Эдвард и Белла впали в легкую дремоту, положив ребенка на кровать между собой. Проснулись они, когда малыш начал хныкать. Белла подхватила его и дернула шнурок своей сорочки. Она вложила сосок в ротик малыша, и он жадно ухватился за него. Эдвард мог только смотреть в благоговении на прекрасное зрелище, такой примитивный и интимный момент, что у него не было слов, чтобы описать происходящее. Он не мог даже начать выражать чувства, нахлынувшие на него. Ему хотелось то плакать, то смеяться, то целовать Беллу, то падать к ее ногам в поклонении. Герцог был так неправ, когда пытался настоять на кормилице, так неправильно пытался лишить жену этой сладостной связи.

Белла взглянула на него и ласково улыбнулась. Она жестом показала любимому приблизиться, поэтому он приподнялся и скользнул рукой ей за плечи. Эдвард протянул руку, чтобы прикоснуться к ребенку, а потом быстро посмотрел на жену, то ли спрашивая разрешения, то ли ожидая поощрения, он не знал чего именно. Когда она кивнула, мужчина осторожно провел пальцем по щеке сына, удивляясь мягкости его кожи.

Малыш замахал пухлыми ручонками, и это напомнило Эдварду, что его как можно скорее нужно было запеленать, чтобы конечности росли ровными. А еще возник вопрос об извещениях, которые необходимо разослать, и организации крещения... так много всего. Но прямо сейчас он будет наслаждаться этим моментом с женой и сыном.

Эдвард поймал одну из маленьких ручонок ребенка в ладонь и рассмотрел, дивясь, какими крохотными были его пальчики. Когда мужчина коснулся ладошки малыша, рука ребенка сомкнулась вокруг его пальца неожиданно цепкой хваткой.
Белла приложила ребенка к другой груди. Он ухватился, но пил медленно, моргая протяжно и сонно.
– Разве ему не много? – забеспокоился Эдвард. (Прим. пер.: Прямо мысли мои читает.) – Мне говорили, что ребенку стоит иногда пить разбавленное молоко (молозиво\«тонкое» молоко), потому что так малыш сможет насытиться полностью.
Белла тихо рассмеялась.

– У ваших людей странное представление. – Она прижалась к пушистой голове ребенка и поцеловала его в макушку. Любовь в ее глазах была безграничной.
– Белла, будет лучше не слишком привязываться, – сказал он неохотно. – Он может не... – Эдвард замолчал, не желая даже озвучивать свои страхи.
– Он не болен или слаб, – ответила Белла. – Он здоровый ребенок.
– Да, но многие дети не... – Почти половина детей Тюдоров умерли, не достигнув совершеннолетия.
Белла покачала головой.
– У шелки рождаются сильные, здоровые дети, защищенные магией нашего рода. И я не доверю заботу о нем кому-либо другому.
– Белла ...
– Он мой, – заявила она яростно. – Кэт и Элис могут помогать мне, но я не отправлю его подальше, как многие из ваших людей. Куда он, туда и я.
Эдвард сдался. (Прим. пер.: Нашел с кем спорить!) Он мог только надеяться, что королева поймет, но даже если она не сможет, никакая земная сила не будет в состоянии заставить его забрать этого ребенка из рук Беллы.

Малыш наелся, и девушка положила его на свое плечо. Она нежно похлопала его по спине, пока мальчик на удивление громко не отрыгнул.
– Молодец, сынок! – весело пробормотал Эдвард. – Твой дядя, король Генрих, был бы впечатлен.
– Хочешь подержать его? – поинтересовалась Белла.
Эдвард немного запаниковал при этой мысли. Он держал Элизабет, когда та была еще совсем малышкой, но ее спеленали и тщательно завернули в одеяла. Его сын был одет только в распашонку и казался таким хрупким и уязвимым.

Белла приподнялась и осторожно положила ребенка в руки Эдварда. Он посмотрел в маленькое личико и большие темные глаза, которые торжественно смотрели на него, и с трудом поборол изумление, что он и Белла создали это удивительное маленькое создание.
Они решили назвать его Эдвардом, но единственный раз, когда использовалось это имя, было крещение. Сестра малыша, маленькая Элизабет, случайно нашла давно позабытое имя, которым его будут звать всю оставшуюся жизнь. Девочка, по какой-то причине, с трудом произносила имя брата и называла его «Эхуорд», в конечном итоге, пропуская первый слог, чтобы назвать его «Уорд». Вскоре вся семья переняла это, и ребенок стал «Уордом».

Более двухсот человек приняло участие в крещении, которое состоялось в Большом зале. Белла не участвовала; она еще не была «воцерковлена», (церемония, которая отмечала возвращение женщины в общество, ее очищение от родов). Шелки разочаровалась, ибо крестьянки «воцерквлялись», как только чувствовали себя достаточно хорошо, чтобы стоять на ногах, но отец Джейкоб наказал Беллу за «непристойную поспешность» и настоял, чтобы она выждала положенные две недели.

До самого крещения у девушки прошли смотрины: она была одета в ночную рубашку из богатого красного бархата, отороченную соболем, и сидела, прислонившись к груде подушек, ее темные волосы свободно рассыпались по плечам. Уорд был уложен в колыбель, устроенную из бархатных подушек, под атласным одеялом с парчовой отделкой (этому послужил маленький аргумент, потому как Белла ощутила, что парча была слишком грубой для кожи ребенка, но в отношении некоторых вещей Эдвард оказался непоколебим; мальчик был правнуком короля). Таким образом, двери опочивальни стали открыты, дабы принять поток посетителей и подарки, которые доставили, чтобы отметить это радостное событие. Каждый дворянин в герцогстве Эдварда пришел отдать дань и торжественно заявить о своей лояльности к новому наследнику.

Принцесса Элизабет послала для использования свое платьице для крещения. Эдвард и Белла подумали, что это было очень трогательно, хотя королева Мэри немного надулась, что они не просили об использовании ее наряда. Подарок на крещение от самой королевы оказался грандиозным жестом. Она пожаловала Уорду графство Портленд, которое стало вакантным, когда старый граф умер, не оставив наследника, а его титул и земли отошли короне. В записке, что она отправила вместе с охранной грамотой, недвусмысленно упоминалось, что девушка хотела бы видеть себя и Филиппа крестными родителями. Так оно и случится, когда полномочия будут переданы им непосредственно во время обряда крещения.

Письмо Мэри также содержало известие, что ее свадьба состоится в конце июля, и она ожидает возвращения Эдварда и Беллы ко двору до этого момента. Тон письма казался намного веселее, чем письма Элизабет, отправленного вместе с платьицем для крещения, первого письма, которое ей было разрешено написать кузенам с момента освобождения из Тауэра.
Она была доставлена в королевский охотничий домик в Вудстоке, по большей части заброшенный еще со времен Генриха VIII. Он стал настолько непригоден, что Элизабет временно не могла пользоваться особняком. Ей пришлось жить в сторожке, которая, по ее словам, заставила с нежностью вспомнить о жилище в колокольне Тауэра. Девушка писала с юмором и легкомыслием, но Эдвард смог прочесть между строк, что она несчастна. Эдизабет закончила стихотворением о стойкости перед лицом невзгод, на которые Белла покачала головой.

– Она и Роберт всегда цитируют непонятные стихи.
Эдвард, который дул в животик сына, издавая смешные звуки (Прим. пер.: Ну, знаете, когда прижимаешься губами к животику и дуешь, а воздух щекочет кожу и выходит с такими забавными звуками, которые приводят малышей в дикий восторг), пока малыш пинался и ворковал, посмотрел на нее с любопытством.
– Что ты имеешь в виду?
– Когда я видела его в Тауэре, он попросил меня передать Элизабет стихи, но они оказались слишком неясными даже для нее.
– Ты помнишь их?

Белла надолго задумалась.
– Я всего лишь олень,
Что в лес твой забрел.
Раннего лета гранаты,
испробовал я, если б мог.
Эдвард рассмеялся.
– Это было не стихотворение, Белла, а код. «Что в лес твой забрел…» Вудсток. Должно быть, он подслушал, куда ее переведут, и пытался успокоить, что Элизабет не причинят вреда. Имей в виду, я бы не догадался, если бы уже не знал, что там, куда ее перевели.
– А гранаты?
– Гранаты являются символом Испании. Он говорил, что Филипп прибудет в начале лета. Откуда он узнал это в Тауэре – выше моего понимания, потому что мы ожидали Филиппа в мае и только потом узнали, что он задержится.

– И проверил их?
Эдвард улыбнулся.
– Может быть, он говорил, что ему хотелось бы присутствовать на свадьбе, или это могло бы быть кокетством, или упоминанием Персефоны, пойманной в ловушку Преисподней при помощи зерен граната, которые она съела. Я не знаю.
Белла покачала головой.
– Бьюсь об заклад, Элизабет поняла около двадцати различных оттенков смысла. Роберт был хитер, обманув меня для передачи сообщения таким путем. Я рада, что никогда не упоминала его перед королевой. Ей захотелось бы снести мне голову.
– Королева слишком волнуется из-за приезда Филиппа, чтобы беспокоиться о свое сестре, – заявил Эдвард.

Белла вздохнула.
– Я бы хотела, чтобы нам не нужно было возвращаться. Мы были так счастливы здесь, и даже не можем вернуться в наш дом на Хэмпстед-Хит.
Министры убедили королеву, что было бы разумно сыграть свадьбу за пределами Лондона. Событие оказалось настолько непопулярно, что люди, которые всего лишь выглядели так, словно могли быть испанского происхождения, подверглись нападению на улице. Королева должна была вступить в брак в Винчестерском Соборе, и двор обязан был находиться во дворце Вулвси.
– Я провел поиск подходящего дома, чтобы арендовать его для нас, – произнес Эдвард.
Белла поцеловала его в щеку.
– Милый, мы не проведем там так много времени.

– Если мы хотим взять нашего сына с нами, то должны находиться как можно дальше от двора. Он может заболеть от миазмов, которые задерживаются в покоях. – Белла видела, что Эдвард собирается быть чересчур заботливым родителем, и его волосы скоро поседеют, если он не будет осторожен. Мужчина пошел на компромисс, позволив жене оставить ребенка с ними, так что она должна была быть гибкой и разрешить ему принять те меры предосторожности, которые он считал необходимыми.
– Я хотел спросить тебя кое о чем, – сказал он. – Я не знаю, как ты будешь себя чувствовать из-за этого.
– Что такое?
– Я знаю, что ты беспокоишься о возможной помолвке Элис и барона Тайлера, поэтому подумываю подать прошение королеве о разрешении обручить ее с Уордом.
– Элис и Уорда? Но она почти на двадцать лет старше, чем он!

– Мы не будем доводить до брака, – изрек Эдвард. – Но так сможем дать Элис нашу защиту. Уорд сможет попросить об аннулировании, когда станет совершеннолетним. Это будет означать, что Элис, скорее всего, никогда не выйдет замуж, потому что будет столь же стара, как королева сейчас, когда их помолвка окажется расторгнута, если, конечно, девушка не найдет подходящего партнера и не захочет, чтобы ее отпустили. Я хотел узнать твое мнение, прежде чем обращаться к королеве.
– О, Эдвард, я думаю, что это замечательная идея!
– Обсуди это с Элис и узнай, что она думает. Я подам прошение королеве после свадьбы, когда она будет в хорошем расположении духа.

– Я надеюсь, что она счастлива, – произнесла Белла. – Меня беспокоит, что произойдет, когда прибудет Филипп. Как он отреагирует на то, что невеста достаточно стара, чтобы быть его матерью, которую он всегда воспринимал как тетю?
– Он хочет угодить отцу. Так что будет относиться к ней любезно, я уверен.
– Мэри хочет, чтобы он полюбил ее так же, как она уже любит его.
Лицо Эдварда стало жестче.
– Я боюсь за Англию, если она будет разочарована.

________________________________________
В тот вечер Эдвард сел ужинать в несколько более веселом настроении, чем он демонстрировал в последнее время. Это был последний вечер, когда ему придется обедать отдельно от Беллы. Она будет воцерковлена утром, прежде чем они уедут в Винчестер. Его управляющий нашел для них подходящий дом, хотя это стоило целого состояния. Уинчестер, город в графстве Гэмпшир, был до отказа заполнен дворянами, а также простыми людьми, желающими воочию увидеть небольшой парад в собор, и купцами, приехавшими сюда с целью продать толпе как можно больше своего товара. Палаточный городок был возведен на окраине, но Эдвард отказался даже рассматривать его, несмотря на роскошь некоторых палаток. Его сын должен был находиться за безопасными стенами, вдали от опасных паров ночного воздуха.

Эммет подошел к столу и уселся в кресло, перед этим указав обслуге на вино. Он поднял палец, чтобы приказать подателю кувшина пождать, залпом осушил первый кубок и протянул его для повторного наполнения. Эдвард внутренне поморщился. Так это будет одна из тех ночей?
– Розали спросила, может ли она использовать покои леди для ее собственной родильной комнаты, – изрек Эммет.
Эдвард пожал плечами.
– Я не вижу причин для отказа. Белла не будет возражать, я уверен. Она никогда не использует эти покои для себя. Значит, ты и Розали намерены оставаться здесь, пока она не родит?
– Да, – ответил Эммет. – Она настоящая болячка, так что роды будут удерживать ее от свадьбы королевы.
– Ты спросил ее о том... что обнаружил? – бросил Эдвард, помня, что у слуг есть уши.
– Спросил, – ответил Эммет и щелкнул пальцами по новой. – Она утверждает, что было нечто, что она подумывала сделать до... ну, прежде чем я исправил ситуацию. Она говорит, что бросила траву в огонь.

– Ты ей веришь?
– Я не верю ничему, что говорит женщина, – сказал Эммет наотрез. – Но я не могу доказать обратного. Она еще беременна.
– Ты уверен?
Эммет кивнул.
– Я вижу ее обнаженной почти каждый вечер. – И потом, как бы скорее самому себе, он произнес: – В этом отношении, по крайней мере, мы ладим.
У Эдварда все еще было достаточно чопорности и старомодности, чтобы немного краснеть от таких заявлений. Ему в голову пришла мысль:
– Мог ли это использовать кто-то другой?
Эммет пожал плечами.

– Одна из служанок, возможно? Я не слышал сплетен ни от одной из тех, которые беременны, но полагаю, что это возможно. – В конце концов, слуги старались сохранить такую новость от ушей своих работодателей. «Аморальная» прислуга с большим животом могла обнаружить себя выброшенной на улицу.
После ужина Эдвард помог Эммету вернуться в его апартаменты, потому что тот не мог сделать этого по собственной воле.
– Это должно прекратиться, брат, – сказал он.
Эммет, спотыкаясь, добрался до своего кабинета за очередной бутылкой и упал в кресло у камина.

– У меня больше ничего нет, – ответил он. – Ты... у тебя есть Белла, хорошая женщина, которая тебя любит. Я же никто, ничто не держит меня, и мне нечего с нетерпением ожидать в будущем. – Он слегка улыбнулся. – Уходи. Не беспокойся за меня. Я не заслуживаю этого, и не хочу этого.
– Я хочу, чтобы ты кое-то знал, Эммет. Я прощаю тебя.
Бутылка упала из рук Эммета и вдребезги разбилась у камина, но он не пошевелился. Он смотрел на Эдварда, застыв.
– Я прощаю, потому что теперь понимаю, каково это должно было быть для тебя, – сказал Эдвард. – Если бы Белла была женой моего брата... Я не знаю, откуда бы взял силы сопротивляться ей. – Он повернулся и вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
Эдвард мог бы подняться и посмотреть, не спит ли еще Элизабет, но задержался на ужин дольше обычного и наблюдал за занятым менестрелем вместо того, чтобы вернуться в свою холодную, пустую постель. Он предполагал, что это было лишь малой частью того, что чувствовал Эммет, и, возможно, именно это, наконец-то, окончательно подтолкнуло его к тому, что он должен простить своего брата.

– Милорд, можно вас на пару слов? – Отец Джейкоб вышел из тени, и Эдварда чуть было не хватил апоплексический удар. Казалось, что белое лицо священника плывет в темноте, а его черные одежды смешались с тенями.
– Простите меня, – пробормотал он, – я не хотел напугать вас.
– Все в порядке, – пробормотал Эдвард, пытаясь успокоить колотящееся сердце. – Что вам нужно, отче?
– Я должен поговорить с вами о леди Каллен. Не соизволите пройти в часовню, где можно обеспечить некоторую конфиденциальность? – Он оглянулся через плечо на слуг, которые следовали за Эдвардом на почтительном расстоянии. Герцог предпочел бы вырвать зуб, но знал, что может потерпеть отца Джейкоба так долго, сколько необходимо. Если он по-прежнему переписывался с Гардинером, то его пренебрежение участием в массах и отсутствие интереса к духовным вопросам может достичь ушей королевы. Эдвард заставил себя улыбнуться и последовал за священником.

Жертвенник был отведен под алтарь, и поэтому освещался свечами. Младший священник часовни стоял на коленях на каменном полу перед ним, держа бдение. Он встал, перекрестился и вышел из комнаты, как только увидел у входа отца Джейкоба и Эдварда. В маленьком алькове возле могилы родителей Эдварда стояла скамья, и отец Джейкоб жестом предложил ему присесть на нее.

Герцог вгляделся в резные изображения его матери и отца, мраморные статуи, расположенные вверху саркофага, оба со сложенными в молитве руками. Он считал, что образ отца мало походил на самого мужчину, хотя резчик проделал замечательную работу со сходством его матери; по крайней мере, как в лучших воспоминаниях Эдварда. С годами она становилась все более призрачной фигурой в его сознании. Он не знал ее хорошо, когда она была жива, и теперь о ней не было никаких воспоминаний, кроме встреч вечерами, когда его звали, чтобы он повторил по памяти свои уроки с потеющими от переживаний ладонями.
– Я хотел бы немного поговорить с вами, – произнес отец Джейкоб. – Теперь, когда в это втянут восприимчивый ребенок, то мне необходимо высказать свое мнение по этому вопросу. Я не считаю леди Каллен подходящей матерью для вашего сына.

– Что? – выпалил Эдвард. – Это нелепо. Зачем вы говорите такие вещи?
– Она женщина с низкими моральными качествами, милорд; и мне больно это говорить.
– Это неправда, – отрезал Эдвард. – Белла добрая, любящая и умная, это именно те качества, которые я хотел бы, чтобы имел мой сын.
– Первое качество, которое вы должны желать для сына, чтобы он стал христианином, – ответил священник. – Вся доброта в мире не спасет языческие души в Судный День. Ваша первая обязанность, как отца, вытекает из слежения за моральным воспитанием вашего сына. Доброта превратит его в ленивое, несдержанное существо, озабоченное только плотскими удовольствиями. Ваш собственный отец…
– Был не таким как я, – закончил Эдвард. – Влияние Беллы сделало меня большим христианином, чем я был раньше. Лучше для окружающих, лучше для людей, которые зависят от меня, более милосердными…

Отец Джейкоб покачал головой.
– Вы запутались. Например, зерно, которое вы приобрели…
– Идея Беллы, – заявил Эдвард.
– Я почти не сомневался, – презрительно выпалил отец Джейкоб. – Она искушает вас пренебречь общественным порядком, данным Богом. Если крестьянин голодает, на то воля Господа, который наставляет его через страдания. Приобретение продуктов питания для них просто позволит им избежать их наказания и будет поощрять к лени. Зачем работать, если их все равно будут кормить? Вы приведете их к духовной гибели. Деньги, которые вы тратили на зерно, были бы более эффективно использованы церковью.

– О да, еще один золотой подсвечник для алтаря, безусловно, поможет облегчить страдания бедных, – сплюнул Эдвард, а потом почувствовал холодок в желудке. Он не должен был этого говорить. Боже милостивый, он не должен был этого говорить. Он тысячу раз называл себя дураком за то, что потерял самообладание.
Но отец Джейкоб не стал яростно осуждать его. Его взгляд подобрел, а голос стал мягким и уговаривающим.
– Разве вы не видите? Она привела вас к этому замешательству. Наши церкви – это дом Божий, и мы должны быть достойными Его. (Прим. пер.: Ну да, конечно! А ничего, что Иисус был сыном плотника и жил в бедности в глухом городке?!) Красота внутри может побудить грешника войти внутрь и услышать послание, поэтому золотой подсвечник может и не заполнит живот бедняка, но поможет в конечном итоге спасти его душу. Спасение души гораздо важнее, чем облегчение временных страданий. Проклятые будут испытывать более страшные муки в мире, который грядет, уверяю вас.

– Это все? – процедил Эдвард.
– Нет, но этого уже должно быть достаточно, чтобы вы знали, что должны отправить своего ребенка подальше от ее влияния. Я также знаю о некоторых... бесстыдствах. И знаю, что вам известно о каких.
Джейкоб знал о полуночных купаниях Беллы. Это была единственная возможная вещь, на которую можно было намекать.
– Я не знаю, что вы подразумеваете…
– Милорд, я видел…
– Если вы видите вещи, отец Джейкоб, то возможно, что это вам необходимо духовное очищение. – Эдвард встал. – Мы не будем говорить об этом снова.
– Но, ваша свет…
– Мы не будем говорить об этом снова, – прорычал Эдвард.
Отец Джейкоб схватил его за руку, и отчаяние ясно читалось в смелости возложить руки на Эдварда.

– Милорд, есть обвинения в некоторых... неестественных действиях. Она не чувствовала боли во время родов. Только ведьма…
– Как вы смеете? – возмутился Эдвард голосом, полным гнева и льда. – Вы забыли, с кем говорите? Если скажите эти слова по отношению к моей жене еще раз, то пожалеете о своей клевете. Я был с Беллой, когда она родила и страдала, как любая обычная женщина, но у нее было больше терпения, чем у других.
– То, что вы были там, говорит о ее неестественном влиянии на вас. Она заставляет вас вести себя странным образом, милорд. Я не хочу злить, но кто-то должен был сказать вам это, кто-то должен заставить вас увидеть, что с вами случилось, пока не стало слишком поздно.

– Считайте, что вы полностью освобождены от своих обязанностей, – холодно произнес Эдвард. – Вы останетесь здесь, когда моя семья вернется в Лондон. Я не буду отсылать вас из-за обещания, данного моей первой жене, но не гневите меня снова, отец Джейкоб, потому что я не буду так щедр в будущем.
Когда герцог ушел, отец Джейкоб упал на колени перед алтарем.
– Где я ошибся? – воскликнул он. – Что же мне теперь делать?
Это было незадолго до того, как ответ снизошел на него.

________________________________________
Королева поцеловала и обняла Беллу, когда увидела ее.
– Я так скучала по тебе! Как ваш ребенок?
– Крепкий и бодрый, ваше величество, – ответила Белла.
– Слава Богу.
– Да, и пусть Бог пошлет вам того же, – произнесла Белла. Это было то, чего Мэри хотела больше всего на свете: не только сохранить католичество на престоле, но и иметь семью. Любимый муж, любимый ребенок, именно так, как она помнила свое детство до того, как «ведьма» Анна Болейн все уничтожила.

Филипп должен был прибыть на следующий вечер, и Мэри трижды передумала в выборе своего наряда. Практически вся ее коллекция пестрела ее любимым цветом, фиолетовым, хотя Белла пыталась мягко направить девушку в сторону красного или розового, которое более подходило к цвету ее лица. Герцогиня стояла рядом с Мэри на платформе, которая была построена за пределами дворца Вулвси. Она держала королеву за руку, и та была ледяной, дрожа в ее собственной.
– Сделайте глубокий вдох, Ваше Величество, – прошептала Белла. Последнее, что им было нужно, так это чтобы королева упала в обморок.

Они услышали лошадей прежде, чем увидели их. Бόльшая часть свиты Филиппа шла отдельно. Отец предупредил его быть сдержанным, насколько это возможно, так что с ним прибыли только девять тысяч дворян, служащих и солдат, и тысяча лошадей, на ста двадцати пятя кораблях. Было не удивительно, когда англичанам казалось, что на них нападают, хотя солдаты в соответствии с брачным соглашением не могли сойти на берег.
Там уже состоялось несколько конфликтов. Испанцы могли быть таким же надменными и ксенофобами, как англичане, и многих возмущала их «ссылка» на этот маленький, холодный остров, который они воспринимали как захолустье мира. Культурные столкновения были неизбежны. Граф Дерби чуть не спровоцировал международный скандал, когда попытался поцеловать герцогиню Альба в знак приветствия.
Мэри издала легкий стон.

– О, Белла, он здесь! Он здесь!
Филипп ехал впереди длинного парада верхом на белом коне, как сказочный принц. (Конь шел спокойно, ибо двигался с трудом, а броня была декоративной, потому что лошадь уже казалась старой для турниров.) Глаза Мэри сверкали, и она дрожала с головы до ног. Королева была убеждена, что происходящее станет началом ее собственной сказки. У нее будет любящая семья, Англия вернется к истинной вере, а королевство окажется столь же счастливым и процветающим, как это было в золотых воспоминаниях ее детства.
Филипп спешился и подошел к Королеве. Он был бледным блондином с непропорционально большой головой для его сравнительно небольшой фигуры. Его Габсбургская челюсть выдавалась сильнее, чем указывал на то написанный портрет, но, судя по Мэри, этот мужчина был самым красивым, которого она когда-либо видела.

Филипп неловко поклонился, но Мэри уже была очарована. Если он и оказался чем-то разочарован в ее внешности, то имел достаточно достоинства, чтобы скрыть это. Мужчина заговорил с девушкой по-испански, и она ответила ему на смеси латыни и французского языка. Мэри учила испанский еще в колыбели, получая азы от своей матери, но не говорила на нем уже так много лет, что ей не хватало уверенности попробовать. Белла знала множество человеческих языков и понимала этот прекрасно, но не предлагала услуги переводчика. Эдвард сказал, что она никак не сможет объяснить, откуда узнала его.

Филипп и Мэри отправились внутрь и сели под балдахином, довольно мило беседуя. Дворяне задержались, чтобы предоставить им иллюзию личной жизни, и Белла бродила среди них, ища Эдварда. Его не наблюдалось среди советников, которые встречались с Филиппом на острове Уайт в течение нескольких дней после того, как он высадился, прежде чем отправиться в Уинчестер на встречу со своей невестой. Мэри хотела, чтобы ее кузен остался с ней. У нее было много вопросов о браке и о том, чего мужчина хотел от жены, и Эдвард отвечал на ее вопросы настолько честно, насколько мог. Это из-за Беллы она пришла к тому, что называла «физической стороной брака», тому, что все еще заставляло ее нервничать.

Белла заметила голову с красно-коричневыми волосами в углу комнаты и счастливо вздохнула. Эдвард. Он слегка повернулся и прислонился к каменной колонне, и на мгновение девушка осталась там, где находилась, просто любуясь видом. Она была не единственной женщиной в комнате, которая заметила красоту герцога. Белла улыбнулась, когда одна дама подошла к ее мужу вплотную и утомила флиртом, чтобы быть решительно отвергнутой. Ее. Только ее, так же, как она принадлежала только ему.

Белла пробиралась к любимому сквозь толпу, и когда он заметил ее, то на лице появилась улыбка, которая стала больше, когда жена подошла ближе. Они поцеловались… нежно, мягко, задержавшись лишь на мгновение дольше, чем в обычный приветственный поцелуй.
– Как они справляются? – спросил Эдварду у шелки, кивнув головой в сторону Филиппа и Мэри. Он знал, что слух Беллы был острее, чем у человека, и она, наверное, слышала весь разговор между принцем и королевой.
– Как и следовало ожидать, полагаю, – ответила девушка. – Когда я уходила, она пыталась научить его произносить «Спокойной ночи, милорды» на английском.
Словно по сигналу, Филипп поднялся и сказал:
– «Спокой ни ночи».
Это были единственные английские слова, которые он когда-либо произносил.

Историческая справка:
– Молозиво или «тонкое молоко» первым выделяется у кормящей матери. В нем полно антител, которые строят иммунную систему ребенка. Общепринятой в то время была точка зрения, что его нужно сцеживать до момента, как пойдет «настоящее молоко».

– Официальной католической точкой зрения всегда выступало то, что «воцерковление» («очистительная молитва») было церемонией благодарения; так полагали в то время, когда роды считались несколько «нечистым» делом, и женщина должна была быть ритуально очищена после них.



Автор: Lissa-Bryan
Перевод: Deruddy
Бета: LanaLuna11

Наш ФОРУМ, где вы можете сделать свои положительные или отрицательные отзывы по поводу новой главы, над которой мы все дружно работали. Спасибо :)