Обязательно к прослушиванию: Rex tremendae

Отче, что же я делаю?
Слова резонируют в переполненной комнате.
Плечи Карлайла все еще продолжают дрожать, но, услышав настолько жалобное отчаяние в мольбе молодого священника, черты его лица смягчаются до выражения, которое так часто бывало на его лице.
- Вы спрашиваете Его или меня?
Пристальный взгляд Эдварда остается прикованным к кремовой плитке под его ногами. Его глаза могут увидеть все - от паутины микроскопических трещин до зазубренных сколов – линий от чрезмерного давления.
- Я не знаю, - наконец шепчет он.
Утомленно вздохнув, пожилой мужчина проводит скрюченными пальцами руки сквозь шелковистые корни волос цвета спелой кукурузы. Носок отполированных черных оксфордов поднимается в воздух, колеблется и опускается на плитку вновь.
В то время как его нервные жесты свидетельствуют о стольких несказанных словах, мысли священника по обыкновению преисполнены только сострадания и заботы. В отличие от большинства он никогда не спрашивает, не предполагает что-то свое или, что еще хуже, осуждает.
Как бы он ни хотел этого, Эдвард не может объяснить истинные причины своего беспокойства и раздражения, потому что эти предпосылки лежат намного глубже, чем, к примеру, доводы, связанные с обычной человеческой неудачей или нарушением данных клятв. Он не может сказать Карлайлу, что на весах сейчас находится не его жизнь и душа, а душа и жизнь Беллы, и виной тому то, кем он является на самом деле.
Так или иначе, даже милосердие и доброта Карлайла не могут ничего гарантировать. Тем более, что его сущность и не предполагает таких даров в виде души и жизни, а то что, Белла сейчас находится в смертельной опасности так и остается неизменным.
Именно она притягивает его с неимоверной силой. Именно она - та, кого его демоны требуют попробовать и иссушить. У него осталось понимание, что если он не справится - если не сможет справиться со своим монстром - ее смерть, по все еще не понятной до конца для него причине, ляжет тяжким грузом на его плечи. Это будет невыносимо, этот грех заставит его молить о прощении. Тем не менее он ничем не лучше, чем мотылек, очарованный пламенем. Он не может заставить себя делать то, что знает, то, что поможет спасти их обоих - уйти, и на этот раз навсегда.
Ладонь мягко дотрагивается до плеча Эдварда, и приятное тепло, проникая через его одежду, впитывается в кожу. Костлявые пальцы хватают и сжимают, но с такой незыблемой добротой и спокойствием.
- В тяготах твоих нет ничего необычного, сын мой. Все мы время от времени подвергаемся испытанию, – тихо шепчет Карлайл.
- А что… если я потерплю неудачу? – Эдвард закрывает глаза и осмеливается сделать маленький судорожный вдох. С таким же успехом он мог вдохнуть огонь. Подходящее наказание и напоминание.
- Доверяй себе, Эдвард. Ты сильнее, чем думаешь. И ты ступишь на правильный путь.
Как только Эдвард открывает рот, чтобы возразить старому священнику, входная дверь приюта открывается, впуская в помещение вихрь ледяного воздуха. И на фоне кромешной темноты снаружи появляется окруженный сиянием мужчина средних лет с тусклым, безжизненным цветом волос и стальным, сероватым цветом глаз. Одетый в плохо сидящий армейский тренч, незнакомец грязен и неопрятен. Но не его внешний вид вызывает беспокойство, а засевшая в его мыслях одержимость немедленно толкает Эдварда на самый край.
Его мысли отличны от других вокруг.
Зараженные болезнью.
Едкие. Острые.
Вспыхивающие кадрами между прошлым и настоящим, они настолько искажены и искорежены, что даже Эдвард не может понять их.
- Кто это? - тихо спрашивает молодой священник. Взгляд Эдварда ни на секунду не отпускает из виду новоприбывшего. Человек оглядывается, нервно, почти отчаянно, затем ускоряет свой шаг к свободному месту за столом около противоположной стены. Когда его стул с визгом соприкасается с полом, сидящие рядом вздрагивают и устремляют взгляд в пустоту.
Губы Карлайла смыкаются, уголки губ опускаются.
- Это Джимми. Я не знаю его фамилию, но он здесь каждую зиму, в течение последних пяти лет.
- Он… - Эдвард запинается, не уверенный, как объяснить то, что он знает.
- Очень неблагополучная личность… но обычно не приносит никакого вреда.
Эдвард тотчас расслабляется, и его взгляд вновь, уже кажется, по привычке, пересекает комнату и самопроизвольно находит Беллу.
- Обычно?
- Временами он кажется более… нездоровым, нежели другие. Я думаю, что в определенный момент своей жизни он воевал в Ираке или Афганистане, хотя сам он умалчивает об этом. Это всего лишь те предположения, что выдают другие, живущие в приюте. И все же не могу не согласиться, что его мысли… неправильные. - Карлайл делает паузу и качает головой. – Однажды его сестра, а, может быть, и жена, довольно милая рыжеволосая женщина, пыталась забрать его домой, но он просто отказался идти с ней. Он…
В какой-то странной инстинктивной реакции каждый мускул в теле Эдварда напрягается и сворачивается в узел, будто готовый к удару.
- Он что, причинил кому-то боль?
Когда Карлайл не дает ответа, новый вид страха зарождается у него внутри.



- Вы не возражаете, если мы закроемся?
Наклонив голову и нахмурив брови, Эдвард изучает старого священника. Из обычного времени, которое отведено для обязанностей на кухне, прошел лишь маленький промежуток, но мужчина кажется еще более усталым, осунувшимся и изможденным. Под глазами Карлайла начинают образовываться синяки - серые подтеки на фоне белоснежной кожи - и когда он говорит, эти признаки усталости, которые прежде Эдвард не замечал, становятся еще более заметны. Удары сердца Карлайла намного медленнее, чем обычно, и молодой священник, не в силах помочь, ощущает муки беспокойства.
- Вам нездоровится?
Глаза Карлайла загораются, и он улыбается уже знакомой улыбкой:
- Я просто стар, Эдвард. – Пожилой мужчина смеется и задвигает брошенный стул за стол. - Вы поймете. Однажды.
Услышав то, что никогда не предвидится, Эдвард опускает плечи и, прежде чем ответить, колеблется, пусть и с улыбкой на губах.
- Конечно. Когда-нибудь. Я все закрою. Можете идти домой.
Оглядывая теперь уже почти пустую комнату, он кивает:
- Осталось всего лишь несколько стульев.
Прежде чем уйти, Карлайл поворачивается и смотрит на Эдварда так внимательно, словно выискивает трещины в каменном фасаде.
- Если вам что-то нужно, точнее кто-то, с кем можно поговорить о том, что беспокоит, я хочу чтобы вы знали: я сохраню в тайне все ваши секреты. Я не тот, кто будет осуждать, и поверьте, мои двери для вас всегда открыты.
Это мгновение проходит. Именно то мгновение, в котором Эдвард может только смотреть и желать безоговорочно верить этому мужчине, желать этого так, чтобы, наконец, признаться в том, что знает, и в том, что знать не должен. Молодой священник подражает Карлайлу, сглатывая слюну, и слегка опирается рукой на его плечо.
- Вы очень хороший человек, Карлайл - лучший, из тех, с кем я сталкивался.
Он знает, что его фразы и поведение отдают стариной и неким изяществом, не присущим мужчинам нынешнего времени. В эту, как казалось, длящуюся вечность секунду, бледно-синие глаза встречаются с медовыми, и Эдвард слышит в мыслях Карлайла слабый намек на осознание – этот молодой священник не тот, за кого себя выдает. Несмотря на осязаемую опасность, Эдвард не отдаляется, и между этими двумя мужчинами в черном что-то происходит, какое-то немое понимание.
- Доброй ночи, сын мой. Помните, что я сказал вам до этого?
Оставив без ответа вопрос, брови Эдварда влетели вверх:
- Когда именно?
Широко улыбнувшись, Карлайл будто передразнивает Эдварда, но потом добавляет, более серьезно:
- Во всем, что мы делаем, есть цель. Божье провидение. Даже если на первый взгляд нам кажется, что ее вовсе нет. Доверяйте Ему. И себе.
Понадобилось не более тридцати минут, чтобы полностью убрать в столовой. Изучая комнату, Эдвард замечает, насколько она стала чужой, пустой и некомфортной, белой, слишком бледной, лишенной жизни. Если бы не звуки двух сердцебиений, то здесь стояла бы мертвая тишина. Словно по команде сердца стук одного исчезает, а сердцебиение другого ускоряется, устремляется вверх, будто парит. И прежде чем Белла выглядывает из проема кухонной двери, у молодого священника есть шанс задержать дыхание. Ее глаза широко распахнуты, так, будто она пытается охватить ими всю обитель сразу.
- Здесь кто-нибудь есть? – говорит она – Джейк ушел, и я думала, что кухня тоже закрыта.
Ее голос тих, но он звенит в ушах Эдварда. Он прислушивался к ней весь вечер — своим смехом она побуждала остальных улыбаться, и теперь, когда она обращается к нему, в его полой груди что-то трепещет.
- Да, – отвечает он. - Уже поздно, и все ушли немного раньше обычного.
Медленно Белла пересекает комнату и останавливается только тогда, когда между ней и молодым священником остается расстояние меньшее, чем расстояние вытянутой руки. Момент и ее аромат окутывает все вокруг, почти сбивая Эдварда с ног. И даже когда он закупоривает воздух в своих легких, гипнотизирующий поток крови, несущейся по ее венам, намного сильнее того, что он может выдержать.
- Все хорошо?
Только сейчас Эдвард понимает, что его глаза закрыты. Когда он открывает их, то видит, что Белла изучает его - изучает с таким интересом, что если бы он был человеком, такой взгляд заставил бы его покраснеть. Она по-прежнему смотрит на белую колоратку, и в ее взгляде Эдвард различает тот дружеский намек, что дает ему повод прийти в себя. Прочистив пылающее огнем горло, он отвечает:
- Да, просто… небольшая усталость.
- Расскажите мне.
Белла морщит нос, и, несмотря на то, что его пустая оболочка внутри превращается в тлеющий уголь, священник очарован. В сотый раз, и это только за сегодня, Эдвард напоминает себе о том, что должен сделать, но ноги отказываются внимать его здравому смыслу. Это происходит так, будто он спутник, вращающийся на орбите под силой тяжести, не знающий в своем существовании больше ничего, кроме этого.
- Рабочая смена была слишком долгой для вас? – Он немного рискует, хотя уже знает ответ на заданный вопрос. Она пробыла здесь больше семи часов и больше половины из них на ногах. Должно быть, очень устала и сейчас опустошена, и мысль об этом беспокоит его больше, чем следовало бы.
- Нет, не совсем. - Белла храбрится, но самопроизвольно зевает. Легкий смешок срывается с ее губ. – Хорошо, возможно. Я не обслуживала столы со средней школы. Это тяжело.
Невозможно не улыбнуться от того, как она жестикулирует руками во время разговора и как в это же время светятся и мерцают ее глаза. И хотя самые сокровенные мысли все еще ускользают от него, Эдвард понимает, что Белла открывается ему намного больше, чем он ожидал.
- Вы собираетесь домой? - Вопрос звучит скорее как предложение.
- Да, это не займет много времени. – Белла останавливается и указывает в сторону запада от самого здания. – Только я живу в десяти кварталах отсюда.
Эдвард замирает. Дурное предчувствие, которое полностью испарилось с уходом Джимми, возвращается с удвоенной силой и каждый мускул в его теле напрягается от боли, готовый к удару и разрушению.
- Вы не на машине?
- Нет. - Белла хмурится, и ее конский хвост раскачивается вперед-назад, посылая новую волну аромата в его лицо. Он мучителен, ярок и концентрирован, но, как ни странно, чувство тревоги за Беллу пересиливает огонь внутри его тела. – Мне не холодно, просто… - продолжает она. - Я люблю гулять. Это просто великолепно, знаете? Когда город замирает и становится очень тихо.
- Я не могу допустить этого, – вежливо возражает Эдвард, но в тоже время очень настойчиво. И пусть она не знает, что именно может скрываться в этих темных улицах, он понимает. Понимает и знает все.
- Чего именно? Того, что я хожу пешком?
- Вы идете… там… одна… ночью. Это небезопасно. – Эдвард слышит, как заплетается его язык. Он прячет руки за спину, чтобы скрыть явную дрожь и тихо шепчет:
- Позвольте, я вызову вам такси?
- О Господи, нет! – Белла смеется, и в ее глазах вспыхивают и танцуют огоньки веселья. Будто она и не хочет замечать запертого в клетке зверя, стоящего прямо перед собой. – Теперь мне действительно немного страшно.
- Страшно? – Губы священника дергаются, когда он вспоминает те непочтительные, наскоро выпаленные слова, произнесенные в нефе.
- Эдвард, вы ездили на такси в последнее время? Один, поздно ночью?
Решение Беллы назвать его по имени, поражает его. Но мысли о том, что эта хрупкая девушка идет по темным закоулкам одна, затмевают и это, делая Эдварда более возбужденным. Он не может объяснить эту реакцию, как и все то, что связывает его с этой девушкой, хотя и не отрицает - все то, что он ощущает, можно назвать страхом.
За нее.
Из-за нее.
И все остальное, связанное только с ней.
С ними…
- Тогда я провожу вас.

Добро пожаловать в 6 главу и на Форум. Благодарим Варю за редакцию! Все аплодисменты ей!