Глава 18. Поддержка



Неужели я сплю? Этого не могло случиться, ведь так? Нет, это слишком реально, чтобы быть сном. Его губы очень мягкие, восхитительное тепло тела остро ощущается моим, а мальчишеский запах в сочетании с ароматом мыла совершенно опьяняет. Мой разум никогда не сможет воспроизвести нечто настолько идеальное.

Эдвард на самом деле целовал меня. Сам не двигался, но его губы были крепко прижаты к моим. Способ казался неловким, но с уверенностью можно предположить, что раньше он никогда и никого не целовал. Тем не менее, пусть и неумело, это все равно ощущалось правильным. Моя кожа фактически вибрировала от интенсивности ощущений, вызываемых его губами.

Он еще сильнее толкнулся вперед, от чего его губы слегка раздвинулись. Я едва успела отметить этот факт, когда он простонал. Боже, я не могла думать ни о чем, кроме ощущения его самого и его вкуса. Я не в силах действовать достаточно рационально, чтобы понять: будет ли это хорошей идеей или мне следовало все прекратить... не тогда, когда он так близко, не тогда, когда это чувствовалось настолько хорошо.

В груди бешено колотилось сердце, дыхание отрывисто вырывалось через нос. Я пыталась функционировать достаточно, чтобы сформировать полноценную мысль и успокоиться, дабы не напугать его, потому что понимала: в любой момент непременно издам какой-нибудь звук. Тем не менее этот подвиг оказался мне совершенно не по силам, а когда Эдвард медленно отстранялся, от движения моя нижняя губа оказалась поймана его.

Я хныкнула. Боже мой, на самом деле хныкнула. Мне не хотелось отдаляться, и теперь, когда он отодвинулся, я ощутила нараставшую в себе пустоту.

Едва раздавшийся в воздухе звук заставил мои трепещущие веки распахнуться. Что делать, если я его напугала? Что делать, если его напугал сам поцелуй? Единственное, о чем я думала: все ли с ним хорошо?

Но, когда я на него посмотрела, в выражении лица, кажется, не было испуга. Он проводил пальцами по своим губам, глядя на меня со смесью удивления, тоски, надежды и заботы. Странно, как удалось определить каждую из этих эмоций, но я смогла. Словно видела его внутри и понимала каждую, словно на нем это было написано крупными буквами.

Понимание Эдварда походило на борьбу с переменным успехом, потому что половину времени я действительно видела его насквозь, слова не требовались, но в иные времена он казался такой загадкой, что складывалось впечатление, словно я пробиралась через лабиринт, чтобы понять его. Часто возникал вопрос: неужели эти защитные эмоциональные стены внутри него позволили мне прорваться сквозь часть кирпичиков и охраняли все остальное, как средство обеспечения сохранности. Полностью разобрать эту стену представлялось делом нелегким.

Независимо от того, каким он казался, мне требовалось знать, что с ним на самом деле все хорошо. Я изучала непроницаемое лицо Эдварда. И как бы сильно мне ни хотелось поцеловать его, никогда не сделала бы этого ради себя. Прежде всего: его чувства, его безопасность, все кем был он, и мне нужно, чтобы он сказал, что с ним все нормально. Нужно, чтобы он сказал, что именно думал.

Его пальцы все еще прижимались к губам. Он покачал головой и прошептал: – Я не…

– Эдвард? – мой голос прозвучал хрипло, так что я откашлялась.

Он хранил молчание, по-прежнему не отводя от меня глаз, и чем больше он безмолвствовал, тем сильнее становился во мне страх, что поцелуй, возможно, отодвинул его назад. Пожалуйста, не дай мне его потерять!

Он, наконец, кивнул, давая понять, что услышал, но узел в моем животе остался. Эдвард молчал. Сейчас он общался со мной больше, но, отвечая, не произнес ни звука.

Мое тело напряглось от страха за него. Бессознательным движением, и мне не хотелось, чтобы это стало так заметно, но Эдвард его не пропустил. Я не сомневалась, что он почувствовал напряжение: находился очень близко ко мне. Он нахмурился, губы разомкнулись, а черты его лица исказил стыд. Свет внутри его глаз тускнел, что чрезвычайно разочаровывало меня, пока наблюдала за этим процессом.

«Нет, нет, нет!» – мысленно кричала я.

Он отодвинулся от меня на несколько сантиметров:
– Прости... ты не... я не должен…

О чем это он? Неужели он думает: моя реакция возникла из-за того, что я не хотела поцелуя?

– Я тебе отвратителен, – сдавленным шепотом произнес он.

«Что? Как он мог подумать…

О боже, нет!»

Я отчаянно замотала головой, из глаз брызнули слезы:
– Нет, Эдвард, ни в коем случае. Боже мой, ты никогда не вызывал у меня отвращения. Это ни в коем случае не произойдет.

Я задумалась о том, как он принял мою реакцию за отвращение. И то, что он пришел к такому выводу, имело смысл... все из-за Аро. Я потянулась, чтобы провести пальцами по его щеке и показать больше, чем могла сказать о своих чувствах, но замерла, не зная: хотел ли он, чтобы я к нему прикасалась. Он резко дернул рукой, сжал мою и приложил ладонь к своей щеке.

Его глаза испытующе смотрели в мои. Мне следовало что-то сообщить о себе, позволить узнать, фактически не произнеся ни слова, чтобы он понял все: я с удовольствием приму то, чем он готов поделиться. Больше не могла позволить себе быть эгоистичной, потому что мне было бы достаточно чего угодно, и я бережно отнесусь ко всему, что он мне даст, словно это самый драгоценный подарок. Потому что, честно говоря, так оно и было.

Я, облизнув губы, сглотнула застрявшие в горле эмоции:
– То, что ты сделал... это просто удивило меня, и я так отреагировала, потому что боялась, что ты, возможно, после этого расстроишься, но мне не было противно. Ничуть. Мне... было очень приятно.

Рука, прижимавшая мою к щеке, усилила хватку, его глаза потрясенно распахнулись:
– Правда?

Я, улыбнувшись, свободной рукой вытирала слезы, скользившие по моим щекам.

– Истинная правда. Но мне нужно, чтобы ты понял, что не сделал ничего, чтобы я почувствовала к тебе отвращение. Что бы с тобой ни случилось, каким бы ни было твое прошлое, что бы ты ни рассказал о том, что творил с тобой Аро, все это не заставит меня изменить к тебе чувства. Ни что. Я хочу, чтобы ты знал и верил: чем бы ты ни поделился со мной, я не приму тебя или это за само собой разумеющееся. Не причиню тебе боль. Я... я очень сильно волнуюсь за тебя, чтобы когда-нибудь так поступить. А этот поцелуй? Он был неожиданным и приятным, но… – я замолчала, любопытствуя, следует ли задать тот самый вопрос. Мои губы начали двигаться прежде, чем я на самом деле решила, что должна: – Но почему... э-э... почему ты это сделал?

Он отвел и резко опустил взгляд, а его лицо выражало спокойную сосредоточенность над тем, о чем задумался. Я сидела и терпеливо ждала ответа, понимая: настаивать нельзя. Ответит, когда ему станет комфортно, но я также была готова и к тому, что промолчит, хотя все-таки надеялась на лучшее.

Когда он, наконец, поднял голову, я ободряюще улыбнулась:
– Ты не должен говорить. Просто хочу, чтобы ты знал, что можешь.

– Когда я… – он замолчал, глянул на мои губы, а затем снова в глаза. – Стало гораздо лучше.

– Что ты имеешь в виду? – полюбопытствовала я, все еще улыбаясь.

Он робко улыбнулся. Я засмеялась от того, насколько мило он смущался:
– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все, что угодно?

– Это не то же самое... – начал он, – чем когда прикасаюсь к тебе руками. Это... это чувство лучше.

«Знаю, – подумала я, – для меня тоже».

– Представляю, что ты должна думать, – прошептал он. – Ведь я не знаю так много, как ты. Знаю, что такое поцелуй: видел фотографии и читал об этом, но никогда… – он покачал головой, – до сих пор не целовался. Не думал, что это произойдет, но я... почувствовал твою кожу на своих губах, а затем и сами губы. Você é tão macia¹. Я почувствовал... захотел... Не знаю правильных слов.

– Эй, – я провела подушечкой большого пальца вдоль его челюсти. – Все нормально, и это не так. Глядя на тебя, я не вижу кого-то неразумного. Так вышло, что я считаю тебя очень умным, и ты не…

– Я хотел сделать это, Белла, – выпалил он. – Мне нужно узнать, если... я хотел… – его голос стал таким тихим, что едва различался даже в непосредственной близости. – Я наконец-то сделал то, что хотел ощутить, и это чувствовалось правильно. Как и воображалось с тобой.

Хотя слова были тихими и сошли на нет, мое сердце стремительно грохотало в груди, наполняя пустоту звуком. Уверена, он мог слышать его, потому что, безусловно, ощущал биение. А румянец на моем лице, любовь, лучащаяся из глаз: сможет ли он, глядя на меня, увидеть и их тоже?

Я задумалась над его словами, тем, как смотрел на меня: от этого внутри меня зарождалась любовь, ощущаемая только к нему, разбухая до момента, когда я почти начала задыхаться, и стремление скрывать тот факт, что я влюбилась в него, становилось практически невозможным. Правда в том, что мне хотелось любить его. Боже мой, как же я хотела любить его.

«Но, может быть, он хочет любви, Белла, и, возможно, от тебя», – сказала Элис. Была ли она права? Мог ли он чувствовать то же самое?

– Белла? – То, как он произнес мое имя, выражение его лица: он был обеспокоен и смущен. – Я... сказал что-то не так?

– Нет, – сразу же ответила я. Убрав ладонь с его щеки, понаблюдала, как он опустился на матрас и провела пальцами по волосам у его виска. – Ты вообще не говоришь ничего плохого, но иногда мне кажется, что я могла.

– Можешь рассказать мне все, что угодно. – Я не сдержалась и расхохоталась, когда он повторил мои же слова, но в том, как именно он их произнес, было так много жадности. Я поняла, что он имел в виду.

– Ты цитируешь меня? – поддразнила я.

Он усмехнулся:
– Может быть.

– И шутник к тому же, – усмехнулась я, продолжая проводить пальцами по волосам. Казалось, ему это нравилось. – Знаю, что могу поговорить с тобой, и ты выслушаешь, просто это... Ты когда-нибудь задумывался о своих чувствах или чем-то другом, спрашивая себя, должен ли озвучить это, или, может быть, разговор с кем-то может оказаться вредным, даже если мысли хорошие?

– Да.

– Видишь, именно это время от времени происходит и со мной. Я не хочу навредить, знаешь ли. И волнуюсь, что иногда могу сказать что-то не то или поступить неправильно, – объяснила я.

– Ты говоришь обо мне, да? – Боже мой, а он проницательный.

Я кивнула.

– Да, но это не всегда ты, – заверила я. – Я же никогда не рассказывала тебе о своей маме, да?

Он покачал головой.

– Она скончалась от мозговой аневризмы, когда мне было пять. Врачи сказали, что это из-за серьезной гипертонии. Папа с этим не справился. В сентябре мне исполнится девятнадцать, а он до сих пор скучает по ней. Думаю, это то, что происходит с родственными душами. Они половинки целого, и потеря одной означает, что ты лишь половина того, кем должен быть. Вроде бы смысл в этом есть, – рассуждала я. Эдвард продолжал смотреть на меня, но мои пальцы теперь лежали на его затылке: он придвинулся ближе. – Мы были у бабушки, и она помогала ей установить скворечник. Мама смеялась над чем-то, сказанным ею, а потом просто упала на землю. Кажется, у нее большую часть дня болела голова, но она сказала моим родным, что с ней все в порядке. У нее часто бывали головные боли, но папа говорил, что она винила во всем напряжение. Это был симптом, предупреждение, но никто не понимал, что это означало для нее.

Мне было пять лет, так что я не помню ее столько, сколько хотелось бы, но в голове всплывают фрагменты. Забавно, что не могу вспомнить ее лица, а вот волосы пахли сиренью. Я сказала ей, что она пахла цветами, а мама смеялась надо мной и заявила, что я пахну счастьем. Тогда это казалось глупостью, но мне было пять лет. И не понимала значения ее слов, пока не стала старше. Это потому, что я была ее счастьем. Мы с Эмметом. До ее смерти мы были очень счастливы, но после ее ухода все изменилось, стало мрачным. Так сказать: солнце появлялось лишь иногда. Папа, Эммет и я... мы изменились после ее кончины. Она являлась клеем, который держал нас вместе. А мой отец: я иногда не знаю, как до него достучаться, так что ходим друг вокруг друга на цыпочках, притворяясь, что все в порядке, но на самом деле не разговаривая. Его не бывает рядом, а я забочусь обо всем в доме и остаюсь сама по себе. Между Эмметом и папой все по-другому. У них схожие интересы, которые позволяют часто об этом разговаривать. У нас действительно ничего общего, кроме цвета глаз и волос. Тот факт, что он говорит, что я напоминаю ему о моей матери, только подтверждает это. Это, а также то, что он так и не оправился, утомляет меня, чтобы поддерживать беседу.

– Ты чувствуешь себя одинокой, – прервал он, и это не было вопросом.

Я вздохнула.

– Иногда, но больше не так сильно. – «Потому что есть ты».

– Ты не одинока.

Я улыбнулась.

– И ты снова используешь мои слова. – Он улыбнулся в ответ. – Ты помнишь все, что я говорила?

– Все, – честно ответил он, но тон голоса и как он это сказал, вызвали у меня дрожь.

В этих зеленых глазах оказалось столько эмоциональной силы, он так много пытался сказать ими, что у меня совершенно перехватило дыхание. Я отвела взгляд.

– Белла... пожалуйста, не отворачивайся.

Я ни в чем не могла отказать ему, но почувствовала себя даже слабее, чем когда он сам признался в подобном. Находиться так близко к нему, испытывать к нему чувства, обнажать душу, в сочетании с его признанием: если бы он посмотрел мне в глаза, то увидел бы в них любовь. Именно там и сейчас, на самой поверхности, а я никак не могла справиться с этим. Я боялась смотреть на него.

– Не могу, – прошептала я.

Он за подбородок приподнял мою голову.

– Пожалуйста, не надо, – взмолился он. – Ты никогда... Я чувствую, словно ты уходишь от меня, когда делаешь это.

Я посмотрел на него, и снова он искал во мне ответы.

– Ты не хочешь, чтобы я уходила?

Это был первый раз, когда я спросила, а не заверяла, что не уйду. Я понимала это, но что-то внутри меня хотело знать, что он сам не желал расставания.

– Нет. – Там не было никаких сомнений.

– Почему? – подтолкнула я, осознавая, что делала, но то же самое, что побудило первый вопрос, потребовало и второго.

Он был слегка ошеломлен, и из-за этого я обругала себя, в смысле: за подталкивание. Глупый внутренний голос, говорящий, что делать. По тому, как Эдвард отреагировал, ответа я не ожидала, но он снова удивил меня, показывая, как сильно цеплялся за мои слова, насколько повзрослел... или, может быть, ему вообще никогда и не требовалось взрослеть. Возможно, ему просто нужен был кто-то, готовый позволить открыться и быть самим собой безнаказанно.

– Потому что... потому что, когда ты уходишь, я только наполовину тот, кем должен быть.



Со временем Эдвард больше открывался. Наши прогулки по больнице удлинялись, и мы даже побывали на каждом этаже, но при этом всегда держались за руки. Несколько раз мне удавалось остаться с ним на ночь, но знала, что должна делать паузы, в противном случае Чарли станет подозрительным, а мы с Эдвардом не готовы рассказывать моему отцу о парне.

Завтра – четвертое июля, и мы говорили об этом. Эдвард, конечно же, знал о празднике, но никогда раньше не сталкивался с фейерверком. Когда я объяснила фактические подробности, он вспомнил из жизни с Аро звуки, похожие на те, которые я описала. Он рассказал, что задал ему вопрос о том, что это такое, но ответом послужили лишь немедленные побои за разговор без разрешения. Я почувствовала себя плохо, но не удивилась, что Аро вел себя настолько по-скотски, и заявила, что если бы Эдвард позволил мне показать, мы могли бы стоять рядом с передней дверью и наблюдать за фейерверком, и он увидел бы, насколько это прекрасно. Парень не проявил особой охоты, но, в конце концов, сказал, что попробует. Без сомнения, он делал это ради меня.

Я больше узнавала о его жизни до больницы. После возвращения с прогулки мы сидели на матрасе, и я начинала задавать случайные вопросы, так что он рассказывал мне, что еще вспоминал из нападок Аро, но это, по моему представлению, оказывалось тем хуже, чем старше становился мальчик. Я задавалась вопросом, а что делал мерзавец, когда Эдвард был младенцем? Неужели бил ребенка, когда тот был голоден, плакал, болел или, когда ему требовалось сменить подгузники?

Эдвард не осознавал, что переживал в младенчестве, но вспомнил женщину с рыжими волосами, которую Аро звал Викторией. Внешность или даже ее личность – испарились из его памяти. Женщина исчезла, когда он был маленьким. Я поинтересовалась, могла ли она быть его матерью, что, возможно, все сказанное Аро оказалось ложью, и она не бросила его новорожденным, но парень заверил, что Виктория не являлась его матерью. Он знал это точно.

Он вспомнил имя и рыжие волосы, но когда напомнил о ней Аро, реакция последнего оказалась отвратительной: «Эта сука не заслуживает того, чтобы ее помнить, как и тебя. Она выполнила свою задачу, а теперь ушла». У меня появилось несколько мыслей относительно ее целей, возможно, одной из них оказался Эдвард.

Но то, что он рассказал после беседы о Виктории, на самом деле разбило мне сердце. Аро только и делал, что мучил мальчика, и крайности, до которых дошел, вывернули мне душу, уродуя разум, потому что Эдвард, описывая происходившее, переживал все заново.

Аро наслаждался чужой болью и придумывал новые способы управлять своим «лекарством». Палач неоднократно пинал мальчика по ребрам, возвышаясь над ним и хохоча, приказывал встать, а затем пинал снова, когда тот пытался. Но это не было так плохо, как то, что негодяй запирал ребенка в шкафу, оставляя в темноте. Эдвард ненавидел ее, потому что она делала его уязвимым. Люди полагаются на все свои чувства, но на самом деле зрение давало возможность видеть приближение чего-то опасного, а именно это и отнимал мрак.

Аро знал, насколько Эдвард ненавидел темноту, так что тратил много времени, издеваясь подобным образом. Осознание творимого подвело меня к вопросу о ночи, когда Эдвард обнаружил меня в объединенной ванной. Он пояснил, что шел в душ и фактически только попал в комнату, когда услышал в соседнем помещении голоса. Он выключил фонарик и спрятался, надеясь, что, войдя, мы его не нашли бы.

Он сказал, что подобное приходилось делать редко, но несколько раз случались опасные ситуации, и испытываемое в тот момент ощущение – невыносимое удушье, было хуже, чем пребывание в темноте. Это единственное время, когда он радовался мраку, потому что тот помогал спрятаться.

Никто никогда не вызывал в нем любопытства, но что-то в моем голосе заинтриговало. Несмотря на страх, его успокаивало то, как я говорила. Он поклялся, что не хотел пугать меня, и даже не был уверен, почему подошел ко мне, но, прежде чем осознал, что делал, уже стоял передо мной.

А когда я упала и ударилась головой, он очень сильно испугался. Сначала Эдвард не был уверен, как поступить: он действительно никогда особо физически не контактировал с кем-то, потому что не считал предметы, бьющие по его телу, физическим контактом, так что потребовалось время, чтобы решиться и поднять меня. Он знал, что не мог оставить меня там, так что взял меня на руки, ужасаясь, что я очнусь и увижу его, ужасаясь, что возненавижу за прикосновение в себе, ужасаясь, что не очнусь вообще.

Он намеревался пошуметь около вестибюля, чтобы привлечь внимание «другой девочки», но заметил, что там было темно, как и в помещении, где мы находились, поэтому выглянул, но ничего не увидел и не услышал. Он предположил, что я отстала, именно так я в конечном итоге и оказалась в его комнате.

На этом разговор закончился, и я решила, что нам требовалось чем-то разрядить атмосферу. Встав, направилась в угол комнаты, подтащила к матрасу стул, на котором стоял недавно появившийся портативный DVD-плеер, и включила фильм.

На самом деле я попросила Маркуса купить один и дала список фильмов, которые могли бы заинтересовать Эдварда. Конечно же, мужчина согласился, но вслух ругал себя за то, что не приобрел этого раньше. Он просто предположил, что Эдварду будет неинтересно, потому что до этого приносил иллюстрированные книги и журналы, но они оставались на пороге невостребованными.

Ох, но Эдвард очень заинтересовался. Выбор фильма принадлежал ему, но выражение лица, когда я нажала на проигрывание и началась «Эта замечательная жизнь», навсегда выжглись в тайниках моего разума. Благоговение и изумление в его глазах – самое приятное зрелище, которого я когда-либо удостаивалась. Я выскользнула из комнаты, чтобы прихватить сюрприз – попкорн, который сопровождал просмотр. Вот так мы и съели лакомство, которое безоговорочно понравилось Эдварду, легли на живот, опершись головами на руки и посадив между нами Ланси, и смотрели кино.

На середине фильма Эдвард повернулся ко мне и поблагодарил. Я сказала, что в этом не было необходимости, но он не согласился:
– Ты делаешь больше, чем нужно.

– А теперь не согласна я, – возразила я. – Мне хочется, чтобы ты увидел и испытал все замечательное, чего тебя лишал Аро, и постоянное пребывание в этой комнате, что ж, представляю, какую временами ты испытываешь скуку. Тебе нужно чем-то заниматься. Ты должен радовать себя.

– Я и радуюсь... когда ты здесь.

– А когда меня нет? – спросила я.

– Это не имеет значения.

– Для меня – имеет, – заявила я. – Потому что в один прекрасный день ты больше не будешь жить здесь, ты будешь жить там.

– Я не знаю, – он пожал плечами. – Это мой дом.

– Эдвард, – начала я, – почему ты остался здесь, в этой больнице? Кажется, я не понимаю, почему ты чувствуешь себя здесь как дома.

– Потому что, – прошептал он, – не знаю, готов ли присоединиться к этому миру там, Белла. – Он посмотрел в сторону дальней стены, мимо портативного DVD-плеера, словно видел сквозь нее. – На самом деле я никогда не был его частью, – он вздохнул, губы растянулись в полуулыбке. – Но здесь, в этом месте, с тобой, это помогает заглушить звуки в моем разуме, звуки, которые вызвал он. Это стало моей крепостью, как ты говорила ранее, а ты сама – моим щитом.

Я улыбнулась в ответ, вспоминая, как поддразнивала его во время обеда, читая, «Ланселота»².

– Знаю, но ты мог бы стать частью этого, – заверила я, прикладывая правую ладонь к его щеке и поворачивая лицо, чтобы наши глаза вновь встретились. – Ты мог бы стать частью этого со мной.



Элис снова пришла на помощь, отпросив меня от вечера развлечений и бенгальских огней с Чарли и семьей Гарри Клируотера. Отец никогда не покупал фейерверки, только бенгальские огни. Он не пришел в восторг от праздника без обоих своих детей: Эммет уехал из города с Роуз и ее родителями, но папа обожал мою подругу, и когда та хватила через край, просто поддался этому. Я действительно попыталась успокоить его и даже какое-то время крутила двумя бенгальскими огнями, чтобы он не обижался. Это, казалось, сработало, потому что никто больше не оживлялся по поводу этого развлечения. Гарри отвлекал отца, когда я попрощалась, а потому мы с Элис ускользнули.

За то, что подруга много раз помогала мне, я обо всем ее информировала и беседовала о том, о чем не могла поговорить с кем-либо еще. Но когда сообщила, что меня поцеловал Эдвард, показалось, что она раздавит меня в объятиях и взорвет мои барабанные перепонки визгом. Элис была маленькой, но обладала чрезвычайной силой объятий, а ее голосом при необходимости можно было колотить стекла. Она была уверена, что Эдвард чувствовал ко мне то же самое, но я не была столь убеждена. Подруга просто страдальчески вздохнула и посоветовала открыть глаза.

Добравшись до больницы, я позаботилась припарковать грузовик там, где его не заметят: мне действительно не терпелось встретиться с Эдвардом. Я не видела его весь день, потому что ныне – праздник, а идея моей работы именно сегодня недопустима для Чарли. Я знала, что Маркуса не будет. Он пообещал не показываться вечером, зная, что я буду пытаться вывести Эдварда, чтобы посмотреть салют. Взяв сумку, я выбралась из машины и, услышав громоподобный грохот далеких фейерверков, побежала в здание так быстро, как только могла, крепко держась за перила, спустилась по лестнице на три этажа, а затем в подвал.

Я почти запнулась о собственные ноги, когда миновала чулан, и направилась вниз в котельную. К тому времени, когда добралась до комнаты Эдварда, я запыхалась. Наклонившись, уперлась руками в колени, пытаясь успокоиться и отдышаться.

Эдвард встал с матраса и, подойдя, остановился прямо передо мной:
– Ты в порядке?

– Да, – ахнула я. – Бежала... сюда… по лестнице.

– Ладно, – рассмеялся он. Никогда не привыкну к этому звуку или к тому, какие он вызывал во мне ощущения: прилив тепла во всем теле.

Я подняла палец, давая понять, чтобы мне требовалась минутка. Когда, наконец, мое дыхание успокоилось, я выпрямилась:
– Прости. Как я и говорила: бежала, даже по лестнице, пока не добралась сюда.

– Ох, – усмехнулся он. – Это казалось совсем не так.

– Ты насмехаешься надо мной? – улыбаясь, поддразнила я. – У меня могла быть гипервентиляция или вообще что-то попасть в горло, знаешь ли. Тебе, возможно, пришлось бы применить ко мне прием Хеймлиха или дыхание рот-в-рот.

Я просто шутила, но на самом деле не думала, что сказала, пока не произнесла все это.

– Ты нуждаешься в приеме Хеймлиха или в дыхании рот-в-рот? – Он, с другой стороны, не шутил, и я вовсе не была уверена, знал ли он, о чем шла речь, но упоминание о рте лишь привело меня к воспоминанию о том поцелуе.

– Э-э... нет... нет, со мной все в порядке, – я целиком залилась краской.

Он шагнул вперед:
– Почему ты покраснела?

О боже, он заметил.

– Я... ну, не имею представления, знаешь ли ты о методе Хеймлиха: ты размещаешь свои руки под диафрагмой и рывком давишь на брюшину, чтобы помочь прочистить дыхательные пути от какого-либо мешающего объекта, а дыхание рот-в-рот: ты размещаешь свои губы на чьих-нибудь… – я остановилась, покраснев еще больше, потому что была потрясающей идиоткой и не могла думать ни о чем, кроме губ.

Его взгляд скользил по моему лицу, затем встретился с моим, глаза распахнулись, когда парень, наконец, осознал. Его рот приоткрылся, а по телу пробежала дрожь. Мы стояли в нескольких сантиметрах друг от друга и, кажется, оба вспоминали тот поцелуй. Я не могла сказать, как долго мы так таращились, но я, наконец, моргнула, ощутив сухость в глазах.

Обойдя Эдварда, поставила свою сумку рядом с матрасом:
– Я... хм ... фейерверк уже начался.

Он немного напрягся, но это было совсем по-другому, чем раньше. Я сразу же улыбнулась, отметив изменения. Последние полторы недели я подталкивала его, и это, казалось, окупилось. Следующий шаг: Маркус.

– Помнишь, что я тебе говорила? – напомнила я, подойдя к нему и протягивая руку. – Они могут быть немного шумными, но тебе не повредят. Хорошо?

– Хорошо, – прошептал он. Я начала тянуть его вперед, но он меня остановил. – Белла... я... я не думаю, что смогу выйти наружу.

– Все нормально, – улыбнулась я. – Мы справимся с этим.

Я снова потянула его, и мы пошли с его скоростью. Я решила, что вместо того, чтобы просто отвести его в подъезд на втором этаже, мы пройдемся по больнице, чтобы Эдвард привык к чему-то гораздо большему, чем выйти из своей комнаты. Мне хотелось, чтобы ему было максимально комфортно, хотя и знала, что он все еще уставший, но не могла сдержать чувства гордости, плещущегося во мне: ведь он доверял мне достаточно, чтобы попытаться.

Мне хотелось, чтобы этот опыт оказался для него приятным. Желала, чтобы он видел, а не только слышал, что там весь мир ждал его присоединения, и я надеялась, что к концу вечера Эдвард сможет по-настоящему это понять.

Мы прошли через верхний этаж и только приблизились к лестнице, чтобы отправиться вниз на второй, когда парень остановился на верхней ступеньке:
– Белла, я…

Он так хорошо справлялся, зашел так далеко, что я надеялась: он миновал бы весь путь, но каким бы ни было мое желание, это все ради него, я не могла его заставлять.

– Хорошо, – вздохнула я. – Давай вернемся…

Он покачал головой:
– Нет.

– Но я подумала, что ты…

– Если бы я вернулся в комнату, ты бы разочаровалась? – спросил он. – Только честно.

– Честно? – Он кивнул. – Я бы разочаровалась, но только потому, что знаю: ты можешь это сделать, Эдвард. Знаю, что можешь.

– Я не хочу разочаровывать тебя.

– Я не это имела в виду.

– Да, именно это, – ухмыльнулся он. Он становился намного смелее, гораздо более открытым со мной. – Но я хочу стать лучше ради тебя.

Как бы мне ни нравилось слышать, что он хотел стать лучше и становился лучше, я не желала, чтобы это было из-за меня:
– Я хочу, чтобы ты стал лучше ради себя.

Он вдохнул через нос и хрипло выдохнул через рот:
– Не знаю, как я... спущусь туда, но попробую. Постараюсь ради тебя.

– Это все, что я хотела.

Он сжал мою руку, а затем слегка кивнул, давая понять, что готов.

Спуск по лестнице оказался нетрудным, но приближение к двери стало немного напряженным. Он останавливался через каждые несколько шагов, делал глубокий вдох, а затем заставлял себя двигаться. Его дыхание ускорялось, но он не прекращал.

Как только мы достигли двери, я повернулся к Эдварду:
– Если Маркус не починил эту дверь и не удалил кирпич снаружи, мы ничего не сможем увидеть.

Он просто кивнул, но я могла сказать, что его сознание было рассеянным.

Я потянулась за его руками и сжала в своих.

– Эдвард, посмотри на меня. – Ему потребовалось время, чтобы подчиниться. – Я собираюсь открыть эту дверь, а ты – посмотреть наружу, но там ничто не причинит тебе вреда. Я обещаю, что не позволю сделать тебе больно.

Его взгляд скользнул в сторону двери, но я крепко сжала его ладони и вернула внимание к себе.

– Ты очень храбрый. Ты же это знаешь? Я не могу поверить в то, какой ты смелый, – отпустив одну его руку, но удерживая зрительный контакт и продолжая говорить с ним, поощряя его, сама потянулась за спину и открыла дверь. В этот же момент Эдвард с дрожью выдохнул, но не отвел взгляд. – Помнишь, когда я сказала, что в восторге от тебя и твоей силы? – Он кивнул. – Я в восторге от тебя, потому что ты преодолеваешь себя, когда делаешь что-то, чего боишься. Именно поэтому сказала, что у тебя есть силы, которых я никогда прежде не видела.
Дверь открыта, так что можешь посмотреть наружу, там темно, но ты стоишь прямо здесь. Боже, Эдвард, я так горжусь тобой, – я сделала один осторожный шаг к нему: это все, что требовалось, чтобы оказаться прямо перед ним, и посмотрела в глаза. – Мне просто нужно, чтобы те сделал еще кое-что. Большую часть ты уже выполнил. Ты прямо здесь, но следует сделать еще один шажок вперед со мной, и тогда мы можем посмотреть эти красивые фейерверки, как я и сказала: вместе. Это будем только мы с тобой. – Его пальцы сжались вокруг моих. – Поверь мне, – взмолилась я и глазами, и губами.

Я шагнула назад, беря на себя инициативу, и наши глаза не отрывались друг от друга, когда он переместился вперед ко мне. Я поставила нас прямо перед дверью, когда в воздухе раздался оглушительный грохот. Эдвард вздрогнул, но я засмеялась, чтобы успокоить его, сказала, что это просто фейерверк, и напомнила, что они вызывают громкие звуки.

Я на краткий миг отпустила руки, сдвигаясь, чтобы дать ему больше места, но он потянулся ко мне и привлек к себе, обхватив за плечи, а спину прижав к груди.

– Я... пожалуйста, просто останься. Я нуждаюсь в твоей близости. – Я не стала спорить, отчасти потому, что этого хотел он, а отчасти потому, что именно этого желала и сама тоже.

Протянув руку, обхватила пальцами его предплечье.

– Не бойся, – прошептала я. – Просто смотри на красоту. – Еще один грохот раздался в темном небе, которое затем наполнилось разноцветными огнями, осветившими ночь и струящимися в форме ивы.

Одна за другой в темноте появлялись вспышки, ударные волны их взрывов ощущались у нас в груди. Не уверена, почему, но мне всегда нравилось это ощущение, даже в детстве. Эдвард молчал, но его хватка немного ослабла, а дыхание выровнялось. Некоторое время спустя, когда мы находились там прижатыми друг к другу, а мои ноги уже устали от столь долгого стояния, Эдвард опустил голову, уперся подбородком в мою макушку и вздохнул от удовольствия.

– Уже, – выдохнул он.

---

¹ Você é tão macia – (португ.) Ты такая мягкая (здесь и далее примечание переводчика).
² «Ланселот» – роман Уолкера Перси.

---

Огромное спасибо за проверку и редактирование главы amberit.

Поделиться своими впечатлениями вы можете на ФОРУМЕ.