в нашем доме не принято демонстрировать свои чувства. Не слишком сильно, во всяком случае. Объятья зарезервированы для таких случаев, как прощание на вокзале перед поездом и все такое. Не для семи вечера в субботу. Конечно, ситуация сейчас совершенно ненормальная, но это все равно мило. Я обнимаю ее в ответ, хотя это довольно странно, но не похоже, что она замечает эту странность.
– Спасибо, – снова говорит она и отстраняется, делая небольшой шаг назад. – Спасибо, что заботишься о ней.
Я неловко киваю и убегаю вверх по лестнице. Роуз крепко спит в своей постели, и я осторожно ложусь рядом с ней, почти отчаянно желая обнять ее. Я делаю это, и она бессознательно поворачивается ко мне. Я так ее люблю.
Я никогда больше не хочу ее отпускать.