Отвечая на вопросы

Глава 88

Яркое майское солнце заливало луг. Свет цеплялся за красновато-рыжие волосы вертевшейся и прыгавшей Шарлотты, радостный энтузиазм детства затапливал ее восторгом. Голые маленькие ножки танцевали на ковре из мягкой травы и мелких белых цветочков.

Под тополем на краю поляны сидели мы с Беллой. Она тихо смеялась, наблюдая за резвящейся дочерью. Я сорвал несколько цветков и засунул в прическу жены.

Белла улыбнулась мне, коснулась лепестков, а затем пробежалась пальцами по моей щеке. Я гладил ее шелковистые волосы. Даже в тени они блестели и демонстрировали роскошь цвета: красновато-каштановый тон подчеркивался бледностью цветов. Я добавил еще один цветок, легонько поцеловал любимую, после чего вернул внимание к нашей взбудораженной дочери.

– Откуда она берет энергию? – покачав головой, весело спросила Белла.

– Это поставляется с четырехлетним возрастом, – ответил я, нежно поглаживая ее по спине.

– Кто-то должен выяснить, как разливать это по бутылкам, – с тоскливым вздохом ответила жена. Она с благодарностью улыбнулась, когда мои пальцы принялись ослаблять болезненные ощущения в ее мышцах.

– Мне жаль, что тебе приходится через это проходить, – сказал я.

– Знаю. Ты каждый месяц это говоришь. – Она положила голову мне на плечо. – Это очень мило. По крайней мере, теперь не так плохо, как до рождения Шарлотты.

– И все-таки, – признался я, – хотелось бы мне сделать больше, чтобы облегчить дискомфорт.

Она посмотрела на меня: нашу глаза встретились, когда оба осознали подтекст моих слов. Четыре года назад мы поняли, что рождение дочери – сродни чуду, невиданная случайность судьбы. Осталась некоторая частица моего человеческого существования, которая позволила Белле забеременеть. Выбор времени оказался идеальным, а ее тело – на удивление восприимчивым.

Врач во мне полностью осознавал, что подобное явление не могло произойти снова. Но муж и отец – питал тайную надежду, что такое возможно. Белла никогда не высказывала мысли, но задумчивый взгляд, когда каждый месяц снова начинался ее цикл, говорил мне, что она тоже держала крохотную нить надежды. После четырех лет она стала немногим более слабого проблеска: мы оба знали, что это не могло осуществиться.

Шарлотту мы обожали. Она была замечательным ребенком: умным, любознательным, внимательным, нежным и ласковым. Мы не могли представить себе более идеальную дочь. Но бывали времена, когда я понимал: мы оба хотели возможность родить еще одно дитя. С пронзительной ясностью я помнил день, когда во время нашего посещения Веберов Шарлотта прижала крошечную руку к животу Беллы. Наша дочь переводила взгляд со своей матери на Анджелу, чей живот увеличился от новой жизни, которую она вынашивала.

Любопытство и желание наполнили зеленые глаза моей дочери, когда она спросила: – Мамочка, а когда у тебя здесь появится малыш?

Этот инцидент произошел более года назад, но охватившая Беллу мгновенная вспышка боли все еще оставалась в моей памяти. Жена быстро ее подавила, вместо этого сосредоточившись на своей любви к Шарлотте, и ответила: – Ты – самый драгоценный мамочкин малыш, – и обняла нашу маленькую девочку.

К счастью, превратности трехлетнего ума отвлекли внимание Шарлотты от разговора, но сам вопрос и выражение лица Беллы задержались в моей памяти. Через несколько дней после этого случая жена подчеркнула, насколько удачливы оказались мы, что у нас появилась дочь, в отличие от некоторых других родителей. Это правда, и я знал, что не было никакого смысла задерживаться на том, чего не могло быть.

Шарлотта вприпрыжку бежала через луг, ее локоны живо подпрыгивали, когда она приблизилась к нам.

– Мамочка! Ты выглядишь как королева фей! – радостно воскликнула она, ее ручки зависли над цветами в прическе Беллы.

Моя жена усмехнулась:
– Тогда ты должна быть принцессой фей.

Я быстро сорвал несколько маленьких букетиков и заправил их в волосы дочери. Она ликующе хихикала, когда Белла взяла ее на руки и расцеловала в щеки.

– Иди сюда, мой маленький лесной эльф, – сказал я, поднимая и раскачивая Шарлотту. – Боже мой, похоже, что ты можешь еще и летать!

Она засмеялась и вцепилась в мои руки. Сейчас я частично стоял на солнце. Я носил соломенную шляпу и льняную рубашку с длинными рукавами, но мои кисти блестели под лучами.

– Я волшебная, как и ты! – заявила она.

– Ты волшебная сама по себе, – ответил я, потянув ее к себе, чтобы поцеловать в лоб, и ее ручки обвились вокруг моей шеи.

Она уткнулась в меня носом. Для нее прохлада моей кожи, как и Карлайла с Эсме, ощущалась естественной. У нее никогда не возникало вопроса о разнице температур между матерью и остальными членами семьи. Однако блеск нашей кожи заметила еще очень маленькой. Ее крошечные пальчики пытались поймать отражавшиеся от меня солнечные зайчики, когда я выходил на свет.

Конечно же, я до сих пор полностью прикрывал тело, когда мы находились в присутствии других людей, как, впрочем, и мои родители. Почти четыре года назад мы с Беллой решили относиться к уникальному состоянию моей кожи, как к чему-то особенному, чему-то, относящемуся только к семье. И как можно естественнее внушили это Шарлотте, к счастью, она, казалось, поняла. Малышка никогда и никому за пределами нашей семьи не упоминала об особенном блеске лиц или рук папы, бабушки и дедушки.

Мы с женой понимали, что в какой-то момент дочь начнет интересоваться различиями. Неизбежно, что однажды спросит, почему я холоднее матери или Анджелы, или детей Веберов, отчего я сверкал и почему никогда не ел и не пил. Когда-нибудь она, вероятно, обнаружит и то, что я не спал.

Мы так и не пришли к окончательному решению, что будем отвечать на эти вопросы. Полагаю, оба надеялись, что когда придет время, мы поймем, что сказать, исходя из ситуации. Тем не менее беспокойство оказалось затяжным. До сих пор Шарлотта никогда и ничего не говорила, что вызвало бы вопросы среди наших друзей, но она была ребенком, и, несмотря на милый и любящий характер, могла непреднамеренно проговориться.

По крайней мере, здесь, на поляне, мы все наслаждались теплым, солнечным раскрепощенным днем. Шарлотта визжала от восторга, когда я поставил ее маленькие ноги на свои, затем осторожно взял за руки и принялся вальсировать.

– Ой, папа, смотри! – ворковала дочь, указывая на дальний край поляны.

Я остановился посмотреть, что же привлекло ее внимание. Несколько птиц деликатно клевали крошки печенья, которые она уронила, когда перекусывала на бегу принесенным Беллой полдником.

Шарлотта любила всех животных, но крылатые существа, казалось, очаровывали ее больше всего.

– Он такой красивый! – тихо воскликнула она.

Ее глаза устремились к птице с ярким оперением в центре маленькой стайки. Насыщенно-желтая грудка и алая головка выделяли его из собравшихся вокруг тусклых коричневых воробьев.

– Его зовут танагра¹, – объяснил я.

– Нанагра? – попыталась она.

Я усмехнулся: – Танагра. Нам повезло его обнаружить. За все время, что я здесь жил, видел лишь несколько раз.

Она легонько с придыханием выдохнула. Я знал, что эта новая находка ее взбудоражила. Она любила разглядывать птиц в книге Одюбона², которую Эсме подарила нам на Рождество два года назад.

– Мы рассмотрим его, когда вернемся домой, хорошо? – предложил я.

Она с энтузиазмом кивнула, не отрывая взгляда от красивой маленькой птички.

Белла с ласковой улыбкой наблюдала за нами. Через несколько минут я развернул дочь и продолжил танец более широкими шагами. Когда проходил мимо жены, она протянула руку. Остановившись, помог ей встать, а затем одной рукой притянул за талию. Любимая поцеловала меня в щеку, затем взяла ладошку Шарлотты.

Побудив Беллу встать мне на ноги, продолжил танцевать, теперь уже медленно, так, чтобы движения не вызывали разлада. Удерживая в объятиях двух девушек, глядя на прекрасную жену и любимую дочь, почувствовал, как на меня нахлынул душевный подъем. Я был самым счастливым человеком на свете.

Домой мы вернулись до захода солнца. Шарлотта с удовольствием болтала, как часто делала после любой вылазки. Во время поездки рассказывала нам обо всех виденных ею бабочках, воробьях, пересмешниках и ярких танаграх... Тем не менее, когда мы миновали съезд к дому Карлайла и Эсме, она прервалась.

– Когда домой приедут бабушка с дедушкой? – спросила она.

– Послезавтра, – ответил я.

– Это когда? – продолжила она.

Я знал, что маленькие дети совсем неважно чувствуют время. Всегда занимательно было пытаться объяснить подобное дочери. Я часто старался сформулировать объяснения понятным для нее языком.

– Сегодня мы поужинаем, – начал я, – затем ты ляжешь спать. Ты позавтракаешь, пообедаешь и поужинаешь, потом снова поспишь. А проснешься, и настанет время, когда домой вернутся бабушка с дедушкой.

– С ракушками, – с надеждой сказала Шарлотта, вспоминая симпатичных моллюсков на своем подоконнике, появившихся после нашего отпуска на побережье в прошлом месяце. Мы объяснили, что бабушка с дедушкой отправились в то же самое место.

– Милая, – сказала Белла, поворачиваясь к нашей дочери, – помни: невежливо выпрашивать подарки. Когда бабушка с дедушкой вернутся домой, обними их, поцелуй и скажи, что скучала. Не спрашивай, привезли ли они тебе что-нибудь.

Шарлотта была действительно слишком юна, чтобы запомнить слова матери, но мы старались привить ей хорошие манеры. Знали: в конце концов, она научится следовать правилам хорошего тона. Малышка действительно милый ребенок, и уже какое-то время неплохо говорила «спасибо».

– Да, мамочка, – неохотно согласилась Шарлотта. И все-таки ее глаза блестели от предвкушения. Знала, что бабушка с дедушкой всегда привозили ей из путешествий подарки. Мои родители души в ней не чаяли, но нельзя их за это винить. Мне самому трудно было не баловать ее при каждом удобном случае.

Когда мы приблизились к нашему дому, мысли девочки сменили направление.

– Папа, – спросила она, – мы можем набрать персиков?

На ужин Белла пообещала приготовить персиковый пирог. Наш фруктовый сад плодоносил прекрасными дарами, и моя талантливая супруга пыталась как можно больше использовать их, пока они были спелыми и сочными.

– Есть настроение для этого? – тихо спросил я жену.

Она кивнула:
– Конечно. Но думаю, что оставлю задачу сбора персиков вам с Шарлоттой.

Загнав «кадиллак» в гараж, я взял Беллу за руку и сказал: – Наполню теплую ванну, любимая, и можешь замечательно в ней полежать, пока мы с малышкой будем в саду.

Белла улыбнулась:
– Звучит великолепно.

Вскоре я наполнил ванну горячей водой и добавил слегка ароматизированные масла. Поцеловал в щеку вошедшую в комнату супругу. Она поблагодарила меня, и я закрыл за собой дверь, понимая желание уединиться именно в это время.

На несколько минут я задержался в коридоре, пока не услышал, как она с легким вздохом скользнула в воду. Затем поспешил вниз по лестнице, где у двери нетерпеливо ждала дочь, сжимавшая в ручонках корзинку.

Я подхватил дитя на руки, наслаждаясь тихими смешками, и понес через двор к небольшой рощице на краю нашего имения. Персики оказались совсем спелыми, и Шарлотта не могла сопротивляться желанию съесть один, когда сидела у меня на плечах и тянулась к верхним ветвям.

Она выбрала самый сочный, и к тому времени, как закончила им лакомиться, липким сладким соком были покрыты ее лицо и руки. С моей рубашкой дела обстояли не намного лучше. Я ни в малейшей степени не возражал. Смех дочери – все, что имело значение.



К моменту возвращения в дом в ванне нуждались мы оба. Белла закончила и в нашей спальне перестилала белье. Я сунул голову в дверной проем, Шарлотта все еще сидела у меня на плечах.

Увидев нас, любимая хихикнула.

– Похоже, персики очень спелые, – прокомментировала она.

– И очень ням-ням! – согласилась дочь.

– Я ее искупаю, – сказал я.

Белла кивнула:
– Спасибо. А я займусь этим пирогом.

Через полчаса моя дочь стала чистой, от теплой воды щеки разрумянились. Ее волосы оставались влажными, но вечер был довольно теплым, поэтому надел на нее маленькую сорочку и оставил ноги босыми. Она поспешила присоединиться к Белле на кухне, а я в это время приготовил еще одну ванну уже для себя.

Я научился приятно проводить здесь время. И хотя пребывание в теплой воде с Беллой у меня между ног все еще оставалось любимым способом купания, я находил некое удовольствие в расслабляющем одиночестве, опираясь головой на бортик. Иногда позволял всему телу полностью погружаться в воду. Неподвижность и полная тишина были очень умиротворяющими.

Я отдыхал на дне, потирая закрытые глаза и позволяя разуму вернуться к приятному дню на лугу. И не подозревал неладного до тех пор, пока не услышал, как меня зовут по имени. Под водой звук был слабым.

Я сел. В момент вдоха ощутил едкий запах. Еще раз вдохнул и сразу понял, что где-то в доме появился дым. Выскочив из ванны, надел халат, затем поспешил из комнаты, все чувства настроились на происходящее в доме.

Сначала я услышал Шарлотту. Она плакала, а ее крохотное сердечко отчаянно колотилось.

– Мамочка! – рыдала она.

– Нет, – резко сказала Белла, – оставайся там!

– Мамочка! – снова воскликнула моя дочь.

– Жди папу там. Не двигайся! – хрипло командовала Белла. – Эдвард! – позвала она.

Бросившись вниз по лестнице, я увидел валящие из кухни клубы дыма. Шарлотта, широко распахнув глаза, стояла у двери, ее маленькое тело окаменело от страха. Жена стояла у окна в комнате, пытаясь потушить захлестнувшее занавески пламя, которое уже лизало и стену, стремясь к потолку. Она неистово хлестала огонь скатертью.

– Иди наружу, – велел я дочери.

– Но мамочка…

– Сейчас же! – закричал я. Увидев, что она начала двигаться прочь от дверного проема, я побежал на кухню. – Белла! – воскликнул я.

Она посмотрела на меня с настоящим ужасом в глазах. В одно мгновение я подхватил ее на руки и вынес в фойе.

– Выходи наружу, – поспешно сказал я.

Не колеблясь ни минуты, схватил с пола тяжелый ковер. В мыслях проносились страшные возможности, но прежде всего я знал, что должен обеспечить безопасность семьи и дома. Я метнулся обратно на кухню, вокруг меня трещало пламя.

Глава 89

Сбить огонь удалось довольно быстро. Никогда я не испытывал сильнейшей благодарности за повышенную скорость, чем в те моменты, когда боролся, чтобы сохранить дом и защитить жену и дочь.

И только когда стоял в закопчённой комнате, окидывая ее взглядом в поисках чего-нибудь еще тлеющего, осознал, что под густым запахом гари ощущался и аромат крови. Помещение было заполнено дымом. Посмотрев вниз, заметил на полу разбитое стекло. Я стоял на нескольких крупных осколках, но, конечно же, они не повредили каменную кожу. Яркие алые мазки исполосовали пространство между сгоревшей стеной и дверным проемом.

С острой болью я вспомнил, что Белла с Шарлоттой были босыми. Уделив еще секунду, дабы убедиться, что пожар полностью потушен, вышел из кухни. Я слышал слегка затрудненные вдохи и хриплый кашель моих девочек: в их легкие попал дым. Входная дверь была распахнула, но они оставались в доме, прижавшись друг к другу в проеме. Я поднял их на руки и вынес на крыльцо.

Моим приоритетом было их дыхание. Я сел: Шарлотта оказалась у меня на коленях, а Белла – сбоку, обеих обхватывали мои руки.

– Старайтесь дышать медленно, – подбодрил я дрожащим голосом. Когда дочь снова закашлялась, провел ладонью по ее спине.

Она извернулась, и ее ручки обхватили меня так крепко, как только могли.

– Папа, – захныкала она.

– Ш-ш-ш, дорогая, сейчас все нормально, – как можно спокойнее сказал я.

Белла надежно прижалась ко мне. Ее сердце все еще колотилось, а дыхание было неровным. Она подняла руку и положила на спину Шарлотты, после чего вскинула на меня испуганные глаза.

– Эдвард... с ней все в порядке? – прохрипела она. Лицо было пепельным, и я ощущал сотрясавшую ее дрожь.

Прежде чем ответить, мне потребовалось несколько долгих секунд, чтобы оценить дочь. Приложив ладонь к ее щеке, ощутил легкое чувство тяжести в груди и сильнее – боль в ногах.

Потом поднял ее маленькое тело и прижался ухом к груди, внимательно слушая легкие. Хотя было очевидно некоторое раздражение, значительных повреждений не наблюдалось.

Я снова опустил ее себе на колени и надежно обнял. Малышка все еще тихо плакала. Когда она свернулась в моих объятиях, я поцеловал ее в щеку, перевел взгляд на Беллу и кивнул. Она медленно облегченно выдохнула, после чего опустила глаза на колени.

Мои бедра испачкала кровь. Ступни Шарлотты были измазаны красным. Взгляд на ноги жены подтвердил: она тоже порезалась. Тем не менее я знал: Белла будет настаивать на том, чтобы в первую очередь я осмотрел нашу дочь.

– Давай-ка взгляну на твои ножки, милая, – сказал я, мягко сдвигая Шарлотту и поднимая ее лодыжки. На подошве оказалось несколько глубоких порезов, и в двух ранках остались осколки. Я поморщился, снова чувствуя боль в собственных ногах и зная, что ее мучение гораздо сильнее.

К счастью, ни одна из ран не кровоточила, но мне требовалось удалить стекло и тщательно все очистить.

– Белла? – спросил я, кивая на ступни.

Она сглотнула. Стало понятно: теперь начала ощущать запах крови.

– Со мной все в порядке, – тихо сказала она. – Позаботься о ней. Пожалуйста.

Любимая сидела, подогнув ноги. Я видел ее стопы достаточно хорошо, чтобы определить: в настоящее время порезы кровили всего чуть-чуть. Несколько мгновений я слушал ее дыхание. Немного жестче, чем у Шарлотты, и голос был неровным. Ее горло, несомненно, саднило от вдыхания дыма. Требовалось его осмотреть, но я понимал, что жена не позволит лечить ее прежде дочери.

Намереваясь встать, я начал передавать Шарлотту в руки Беллы.

– Папа! – воскликнув, она крепче ко мне прильнула.

– Все в порядке, детка, – сказал я. – Я просто хочу войти внутрь и открыть все окна, чтобы избавиться от запаха дыма.

– Нет, папа, там огонь! – зарыдала она.

– Нет, ангел, огня нет, – объяснил я. – Все пламя исчезло.

Белла закивала, быстро беря крошечные ручки Шарлотты:
– Все в порядке, сладенькая…

Но малышка уткнулась головой мне под подбородок и снова затряслась.

– Прости, – пробормотала она между рыданиями.

– Дорогая, тебе не за что извиняться, – ответил я.

Ее плач усилился. Я поцеловал ее в макушку и продолжал гладить по спине. Вопросительно посмотрел на Беллу.

– Что случилось? – пробормотал я.

– Я находилась у плиты, – тихо объяснила она, – а она – за столом. Должно быть, она опрокинула большую хрустальную вазу, в которой лежали персики. Я услышала грохот и повернулась, чтобы посмотреть, потом начала убирать это... Не знаю, как все произошло... – она прерывисто вздохнула, а потом закашлялась. – Когда я повернулась к плите, занавеска уже пылала. Должно быть, пламя взвилось... Я не знаю... – Ее глаза наполнили слезы.

– В этом никто не виноват, – заверил я, а затем приподнял подбородок Шарлотты так, чтобы она посмотрела на меня. – Ты слышишь меня, ангел? Это не твоя вина. – Я поцеловал ее в лоб.

Она моргнула, засопела, а потом снова меня обняла. Сердце все еще очень быстро колотилось: она оставалась расстроенной. Белла приняла Шарлотту, когда я ее передал. На этот раз наша дочь не протестовала, просто прильнула к матери так же крепко, как прижималась ко мне.

Поспешив внутрь, я открыл все окна, а когда оказался наверху – надел брюки и рубашку. Затем еще раз осмотрел кухню, убеждаясь, что потушил все угольки. Потратил несколько мгновений, чтобы подмести битое стекло, выбросил его в мусорный бак и вернулся на крыльцо.

Я внес моих девочек внутрь, быстро направляясь к нашей спальне. Мне не хотелось, чтобы Белла ходила, пока я не обработал ей ноги. К этому времени Шарлотта немного успокоилась, и я посадил их на кровать. Взяв из коридора свой кожаный саквояж, вернулся к семье.

Жена, прижимавшая дочь к боку, откинулась на подушки, которые я прислонил к спинке кровати. Вытащив из сумки требуемые препараты, я сел и положил ноги моей маленькой девочки себе на колени.

– Будет немного щипать, – предупредил я.

Шарлотта вздрогнула и нахмурилась:
– Не делай мне больно, папа.

– Ох, любимая, – сказал я, лаская ее лодыжку большим пальцем, – ты же знаешь, что твой папа никогда не хочет видеть, что тебе больно. Но я должен очистить эти порезы. Ты же знаешь, раньше мы уже говорили об этом. – Как и большинство детей младшего возраста, Шарлотта получила свою долю ссадин, несмотря на все мои усилия удержать ее от всяческих повреждений. Она много раз терпела пощипывание антисептика.

– Так они не фицировываются, – ясно вспомнила она.

– Верно, – мягко подтвердил я. – Мы же не хотим, чтобы они инфицировались. Из-за этого ты можешь заболеть.

Вид ноги, когда Белла страдала от сепсиса, не померк в моей безупречной памяти. Я всегда проявлял заботу, чтобы усердно очищать порезы.

Дочь мрачно кивнула:
– Ладно, папочка.

Белла обняла ее и поцеловала в макушку:
– Ты очень храбрая девочка.

– Не хочу, чтобы и твои ноги фицировывались, мама, – сказала Шарлотта, а затем снова посмотрела на меня. – Не дай ей заболеть, папа.

– Я позабочусь о ней, как только закончу с тобой, – заверил ее я. – С мамой все будет хорошо, обещаю.

Шарлотта сморгнула слезы, когда я внимательно осмотрел ноги и использовал пинцет для извлечения из кожи осколков стекла. Я работал как можно быстрее, но все еще чувствовал покалывание острой боли в подошвах собственных ног. Ощущение стало острее, когда я начал очищать порезы раствором карболовой кислоты. Мне известно, что Шарлотта испытывала более сильную боль. Тем не менее она не плакала, а просто хныкала, по ее щекам стекали слезы.

Я перебинтовал крошечные ступни дочери и, закончив, поцеловал на них кончики пальцев. Затем тщательно осмотрел ноги, руки и кисти на случай каких-либо ожогов. На ее коже имелись следы копоти, но за исключением порезов, других травм не было.

И все-таки мне хотелось еще раз проверить ее легкие. Взяв стетоскоп, прослушал грудь и спину, когда она вдыхала и выдыхала. С облегчением я сказал: – Все звучит хорошо. Дай посмотреть и горло, милая.

Шарлотта послушно открыла рот, а Белла отклонила ее голову назад. В глотке обнаружилось некоторое покраснение и раздражение, но припухлость отсутствовала. Дочь уже меньше кашляла. Приложив пальцы к ее шее, я ощутил в своем горле небольшую сухость и смутную болезненность.

Закончив, я поцеловал Шарлотту в кончик носа и сказал: – Может немного поболеть, когда глотаешь. Скажи мне, если станет хуже.

– Да, папа, – согласилась она. – А теперь вылечи, пожалуйста, мамочку.

– Безусловно, – ответил я.

Дочь передвинулась и прижалась к боку матери, когда я осматривал горло последней. И хотя там обнаружилось большее раздражение, отека тоже не было. Я облегченно кивнул Белле, а затем послушал ее легкие. Отсутствовали существенные спазмы или сужение бронхов, но в течение следующих нескольких часов мне хотелось периодически ее проверять, чтобы гарантировать, что не было никаких долгосрочных проблем.

– Мамочка обожглась, – сообщила мне Шарлотта, когда я отложил стетоскоп.

– Не сильно, – сказала Белла, протягивая руку.

На внутренней стороне ее запястья я обнаружил ожог. Без волдырей, но кожа покраснела и была весьма чувствительной.

– Где-нибудь еще обожглась? – спросил я, теперь мои глаза тщательно ее изучали.

– Нет, – ответила она, – я так не думаю.

– Отлично, – нежно сжал я ее ладонь. – Давай-ка позаботимся о тебе.

У Белла оказалось на несколько порезов больше, чем у Шарлотты, и осколки проникли в кожу глубже. Я удалил все, а затем тщательно обработал карболовой кислотой. Резкие вздохи жены дали понять, что этот процесс оказался болезненным, но она не издала ни звука. Просто сидела и держала руку Шарлотты, не усиливая хватку.

Перебинтовав ноги жены, обработал ожоги мазью, затем наполнил таз теплой мыльной водой и стер сажу с лиц и рук своих девочек. Теперь, когда кризис миновал, и раны были обработаны, Шарлотта становилась сонливой, ее маленькое тело изнемогало от происшествия.

Однако едва я сел на край кровати, держа мочалку, сонный взгляд дочери опустился на мои ступни. У меня не было времени обуться, так что остался босым.

– Папа, – сказала Шарлотта, сейчас ее глаза открылись полностью, – твои ноги.

– Хм-м? – спросил я, поднимая ногу и поворачивая лодыжку, чтобы осмотреть подошву. На коже осталась копоть. – Я помою их позже, милая, – сказал я.

Тоненькие брови дочери сошлись у переносицы.

– Но, папа, – начала она, наклонилась вперед и коснулась моей ноги крошечным пальцем, – у тебя нет порезов.

– Ох, – осознал я, понимая, что она беспокоилась обо мне. – Нет, дорогая, я в порядке.

Она покачала головой, ее кудряшки подпрыгнули.

– Но почему, папочка? Почему у тебя нет порезов, как у мамочки и меня? – упорствовала дочь.

Белла глянула на меня и быстро ответила: – Потому что папа не наступал на стекло.

– Да, наступал! – сказала она. – Я видела. – Ее палец задержался на моей твердой, гладкой подошве, а глаза поднялась к лицу. От недоумения ее брови остались сведенными. – Папа, я видела, как ты стоял на стекле. Почему оно тебя не порезало? – теперь она экспериментально потыкала мне в ступню, ее прикосновение было менее осторожным.

Вспоминая сейчас, понял, что со своего места в коридоре она четко меня видела и наблюдала, как я прошел по острым осколкам к Белле, а затем снова ступил в них, вынося жену из кухни.

Белла резко вдохнула, а затем закашлялась. Ее кашель не прекращался, а глаза начали слезиться.

– Мамочка? – спросила Шарлотта, сейчас ее внимание сосредоточилось на родительнице.

Белла кивнула, но еще не могла говорить.

– Я принесу тебе воды, любимая, – сказал я и поспешил в ванную, чтобы наполнить из-под крана стакан.

Вернувшись, я сел рядом, поглаживая по спине, пока жена медленно пила. Она раскраснелась, на щеках и лбу тонким слоем блестел пот. Я потянулся за стетоскопом, чтобы снова послушать легкие. Ничего тревожного не обнаружилось, раздражение, скорее всего, возникло в горле.

Шарлотта была бледна и ладошкой цеплялась за материнскую юбку. Едва выровняв дыхание, Белла сказала: – Я в порядке, конфетка.

– Вы с мамочкой должны отдохнуть, – предложил я.

На данный момент Шарлотта, казалось, забыла свой вопрос. Я пригладил ее волосы и начал тихонько напевать. Обе мои девочки наслаждались песней, которую я сочинил для жены в дни, последовавшие за нашими первыми взаимодействиями. Шарлотта снова стала сонной, и вскоре уснула в объятиях Беллы.

Я переложил дочь так, чтобы ее голова покоилась на подушке, а затем прижал к себе любимую.

– Ох, дорогая, – пробормотала я, целуя ее в макушку.

Белла вздрогнула, и я почувствовал соленый запах слез.

– Прости, – прошептала она, а затем затряслась от безмолвных рыданий.

– Ш-ш, – успокаивал я, – все в порядке, с Шарлоттой все будет хорошо: ты ее уберегла.

Она покачала головой:
– Это моя вина. Я не должна была оставлять вазу так близко к краю стола, мне следовало лучше за ней смотреть…

– Нет, – перебил я, – если кто-то и виноват, то я. Мне следовало прислушиваться…

Она, казалось, не обращала на меня внимания.

– Ох, Эдвард, а если бы тебя не было дома? А если…

Я прижал ладонь к ее щеке.

– Никаких «а если», любимая. Это несчастный случай, бывает. Нет смысла на этом зацикливаться. Единственное, что важно: с тобой и Шарлоттой все в порядке...

Через несколько минут ее рыдания утихли, но я продолжал обнимать и целовать щеки, лоб и макушку. Внезапно она резко вдохнула и вскинула на меня глаза.

– О боже, – сказала она, касаясь моего лица дрожащими пальцами. – Огонь... Ты говорил: это единственное, что может принести тебе вред…

Я покачал головой.

– Не в подобной ситуации, – быстро и уверенно заявил я. – Моему виду огонь может навредить, только если мы... вышли из строя – в очень значительной степени. До тех пор, пока я в состоянии погасить пламя, оно не причинит мне ущерба.

Жена кивнула, испытывая облегчение. Однако, когда ее рука автоматически сдвинулась, чтобы погладить Шарлотту по голове, выражение снова выказало обеспокоенность.

– Что мы ей скажем? – спросила она.

Я знал: она имела в виду комментарий нашей дочери о моей коже.

– Не уверен, – честно ответил я. – Возможно, до поры до времени забудет.

– Твоя дочь забудет? – едва заметно улыбнулась она. – Я так не думаю. – Со вздохом она добавила: – Полагаю, мы знали, что этот день настанет. Просто я надеялась, что у нас больше времени.

Я слышал, как быстро билось ее сердце, и поцеловал в лоб.

– Все будет в порядке, любимая, – заверил я.

Тем не менее мерцание свежих слез в глазах дало понять, что мои слова не особо уменьшили ее страх.

Глава 90

Когда Шарлотта проснулась, ей было неудобно. Ноги болели, как и ее бедная голова. Моя обычно веселая дочь по понятным причинам стала раздражительной. Я дал ей порошок аспирина, который помог, но девочка продолжала капризничать. Белла сидела с ней, приложив ко лбу прохладную ткань, пока дочь наконец-то снова не заснула.

Мы с женой получили краткую отсрочку от неминуемого допроса. Я все еще надеялся, что с наступлением утра Шарлотта не вспомнит сделанное замечание о моей неуязвимой коже.

Белла тоже беспокоилась, и я знал, что подошвы ее ног были довольно болезненными. Тем не менее она отказалась принимать какие-либо анальгетики, пожелав оставаться полностью готовой к любым действиям на случай, если наша дочь будет в ней нуждаться.

Мне хотелось стереть как можно больше напоминаний о нашем травматическом вечере, прежде чем Белла с Шарлоттой снова окажутся внизу, так что значительную часть ночи провел за уборкой кухни. Снял обгоревшие занавески и смыл сажу с окон и стен. Заменил несколько поврежденных досок, а затем покрасил. Белле придется сшить новые шторы, но это могло и подождать.

Ночью я несколько раз проверял своих девочек. Сразу после одиннадцати Белла наконец-то заснула, ее тело свернулось вокруг нашей дочери. Обе отдыхали до рассвета, хотя их сон оказался несколько неровным.

Первой проснулась Шарлотта. Я поцеловал ее в лоб, а затем поднял с кровати, ощутил, что головная боль уменьшилась, но ноги все еще болели.

– Давай побудем тихими, чтобы мама немного дольше поспала, – негромко сказал я.

Дочь сонно кивнула.

– Горшок, папа, – пробормотала она.

Малышка прижималась к моей груди, когда я нес ее по коридору в ванную. Пока она заботилась о своих потребностях, собрал полотенца, после чего посадил дочь на столик и открыл краны, чтобы наполнить ванну. От малышки до сих пор пахло дымом, и я хотел ее искупать.

Шарлотта осталась довольно тихой, когда я мыл волосы и нежно проводил мыльной тканью по ее ручкам и ножкам. Ступни не мочил, объяснив, что они должны оставаться сухими. Занимаясь этим, я тихо ей напевал.

Аккуратно расчесав волосы, надел свободное летнее платьице и размотал бинты. Малышка слегка вздрогнула, но ничего не сказала, когда я проверял порезы, а затем наносил очень слабый карболовый раствор и заново перебинтовывал.

– Дашь папе взглянуть на горло? – спросил я, касаясь ее подбородка. Меня беспокоило, что оно могло стать более воспаленным: на нее не похоже быть настолько молчаливой, если только разговор не вызывал боли.

Она послушно открыла рот. Удивительно, но я обнаружил лишь легкое раздражение. Мягко приложил ладонь к ее шее. Никакого определенного дискомфорта не чувствовалось, но, возможно, было нечто едва различимое.

– Больно? – спросил я.

Она покачала головой.

– Этим утром ты как тихий мышонок, – мягко заметил я. – Едва ли пискнула.

На мгновение ее глаза встретились с моими, а потом она их опустила.

Приподняв ее подбородок, чтобы она смотрела на меня, ласково улыбнулся:
– Милая, знаю, что пожар был страшным, но ты в безопасности, как и мамочка. Если напугана, я хочу, чтобы ты мне сказала: не стоит переживать, если боишься или расстроилась…

– Мне не страшно, папа, – очень тихо сказала она. Ее глаза снова опустились, а маленькая рука поднялась и легонько сжала мое запястье.

– Тогда о чем ты думаешь, любимая? – я приласкал ее мягкую щеку большим пальцем.

Крошечные пальчики задвигались по моей руке, затем она подняла одну ногу.

– Ты не порезался из-за блесток? – спросила она. Ее яркие глаза взглянули меня, потом она быстро отвернулась, словно сделала что-то неправильное. Неужели она беспокоилась, что вопрос меня разозлит?

– Дорогая Шарлотта, – сказал я, целуя ее в лоб, – пожалуйста, посмотри на меня.

Она послушалась: ее глаза были широко раскрыты. Я слышал, как быстро бьется ее сердце.

Ободряюще улыбнулся и ответил: – Это очень хороший вопрос. Ты такая умная девочка, раз подумала об этом. Я рад, что ты меня спросила, потому что и сам какое-то время уже хотел тебе рассказать об этом.

– В самом деле? – Она успокаивалась, теперь возрастало ее врожденное любопытство, раз выяснилось, что я не расстроился из-за нее.

Я кивнул:
– Да. Но мне нужно было подождать, когда ты станешь большой девочкой и поймешь это.

– Сейчас я большая девочка! – ответила она окрепшим голосом.

Я улыбнулся:
– Да. И ты права: блестки – часть причины, по которой стекло не порезало мне ноги. Моя кожа отличается от твоей.

– Как? – Это был один из ее любимых вопросов.

На несколько мгновений я задумался, после чего ответил: – Ты помнишь ту ярко-желтую с красным птичку, которую вчера мы видели на лугу?

– Нанагра, – ответила она.

Я тихонько засмеялся:
– Да, танагра. Его перья выглядели иначе, чем у других птиц.

Она кивнула:
– Он был очень красивый.

– Да, – согласился я. – Подумай обо всех многочисленных видах птиц, которых мы наблюдали. Большинство из них коричневого или серого цвета, но иногда мы видим того, у которого более красочные перья. Это такое разнообразие в природе. Существует очень много отличающегося. – Я подождал, убеждаясь, что она следит за моим рассуждением. Ее внимание было привлечено, поэтому продолжил: – И среди людей тоже есть большое разнообразие. У мамы глаза карие, но у тети Анджелы – голубые, а у тебя – зеленые. У дяди Бена – черные волосы, у Розмари – каштановые, а у Бенни – светлые.

Когда я говорил, Шарлотта коснулась своих кудрей, явно думая о моих словах.

Я еще раз ей улыбнулся.

– У твоих волос очень красивые волны, и когда мама закручивает их, они ложатся прекрасными локонами и долгое время остаются такими, но мамины пряди завиток не держат: остаются прямыми. – Несколько секунд я помолчал. – Так же, как у тебя, мамочки, Анджелы, Бена, Бенни и Изабель разный цвет глаз и типы волос, у нас с тобой отличается и кожа. Моя тверже, чем твоя, так что ее не так-то легко порезать.

– И она блестит, – напомнила она мне.

– Да, точно так же, как на свету и твои красивые волосы с блестящими красноватыми прядями.

– Но у моей кожи нет блесток.

– Нет, их нет.

Задумавшись, она слегка нахмурилась.

– А у бабушки и дедушка есть. У них кожа, как у тебя?

– Да.

– Но у меня мамина кожа?

– Да, у тебя красивая кожа мамы.

Это объяснение, казалось, удовлетворило ее, но я знал, что требовалось закончить обсуждение. Подняв дочь на руки, отнес к ней в спальню, где устроился на кровати, усадив себе на колени. Я показал на лежавшие на подоконнике раковины.

– Помнишь, что вчера о них говорила мама? – спросил я.

На мгновение Шарлотта задумалась, после чего ответила:
– Она сказала не спрашивать бабушку и дедушку о раковинах, когда увижу.

– Правильно. А помнишь, почему?

– Потому что это невежливо.

Я кивнул:
– А почему важно быть вежливым?

– Потому что это хорошо.

– Да. Мы же хотим быть хорошими, так?

– Конечно, папа! – Ее тон был искренним.

– А когда мы вежливые и хорошие, это заставляет и других чувствовать себя хорошо. Если мы невежливы, другие люди из-за этого расстраиваются. – Я помолчал, пока не увидел, как малышка слегка нахмурилась, что дало понять: она это осмысливала. – Чтобы быть вежливыми, мы не говорим о различиях между людьми. С твоей стороны было бы не очень красиво сказать мамочке, насколько хороши твои локоны, ведь мы же знаем, что у нее они не такие. Правильно?

Шарлотта кивнула.

– И было бы невежливо сказать тете Анджеле или дяде Бену, или кому-то из детей, что мою кожу трудно порезать, или что она искрится в лучах солнца.

– Так как они расстроятся, что у них – нет, – закончила она.

Я обнял ее.

– Ты моя милая девочка, – похвалил я. – Я очень сильно тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, папочка, – сказала она, прижимаясь ко мне.

Я не был настолько идеалистичен, чтобы думать, что вопрос о моей уникальности окончательно решился. Моя дочь умная и любознательная, в будущем у нее появится больше вопросов. Но расслабленная поза и спокойное выражение лица дали понять, что на данный момент она удовлетворена нашим обсуждением. Это все, на что надеялся я сам, и тоже был доволен.



На следующее утро Белла сидела на диване и шила. Ее ноги лежали на пуфике: я все еще хотел уберечь ее от давления на болезненные подошвы. Она оставалась относительно покладистым пациентом до тех пор, пока я приносил требуемые предметы для создания нового комплекта кухонных штор.

Я рассказал ей о нашем с Шарлоттой разговоре, и она испытала облегчение, что все прошло хорошо. Этим утром жена была спокойной и выглядела хорошо отдохнувшей.

Ноги дочери, конечно же, тоже оставались чувствительными. Я пытался организовать разные спокойные занятия, которые могли делать вдвоем, но она была энергичным ребенком и становилась беспокойной, пока тянулось утро.

Мы только что закончил вырезать бумажных кукол, когда послышалось отдаленное урчание двигателя. Я улыбнулся, узнавая звук автомобиля Карлайла. Мои родители вернулись из своего приморского пристанища. Их присутствие было весьма желанным.

Белла подняла голову от шитья, когда автомобиль подъехал к дому.

– Это Карлайл с Эсме? – спросила она меня.

Я кивнул, подхватил Шарлотту на руки и встал.

– Бабушка и дедушка! – взволнованно завизжала моя дочь.

Я наклонился, быстро поцеловал жену в щеку и, усмехнувшись, сказал Шарлотте: – Держу пари: они будут рады тебя видеть.

Она с энтузиазмом кивнула. Я отнес ее к входной двери, открыл и, улыбаясь, поприветствовал своих родителей.

– Добро пожаловать домой, – сказал я.

– Бабушка! Дедушка! – Шарлотта потянулась к Карлайлу, который легко взял ее на руки и расцеловал в щеки.

Мы с Эсме обнялись, потом мать отступила назад, ее взгляд сосредоточился на внучке. Она заметила бинты на ногах малышки. Конечно же, Карлайл их тоже увидел, на лице появилось обеспокоенность, когда он прикоснулся к лодыжке.

– Что случилось? – спросил он.

– Был пожар, – стала объяснять Шарлотта, – на кухне. И ваза разбилась, а у меня порезались ноги, и у мамочки тоже, но папа их вылечил.

– Боже мой! – тихо воскликнула Эсме. – Эдвард, с Беллой все в порядке?

– Все хорошо, – быстро ответил я. – У нее болят ступни, так что сидит в гостиной, но я знаю: она с нетерпением жаждет вас видеть.

Эсме обхватила щеки Шарлотты, мгновение пристально в нее вглядывалась, после чего поцеловала в лоб и поспешила внутрь.

Выражение Карлайла сейчас стало сдержанным, хотя он все еще нежно держал внучку.

– Насколько серьезным был пожар? – спросил он.

– Сгорели шторы и повреждена одна стена, – сказал я, а затем очень тихо добавил: – Я спустился недостаточно быстро... Был в ванной...

Карлайл положил руку мне на плечо и мягко спросил:
– Но с обеими все в порядке?

– Да, слава богу.

Он кивнул мне, а потом поинтересовался у Шарлотты: – Как твои ноги, дорогая?

– Всего лишь немного болят, – отважно ответила она.

Он снова поцеловал ее в щеку:
– Я рад. Давай войдем и увидим твою маму.

Я знал: ему очень хотелось определить самому, что Белла в относительной целости и сохранности. Мы присоединились к дамам в гостиной. После нескольких объятий, встревоженных слов и заверений Эсме устроилась на диване рядом с невесткой, усадив внучку себе на колени.

Отец жестом пригласил меня следовать за ним на кухню. Несколько секунд осматривал комнату, а затем сказал: – Ты проделал прекрасную работу с ремонтом, сынок.

– Спасибо, – перевел я дыхание. – Когда увидел пламя и Беллу с Шарлоттой здесь, в дыму, а потом, когда понял, что обе порезались... Боже мой, Карлайл, а что, если бы меня здесь не было?

– Но ты был, – уверенно ответил он. – Позаботился о своей семье. – Его золотистые глаза встретились с моими, и я увидел в них гордость и уверенность за меня.

Я медленно выдохнул:
– Я пытался.

– И тебе удалось.

Несколько мгновений мы молча стояли, а затем он повернулся к фойе, осторожно похлопав меня по спине.

– Поможешь принести несколько вещей? – спросил он. – У нас подарки для Шарлотты.

Я кивнул. Когда мы проходили мимо гостиной, я остановился и предупредил Беллу: – Мы вернемся через несколько минут. Просто выйдем наружу и принесем из автомобиля кое-какие вещи.

Дочь распахнула глаза и в предвкушении сжала ручки. Она приоткрыла рот, затем замерла, ее взгляд поймал мой.

– Ох, – прошептала она, – вежливость.

Белла не слышала тихих слов, в отличие от Эсме, которая с любопытством на меня глянула, но я просто улыбнулся. Моя дочь вспомнила наш вчерашний разговор. Я задержал на ней взгляд и сказал: – Спасибо, принцесса.

Она кивнула, а затем вернула внимание бабушке. Мы с отцом вышли из дома под теплые солнечные лучи.

– О чем это? – мягко спросил он.

– Скоро тебе об этом расскажу, – пообещал я. – А прямо сейчас думаю, что моя маленькая девочка заслуживает посмотреть, какие подарки вы привезли ей с побережья.

Когда я потянулся к автомобильной дверной ручке, на моих пальцах заблестело солнце. Я не пытался подавить улыбку облегчения. Моя семья вместе, с ней все хорошо, и будущее представлялось совершенно радужным.

КОНЕЦ

---

¹ Танагровые (лат. Thraupidae) — семейство птиц из отряда воробьинообразных. Содержит около 240 видов (здесь и далее – примечание переводчика).
² Джон Джеймс Одюбон (англ. John James Audubon, 26 апреля 1785 — 27 января 1851) — американский натуралист, орнитолог и художник-анималист, автор труда «Птицы Америки» (1827—1838). В его честь названо Национальное Одюбоновское общество, первая природоохранная организация в мире.

---