Вампиры-новички всегда склонны драматизировать. В первые десять лет от них только и слышно: «Теперь я целую вечность буду чувствовать себя ничтожеством!» и «О, Боже, мой обед мертв!»

Она не мертва.

Я точно знаю, что произошло — Елена увлеклась ощущением своего бьющегося сердца, самой жизни, растекающейся в ней, и не услышала едва заметное сердцебиение женщины. Такое случается; однажды парень вылез из неглубокой могилы после того, как я «убил» его. Больше таких ошибок я не совершал. И сомневаюсь, что она повторит это.

Но ведь я буду тренировать ее и помогать справиться с неизбежными ошибками на ранней стадии пребывания в ее новой сущности. Было и без того сложно заставить ее пить кровь, заставить отпустить себя и понять, что это ее предназначение. Я на самом деле думал, что она сбежит еще в начале, поджав хвост. Но стоило мне коснуться клыками шеи женщины, стоило пустить немного крови, как для Елены все стало решено. Мне оставалось всего лишь немного помусолить ее шею (потому что если бы я на самом деле пил из нее, нам бы пришлось перейти к стадии избавления от трупа) и постараться не кончить в штаны, пока Елена упивалась кровью до состояния безумства.

Если бы меня там не было, Елена, без сомнения, осушила бы женщину до последней капли. Хотя с другой стороны, не будь меня там, Елена вообще не стала бы пить. Похоже на Уловку-22. В любом случае, услышав сбившееся дыхание женщины и замедленное биение ее сердца, я отпустил ее, позволяя упасть на землю, словно мешок с картошкой, пока Елена не высосала из нее всю кровь.

На какую-то долю секунды я задумался о том, чтобы не останавливать ее. Мне хотелось, чтобы Елена почувствовала то первобытное удовольствие, сравнимое с оргазмом, от последнего стука сердца жертвы, хотел, чтобы мы насладились нашей добычей вместе, а потом трахались, как животные, у остывающего трупа.

И все же, как бы мне ни хотелось, чтобы она по-настоящему почувствовала себя вампиром, я не мог так с ней поступить. Черт, эта женщина даже не мертва, а Елена уже так выпучила глаза, что они скоро вылетят из глазниц и покатятся по дороге. Но, более того, какая-то маленькая, жалкая часть меня не хочет, чтобы Елена пересекала последний рубеж, а хочет, чтобы она оставалась человечной, хорошей, даже с клыками. Так что байкерше повезет, она еще покатается.

Тут я должен назвать ее Еленой, обнять и пообещать, что все исправлю, что все будет хорошо и я никогда-никогда не дам ей оступиться. Черт, я хочу это сделать. Хочу дать ей все, защитить от опасности в ночи, даже если эта опасность — она сама.

Но это худшее, что я могу сделать. Не могу поступить так, как будто это многое значит, как будто ей есть о чем жалеть. Она не сделала ничего дурного. Такова жизнь — это может и должно быть ее жизнью. Утешение, убеждение в том, что она не та, кем является, приведет только к появлению нового потрошителя. А я не смогу еще лет сто приводить ее в порядок, собирая по кусочкам.

Нет, сейчас Елене не нужны добрые слова утешения. Ей необходимо признать, что это случилось, это было круто, и что она допустила простую, типичную ошибку. Из этого она должна извлечь урок, который поможет ей стать сильнее, а не отправит ее назад, в пучины самобичевания. Я переворачиваю женщину. Она издает шипящий стон. Елена подпрыгивает, а ее нелепые каблуки скребут по асфальту. Я сдерживаю смешок.

— Очень мило, Кэтрин. Помню, как ты выкинула такую шутку в первый раз. Я напугался, конечно, но было здорово. — Стараюсь, чтобы в голосу была слышна скука. Да и на самом деле, это было бы дико скучно, если б не присутствие Елены. Все это не веселее и не хлопотнее, чем оплата продуктов в магазине. — Кажется, мы были прямо на этом же месте, да? — Я прокусываю тонкую кожу на запястье и прижимаю его ко рту женщины. Как только процесс пошел, я перевожу взгляд на Елену.

Она прижимает пальчик к нижней губе. Вся испачкана кровью — подбородок, руки, рубашка. Глаза похожи на блюдца, когда она смотрит на тело и отчаянно пытается осмыслить происходящее.

Никогда не видел ее более красивой.

— Я… да. Помню, — наконец произносит она. Почти вижу, как она заставляет себя собраться, как с трудом натягивает назад маску Кэтрин. Она убирает руку ото рта, распрямляет плечи. Она легким жестом отбрасывает кудряшки с лица (некоторые из-за крови прилипли к ее лицу, и черт возьми). Да, ей нужно верить в свое представление так же, как и мне, иначе она поймет, насколько очевидны ее действия. Но она старается. Если притворство помогает ей жить, показывает, как справиться с новыми обстоятельствами, тогда благослови Господь Кэтрин Пирс. Только в этот единственный раз. — Да, тогда мне удалось напугать тебя. — У нее даже получается выдавить усмешку.

Женщина снова издает стон, который, кажется, убеждает Елену. Хорошая девочка. Поняла. Может, она увидит, что все не так плохо (это просто охренительно). Не хочется думать о том, что она будет жить только вполовину, постоянно лишая себя самого желанного. Я знаю, что она достаточно сильна для этого. И, если честно, из нее вышел отличный вампир.

Свободной рукой я достаю из кармана куртки платок — никогда не ходите без него на охоту, детки. Бросаю ей, и она ловит платок в воздухе.

— Шутки об убийстве никогда не выходят из моды, — говорю я. К тому же, это моя фишка.

— Раньше тебе это казалось смешным. — Она вытирает кровавое пятно на пол-лица. Мне почти жаль. Она приседает ниже, с любопытством наблюдая, как женщина начинает двигаться, делая большие глотки изысканной, вкусной вампирской крови.

— Да, тогда для меня было открытием, насколько трудно бывает прятать тела. Нам повезет, если никто не станет раскапывать карьер. — Женщина хватает меня за запястье, я принимаю это за сигнал. — Тише, тише. — Я поднимаю ее, заставляя принять сидячее положение. Удерживаю себя от желания почесать место, где кожа срастается, чертовски сильно чешется каждый раз. — Сама займешься ей, Кэтрин?

В ее глазах замечаю отблеск алого цвета. По ее щекам расползаются змейки вен. Черт, она уже готова ко второму заходу? Я передвигаюсь, оттесняя ее с линии атаки. Если она нападет снова, женщина мертва. Без сомнений.

Но уже в следующее мгновение она становится собой, щеки слегка раскраснелись, а широко распахнутые глаза лани сияют от еле сдерживаемого возбуждения. Она облизывает губы.

— Кажется, у тебя все под контролем, — говорит она. — Вперед, ковбой.

Ковбой? Серьезно, Елена? Мои губы слегка подрагивают, но я заставляю себя изобразить недовольство.

— Оставляешь всю работу мне, — ворчу я.

Глаза женщины тусклого карего цвета. Она уже хочет верить тому, что я ей скажу, хочет получить какое-то логичное объяснение произошедшему. Его нет, но она его получит.

— Ты завернула за поворот на слишком высокой скорости и улетела в те кусты. — Я указываю рукой в нужную сторону. — Тебе повезло, только несильно пострадала. С тобой все хорошо, но на всякий случай по пути домой ты заедешь в аптеку и купишь препарат железа, который добросовестно будешь принимать всю следующую неделю. А еще возьмешь там никотиновый пластырь.

— Никотиновый пластырь? — озадаченно спрашивает Елена.

— Ну да, она на вкус как гребаная пепельница. — Елена пока не различает вкусы, первые несколько лет все просто восхитительно. Но у меня есть свои стандарты. — Считай это моим вкладом для вампирского общества. Только если ты не хочешь закончить? — Елена дает мне знак продолжать. Я поворачиваюсь к женщине. — Ты нас не видела. Ты понимаешь, что случилось и что будешь делать?

Она кивает. Получилось почти благодарно.

— Не знаю, каким местом я думала, заворачивая так.

— Да, довольно глупо, — сочувственно соглашаюсь я. — Ты должна быть осторожнее. О, и постарайся не умереть в ближайшие пару дней.

— Этого плана я придерживаюсь всегда. Просто иногда получается не очень. — Она поднимается на ноги, немного покачиваясь, но быстро восстанавливает равновесие и ковыляет к своему железному коню.

Меня обдувает порыв ветра — Елена встает на пути женщины. Мои мышцы напрягаются, но пока никаких клыков или набухших вен. Дам ей немного поиграть, хотя понятия не имею о том, что она собирается делать.

Они пристально смотрят друг на друга бесконечно длинное мгновение, замерев подобно статуям. А затем Елена осторожно протягивает руку с зажатым в ней платком. Уверенными движениями она вытирает следы крови с шеи женщины. Как только исчезает последнее пятнышко, Елена поправляет потрепанные волосы своей жертвы и гладит ее по щеке:

— Спасибо.

Я ошибался. Вот это Елена во всей своей естественной красоте. Нежность и страсть, хищник и спаситель — и никакого противоречия. Это она настоящая.

Боже, я люблю ее. Это делает меня глупым мазохистом, но я ее люблю. Неважно, что будет дальше, я хочу запомнить ее такой навсегда.

Женщина слегка улыбается, и Елена кивает ей. Мы отходим в сторону с дороги, когда раздается рычание мотоцикла.

Мы неторопливо идем по лесу без особой цели. Здесь так тихо: слышны только шаги животных, когда они убегают подальше от нас, и громкое сердцебиение Елены.

— Я просто подчищала все следы, — говорит Елена словно в объяснение своего поведения не в стиле Кэтрин. И я бы купился на это, если б она не поблагодарила женщину, если б не была такой… ну, если б не была Еленой. — Не могла же она пойти в аптеку, истекая кровью. Кто-нибудь обязательно начал бы задавать вопросы и…

— Нет, это было умно. — Должен был сам об этом подумать. Косяк, Сальваторе. Радуйся, что за тобой присматривает Елена Гилберт (какого черта?).

— Иногда мне в голову приходят неплохие мысли, — иронично замечает она. Не могу сдержать смех.

— Да, временами ты бываешь вполне сносна, — говорю я. — И как бы я ни сопротивлялся этому, должен признать, Кэтрин, ты была хороша там. Смотрелась так правильно.

Она останавливается, обхватывая себя руками будто в попытке согреться. А мне становится интересно, зачем она так делает, если она уже никогда не будет мерзнуть.

— Это и казалось правильным. Не думала, что будет… — Она затихает, понимая, что копает себе яму. Как мне нравится наблюдать за ее попытками выбраться из этой ямы. Это лучшая игра. — Ну, знаешь, снова охотиться с тобой спустя столько лет. Но было ощущение правильности. Ты и я, вместе? Да. Это было классно, Деймон.

Я очень доволен собой. Сработало. Она пережила настоящую охоту. Ну, типа-настоящую охоту. Важно не это. Даже после небольшого срыва она все еще считает, что это было хорошо. Ура.

— Ну и ты не худший в мире партнер по охоте, — поддразниваю я, слегка стукнув ее по плечу.

— Ты тоже ничего, придурок. — Она проводит руками по кудрявым волосам, глядя на кусочки темного ночного неба, виднеющиеся сквозь густые кроны деревьев. Она поворачивается ко мне и улыбается самой грустной улыбкой, что я когда-либо видел. — Я и забыла, как хорошо нам вместе.

И я готов согласиться с ней. В конце концов, все у нас с Еленой получалось.

За одним исключением.

Кроме того раза, когда она была нужна мне. Единственный раз, который имел значение — когда она не смогла полюбить меня, а только выдала какую-то хрень о том, что я ей небезразличен. На моих губах расползается улыбка. Отлично. Она хочет поиграть? Поиграем. Дам ей увидеть Деймона, который был с Кэтрин, во всей его жуткой красе. Посмотрим, до чего доводит любовь — до чего она довела меня.

Я резко подхожу к ней. Она отступает, пока не упирается спиной в толстый ствол дуба.

— Полная фигня. Нам хорошо вместе только в одном случае, Кэтрин. — У нее на щеке пятнышко крови, прямо около уха. Как, чтоб ее, она умудрилась? Я встаю ближе.

— Не надо, Деймон. Что ты делаешь? — спрашивает она. Я почти вижу, как в ее голове крутятся шестеренки, как она выбирает варианты, изучая мое лицо. Но в итоге ее глаза останавливаются там, где всегда: на моих губах. Потому что кроме этого во мне ничего нет, так ведь? Я всего лишь чертов кусок мяса для этих двойников. Живой или мертвый, я нужен им только для одного.

— Напоминаю тебе, как все было на самом деле. — Языком слизываю дорожку крови с ее лица. По вкусу напоминает пепел, разве не подходящая метафора? Когда любовь полностью поглощает вас, остается только пепел. — Ты хотела меня только в одном смысле, — рычу я.

Она дрожит подо мной, словно мышка, и я знаю, что игра почти закончена. К черту, это самая худшая игра. Было глупо, очень глупо позволить себе зайти так далеко. Мне и без нее было хорошо. Я скучал, но мог жить дальше. А теперь вспоминаю каждую чертову деталь, что люблю и ненавижу в ней, и мы снова вернулись к тому, с чего начали. Ну или только я. Если б я только знал, где она.

И я уже готов резко отказаться от всего и уйти, но вдруг кто-то делает движение — я не уверен, она целует меня, или я целую ее — но я определенно первым касаюсь ее языка, почему бы нет? Что мне терять? Она может убежать, как обычно делает, или же… что ж, это не совсем так, как я ее хотел, но если это все, что я могу получить, то и достаточно. Надеюсь, что этого будет достаточно.

Она отстраняется, и мы оба делаем такие ненужные вдохи.

— Не только в одном, Деймон. Никогда так не было. — Это все еще Кэтрин? Кто это говорит? Не имею ни малейшего понятия. Говорю себе, что это не важно.

Мы набрасываемся друг на друга. Она пытается взять все под свой контроль, покусывает мои губы, толкает язык в мой рот. Я застигнут врасплох ее агрессией, но к черту все. Мы играем по моим правилам. Прижимаюсь теснее к ней. Пусть знает, что она со мной делает, и что я собираюсь сделать с ней. От наблюдения за ее охотой у меня яйца посинели, и то, что она сейчас пытается высосать мое лицо, ни разу не помогает сложившейся ситуации.

В ее глазах вижу вспышку неуверенности, она пытается отойти дальше, создать между нами хоть малое пространство, но ей некуда отступать — она может разве что выгнуться и приподняться на носочках, так станет даже лучше, правда.

А затем напряжение рассеивается, и она сама вжимается в меня, прижимаясь грудью и толкаясь бедрами. И она издает этот звук, негромкий, вырывающийся где-то из глубины ее горла, который заставляет меня переступить грань. Она на вкус как кровь, пахнет сексом. Это похоже….

Это и есть Елена, да? Конечно, это она. Я помню этот кивок, помню, как она изображала чертову Флоренс Найтингейл (п/п: британская сестра милосердия и общественный деятель) со своей жертвой. Моя голова кружится: все знакомо и ново, верно и одновременно неправильно. Но это она. Я знаю, что это она.

Я целую ее шею — кусаю ее, оставляя синяки везде, где касаются мои губы, но они почти сразу же пропадают. Сжимаю в ладони ее мягкую грудь, идеально помещающуюся в руке. И снова она издает этот звук, который пробуждает во мне что-то первобытное, инстинктивное.

Она убежит в любую минуту, просто рванет с места без оглядки. Или оттолкнет меня в праведном гневе со словами «ты же выше этого».

Ее руки слегка дрожат, пробираясь между нашими телами, но черт меня возьми, если она не спешит дотянуться до болезненно выпирающего переда моих джинсов. С моих губ срывается шипение, пока она поглаживает и сжимает мой член через плотную ткань.

Не так я себе это представлял. Но будь я проклят, если первым пойду на попятную. Да и в любом случае, скорее в аду снег пойдет, чем Елена Гилберт позволит трахнуть себя у дерева в лесной глуши. Правильно? Правильно.

Я убираю ее руку подальше от своего паха. Она сопротивляется (будто у нее есть шанс выиграть), пока я не раздвигаю ее ноги коленом и не встаю между ними. Конечно, это старая уловка, но некоторые приемы неспроста называют классическими. Ей, кажется, это нравится, потому как она начинает сильно тереться об меня. И звуки она издает тоже от явного удовольствия. Затем она снова тянется к моей ширинке.

Черт. Она не собирается отступать.

Тогда и я не стану. Я этого хочу. Хотел сделать это, как только впервые ее увидел. Ну и что с того, что приходится называть ее Кэтрин? Что если она будет притворяться, будто этого никогда и не было, как притворяется, что не было нас? Что если я буду проигрывать события этой ночи снова и снова, желая, чтобы это было реально? Я сделаю это. Возьму ее у дерева, пока она не раздерет спину в кровь, пока она не закричит мое имя и не забудет свое. Я готов использовать ее, дать ей использовать себя, но совершаю ошибку, посмотрев на нее.

Никогда не видел, чтобы чей-то взгляд был таким пустым. Ни у пьяного Стефана, ну и Кэтрин в ее худшем состоянии, ни даже у себя. И эта сокрушающая пустота в глазах, где всегда слишком много печали, любви и жизни, это они такие потерянные? Мое маленькое, как у Гринча, сердце было бы разбито, если бы Елена не пыталась избавиться от чувства опустошенности с помощью моего члена.

Не могу. Назовите меня тряпкой, слишком чувствительным, но я не могу этого сделать. Не так. Не с ней. Будь это любая другая женщина, я не стал бы даже сомневаться. Но не могу поступить так с тенью девушки, которую люблю. Что с ней случилось? Как я раньше этого не заметил? Поздравляю, нахрен, Деймон — ты разглядел ее под маской Кэтрин, но не увидел всей картины. Идиот.

Я прижимаю ее запястье к дереву. Она делает резкий вздох и притворно хихикает, но взгляд все еще пуст. Мне становится плохо от этого зрелища.

— Нравится пожестче, Деймон? Этого ты хочешь?

Вот и ответ на вопрос — она все еще играет. Но с меня хватит.

— Нет, Елена, я хочу понять, какого хрена с тобой творится.


Вот и продолжение. Ожидали, нет? Спешите поделиться своими впечатлениями с нами на форуме.