Как и ожидалось, мое тело покрылось холодным потом. Я с тревогой гадала, как долго моя мать, скрываясь в тени, подслушивала наш с Розали разговор… и что именно она услышала.

- Так что, Изабелла? – гневно проговорила она, взглядом метая в меня острые кинжалы. Ее тело, похожее на натянутую струну, застыло на полушаге, а лицо искривилось от гнева, будто женщина только что вкусила плоть кислого лимона.

«Теперь у тебя большие неприятности, Мисси», - подумала я, задумываясь над вопросом: а смогу ли я вновь увидеть свет после всего, что она, без сомнений, устроит мне теперь? Мои плечи ссутулились в выражении покорности. Любое взаимодействие с матерью всегда оставляло плохое послевкусие: я чувствовала себя опустошенной и совершенно униженной. Мне было неловко от того, что кто-то столь уважаемый мной, как Розали, станет свидетелем семейной ссоры и моего унижения.

Едва я открыла рот и решила во всем сознаться, как заговорила Розали:

- Она не хотела, чтобы я ненароком рассказала вам о ее планах с девушкой по имени Меллори. Это насчет танцев. - Она говорила со спокойствием, однако краем глаза покосилась на меня, безмолвно предупреждая. - Просто ваша дочь знала, что вы будете злиться, узнав об ее пренебрежительном отношении к школьным занятиям.

Мама повернулась ко мне, всем своим видом выражая скептицизм.
– Так это правда, Изабелла? Ты волновалась из-за того, что я буду злиться на тебя за работу с Лорен в танцевальном комитете.

Не моргнув глазом, я позволила разъедающей лжи слететь с моих губ.
– Конечно, мама. Я не хотела тебя расстраивать.

Она переводила взгляд своих подозрительных глаз с меня на Розали и обратно. Меня волновал тот безумный момент, когда она на наших глазах разоблачит совершенно абсурдную историю, придуманную нами на ходу.

Однако вместо того, чтобы, схватив мои волосы, волоком потащить меня домой и запереть в подвале, она задумчиво кивнула головой, принимая взаправду ту выдумку, что слетела с наших уст.

- Превосходно. А теперь мы пойдем домой, дабы обсудить все остальное. - Она выдержала театральную паузу, одарив Розали воистину надменным взглядом. – Изабелла, согласись, нам не нужны свидетели, а тем более совершенно посторонние люди, во время разбора всех полетов.

Подавленная презрительным отношением матери к девушке, я, схватив свой рюкзак, побрела за ней через лужайку. Лишь губами вымолвив «прости» в адрес Розали, я, с позором склонив голову, быстрым шагом добежала до крыльца и скрылась в тусклых глубинах нашего дома.

Даже в самые прекрасные времена суровость моей матери была невыносима. А теперь она нагрубила человеку, ставшему симпатичным мне, важным в моей жизни. Мертвенная бледность накрыла меня воздушной вуалью. Мне приходилось бороться с собой: я еле сдерживалась, чтобы не швырнуть портфель на стол в холле, но вместо этого рванула прямо к лестнице. Эта ночь не могла так быстро закончиться для меня. Моя мать в очередной раз разрушила ту ценность, что я бережно хранила. Сегодня я ощутила сладость первого поцелуя на своих устах, и в этот вечер мне хотелось насладиться смешанными чувствами, связанными со столь важным событием. Но вместо этого негодование и обида тяжелым грузом легли мне на плечи.

- Мне не нравятся твои поздние возвращения домой и общение с этой девушкой, - выразила свое недовольство с кухни моя мать, полностью перекрывая мне спасительный путь через лестницу.

- А мне же не понравилось твое чрезмерно грубое отношение к нашей очень доброжелательной соседке Розали, - возразила я, делая акцент на имени, которое, казалось, женщина не желала произносить.

- Не будь нахальной, юная леди, - бросила она мне в ответ, отчего мой гнев стал еще более сокрушительным. Мне осточертело нести на себе тяжелый и бессмысленный груз матери. Она была не единственной, кто потерял важную часть себя с уходом отца. Тогда почему она продолжает так себя вести? Проходит время, и мне все чаще и чаще кажется, что из нас двоих повзрослеть нужно ей, а не мне.

- Я сейчас не нахально отвечаю тебе, а лишь констатирую факт, - выплюнула я, с невероятной силой сжимая пальцами перила лестницы. Скорее всего, после этого на дереве останутся следы в форме полумесяца от моих ногтей.

Моя мать перешла из кухни в фойе, ее глаза лучились чистым гневом.
– Эта женщина не посещает церковь. По ночам она часы напролет проводит в барах за выпивкой. Она читает неприличные журналы. Я не хочу, чтобы моя дочь общалась с дрянью, подобной этой женщине, - строго и властно заявила она, искривляя губы в дежурной противной улыбке.

«Боже, позволь мне умереть, не сходя с этого места, если я когда-нибудь стану такой же лицемерной», - подумала я. У меня скрутило живот от ужаса, а именно - от неисправимости моей матери в этот момент.

В попытке успокоиться я сделала глубокий вдох.
– Розали - заботливая девушка. И она всегда была хорошим другом для нас, - убеждала я мать, стараясь посмотреть на ситуацию с другой стороны.

Лицо матери стало мертвым, словно высеченным из камня. Все мои попытки достучаться до нее были безрезультатными, потому что она отказывалась слушать. Казалось, будто я разговариваю с каменной скалой.

– Ее поведение неприемлемо, - отвечала она монотонным голосом. – Эта женщина заслуживает одиночества, полного лишения общения с друзьями и близкими.

В этот вечер я не смогу больше вытерпеть. Необходимость мириться с ее отвратительным поведением изо дня в день потихоньку выводила меня из себя. Я бы еще могла стерпеть, если бы оно было направлено на меня. Я бы смогла закрыться от этого, про себя повторяя чуть ли не заклинание: «Еще немного. Нужно пережить два года, а потом колледж». Раньше мне это помогало, особенно в тех случаях, когда хотелось протестовать во весь голос. Но теперь у меня не получится с этим справиться. Ей мало направлять свой негатив на меня, теперь она будет распространять его и на других людей. Становится все хуже и хуже, и я уже не могу закрываться от этого. Нет никаких вариантов, что я позволю матери так отзываться о Розали… ничем ей не ответив на необоснованные обвинения. Не в этот раз.

- Это лучшая позиция христианского человека, которую я когда-либо слышала, - огрызнулась я, в полной мере копируя ее благочестиво-показную манеру. – Уверена, именно этого Иисус хотел бы от нас. Он бы позволил нам бросить язычников на произвол судьбы, чтобы после смерти их души просто гнили в Аду!

- Изабелла Мари Свон! – потрясенно выдохнула моя мать. Багровые пятна праведного гнева окрасили ее лицо. – Я не желаю слышать подобные разговоры в своем доме!

Истерический смешок вырвался из моего горла, и я бросила свой рюкзак к подножию лестницы.

– Ты сейчас разыгрываешь меня? – так и не дождавшись от нее ответа, я, выгнув бровь, повысила голос: – Я не сказала ничего из того, о чем бы ты уже не размышляла.

Никогда прежде я не позволяла себе говорить с матерью в столь неуважительном тоне. Но, как ни странно, только в это момент наступило освобождение. Мне не хотелось прекращать свою речь. Мне хотелось противостоять ей, чтобы эта женщина наконец поняла, что всегда приходится испытывать мне. Бессилие. Пустоту. Никчемность.

С каждой секундой гнев яростнее вспыхивал в моих венах. Я протопала вниз по ступенькам, заставляя ее остановиться у столика в холле. Но я же не единственная, кто возвращается в этот дом в позднее время суток.

- А где же пропадала ты? Отсутствие дома в то самое время, когда твоя дочь подросткового возраста здесь в одиночестве, кажется мне ужасным, даже греховным поступком.

Моя неожиданная вспышка привела к изумительному результату – моя мать, изумленно раскрыв глаза, была в полном шоке. Но было что-то еще в ее лице. Эта легкая дымка подозрительно напоминала мне страх.

– Ты же прекрасно знала, что я буду в это время на распродаже выпечки, - с тревогой в голосе отвечала она, раззадоривая мое любопытство. Что заставило ее заикаться?

Я всматривалась в ее лицо, всем своим видом изображая недоверие.

– Ты была на распродаже выпечки после девяти часов вечера, мама?

Ее рука метнулась к горлу. Ее дрожащие пальцы, подобные дрожащим крыльям птичек, порхали по коже, пока не нащупали золотой крестик, что всегда украшал шею матери.

– Да, это чистейшая правда, - вымолвила она, глядя куда угодно, только не в мои глаза.

Я не смогла сдержаться: мой рот широко открылся от осознания факта – моя мать только мне солгала. Моя мать, читающая мне нотации о добродетелях и святостях, откровенно мне врет!

- Почему ты не рассказываешь мне? – спросила я, не понимая, что заставляет ее мне врать в лицо. Она, покачав головой, отказалась мне ответить. Гнев, немного поутихший, вспыхнул во мне с новой силой. Мой голос стал пронзительным, и в нем отчетливо слышалось все замешательство, испытываемое мной. – Почему ты не хочешь ответить мне?

Удар!

Тишину холла, в котором мы находились, заполнил пронзительный треск от пощечины. Он оглушал.

- Отправляйся. В. Свою. Комнату, - выплюнула она мне в лицо, а рука все еще дрожала. Глаза матери были широко распахнуты, будто она и сама не верила в то, что только что сделала.

Мое лицо словно горело от боли, и я догадывалась, что огненный отпечаток ее руки сохранится на моей щеке всю ночь. Она такая притворщица. Как она может разглагольствовать о ценности веры в душе человеческой, о святых, спасших нас, и одновременно быть такой лживой?

- Я ненавижу тебя, - прошипела я и, схватив с пола свой рюкзак, метнулась вверх по лестнице. Оказавшись на верхней ступеньке и не сдержавшись, я оглянулась. Та женщина стояла, не сдвинувшись со своего места. В этот момент нельзя было сказать, что ей всего лишь тридцать семь. Выглядела он гораздо старше.

Этого не случится со мной. Этого НИКОГДА не случится со мной.

- И еще кое-что, мама, - начала я, встречаясь с ней взглядом, прежде чем продолжить: - «Vanity Fair» - не неприличный журнал. Может, тебе стоит приоткрывать что-то помимо так горячо любимого тобой «Guideposts». Перестань уже жить прошлым, двигайся вперед, в будущее, со всеми нами.

Закончив, я оставила ее в холле все в том же положении, что и раньше, и громко хлопнула дверью, окончательно завершив беседу. Во мне теплилась надежда, что ее мучительное влияние на мою жизнь станет слабее.

***

Было около трех часов ночи, когда я вдруг вспомнила о неоткрытом подарке, до сих пор лежащем в переднем кармане моего рюкзака.

Как можно тише, стараясь не шуметь, я поднялась с постели и прокралась к окну у дальней стены. Вечером, ворвавшись в свою комнату, я в порыве ярости бросила туда рюкзак, совершенно забыв о его содержимом, и сейчас пылко молила блаженного младенца Иисуса, чтобы он уберег подарок Эдварда от моего гнева. Надеюсь, я не разрушила его окончательно.

Затаив дыхание, я открыла передний карман школьной сумки и облегченно выдохнула. С подарком была лишь одна проблема - огромный серебристый бант Элис был помят до неузнаваемости. Я захихикала, представив ее расстроенную реакцию на мятую упаковку, которую я держала в руках.

Скорее всего, она все переделает, прежде чем вновь отдаст подарок в мои руки.

Хоть и было уже за полночь, и мать давно уже легла спать, я не чувствовала себя в безопасности. И из-за этого не решалась открывать подарок в тихой комнате. У моей матери была привычка проверять меня несколько раз в ночь. По крайней мере, так было заведено, когда мне было десять лет. И сейчас у меня не было сил на еще одно объяснение с ней… теперь уже по поводу моих ночных посиделок.

Ну уж нет, на сегодняшний вечер мне вполне хватило драмы, большое спасибо.

Сжав в руке подарок, я взяла в другую фонарик из нижнего ящика своего трюмо и прокралась к шкафу. Петли дверцы скрипнули. Может, это не самое просторное место в мире, зато там я чувствовала себя в относительной безопасности. Здесь никто не побеспокоит просто потому, что никто не будет тут искать. Я также думала, что смогу спрятаться в этом шкафу, потому что буду тут будто в закрытой коробке из-под сладкого швейцарского пирога. Зимнее пальто приятно ласкало спину, что казалось правильным в критическом положении.

Боже, благослови Малышку Дебби и ее великолепную еду, напоминающую произведение искусства.

Устроившись на полу, застеленном мягким ковром, рядом с разными коробками, заполненными школьными бумажками и парами обуви, я порылась позади и наконец нашла среди церковных платьев и пиджаков свою драгоценную коробку с легкими пирожными. С радостью, я открыла коробку и разорвала целлофановую упаковку, желая поскорей добраться до сладкого угощения.

Я выпустила стон удовольствия, ощутив вкус тающего шоколада на своем языке, а затем неожиданно даже для себя запихнула всю булочку в изголодавшийся рот.

После поедания всех этих сладостей и вкуснейшего чая Розали в пятницу в библиотеку я приду на встречу с Эдвардом переваливаясь с ноги на ногу. Мой внутренний голос прозвучал сейчас так подозрительно, что даже напомнил мне Лорен Меллори. Проклятье! Сгримасничав из-за своих мыслей, я все же убрала упаковку с вкусностями, оставив себе только три пирожных.

Так намного лучше.

Теперь же, подкормив себя шоколадом и вкусными консервантами, я закрыла дверцу шкафа и включила фонарик, чтобы развернуть и рассмотреть подарок Эдварда. С большой осторожностью я развернула подарочную пурпурно-красную бумагу и вытащила бокс, внутри которого был CD-диск и письмо, написанное на нескольких тетрадных листах. Мое внимание привлек диск, а точнее - надпись на нем, сделанная Эдвардом специально для меня, поэтому, не медля, я положила послание на колени и стала вглядываться в сверкающую вещицу. Он написал одну строчную букву «б» на ободке в центре диска рядом с изображением какого-то чернокожего коротко стриженого парня.

Весьма оригинально, Каллен. Как графолога, меня это впечатлило. Может быть, в будущем мне следует предложить ему помощь в освоении искусства.

Ко всему прочему, он и датировал этот диск. Невероятно, Эдвард придумал этот подарок в тот самый вечер, когда мы впервые встретились. Это не может не поразить. После всех наших криков и споров, прозвучавших в тот знаменательный вечер, он все равно, придя домой, захотел сделать мне сюрприз. Сердце затрепетало в груди, словно крылышки маленькой колибри, и, ужаснувшись собственной реакции, я попыталась прийти в себя, прижав руку к груди.

Ты же не такая девушка, Белла Мари.

Романтик, живший во мне, хотел верить, что теперь все мои мечты, словно в сказке, воплотятся в жизнь, но реалист, которым я была всегда, прекрасно понимал, что мне нельзя быть такой дурочкой, что вся забота, неожиданно свалившаяся мне на голову, не случайна. Идея, что я могу поближе познакомиться с Эдвардом, узнать о нем больше, несомненно, манила, однако меня все еще волновали мои чувства. Мне не хотелось сразу отдаваться им без остатка. Меня нельзя причислить к тем любвеобильным, легкомысленным девушкам, которым он, бесспорно, дарил точно такие же компакт-диски.

Мысли о других его завоеваниях были мне неприятны, и я нахмурилась, желая избавиться от болезненных образов. Раз уж я все равно находилась в своем шкафу-убежище, то решила поискать и свой старенький CD-плейер. Несколько лет назад он попался мне на глаза на одной из дворовых распродаж. Стоил проигрыватель всего десять баксов, поэтому я, долго не раздумывая, приобрела его. И все же пользовалась я им нечасто, потому что диск у меня был лишь один. И назывался он «Семейное Рождество Псэлти».

Нашелся проигрыватель на верхней полке. Он был скрыт за коробкой со старыми фотографиями. К моей большой радости, наушники находились там же, и мне больше не пришлось копошиться. Сгорая от нетерпения послушать свой подарок, я чуть-чуть приоткрыла дверцу, стараясь не шуметь, и рукой нащупала розетку. В глубине души я надеялась, что эта штуковина не будет настольно старой, чтобы не включиться вообще. Я молилась, чтобы она заработала.

И мои молитвы были услышаны. Тусклый голубоватый свет ударил в лицо, и мои неуклюжие пальцы начали ощупывать прибор в поиске кнопки «пуск», благодаря которой я смогла бы вставить компакт-диск в плеер. Наверное, в течение целой минуты я слепо водила ладонями по его поверхности, прежде чем положила его к себе на колени и возобновила свои поиски теперь уже с фонариком.

Ничего себе, Белла. Так грустно, ведь ты не можешь справиться со старым проигрывателем, тогда как любой современный подросток с закрытыми глазами может включить MP3-плеер?

Как только, наконец, проигрыватель открылся, я осторожно вставила в него диск и захлопнула крышку. Плеер тотчас ожил. Зазвучала начало первой песни, и я быстро нажала на паузу. Мне вдруг захотелось сначала прочитать письмо от Эдварда, а потом уже прослушать то, что он подарил.

Развернув немного помятые страницы, я поднесла их к лицу, вдыхая неповторимый, пряный аромат человека, приславшего их мне. Тепло растеклось по моим венам, а расслабленное тело откинулось на мягкую одежду, висящую на вешалке позади меня. Я все сильнее и сильнее отклонялась назад, пока моя спина не столкнулась со стеной шкафа, а одежда легко покачивалась вокруг меня, образуя завесу. Письмо Эдварда все еще было прижато к моему лицо, и я позволила погрузиться себе в воспоминания о сегодняшнем дне, когда его руки сжимали меня в крепких объятиях.

Почувствовав, наконец, силу и готовность читать, я подняла фонарик и посветила на страницы.

Я всегда считала, что подчерк, подобно жестам и привычкам, многое может рассказать о человеке. У моего адресанта он был резким и обрывистым, в местах, где черная ручка останавливалась, вероятно, из-за размышлений писавшего, оставались глубокие отпечатки. Можно сказать, у писавшего страстная натура. Подушечками своих пальцев я почувствовала, как к концу страницы таких углублений становилось все больше и больше. Казалось, будто Эдвард нарочно так писал, скрывая еще одно послание с помощью брайлевской печати. Его подчерк не был изящным, но и небрежным назвать его нельзя было. Все начиналось с имени, моего имени. Видимо, кончиками своих талантливых пальцев он задевал написанные буквы. К такому заключения я пришла, рассматривая немного перекрученную заглавную букву «Б». Прописная «е» была чуть кривоватой, напоминающем мне о его удивительно красивой ухмылке. Удвоенные буквы «л» тонкими завитками были связаны с гласной «а». Это казалось мне поэтическим произведением искусства.

Мною еще не было прочитано ни одного слова, кроме имени, а слезы уже застелили глаза, мешая видеть в полумраке шкафа. Вся интимность этого момента поглотила меня, из-за чего даже захотелось свернуть письмо и не читать до последнего. Мне хотелось насладиться этой чарующей атмосферой, продлить сладостный миг настольно, насколько это будет возможно. Я так не хочу, чтобы ощутимая связь быстро рассеялась в воздухе. Она будет здесь, в этом мрачном шкафу… и только со мной. Только в моем сердце.

Перестань быть такой жалкой. Просто прочти это письмо.

Я встряхнула головой, прогоняя сладкую мечтательную дымку, и начала читать. Парень был прав, утверждая, что звания «акула пера» ему не достичь: страницы были замусорены ругательствами. Некоторые из них Эдвард даже пытался зачеркнуть так, чтобы никто не смог разобрать. И все же было очевидно – он не привык к цензуре. В сущности, это письмо было трек-листом к диску, только к названиям песен парень добавил небольшие комментарии, объясняя, потому они напомнили ему обо мне.

Всего в списке было двадцать песен. Это впечатлило меня.

Как ему удалось подобрать столько песен, да еще и добавить к каждой из них свой комментарий, объясняющий мне свой выбор? Да еще и после всего одной встречи?

И все же некоторые вещи, написанные им, были невероятно милыми. Это было так романтично, что я не могла не умилиться, читая и перечитывая их.

«Я уже упоминал, что у тебя чертовски красивые волосы? Один их вид заставит любого парня захотеть сжать эти пряди в своем кулаке, чтобы после впиться тебе в губы».

«Когда ты посмотрела на меня с того тротуара в наш первый вечер, и луна осветила твое лицо, ты показалась мне падшим ангелом. Тогда ты будто нуждалась во мне, в том, кому под силу забрать и спасти тебя».

Конечно, не обошлось и без других вещей, которые были гораздо более… непристойными. И из-за них полыхало и мое лицо, и то, что всегда скрыто под нижним бельем.

«Ты хоть понимаешь, какой у тебя охрененно сексуальный рот? Каждый раз видя, как ты закусываешь губу, я хочу сделать это сам».

«Ты обладательница самых длинных ног, что я когда-либо видел. А прикосновение к твоей незащищенной одеждой коже сделало меня невероятно твердым. Я даже не могу припомнить, испытывал ли что-то похожее до встречи с тобой. Хоть мои руки едва добрались до края твоей юбки. У тебя невероятно нежная кожа. Она напомнила мне мягкие лепестки цветов».

Во мне боролись страсть, захлестнувшая меня из-за неожиданных откровений, требовавшая немедленного удовлетворения, и голос разума. Требовались все мои силы, чтобы держать руки на уровне талии. Я была настолько возбуждена, что невольно в голове всплыл вопрос: а может ли человек самовозгореться из-за сексуальной неудовлетворенности? И, подавляя все свои инстинкты, я заставила себя продолжить читать письмо.

Большинство из артистов, что он перечислил, были мне совершенно незнакомы, но что-то из них звучало знакомо. Например, мне совершенно чужды группы Peaches, Radiohead и Pixies. Я была так заинтригована, обнаружив, что он упоминает как классиков, так и современных музыкантов. Хотя это не должно было стать для меня слишком большой неожиданностью, ведь когда-то Эдвард упоминал, что учился играть на рояле.

Ромео и Джульетта, сцена на балконе? Раньше мне никогда не доводилось слушать Прокофьева, но сейчас даже интересно послушать эти произведения. Та музыка, которой он со мной делился ранее, стала для меня поучительной. И теперь мне с нетерпением хотелось услышать и другие его рекомендации касательно музыки, которую следует послушать.

Надев наушники, я нажала кнопку «пуск» на плеере и позволила музыке поглотить меня. Первая песня была своеобразным миксом группы «Yo La Tengo». Мелодия была медленной, может быть, даже несколько упрощенной, но все равно красивой. Слова, хрипловатый голос вокалиста проникали мне в самую душу.

Вы мне скажите, лето,
И время это неправильно.
Вы мне скажите, зимой здесь…
И ваши дни становятся длинными.

Слезы в ваших глазах… сегодня.

Неожиданно такая усталость навалилась на меня… Зевая на ходу, я стащила с вешалки свою парку, сложила ее и положила под голову, заменяя подушку. Сегодня выдался очень долгий день. И впервые за все время я наконец почувствовала, что могу расслабиться.

Хотя вы мне не верите, вы сильны.
Тьма всегда переходит в рассвет.
И вы даже не помните, это надолго,
Когда она заканчивается, все в порядке.
Пожалуйста, скажите мне… как вы знаете, завтра…
Глядя на ваши ботинки.
Слезы в твоих глазах… каждую ночь.

Я закрыла глаза, сливаясь с мелодией в единое целое. Странно получается… человек, с которым мы знакомы всего несколько дней, как выяснилось, узнал меня лучше, чем я сама.
-----

Перевод Furiae
Проверка little_eeyore