Название: Танцующая на стекле (История венецианской Золушки)
Жанр: Romance/Drama
Рейтинг: PG-13
Пейринг: канон
Саммари: Он наблюдал, как девушка исчезает в сером тумане. Он даже не знал ее имени и не видел ее лица. Все, что от нее осталось, — туфелька. "Золушка" в Венеции восемнадцатого века.

---

Семь восхитительных, идеальных дней. Это было похоже на прекрасный сон. Она вновь повернулась, чтобы взглянуть на меня, ее взгляд молил о прощении, а потом она исчезла в сероватой дымке рассвета. Я не знаю ни ее имени, ни того, как она выглядит под маской.

В руке я сжимаю аккуратненькую туфельку. Хрустальные бисеринки сверкают в свете свечи. От нее у меня осталось только это.



— Я не уверена, что правильно вас поняла. — Просьба богато одетой синьоры, сидящей напротив, озадачила настоятельницу. — Сюда, в Оспедале делла Пьета, мы принимаем лишь нескольких учеников на платные уроки музыки...

— Приора, — перебила синьора, — вы принимаете сирот. — Она указала на одного из двух детей, жавшихся друг к другу в углу комнаты. — Эта девочка — сирота. Она поет и может стать ценным дополнением для вашего хора. Конечно, я сделаю щедрое пожертвование…

— Ребенок не сирота. Вы — его мать…

—Мачеха. Это дитя не мое. Она осталась от моего мужа, который недавно отошел в мир иной. У меня есть две собственные дочери. После одного случая я поняла, что больше не могу с ней справляться.

— Вы не понимаете, синьора Чиньи. — Монахиня стояла на своем. — Мы принимаем брошенных детей, подкидышей. Некоторые из них — сироты. Другие рождены куртизанками или бедными родителями, которые не в состоянии их прокормить. Некоторые из наших подопечных — потомки знатных семей Венеции, но были рождены вне брака. Несмотря на это, мы принимаем их. Но никогда, синьора, у нас не было подобной просьбы!

Синьора разгладила свое платье. Когда она заговорила вновь, голос ее был тих.

— Приора, никто в Венеции не возьмет ее. Если вы не приютите ребенка, то мне придется отправить ее в психиатрическую лечебницу в Падуе. После того, что она сделала с моей бедной Джузеппой, никто не в праве ожидать от меня большего.

Приора в ужасе отпрянула от женщины. Отправить маленького ребенка в психиатрическую лечебницу? Глядя на выражение лица синьоры Чиньи, женщина понимала, что эта угроза не была пустой.

— И в чем же, синьора Чиньи, состоял тот «случай»?

— Отец позволял девочке бегать повсюду без присмотра. У нее легко возбудимое воображение, и она часто придумывает ложь и всякий вздор. Она сказала, что моя милая Лаура ударила ее, а потом вынудила Джузеппу встать на ее защиту. И вот результат.

Она притянула ближе младшую дочь, на щеке которой виднелась ярко-красная рана.

— Моя бедная Джузеппа! Она навсегда останется с этой отметиной. Кто теперь женится на ней?

Приора поджала губы.

Она жестом попросила другую девочку подойти поближе.

— Как твое имя, дитя? — добрым голосом спросила женщина.

— Изабелла. — Девочка была маленькой для своего возраста, с темными кудряшками и розовыми щечками. Ее глаза казались влажными, но подбородок был высоко вздернут. «А у нее есть характер», — подумала Приора.

— И сколько тебе лет?

— Семь.

— Исполнишь для меня песню, Изабелла?

Голос девочки приглушали слезы, но он был чистым и нежным.

«У ребенка есть талант, — размышляла Приора. — Рутина и строго регламентированная дисциплина умерят бушующие в ней страсти и яркую натуру. И психиатрическая лечебница — не место для ребенка».

Она приняла решение.

— Изабелла, здесь, в Пьета, не будет противостояния. Ты понимаешь? — Приора повернулась к синьоре и стальным голосом произнесла: — Это исключительные обстоятельства. Мы возьмем ее в обмен на ваш полный отказ от нее.

— Конечно. — Женщина встала, будто готовясь уйти, но помедлила. — А ее… заклеймят? Как остальных здешних подкидышей?

— Святые небеса! Конечно, нет! — Лицо монахини побледнело. — Мы ставим клеймо только на пятках младенцев, чтобы найти их, если их украдут. Изабелла слишком большая для этого. — Злоба на лице синьоры шокировала монахиню. Если у нее оставались сомнения по поводу принятия ребенка, то сейчас они испарились вместе со всей жалостью к вдове.

Пока их отрывали друг от друга, дети плакали.



Как и у всех пришедших в часовню Пьета, лицо Антонио было устремлено к небесам. И как все остальные, он пришел не просто воспеть Создателя, но и послушать волшебную музыку, вдохновляющую его.

— A solis ortu usque ad occasum...

От нежного и пронзительного чистого голоса у мальчика приподнимались волосы на шее.

Он осмотрелся. В церкви находились местные жители, как и он сам, и туристы — богатые молодые люди со всей Европы, совершающие Гран-тур. La Serenissima, Светлейшая Республика Венеция, уже давно считается выдающейся остановкой в Туре. Город был настолько знаменит своим культурным наследием, к примеру, женским хором в Пьета — насколько печально известным публичными домами. Антонио размышлял про себя с усмешкой, что многие молодые люди, в этот момент слушающие духовную музыку в исполнении хора девственниц, вчерашний вечер провели в объятиях самых известных в Европе куртизанок.

— Excelsus super omnes gentes Dominus...

Антонио еще раз поднял взгляд к балконам, желая увидеть создание, издающее столь чудесный звук. Молодые музыканты Пьеты, figlie di coro, играли за металлической решеткой высоко над зрителями. Если кому-то повезет, то он сможет увидеть маленькую белую ручку или углядеть красное платье, которое девушки носили в качестве униформы

Антонио вздохнул. Figlie вели уеденный образ жизни, загадка лишь делала их славу больше. Только самым лучшим из них позволено выступать на мероприятиях для знатных родов, которые платили небольшое состояние за эту привилегию. Даже в такие моменты за ними присматривали, чтобы поддерживать репутацию института. Антонио задумался: представится ли ему шанс встретиться с молодым сопрано.

— A-men...

Голос затрепетал и резко ускорился, оживленный, как весенняя птичка. Антонио затаил дыхание, его желудок сжался, пока голос парил и устремлялся вниз. Звучал юный голос: бесстрашный в своей невинности и практически головокружительный в своей виртуозности.

Последняя нота, казалось, повисла в воздухе, а потом устремилась вниз, в ошеломленную публику.

В часовне нельзя аплодировать, поэтому восхищенная аудитория выразила свое восхищение в покашливаниях, топоте и шарканье ногами.



Maestra осталась недовольна ее выступлением.

— Мы поем, Изабелла, во славу нашего Господа, а не чтобы привлекать внимание к себе. Помни об этом. Виттория будет исполнять твое соло в следующее воскресенье.

Дон Вивальди, композитор, был лишь совсем немного более приветливым.

— Я написал этот отрывок, чтобы показать подвижность твоего голоса. — Он ходил туда-сюда перед ней, рассеяно хватаясь за редкие рыжие волосы: его парик был давно забыт. — Технически ты спела безупречно. С воодушевлением, но ты поешь думая головой. А где сердце? Где страсть?

— А что я знаю о сердце? — ответила Изабелла. — Когда моя жизнь — одни молитвы и практика? — Она подняла взгляд к небу, скрывающемуся за решеткой окна. — Я пою из клетки.

— У каждого из нас есть своя собственная клетка, Изабелла. — Из-за его тихого голоса девочка в первый раз близко взглянула на мужчину. Он был единственным ее знакомым священником без прихода, тем, кто проводил больше времени в музыкальном классе, чем в церкви.

Выбитый из колеи ее взглядом, Вивальди взял партитуру и решительно заговорил:

— Мы должны искать свободу там, где можем.

Он не мог даже предполагать, как близко к сердцу девочка воспримет его слова.



Я вижу ее в то же мгновение: стройная фигура в интересном старомодном платье и изысканной полумаске идет в одиночестве по Пьяцца Сан-Марко. Вокруг нее полным ходом идет маскарад: акробаты выделывают трюки ради монет; гадалки готовы рассказать вам то, что вы хотите услышать; впервые в Европе странные животные из экзотических земель. Под масками аристократы, крестьяне, женщины легкого поведения и монахини свободно смешиваются в толпе и ведут себя так, как хочется им.

Она стоит одна, наблюдая за ними, ее восхищение видно, несмотря на маску. Туристка, возможно? Но кто разрешит своей дочери бродить без сопровождения матери в незнакомом городе, тем более, в таком безнравственном?

Я решаю, что это не мое дело, и уже собираюсь отвернуться, когда к ней подходит маленькая девочка в лохмотьях. У ребенка горе: по ее грязным щекам текут слезы. Женщина тут же опускается на колени, чтобы успокоить девочку.

Это была бы очень трогательная сцена, но мальчик постарше — его одежда примерно в таком же безобразном состоянии — подкрадывается к женщине сзади.

Я спешу к ним.

Мальчик подбирается к складкам ее платья и забирает кошелек из кармана с такой аккуратностью, что меня восхищает его мастерство. Он уже должен был убежать к этому моменту, но стоит на месте, пораженный, голова выглядывает из-за колонны, а в маленьком кулачке он сжимает украденный кошелек.

Молодая женщина тихо напевает маленькой девочке. Я узнаю мелодию — колыбельная, которую пели мне в детстве. Простая песня, но от ее нежного пения с придыханием в мыслях появляются невинные радости: мягкая и теплая постель, уют материнских объятий.

Ее маленькая аудитория из трех человек — девочки, маленького воришки и меня — заворожена.

Песня заканчивается, и в одно мгновение я оказываюсь рядом с ней.

— Что вы делаете с бедным ребенком? — кричит молодая женщина. Она сердится на меня, и я понимаю почему. Я держу маленького воришку за ворот рубашки, а он жалобно хнычет. Малютка плачет еще сильнее. При более близком рассмотрении замечаю, что эти двое — брат и сестра. Интересно, как много туристов они надули своей игрой.

— Синьорина. — Я отбираю у мальчика кошелек. — Думаю, это принадлежит вам?

— Ох! — Она благодарит меня признательной улыбкой, а потом поворачивается к ребенку.

— Ты, шаловливый мальчишка! Почему ты бродишь где-то посреди ночи? Что скажет твой отец?

— У меня его нет, — отвечает мальчик. Это произносится с таким безразличием, что я не сомневаюсь: он говорит правду.

— А твоя мама? — Я ставлю его на место, но не отпускаю ворот рубашки.

— Она засыпает на столе, выпив вина, и забывает о нас.

— В доме нет еды, — щебечет маленькая девочка. Грязные и одетые в мешковатую одежду, оба ребенка выглядят еще и худыми, и голодными.

Я напоминаю себе, что нужно сделать пожертвование для приюта. Венеции необходимы эти благотворительные институты. По крайней мере, там брошенные дети могут получить достаточно еды и научиться полезным вещам, пока не станут достаточно взрослыми, чтобы зарабатывать самостоятельно.

Я даю мальчику несколько монет. Задумавшись, даю и девочке несколько.

— Купите себе еды. И смотрите, чтобы ваша мама не потратила их на выпивку.

Их глаза расширяются.

— Спасибо, синьор! — Мальчик хватает сестру за руку и убегает.

— Это был очень добрый поступок, синьор. — Она смотрит на меня с таким чувством в ярких глазах, что я бы с радостью отдал всё содержимое своего портмоне следующему подошедшему попрошайке.

У девушки венецианский акцент. Должно быть, она убежала из дома родителей без их ведома. Решаю не любопытствовать. Ведь именно поэтому мы надеваем маски на карнавал: чтобы почувствовать свободу быть кем-то или не быть никем вовсе. В маске она не юная девушка, ослушавшаяся родителей, а я не Антонио Вольтури, потомок одной из старейших аристократических семей в Венеции.

— Это ваш первый карнавал? — Я уже знал ответ на этот вопрос.

Она колеблется, а затем кивает.

Я не могу позволить ей бродить по Венеции одной. Очевидно, что у нее с собой мало денег: ее кошелек почти ничего не весил, когда я отдавал ей его.

Она — маленькая овечка в городе, по которому рыскают волки.

— В таком случае, синьорина, позвольте мне показать вам тут всё.



Каждый ребенок в Пьета жил одной мечтой: чтобы однажды мама забрала его оттуда.

Часто мать оставляла знак в пеленке или одежде брошенного младенца. Обычно он представлял собой половинку какого-то объекта: медальон, картину или лоскут ткани. Вторая половинка оставалась у матери, чтобы в день возвращения за ребенком она смогла доказать свою личность. Эти знаки, оставленные в Пьета, были надеждой, произнесенной неуверенным шепотом, невысказанными обещаниями.

Многие знаки никогда не находили свои половинки.

Изабелла не питала такой иллюзии. Она знала, что у нее нет такого знака… или верила до того, пока ее не позвали в кабинет Приоры.

Изабелла часто бывала в этом помещении. Там мало что изменилось в течение десяти лет с тех пор, как она первый раз оказалась в нем. В кабинете пахло старыми книгами и лавандой. Аккуратные стопки реестров и бумаг, определяющие различные заботы учреждения — от лавок вышивки и шитья в Венеции до загородных ферм, кормящих своих подопечных — стояли на своих привычных местах. Она всегда пересчитывала их, когда ей делали замечания.

Хотя в этот раз Приора была больше доброй, чем строгой.

— У тебя есть крестная мать, до недавнего времени жившая во Франции. Мне очень печально говорить тебе это: она умирает и вернулась в Венецию, чтобы провести здесь последние дни. Она потребовала встречи с тобой. В качестве компаньонки с тобой пойдет сестра Анжела.

Изабелла не знала, то ли ей радоваться, то ли грустить.



Она — загадка, полная противоречивость во всех отношениях. Ее платья будто из другой эры, но все они сшиты из хорошего материала. У нее чуткая душа и подобающие манеры, но нет того лоска, присущего девушкам, бывающим в обществе. Она образована, но более невинна и молчалива, чем любой семнадцатилетний из моих знакомых. У нее венецианский акцент, но она никогда не бывала на Карнавале.

Я могу только догадываться, что у нее есть чрезмерно внимательные опекуны, пристально следящие за кругом общения девушки. Возможно, это не так уж плохо, если подумать, что Венеция превратилась в подобие падшего рая. Или она была отдана в монастырь и воспитана монахинями.

Она загадка, та, которую я намерен разгадать.



Ее крестная мать Эсмеральда лежала в постели, большое количество подушек и одеял лишь подчеркивали хрупкость ее тела. Изабелла взглянула в ее большие глаза и тонкие черты лица. «Должно быть, когда-то она была красивой», — подумала Изабелла.

— Я писала тебе письма, Изабелла, но так никогда и не получила ответа. Теперь я знаю, что твоя мачеха не отдавала тебе их.

Изабелла не удивилась.

— Подойди поближе и дай мне взглянуть на тебя. — Эсмеральда опустила свою тонкую холодную руку на ее щеку. — Ты похожа на своего отца, но от матери тебе достались нос и форма подбородка.

— Вы хорошо знали мою маму?

Эсмеральда улыбнулась в ответ на ее оживленность.

— Да, очень хорошо.

— Пожалуйста, синьора, расскажите мне всё. — Она присела на кровать и забыла о неловкости.



Эсмеральда забыла о своем страдающем от болезни теле, пока рассказывала о матери Изабеллы.

— Твоя мама была не просто красавицей, в ней было много задора. Она пела, как ангел, и очень грациозно танцевала. Посмотрела бы ты на нее во время Карнавала! Она носила самые изысканные маски, надевала самые величественные костюмы… люди останавливались на улицах и думали, не видение ли она…

Она повернулась к Изабелле, ее глаза всё еще сверкали от былых воспоминаний.

— Твой отец отдал мне ее платья, когда ее не стало. Он не мог оставить их в доме, а ты тогда была еще совсем малышкой. Хочешь забрать их?



На моей маленькой спутнице нет ни драгоценностей, ни украшений, поэтому я покупаю ей небольшой букет, когда веду ее в оперу. Она невероятно радуется этому и прикрепляет самый большой цветок к корсажу.

В опере она желает сесть в партере, чтобы быть ближе к сцене и получше рассмотреть артистов. Я же уверенно веду ее в свою ложу. Она фыркает и начинает называть меня различными словами.

— Вы обыватель и невежда, презирающий музыку!

— Я люблю музыку! — смеюсь я над ней. — Как могу не любить, когда Венеция может похвастаться лучшими хорами в Европе? В прошлое воскресенье я слушал прекраснейшую музыку в Пьета… — Я уже почти начинаю описывать ей ангельское пение новой солистки, когда она ахает от открывшегося перед ней вида.

Из частных лож прямо в оркестровую яму и партер летят плевки, яблочная кожура и апельсиновая цедра. Что-то попадает на зрителей, которые невозмутимо стряхивают мусор с одежды.

— Как они могут… — В ее тоне сквозит обида. Она поворачивает голову в разные стороны, чтобы увидеть, шутка ли это или просто одинокий бескультурный человек, ведущий себя бестактно. Я заверяю ее, что это обычное дело, и что «знаки внимания» оказываются сидящим ниже безо всякого предубеждения, кожура падает на всех — будь то принц или нищий.

Начинается действие. Она возмущена, что зрители играют в карты, флиртуют и громко сплетничают, пока певцы выступают на сцене.

— Я бы никогда не смогла сконцентрироваться на пении, если бы моя публика была такой… такой непочтительной.

— Тогда тебе стоило бы спеть в церкви Пьета. Прихожане там настолько почтительны, что им даже не разрешено аплодировать музыкантам.

От этих слов она немного краснеет, и я беспокоюсь, что мог ее чем-то обидеть.

К счастью, примадонна выходит на сцену и напыщенно начинает свою арию. Моя спутница наклоняется вперед и сосредоточенно смотрит на нее.

Никогда не видел, чтобы кто-то настолько наслаждался оперой. Она вздыхает, когда любовники на сцене поют друг для друга, у нее захватывает дух, когда их разлучает злодей, слезы текут по ее щекам, и девушка хватается за сердце, когда героиня поет перед смертью.

Благодаря ей я вижу всё будто впервые. Вижу яркие краски великолепных декораций, слышу шорох роскошных костюмов, чувствую грусть героев в яркости их исполнения и страстно желаю их воссоединения.

Когда представление подходит к концу, публика сердечно аплодирует и осыпает сцену цветами и записками. Всё еще всхлипывая, моя спутница берет цветок из своего букета, целует его и бросает на сцену. Я даю ей платок, чтобы промокнуть глаза, и смеюсь, когда она проводит им по щекам, забыв, что лицо закрыто маской.

Я обязан еще раз привести ее в оперу.



Как только Изабелла надевает маску своей матери, она осознает ее силу.

Свобода.

Она придает ей силы довести свой план до конца. Девушка уже нарядилась в одно из платьев своей матери. Ночная привратница, охраняющая вход у ворот, уже получила взятку — деньги, доставшиеся Изабелле от крестной в качестве подарка на прощание. Ей надоело смотреть на фейерверки Карнавала из-за зарешеченного окна. «Мы должны искать свободу там, где можем», — сказал Дон Вивальди. И она нашла свою.

Привратница предупредила ее в последний раз.

— Возвращайся до первых лучей солнца. На рассвете мое дежурство закончится, и я уже не смогу тебе помочь. Если обман раскроют, твои дни в хоре будут сочтены, тебя отправят в деревенский монастырь до конца дней.

Женщина посмотрела в широко раскрытые глаза Изабеллы и покачала головой.

— Даже если не согласишься пойти в монастырь, у тебя ведь нет ни денег, ни семьи. И ты прекрасно знаешь, что случается с женщинами без защиты в Венеции. Ты не протянешь и недели.



Каждая знакомая мне женщина в Венеции в совершенстве владеет искусством обольщения. Они мастерски обращаются с веерами, улыбками и словами, чтобы поймать мужа или любовника или же чтобы позволить мужчине думать, будто у него есть шанс стать кем-то из них. Все эти уловки я, наследник семьи Вольтури, испытал на себе столько раз, что они уже не действуют.

Моя маленькая спутница иная. У нее нет веера. И что-то мне подсказывает, что она не знала бы, как им пользоваться. Она говорит, что думает, и промолчит, только чтобы не ранить друга. Она не знает, как пользоваться своим женским шармом, чтобы ей восхищались или чтобы хитростью подтолкнуть мужчину к покупке ожерелья.

Она очаровательна, даже если не прилагает к этому усилий. Она смеется от всей души. Даже скрытые маской, ее живые глаза вызывают в вас радость. Замечаю, что глупо пытаюсь рассмешить ее, точно шут, чтобы услышать ее смех.

Ее всё приводит в восторг, а я наслаждаюсь этим.



Изабелла не знала, что заставило ее заметить юношу. Точно не его одежды, ведь он был в самом обычном костюме: черная треуголка, белая маска, скрывавшая всё лицо, и черная мантия.

Он выделялся своим спокойствием посреди шума и суеты, царившей на Пьяцца Сан-Марко. Издалека она не могла разглядеть — был он стар или молод, богат или беден. Она знала лишь, что он был высоким и держался очень прямо.

Карнавал манил своих почитателей, соблазняя свободой, отсутствием морали, обещаниями удовольствия и анонимности. И все же он стоял в стороне, совершенно не тронутый происходящим, даже немного усталый.

Девушка смотрела на юношу, пока не почувствовала на себе его взгляд. Только тогда она поспешно отвернулась.



Несмотря на все возражения о том, что она не знает, как играть, и не имеет лишних денег, новый друг Изабеллы привел ее в «Ридотто».

— Это неотъемлемая часть Карнавала, — с широкой улыбкой произнес он.

Хотя игровой зал находился недалеко от Пьяцца Сан-Марко, казалось, между ним и шумной суетой площади целые миры. Игровые комнаты, заполненные людьми в белых масках, которые, казалось, парят в воздухе без тел в тусклом свете свечей, были подернуты плотной завесой тайны. Вокруг столов царила удушающая тишина, полная сосредоточенность. Изабелла наблюдала, как играет Антонио. Подобно остальным игрокам, он стоически молчал вне зависимости от того, выигрывал или проигрывал. Так играли в Венеции, по его словам, за карточным столом огромные состояния переходили из рук в руки и разрушались семьи без малейшего звука радости или горя со стороны игрока.

Он научил ее простой игре, basetta, правила которой она быстро запомнила. Когда удача изменила ей, девушка изо всех сил старалась сдержать эмоции, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не поддразнить девушку. Когда она была достаточно уверена, чтобы сыграть самой, он дал ей немного денег и отошел за напитками.

К своему удивлению, вернувшись, Антонио обнаружил, что она не только удвоила сумму, но и находилась в компании мужчины, которого он, несмотря на наличие маски, слишком хорошо знал. Было очевидно, что она умело воспользовалась советом незнакомца. Этот самый мужчина был необычайно высок и мускулист, с темной кожей, с гордостью носивший свой костюм. На нем слишком много кружев, считал Антонио. Когда мужчина улыбнулся его спутнице, улыбка выглядела по-волчьи хищной.

— Синьор, — сдержанно поприветствовал его Антонио. — Вы очень добры, что присмотрели за моей знакомой, пока меня не было.

Мужчина быстро отошел, на удивление грациозно двигаясь.

— Синьорина, надеюсь, мы еще встретимся. — Он подмигнул Изабелле и ушел.

— Вам стоит держаться подальше от незнакомцев.

— О, а вы, значит, не совсем незнакомец? Должна напомнить, что я все еще не знаю вашего имени.

Антонио возмутился.

— Мы согласились, друг мой, не называть имен друг другу. Если я правильно помню, сделано это было по вашей настойчивой просьбе. Тем не менее, остерегайтесь незнакомых мужчин, особенно этого.

— Вы его узнали? — Изабелла была потрясена.

— Конечно! И мне известно из достоверных источников, что его скоро арестуют.

— За что? Мне он показался очень любезным.

— В этом и есть проблема: с женщинами он слишком любезен. В ближайшее время его арестуют за ересь. Всего этого шума не было бы, не наживи он себе врагов среди власть имущих, соблазняя их жен… — Он приподнял брови. — Большинство их любовниц… — Изабелла открыла рот. Антонио выдержал паузу, прежде чем продолжить: — а также некоторых из дочерей.



Он повел ее в театр на комедию, где до начала спектакля развлекал ее, показывая на людей, которых узнавал под масками.

— Вон там сидит Британский Посол Джозеф Смит. Он настоящий ценитель искусства. В той ложе — его молодой друг и наперсник, Андреа Меммо. Семья Меммо одна из старейших и самых уважаемых в Венеции, они очень влиятельны. Та молодая красавица, отчаянно флиртующая с каждым мужчиной, Джустиниана Винн, наполовину англичанка. — И хотя маска скрывала большую часть лица девушки, Изабелла видела, что Джустиниана привлекала противоположный пол. Ее, одетую в платье модного фасона, тесно окружали мужчины и смеялись, когда она оживленно жестикулировала.

— А теперь, друг мой, сможете ли вы догадаться, что связывает Андреа и Джустиниану?

Изабелла тщательно обдумала вопрос. Андреа наблюдал за компанией Джустинианы, пока та собрала всех поклонников в своей ложе и оглядывалась вокруг, но не смотрела только в сторону Андреа.

Она все тут же поняла.

— Они влюблены.

— Превосходно! Андреа и Джустиниана безумно влюблены друг в друга и тайно встречаются. Об этом знает вся Венеция, конечно, за исключением ее матери.

— Зачем же они скрываются? — Изабелла считала, что тайная любовная связь очень романтична.

— Обе семьи против такого союза. Меммо очень известны, но уже не так богаты, как раньше. Им нужно женить наследника на девушке с большим приданым. Джустиниана же красива и очаровательна, но у нее незначительное приданое и нет положения в обществе. — Он сочувственно покачал головой. — Ее мать очень практична. Дальнейшие отношения с Андреа только лишат девушку шансов удачно выйти замуж.

— И все равно я считаю это романтичным, — тихо, но уверенно произнесла Изабелла. Как у солистки Пьета, у нее было три варианта: выйти замуж, стать монахиней или, если ее сочтут достойной, продолжить петь, пока сама не станет наставницей маленьких девочек в церкви. Пьета обеспечивала девушек приданым, когда они выходили замуж. Она знала, что деньги были незначительным, чтобы привлечь кого-то.

— Брак — это не любовь и романтика, моя милая, — тихо произнес он. — По крайней мере, не среди аристократов. Там только расчет.

— Как можно прожить жизнь с человеком, которого вы не любите? Не думаю, что смогла бы вынести такое.

— Так ведь для этого есть любовники! Посмотрите вокруг. Большая часть замужних женщин пришли сюда не с мужьями. У аристократок принято иметь cicisbeo, официального спутника, вписанного в брачный договор.

— И вы позволили бы своей жене иметь cicisbeo? — Изабелла не могла поверить своим ушам. Как можно так легко относиться к брачным обетам?

Он пожал плечами.

— Я должен его терпеть, если они не будут выставлять отношения напоказ. Моя жена, в свою очередь, будет рассчитывать на то же с моей стороны.

Он отвел взгляд и вернул свое внимание к сцене. Спустя мгновение Антонио тихо продолжил:

— Моя семья ведет тайные переговоры, чтобы женить меня на дочери богатого купца. Они дают ей щедрое приданое, а наша фамилия принесет им влияние. Это хорошая партия, или так считает моя мать. Я никогда не видел эту девушку, но буду очень удивлен, если у нее нет cicisbeo.

Впервые за время дружбы между ними повисла напряженная тишина. Началась комедия, и, хотя весь зал сотрясался от веселья, ни один из них не мог смеяться.



С того самого момента, когда я рассказал ей о моей приближающейся помолвке с Джетаной Денали, всё изменилось. Она тиха, подавлена и больше не смеется так искренне. У меня осталось так мало времени. Я решил, что наши последние дни вместе будут счастливыми, поэтому я снова поведу ее в оперу.

На середине увертюры она друг поворачивается в мою сторону.

— Я бы хотела увидеть ваше лицо.

— Тогда и я сниму вашу маску. — Я уже собираюсь развязать тесемки своей маски, но она останавливает меня.

— Нет, мой друг. Если вы откроетесь, мне придется сделать то же самое, а я не могу рисковать быть узнанной.

Однако я и сам очень хочу увидеть ее лицо. Хочу представлять черты ее лица, вспоминая произнесенные ей слова, или то, как она излучает радость. При мысли о том, что я могу больше никогда ее не увидеть, чувствую острую боль.

Я помогаю ей подняться с места.

— У меня появилась идея. Идемте со мной.

Подвожу ее к задней части нашей ложи и задергиваю шторы, закрывая нас от зрителей. Она удивлена, когда я задуваю все свечи, кроме одной.

— Вы мне доверяете? — спрашиваю я.

Она мило улыбается и дразнит, отрицательно качая головой.

Я беру ее руку и задуваю последнюю свечу. Теперь в ложе темно, виднеется только тонкая полоска света между шторами.

— Я здесь, — произношу, кладя ее руку к себе на грудь. Я развязываю маску и осторожно опускаю ее на стол рядом с собой.

— Теперь, синьорина, прикоснитесь к моему лицу. Вы не видите меня, но можете почувствовать мои черты под своими пальчиками.

Ее руки прохладные и нежные. Она осторожно проводит ими вверх по груди, до шеи. Когда же они, наконец, оказываются на моих скулах, девушка замирает.

— Пожалуйста, синьорина, продолжайте.

Девушка нежно проводит ладонью и обхватывает щеку. Я наклоняюсь ближе, подбадривая ее. Дальше она проводит пальцами по моим бровям, закрытым векам, переносице, с каждым прикосновением становясь все смелее. Когда я выдыхаю прямо на ее пальчики, она смеется.

Я скучал по этому прекрасному звуку.

Она прослеживает контур моих губ раз, другой.

Я больше не могу терпеть. Накрываю ее маленькую хрупкую ручку своей и целую пальцы, ладонь, запястье. Ее пульс подскакивает, трепещет, как крылья маленькой птички.

— Могу я сделать то же? — Но я уже шагнул ближе к ней. Складки ее платья шуршат о мои ноги.

В ответ она шепчет.

Я снова прикладываю ее ладонь к своей груди. Провожу своей рукой по ее.

Ее шея и большая часть плеч оголены.

Я позволяю себе вольности, которые не должен позволять, но чувствую, что больше не в силах сдерживаться.

Кожа ее шеи мягка как лепестки розы. Я жажду узнать, какова она на вкус.

С каждым вздохом ее грудь поднимается и опускается, я не чувствую никаких других запахов, кроме аромата ее волос. Неужели все так и было бы, окажись она подо мной?

Пальцами ласкаю ее ушко, а потом, наконец, развязываю ее маску и кладу рядом со своей.

Притягиваю девушку ближе так, что она оказывается прижата ко мне. Ее лицо приподнято, я ощущаю, как ее дыхание щекочет мне шею.

Дотрагиваюсь до каждого дюйма ее лица, желая запечатлеть его в памяти. Изгиб брови. Длинные ресницы. Теплая мягкая щека. Милый приподнятый носик.

Ее губы я оставляю напоследок.

Ее губы. Боже мой. Ее губы.

Я глупый, безрассудный человек. Оказался перед бокалом прекраснейшего вина по собственному желанию. Его насыщенный цвет искушает, сладкий аромат манит меня, но я не могу его вкусить.

Большим пальцем надавливаю на уже слегка приоткрытые губы.

Руки утратили твердость.

Я бы отдал все, чем владею, за возможность поцеловать ее.

Но вместо этого отпускаю.

Отдаю ей маску. Мои руки дрожат, когда я надеваю свою.

Нет больше сил отрицать истину: я влюблен в женщину, лица которой ни разу не видел.



Они уговорились, что тот вечер — их седьмой вечер вместе — станет последним. Монеты, которыми она подкупала привратницу, быстро заканчивались. Кроме того, проводя каждый вечер в «Ридотто», театрах и кофейнях, она не успевала достаточно отдыхать, что сказывалось на ее пении в хоре. Пришла пора проснуться и посвятить себя выполнению обязанностей.

«Он не поцеловал меня в опере», — подумала она. Воспоминания обжигали кожу там, где ее касались пальцы мужчины.

Она в последний раз поправила платье.

Хотел, но не поцеловал.

Она обула туфли.

Скоро он женится.

Она надела маску.

Сегодня я должна быть красивой. Я должна сделать так, чтобы он не смог меня забыть.

Она была готова.



В бальном зале тут и там слышался шепоток: любопытные прикрывались веерами и ладошками. Слова могли звучать по-разному, но всех интересовал один вопрос:

Кто она?

Кто эта девушка, что безраздельно завладела вниманием прекрасного Антонио Вольтури, наследника известной и неслыханно богатой семьи?

Как только она вошла в зал, все взгляды тут же устремились в ее сторону. Платье девушки было сшито из белоснежного шелка, украшено причудливой вышивкой с узором из перьев, который начинался спереди на талии и уходил за спину. На груди и юбке виднелись разрезы, открывающие вид на искусное кружево, покрывающее корсаж и нижнюю юбку. Тем же кружевом были оторочены рукава длиной до локтей. Кристаллы и жемчуг украшали ее полумаску, с элегантно заостренным носиком и опушкой из перьев сверху. Казалось, сама принцесса-лебедь превратилась в прекрасную девушку, чтобы протанцевать всю ночь на этом балу.

На ее ножках были самые изящные туфельки, с узким заостренным носком, обшитые белым шелком и украшенные чистейшими муранскими кристаллами. При каждом шаге туфельки выглядывали из-под подола платья и переливались от света свечей.

Ее спутник не отходил весь вечер ни на шаг, сурово глядя на любого смельчака или глупца, решившего подойти к девушке, а потом уводя ее на очередной круг фурланы.

Такое внимание от завидного холостяка вызывало пересуды и зависть среди дам, они с превеликим удовольствием наблюдали за тем, как девушка спотыкается и падает. Ниточки на ее башмачке, истершемся от времени, порвались, когда она кружилась в танце.

Антонио ловко удержал ее от падения и вывел из танцевальной залы, подальше от злобных зрителей.



Я усаживаю ее на диван в первой же пустой комнате, которую могу найти.

— Вам больно, любовь моя? Ваша лодыжка болит? Стоит ли послать за доктором? — Я называю ее ласковыми словами, но ведь это наш последний вечер вместе, так что могу обращаться к ней, как мне заблагорассудится.

По моей вине она упала. Только в танце я могу обнимать ее, и только музыка помогает забыть о грусти, которая ожидает меня впереди.

Я продолжал танцевать, потому что не мог отпустить ее.

Сегодня она прекрасно выглядит, словно волшебное создание из другого мира. Маленькая птичка, такая особенная и редкая, и такая маленькая и хрупкая, что ей можно навредить прикосновением руки.

Вдали от суеты шумного, переполненного танцевального зала девушка молчит. Она безмятежно сидит, сложив руки на колени. Решительная. Печальная, но решительная.

Она смотрит на меня своими серьезными карими глазами, а я не могу встретиться с ее взглядом.

Вместо этого осматриваю ее ножку. Снимаю туфельку и очень осторожно поворачиваю лодыжку, интересуясь, не больно ли ей. Девушка уверяет, что всё хорошо, и я снова погружаюсь в печальные раздумья.

Неужели я пройду по улице мимо нее и не узнаю?

Я беру ее ножку в руку: аккуратная лодыжка, изящный изгиб стопы, контур ее маленьких пальчиков под тонким шелком чулок.

Смотрю на нее, и слова просто срываются с языка. Слова, которые могут быть в мыслях, но которые нельзя произносить. Я люблю вас. Люблю каждую вашу частичку, от прелестных ножек до вашего лица, которого касался только в темноте.

Я слаб и обессилен. Все еще стоя на коленях, наклоняюсь и дотрагиваюсь губами до ее стопы. Отяжелевшая голова покоится на ее коленях, руки обвивают ее талию. Сколько времени у нас осталось? Час? Два?

— Если бы я мог сам решать…

— Нет, не говорите больше ничего, прошу вас! — Она склоняется, чтобы обнять меня, и приподнимает мое лицо. Ее слезы капают за маску и смешиваются с моими слезами.

— Боже Всевышний, — молюсь я. — Не дай солнцу взойти, чтобы я мог всегда обнимать свою любимую. — Но все же, открыв глаза, я вижу первые лучи рассвета за окном.

Мои молитвы не были услышаны.



И они сидели, крепко обнимаясь, пока их уединение не было нарушено появлением не замечающей ничего вокруг влюбленной пары, очевидно, выпившей немало вина. Антонио и Изабелла вмиг оторвались друг от друга, поспешно вытирая слезы и поправляя маски и одежду. Парочка захихикала и удалилась в поисках другого тихого места для поцелуев.

Антонио первым пришел в чувство.

— Ваш башмачок порван, синьорина. Я попробую найти кого-нибудь из слуг, чтобы его зашили и вы смогли пойти домой. — От этих слов его накрыло волной печали. Он не хотел, чтобы она уходила, но так было нужно.

— Благодарю вас, синьор. — Она заметила, что от «любимой» он вернулся к обращению «синьорина». Разве он не понимал, как сильно это задело ее?

Антонио коротко поклонился и ушел с башмачком в руке.

Оставшись наедине с собой, девушка выпрямилась и попыталась собраться с мыслями. Боль была такой острой, что она обхватила себя руками и крепко зажмурилась. С ее губ сорвался тихий всхлип отчаяния. Ей хотелось кричать. Хотелось опуститься на колени и умолять его убежать вместе с ней.

Но, конечно же, она этого не сделает. Она вернется в Пьету и продолжит петь. Он же поступит как послушный сын и женится на дочери состоятельного купца. Все будет так, как и должно быть.

Девушка открыла глаза и впервые заметила, что в комнате уже не так темно, как было до этого.

Первые лучи солнца! Ее тайна раскроется, если она не вернется как можно скорее!

Изабелла подбежала к двери и выглянула в коридор. Антонио уже ушел, времени на его поиски не оставалось.

Ей придется уйти не попрощавшись. «Возможно, так даже лучше», — подумала она.

Она сняла второй башмачок, подняла юбки и пустилась прочь.

Выбежав из здания, она услышала окрик «Синьорина!». Девушка развернулась и увидела Антонио, звавшего ее из окна.

«Простите, что ухожу подобным образом», — читалось в ее взгляде.

Я всегда буду помнить вас.

И затем она ушла.



Я сжимаю в руке изящный башмачок. Граненые бусинки переливаются в свете свечей. Это всё, что мне осталось от нее.



— Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? — Изабелла выглядела такой изнуренной, что даже обычно строгая наставница была обеспокоена ее состоянием.

— Достаточно хорошо, чтобы петь в хоре. — Наставницу она не убедила, но та решила не расспрашивать дальше.

Изабелла была твердо намерена выступать. И без того прошлое воскресенье она провела, рыдая в постели. Остальным сказала, что разболелась голова. Девушка не была уверена, что сможет достойно исполнить сольную часть, но ей нужно быть там.

Подойдя ближе к краю балкона, на котором располагались музыканты Пьеты, она дотронулась до кованой решетки.

Холодный металл обжег ее руку.

«Моя тесная клетка», — подумала она. Клетка ограничивала ее свободу, но также и защищала от опасностей внешнего мира.

Например, от душевной боли.

Внутри что-то болезненно сжалось, когда она подумала о нем. Изабелла посмотрела вниз, на собирающуюся в часовне паству.

Он может быть здесь. Он часто упоминает музыку, которая играет в церкви Пьета.

Девушка отошла от ограды. Началась служба, и она вложила всю свою страдающую душу в пение.



Новая девушка с голосом сопрано все еще не вернулась после двух пропущенных воскресных служб. Я был бы благодарен ее присутствию — оно помогло бы отвлечься. Переговоры с семьей Денали о свадьбе шли хорошо, хотя они и не испытывали должного, по мнению моей матери, трепета перед нашей фамилией. «Выскочки», — говорила мама. Если бы не щедрое приданое, она бы назвала их кем похуже.

С того момента, как она бросила меня на балу, я не прекращал всматриваться в лица вокруг, надеясь увидеть ее карие глаза.

Вот уже неделю я не ходил в оперу. Слишком многое напоминало там о ней.

Даже сейчас, сидя в часовне, я замечаю, что гляжу на лица девушек, не скрытые масками, пытаясь сопоставить зрительный образ с тем, что запомнили мои пальцы.

Закрываю глаза и позволяю музыке бальзамом проливаться на мои раны.



Изабелла изобразила улыбку на лице, смешавшись с потоком гостей дома Моросини. Это был старинный, знатный род, семья считалась важными покровителями Пьеты. Figlie di coro были приглашены в этот шикарный дом, чтобы спеть для семьи и их друзей. Приора лично наказала им вести себя наилучшим образом. А сестра Анжела полушутя заметила, что, если они хотят получить новые инструменты, нужно улыбаться.

Перед ней стояла молодая девушка, ожидающая, когда ее узнают. Девушка была невысокой и стройной, с темными волосами и глазами. Ее внешность можно было бы назвать непримечательной, если бы не красный шрам, тянувшийся от виска к скуле.

Джузеппа.

Изабелла резко вздохнула. Джузеппа улыбнулась и потянула ее в тихий уголок, чтобы обнять.

— Когда тебя забрали в Пьету, я думала, что больше никогда не увижу тебя!

— Джузеппа! Сестра! — На глазах Изабеллы выступили слезы. Но затем она кое-что вспомнила. — Твоя мама, она… она здесь?

— Нет, я пришла с друзьями. Мне удалось заполучить приглашение от Моросини, когда узнала, что ты будешь петь здесь. Ты становишься известной!

— Я всего лишь пою, — отмахнулась от комплимента Изабелла. — Расскажи, Джузеппа, как ты?

— Не замужем. — Пожала плечами Джузеппа. — Трудно найти жениха, если не имеешь огромного приданого. Лаура красивее меня, но даже ей не делают предложений. Можешь представить, насколько хуже моя ситуация. — Она указала на шрам. — Мама поставила на мне крест. — Изабелла хотела возразить, но сестра перебила ее. — О, как я завидую тебе! У тебя есть талант, ты нашла свое место, тебе не нужно выходить замуж.

— У меня однообразная жизнь, Джузеппа. — Сестры затихли, каждая думала о своей судьбе.

Скоро Изабеллу позвали, чтобы представить другим гостям, и Джузеппа сказала, что постарается прийти на ее следующее выступление.

Вечер продолжался, Изабеллу потянуло в сторону балкона. Снова в ее мыслях появился друг в маске, хотя ей хотелось уединения. Она наслаждалась видом на канал, когда услышала позади какой-то шум. На балкон взбирался мужчина, это удавалось ему удивительно легко для человека его телосложения. С улицы слышались раздраженные крики; стало ясно, что этого незваного гостя преследовали.

Мужчина был высоким, мускулистым, с темной кожей и заметным носом с горбинкой. Несмотря на такую мужественную внешность, на нем были прекрасные одежды с изобилием кружева. Незнакомец понял, что находился на балконе не один, а когда увидел молодую девушку, привлекательную девушку, сразу же соблазнительно улыбнулся.

— Это вы! — выпалила она. Это был мужчина из «Ридотто», благодаря его совету она выигрывала в карты несколько раз, и именно его должны были скоро арестовать, по словам ее друга.

— Мы с вами знакомы, синьорина? — нахмурился он. — У меня отличная память, определенно, я бы не забыл столь прекрасного лица.

— Я была в маске. Мы помогли мне выиграть в «Ридотто», пока не вернулся мой друг. Он вас знал.

— Ах, да! Теперь я вспомнил! — Крики с улицы стали громче, теперь даже слышались шаги.

— Синьорина, раз мы с вами друзья, не могли бы вы оказать мне услугу и не говорить никому, что я здесь?

— У меня есть условие. — Ее сердце сильно билось в груди, она никогда раньше не прибегала к шантажу. — Скажите мне имя мужчины, с которым я была.

Брови незнакомца взлетели вверх, и он сдавленно хмыкнул.

— Его зовут Антонио Вольтури. — Мужчина позволил девушке осмыслить полученную информацию, после чего продолжил: — А я Джакомо Казанова, — он поклонился. — Был рад вам помочь. А теперь, если вы извините, у меня назначена встреча с властями, которую я очень хотел бы пропустить. — Тут он быстро затерялся среди гостей, пускаясь в бег, пройдя через главный зал.



— Два? Она хочет двоих?

Едва ли стоило удивляться, что Джетана, или Таня, как любили называть ее родители, так избалована. Меня предупреждали, что родители потакают каждой ее прихоти, и что ей нравится всё делать по-своему. Но два cicisbei в брачном контракте — это настоящий абсурд. Как мне объяснили, она любит их обоих и не хочет расстраивать, выбирая кого-то одного.

А как же я? Ее не беспокоит, что я, ее будущий муж, могу быть расстроен?

Семья Денали приносит извинения и предлагает моей матери еще больше денег. Она уже планирует строительство нового летнего дома.

В моих мыслях снова появляется она, как и обычно. Стала бы она что-нибудь требовать? Нет, конечно, нет. Она хочет выйти замуж по любви, но едва ли родители позволят ей. Скорее, они выдадут ее за богатого старика, купца, готового закрыть глаза на отсутствие приданого. Он не оценит ее живость, ее остроумие, ее нежность. Не полюбит ее так, как я. Он будет грубо ее хватать и возьмет даже против желания в их брачную ночь.

Мысль о другом мужчине рядом с ней только вгоняет глубже нож, уже пронзивший мое сердце. Я так долго страдал.

— Отмени.

— Отменить что, сынок? — В последнее время мама всегда в хорошем настроении. Мысли о деньгах делают ее счастливой.

— Переговоры о свадьбе. Отмени их. Я не могу жениться на Джетане Денали. Я влюблен в другую.

— Тогда женись на Джетане и возьми ту девушку в любовницы.

— Нет. Я хочу взять ее в жены.

— Кто эта девушка? Из какой семьи?

— Она не из знатного рода, у нее нет приданого.

Матушка начинает паниковать. Она понимает, что я говорю серьезно.

— А как же наша фамилия? Ты не забыл о своем долге перед семьей и ее состоянием? Неужели у тебя нет сердца?

— Да, мама, как же мое сердце? Ты хочешь женить меня на женщине, которая меня презирает, у которой нет ни малейшего намерения быть верной нашим клятвам. А я в это время должен буду прятаться и улучать моменты с женщиной, которая любит меня. Наши с ней дети не получат мою фамилию и не смогут претендовать на состояние, которое я смог нажить. Да, мама, как же мое сердце?

Слова срываются с моих губ, и я понимаю, насколько они правдивы.

— Как ты смеешь разговаривать со мной в подобном тоне! Карло! Успокой своего сына!

Мой отец — известный политик, он многое сделал во время службы на благо нашей Республики, но дома он так робок, что легко поддается влиянию матери. Тем не менее, он все еще является главой семьи и моей последней надеждой.

— Отец, я всегда подчинялся твоим желаниям. Ставил интересы семьи выше своих, но я не могу провести всю жизнь без женщины, которую люблю.

Он внимательно смотрит на меня и поворачивается к жене. Не могу представить, о чем он думает, пока невозмутимо наблюдает за ней, не отрываясь.

Наконец, он возвращает свое внимание ко мне.

— Очень хорошо. Когда мы увидим эту девушку?



Лицо разрумянилось от надежды, Изабелла взяла себя в руки и попросила слугу дома Моросини принести перо и бумагу. Трясущимися руками она написала письмо для Антонио, в котором раскрыла себя, назвав некоторые детали о времени, проведенном вместе, и призналась, что скучает. Она также написала, что поступила неправильно, сбежав, и что, даже если он женится, даже если ей никогда не получить его любовь, ей все же хотелось получить его дружбу. Девушка не оставила ни имени, ни адреса, но попросила передать ответ с тем, кто принесет письмо. Затем она нашла Джузеппу.

— Изабелла, что случилось? Ты так раскраснелась!

— Не обращай внимания, Джузеппа. Ты знаешь Антонио Волтури?

— Да, конечно. Их семья очень известна.

— Ты не могла бы передать ему эту записку? Очень важно, чтобы ты лично ее передала.

Джузеппа посмотрела в лихорадочно блестящие глаза сестры и не смогла отказать.

Теперь Изабелле оставалось только ждать.



Молодой лакей чинно и важно нес золоченую шкатулку, будто в ней лежала корона дожа. Он купался во внимании, держа шкатулку у всех на виду, пока плыл по каналам в гондоле. Он намеренно выбирал людные площади и длинные улицы, несмотря на то, что по маленьким улочкам путь был бы короче. На улице его часто останавливали незнакомцы, которые узнавали на нем ливрею семьи Вольтури и шкатулку в его руках.

— Это правда? — шепотом спрашивали они. — Антонио Вольтури женится на первой же девушке, которой подойдет эта туфелька? — В таких случаях лакей снисходительно их поправлял.

— Конечно же, нет, — фыркал он. — Молодой хозяин ищет особенную девушку. Мало того, чтобы ей подошла туфелька, у нее также должны быть карие глаза, и она должна подтвердить свою личность при встрече с ним.

Он также говорил, что настоящий башмачок был слишком хрупким и слишком дорог хозяину, поэтому лучший башмачник города сшил десять точных шелковых копий, чтобы их примеряли девушки всей Венеции. Любопытные прохожие просили показать туфельку, и каждый раз он притворялся, что долго раздумывает, а затем демонстративно показывал.

— Эта шелковая копия, — говорил он, — не идет ни в какое сравнение с настоящей. — Он продолжал расписывать потрясенной публике невероятную туфельку с хрустальными бусинами, которые переливались при свечах, и которую можно надеть только на самую аккуратную и изящную ножку. Затем он картинно закрывал шкатулку и — довольно часто — собирал пару монет за оказанную честь.

Настоящая же суть его работы была куда менее захватывающей. В некоторых домах взрослые женщины требовали, чтобы им дали примерить туфельку, хотя наставления хозяина были четкими: молодая девушка до двадцати лет. У некоторых были шишки на пальцах, мозоли и другие отвратительные выступы. Другие пытались запихнуть свои ноги, даже если было очевидно, что первые три пальца уже заняли все место. И это не говоря о случаях, когда он видел женщин, чьи светлые волосы были недавно окрашены в каштановый цвет ради возможности примерить туфельку. Хуже всего, несомненно, были пахучие ноги. Тем не менее, новость разнесли по всей Венеции, и лакей наслаждался тем, что находится в центре внимания.

Следующим пунктом его остановки была Пьета. Он часто слышал их ангельское пение во время воскресных служб и задумывался, как же выглядят девушки, спрятанные за известной кованой оградой.

«Девственницы», — думал он. Скоро он будет находиться в окружении целой комнаты невинных девушек, которые никогда не разговаривали с мужчинами. Он поправил брюки и ускорил шаг.



— Мы нашли ее! — Лакей задыхался, парик на голове был в полном беспорядке. — Она передала вам вот это!

Антонио медленно поднялся со стула. Его лицо не выражало ничего, когда он потянулся за письмом. Его эмоции выдавала только трясущаяся бумага в тот момент, когда он коснулся пальцами послания.



Молодая невеста казалась очень взволнованной, когда шла по проходу церкви. Все гости сочувствовали ей. Ведь она становилась частью семьи Вольтури, и все знали, какой, мягко говоря, сложной, может быть ее в скором времени свекровь. Ходили слухи, что девушка не вписала cicisbeo в брачный контракт. Никакого cicisbeo! Замужние женщины качали головами. Антонио Вольтури был привлекательным мужчиной, но молодая невеста скоро пожалеет о своем поспешном решении. Но больше всего гостям было жаль, что, даже несмотря на аккуратно уложенные волосы, через фату все равно виднелся красный шрам.

Сестра Анжела с облегчением вздохнула, из-за угла наблюдая за невестой. Она не пустила лакея Вольтури, когда тот явился с башмачком и предложил, чтобы девушки его примерили. Он ей сразу не понравился. Слишком напыщенный, слишком рвущийся выполнить задание. «Гостям не позволено входить внутрь Пьеты», — объяснила она, не говоря уже о мужчине, который находился бы так близко к девушкам. К тому же, сестра Анжела добавила, что девушкам не разрешалось выходить. Не было шанса, чтобы Антонио Вольтури встретился с кем-то из них, кроме тех, которых ему уже представляли на званых вечерах. И ни одна девушка не подходила под описание. Поэтому сестра Анжела решительно отказала ему и только гораздо позже засомневалась в своем решении. На данный момент это не имело значения, ведь невесту уже нашли.

«Я наконец-то нашел ее», — подумал Антонио, глядя на идущую к нему невесту. Его любимое сопрано пело нежную песню. Он был приятно удивлен, узнав, что она вызвалась — даже, скорее настояла — петь на его свадьбе. Figlie di coro обычно не позволяли присутствовать на свадьбах, но для нее сделали исключение, так как она состояла в родстве с невестой. «Моя бедная любимая, — думал Антонио. — Как, должно быть, мать угнетала ее». Ему не разрешали разговаривать с девушкой на протяжении всей подготовки к свадьбе, всё решалось через ее драконоподобную мать. Этот факт немного беспокоил его, однако успокаивало ее письмо, в котором раскрывались детали их встреч, известные только им двоим.

И все же он никак не мог избавиться от тревоги, которая тяготила его. Даже сопрано, звук которого обычно приносил умиротворение, не помогало. Что-то не давало ему отмахнуться от этой мысли, воспоминания о другом голосе, о пении ребенку на людной площади…

Гости были шокированы, когда жених и невеста, прямо перед тем, как должны были встретиться у алтаря, отошли в сторону и завели серьезный разговор. Еще большее потрясение гости испытали, когда жених заявил, что они по взаимному согласию решили отменить свадьбу.

Однако самым поразительным, вероятно, было то, как жених поспешил к двери на лестницу, ведущую к балкону.



Я взбегаю по ступеням и вхожу на балкон, где поют figlie di coro. Девушки кричат и разбегаются врассыпную. Слишком поздно понимаю, что до сих пор не имею понятия, как она выглядит.

Но я беспокоился зря. Только одна девушка стоит неподвижно и смотрит на меня. По щекам только одной девушки текут слезы.

Я знаю ее. Знаю ее глаза, ее губы, ее руки. Она еще прекраснее, чем я себе представлял.

— Это ты, — вот и всё, что могу произнести. Она стоит слишком далеко. Делаю осторожный шаг.

Она выглядит озадаченной и плачет еще горше.

— Я думал, что она — это ты, — стараюсь объяснить я. — Джузеппа во всем призналась. Ее мать перехватила письмо, которое ты мне написала, и заставила назваться тобой, угрожая отправить в монастырь, если она не согласится.

В ответ — тишина. Я делаю еще один шаг.

— Я был таким глупцом. — Мое время истекает. Я уже слышу торопливые шаги по лестнице.

— А как же письмо, которое вы мне прислали? — наконец произносит она. — То, в котором вы сказали, что повинуетесь воле семьи, женитесь на Джузеппе и возьмете ее наследство?

— Я не писал такого. И у нее нет наследства. Я обрыскал весь город в поисках тебя. Умолял каждую семью, чтобы они позволили дочерям примерить твою туфельку. Если бы я знал, что ты здесь, я бы разобрал здание по камням, чтобы найти тебя.

— Вы бы женились на мне, даже со шрамом?

— Конечно. И без приданого. — Еще один шаг. — Я понимаю, что это не самый подходящий момент… — Еще ближе. — …чтобы сказать, что я тебя люблю.

— Синьор Вольтури! — Разозленные сестры появляются на балконе. — Сюда нельзя! Я настоятельно рекомендую вам покинуть это место немедленно!

Одна из них обращается к девушке:

— Изабелла, а ты почему всё еще здесь? Сейчас же уходи!

Изабелла. Ее зовут Изабелла.

— Подождите, пожалуйста, сестра. — Я делаю последний шаг и беру ее за руку, вызывая еще более возмущенные вздохи монахинь. Надежда в ее глазах вселяет надежду и в меня. — Изабелла, ты сделаешь меня счастливейшим мужчиной во всей Венеции, если согласишься стать моей женой.

Кажется, она из монахинь падает в обморок.



Он не планировал шокировать духовное общество Пьеты, но когда она сказала «да» и опустилась на колени, чтобы оказаться ближе к нему, Антонио перестал думать.

Изабелла посмотрела на него — ее щеки были влажными, глаза сияли, как и в день их первой встречи — такая красивая и вся его, что он обхватил ее лицо ладонями и поцеловал.

И только все более громкий звук покашливания Приоры заставил их оторваться друг от друга.

Позже, когда ее попросили доказать свою личность, Изабелла с легкостью скользнула ножкой в туфельку с бусинами. Из кармана она достала вторую и грациозно встала в своих прекрасных туфлях.

— Знаки сошлись, — прошептала Приоре сестра Анжела.

— Точно, — согласилась та. — Одна из наших воспитанниц нашла свой дом.

---